Обратная сторона луны (джен)

— Старые вещи, — медленно повторил Эндрю.

Кошмар его детства. Они никогда не бедствовали — но отец считал неправильным покупать то, что можно получить даром, и с удовольствием принимал у соседей вещи, из которых выросли их дети и внуки — и свою первую новую вещь Эндрю купил сам, когда вырос и начал зарабатывать самостоятельно. Нельзя сказать, чтобы над ним в школе смеялись — ему повезло, и он попал на Гриффиндор, где бедность никогда не была поводом для насмешек — но ему самому было мучительно стыдно обнаруживать аккуратно заштопанные дырочки и разрывы, или закрашенные плохо выведенные пятна, и он поклялся себе, что как только заработает свои первые деньги, никогда в жизни больше не наденет ничего с чужого плеча, и уж тем более ни при каких обстоятельствах не позволит так унижаться собственным детям. Лучше голодать и сидеть на одной картошке и научиться шить самому.

— Ну да, — почувствовав, что, наконец, кажется, достучался, легко и понимающе подхватил Скабиор. — Ну и жена твоя, наверное, сможет сдать в аренду… что у вас там, магазин, мастерская? Наймётся куда-нибудь… в Хогсмиде много работы — официантки обычно всегда нужны… Проживут, в общем-то. Я же не умер.

— Вы? — Эндрю впервые посмотрел, наконец, непосредственно на него.

— Я, — кивнул Скабиор. — Я же тебе говорил.

— Я не помню, — устало признал тот. — Простите.

— Без отца жить довольно паршиво, — не вдаваясь в подробности, сказал Скабиор. — Особенно, если он у тебя только что был.

— Я не смогу. Просто не смогу, — покачал головой Эндрю. — Я себе омерзителен.

— А ты попробуй, — мягко предложил Скабиор. — Дождись хотя бы первой трансформации. Я тебе расскажу постепенно, как с этим жить… посидишь — подумаешь. Может, решишь, что это не так и страшно. В конце концов, оборотни тоже разные бывают.

— Ну, может быть, — вдруг согласился тот, проводя дрожащими руками по лицу. — У меня сил никаких нет сейчас думать.

— И не надо, — улыбнулся Скабиор. — Ты вообще там чуть до смерти не замёрз, так что сейчас ты болеешь — и, кстати, тебе придётся поесть.

Тот не стал спорить — может, просто не смог, может, был голоден — и, поев, а затем выпив все зелья, снова уснул.

Вот так новообращённый оборотень по имени Эндрю, фамилию которого Скабиор так и не потрудился узнать и тем более никак не связал с названием лавки, и поселился в старом заброшенном доме на окраине Лондона, куда Скабиор каждый день приносил еду, и время от времени оставался побеседовать. Разговоры эти его бесили: Эндрю, как Скабиору казалось, всё время ныл и настроен был чрезвычайно пессимистично.

Но то, что Скабиор принимал за пессимизм, на деле было смесью растерянности, усталости и страха, который сопровождал его с того самого мига, как он, даже не помня, как именно, попал в этот дом. Его память стала похожа на ветхое дырявое полотно, теряя то одно, то другое — и от этого действительность в виде вечно недовольного и заставляющего его что-то делать и пить человека, рычащего и ругающегося на него без всякой, как представлялось Эндрю, причины, становилась зыбкой и странной. Порой он почти что решался уйти — но на это у него никогда не хватало ни сил, ни решительности, и в такие моменты он забивался в самый угол кровати, прижимаясь к старой обшарпанной стене и с головой заворачиваясь в одеяло.

Скабиор же вообще так и не смог самому себе объяснить, зачем он влез в эту историю и в жизнь этого новообращённого — ведь его даже никто не просил об этом! Но и бросать его тут теперь ему казалось неправильным — в конце концов, где-то же он должен пережить хотя бы первую трансформацию. Аконитовое он тоже ему приносил сам — не просить же МакДугала, вот уж кто совсем ни при чём. Пили они его вместе — Скабиор с отвращением, Эндрю — с какой-то фанатичной надеждой в глазах.

Сама трансформация прошла совершенно обычно: Скабиор, настроенный поиграть и побегать, даже умудрился немного растормошить Эндрю, и вытащил его из дома — тот долго не решался выйти за дверь, но инстинкты всё же оказались сильнее, и часть ночи они провели на берегу реки.

А утром, едва обернувшись обратно, Скабиор был оглушён полным ужаса и отчаяния криком: Эндрю корчился на полу, закрывая лицо руками, и с такой яростью тёр глаза, что причина его воплей была очевидна. Скабиор сочувственно вздохнул и, подобравшись поближе и морщась при этом при каждом движении, твёрдо взял его за запястья:

— Тихо, — успокаивающе проговорил он. — Слушай меня. Слышишь? Ты ослеп, верно? — тот только сильнее вцепился в своё лицо, и Скабиор продолжал, с трудом удерживая его руки своими привычно онемевшими пальцами. — Это завтра пройдёт. Слышишь меня? Эндрю? Да успокойся же ты! — он не выдержал и дал ему пощёчину. — Послушай меня, — вздохнул он, когда тот замолчал. — Это. Завтра. Пройдёт. Такое бывает. Это временно. Слышишь?

— Д-да, — хрипло ответил, наконец, Эндрю.

— Отлично. Поэтому прекращай орать и слушай. Сейчас начинаются самые неприятные сутки в месяце — первые после луны. Их надо перетерпеть. Тебя будет тошнить, может — рвать, у тебя будут неметь руки, кружиться и, может быть, болеть голова, тебе будет холодно или жарко… это всё закончится к завтрашнему утру. И сделать тут ничего нельзя — только ждать и стараться уснуть. После аконитового спать получается лучше… тихо! — прикрикнул он, едва только Эндрю приоткрыл рот. — Мне легче, чем тебе — в том смысле, что зрение я не теряю совсем, просто поле сужается. Но, в целом, мне почти так же паршиво — поэтому мы с тобой сейчас пойдём спать. Ясно?

— Это точно пройдёт? — прошептал тот.

— Клянусь. Завтра будешь видеть всё как обычно. Давай вставай потихоньку… держись за меня. Поднимайся.

— Спасибо, — пробормотал Эндрю, вцепляясь мёртвой хваткой в держащие его руки, которые были для него сейчас единственным ориентиром в пространстве. — Спасибо.

— Пожалуйста. Идём. Тихо. Спокойно. Идём.

Они медленно подошли к кровати. Скабиор сперва уложил Эндрю, укрыл его — и только потом рухнул рядом с ним сам, заворачиваясь во второе одеяло, накидывая сверху своё пальто — и сразу же проваливаясь, наконец, в спасительный долгожданный сон.

Проснулся он только в середине следующего дня: всё же было у аконитового зелья одно достоинство, которое даже он не мог не признавать — спалось после него замечательно. Скабиор полежал, с удовольствием убеждаясь, что в этот месяц проскочил самое поганое время, потом вспомнил, где и почему он находится, и, открыв глаза, огляделся.

Комната была пуста.

Эндрю не было.

И куда он, спрашивается, умудрился пропасть?

А Эндрю проснулся за пару часов до Скабиора. Сперва он лежал, постепенно вспоминая прошлую ночь: как менялось тело, трансформируясь из человечьего в звериное, как покрывалась шерстью кожа, как его лицо становилось мордой… Он почти закричал — но вышел лишь хриплый кашель, от которого противно заныло горло. Дом давил — ему показалось, что тот совсем неживой, и сам он тоже становится здесь неживым, не мёртвым, а именно неживым: то ли призраком, то ли инфери, то ли ещё какой неизвестной нечистью, и он ринулся прочь, неловко ступая плохо ещё слушающимися его ногами, и побрёл, побежал куда-то — просто куда-нибудь подальше отсюда, от места, что видело его новую сущность, от существа, спящего на той же, что и он сам, кровати, прочь, прочь…

Он шёл, и бежал, и падал, и поднимался и снова бежал и бежал — сперва по лесу, вернее, его жалкому подобию — потому что, ну какой лес на окраине Лондона — загаженному маггловским мусором и испятнанному кострищами. Но в том состоянии, в котором сейчас пребывал Эндрю, это место представлялось ему именно лесом — жутким, мрачным, отвратительным лесом, почти таким же, в котором с ним случилась беда — и он продирался сквозь него, не замечая, как петляет и ходит кругами, но всё же выбрался, наконец, оттуда, и оказался, в конце концов, среди магглов. Грязный, в мятой мантии, скверно пахнущий, он напоминал им сумасшедшего, одержимого чем-то бродягу и вызывал в свою сторону полные неприязни странные взгляды и перешёптывания — и, ловя их болезненно обострившимся слухом, объяснял их, конечно, совершенно иначе. Какая-то худая высокая дама в тёмном пальто и шляпке с жалостью и превосходством во взгляде прозрачных голубых глаз протянула ему брошюрку с надписью «Господь любит вас» — он шарахнулся от неё, поскользнулся, упал на одно колено, суетливо поднялся и побежал дальше… Ушибленное колено ныло, но это только подгоняло его почему-то. Он бежал и бежал, натыкаясь время от времени на людей и сбивая некоторых из них с ног — девушку с огромной плоской папкой на плече, которая прокричала ему вслед что-то очень обидное, пожилого мужчину с портфелем, старушку, выгуливающую маленькую собачку, зашедшуюся громким лаем и попытавшуюся на него броситься, женщину с хозяйственной сумкой на колёсиках… Его тоже толкали порой — но куда чаще старались уйти с дороги, не желая его касаться, и он прекрасно понимал их всех.

Облаявшая его собачка почему-то немного привела его в чувство — он остановился и огляделся, не понимая, где находится — и обнаружил себя на набережной, а впереди, совсем близко — мост. Навалилась усталость — он медленно подошёл к нему, поднялся туда и, дойдя до середины, прислонился изнеможённо к перилам. Он долго стоял и гладил их, глядя на тёмную полынью внизу — и сам не понял, как оказался уже по другую их сторону и замер, стоя над бездной, прижавшись к перилам спиной. Это был выход… Вода ледяная, полынья маленькая — и даже если он струсит в последний момент, ни одного шанса выбраться у него не будет. Нужно просто разжать руки и сделать один шаг вперёд… но заставить себя сделать это оказалось вовсе не так просто.

Эндрю не знал, сколько он так простоял, когда услышал за спиной обманчиво ласковый голос:

— Я, вроде, сказал, чтобы ты оставался в доме?

…Обнаружив пропажу своего то ли подопечного, то ли гостя, Скабиор, для начала, выругался. Потом умылся, оделся, выругался ещё раз — и отправился на поиски, клятвенно обещая себе, что никогда больше и близко не подойдёт ни к одному новообращённому и вообще никогда в жизни больше не влезет ни в чьи проблемы. Потому что, разве ему своих недостаточно? Да более чем! Какой же драккл заставил его тогда заговорить с Эндрю?

Выйдя на улицу, Скабиор принюхался. Запах всё ещё можно было уловить в воздухе — помогали, конечно, и совсем недавно прошедшая трансформация, и всё ещё обострённые чувства. Скабиор огляделся, подумал — и пошёл по его следу. Петлять по лесу он, впрочем, не стал, а, отлично зная его, практически сразу сообразил, где Эндрю должен был выйти и преспокойно пошёл по тропинке, быстро пересёк пролесок и, выйдя, пошёл вдоль него, вновь поймал нужный запах — и отправился вслед за ним, пройдя тем же путём. Однако там, где Эндрю чудилось осуждение и отвращение, Скабиор видел лишь удивление и иногда настороженность. Всё ещё раздающая свои брошюрки дама и ему протянула одну — но он настолько похабно ей ухмыльнулся, что она шарахнулась от него и перекрестилась, а сообразительная собачка, облаявшая несчастного Эндрю, заскулила и прижалась к ногам пожилой леди, на которую Скабиор тоже налетел с размаху — да так, что с неё слетели очки, которые он одним лёгким движением подхватил с земли и с галантным извинением протянул ей, тут же продолжив свой путь.

Собственно, идти было уже недалеко: он находился на набережной и уже видел тот самый мост, на котором, наконец, обнаружился тот, кто был ему нужен — стоявшим по другую сторону перил над самой полыньёй. У Скабиора от внезапно захлестнувших его досады и ярости в голове помутилось: он быстро, почти бегом, преодолел не такое уж и большое расстояние до моста, поднялся и встал рядом с Эндрю.

— Я, вроде, сказал, чтобы ты оставался в доме? — спросил он обманчиво ласковым голосом.

— Я не просил помогать мне, — глухо отозвался тот.

— Прыгнуть хочешь? — зазвеневшим от ярости голосом поинтересовался Скабиор.

— Не хочу я так жить, — ответил тот. — И не буду. Это не жизнь.

— Вот как, — медленно проговорил Скабиор, глубоко-глубоко вдыхая. Какого Мордреда он вообще с ним связался? Какое ему вообще дело до этого… существа? Потому что, вот это и есть существо — не зверь, не человек, даже не тварь… тьфу.

— Вот так, — решительно сказал тот и с тоской поглядел вниз. — Я попробовал один раз — всё. Не хочу. Довольно.

— Помочь? — зло спросил Скабиор, ненавидя в этот момент весь мир вообще, стоящего по ту сторону перил мужчину в частности и отдельно ещё святую Моргану за её столь специфическое чувство юмора.

Тот обернулся и очень серьёзно кивнул:

— Да. Пожалуйста. Стою тут — и не могу решиться. И спасибо вам.

— Да не за что, — недобро ухмыльнулся Скабиор.

А потом подошёл и, помедлив пару мгновений, медленно положил ладонь ему на спину, постоял так, словно бы принимая какое-то решение, потом скривился, стиснул зубы — и единым резким движением с силой толкнул Эндрю навстречу участи, которую тот избрал, ощутив себя на мгновение настоящим вершителем судеб и буквально почуяв в своих руках тонкую нить чужой жизни -— и тут же скривившись от отвращения, которое в нём вызвало это чувство. Надо, видимо, прекращать ходить зимой по мостам — ты это хотела сказать мне, святая Моргана? Какая же дрянь, а… Нет, подобные вещи определённо не для него — вот Поттера бы сюда, самое по нему дело. А он не желает больше решать такие задачки. Никогда.

Эндрю почувствовал сильный толчок, его ноги соскользнули с опоры, тело вдруг стало лёгким и полетело… и через пару секунд громко плюхнулось в воду. В тот момент, когда оно коснулось воды, раздался короткий вскрик, мужчина беспорядочно взмахнул руками — но было, разумеется, поздно, и течение, довольно сильное в этом месте, почти мгновенно затянуло его под лёд.

И когда ледяная, отвратительно почему-то пахнущая вода сомкнулась над ним, а вмиг отяжелевшая одежда потянула его на дно, Эндрю вдруг остро вспомнил детей — как-то разом и то, какими они были совсем в детстве, и какими он видел их в последний раз, растерянными, заплаканными… и такими родными. И понял, как же скучал по ним весь этот месяц, и как тосковал по своей жене, и как был жесток и груб с ними, запрещая им приходить к нему, потому что он всё равно, что умер — да лучше б и умер, потому что умереть куда лучше и чище, чем жить чудовищем… понял, насколько всё это было глупо и, на самом-то деле, эгоистично, и рванулся вверх… но одежда и течение тянули его за собой, вниз и вперёд, под лёд. И тогда он чётко и ясно понял, что умирает — и что вот и всё. Конец. Просто конец — не спасительное забвение, а конец всего, и что никогда ничего больше и вправду не будет, и что он вообще никогда больше ничего сделать не сможет, потому что всё, всё закончилось, и Хогвартс-экспресс досрочно прибыл на конечную станцию, приехали, вылезай, дружок. Он дёрнулся снова — и случайно вдохнул, и тёмная ледяная вода хлынула к нему в лёгкие, раздирая их и выдавливая оттуда последние пузырьки жизни.