Middle (джен)

Гарри был уверен, что его сейчас выбросит назад — но нет. Воспоминание вовсе не закончилось — а он замёрз и, кажется, одеревенел то ли от холода, то ли от отчаянья и слёз, он сам не понимал, своих или чужих.

- А теперь, — сказал Лестрейндж, когда последние искры улетели в небо и на слабо поблескивающей в свете месяца и звёзд морской глади не стало видно ничего, кроме воды, — мне понадобится ваша помощь. Не важно, чья, но, видимо, твоя — ты лучше всех знал… мою жену, — сказал он Робардсу. Его голос завибрировал было, но Лестрейндж удержал его и выправил.

— Что нужно сделать? — спросил Робардс. — Дольф, как это произошло?

— Это после, — его снова голос дрогнул, но Лестрейндж опять удержался. — Всё потом. Мне нужно будет через некоторое время показать её моим… родным. Они плохо её знают, так что не заметят мелочей, но это нужно будет сделать. Раз, или, возможно, два. Мельком. Кто-то из вас должен научиться изображать её — и придумать, что делать с голосом.

— Я подумаю, — пообещал Робардс. — В принципе, ведь связки тоже можно трансфигурировать.

— Они её почти не знают, — повторил Лестрейндж. — И вам не нужно будет много беседовать. Но она должна будет появиться ещё раз или два. Я после расскажу, что, как, когда — сейчас мне… сложно сконцентрироваться.

— Мы пока потренируемся, — пообещал Робардс.

— Ты хочешь это скрыть? — спросил Сэвидж.

— Я не могу заявить об их убийстве, — резко ответил Лестрейндж. — Представьте просто, что начнётся, если станет известно, что семья главного аврора убита. Да ещё под Рождество. Они утопят Британию в крови — и всё их именем. Они бы не хотели. И я тоже, — он говорил отрывисто и жёстко, почти что зло — и это почему-то пугало Гарри до дрожи в икрах. — Я не могу во имя личной мести развязать им руки. Не имею права, не хочу и не могу. И я не дам им повода. Даже если… они останутся неотомщёнными. Я так решил, — он так стиснул зубы, что Гарри показалось, будто он слышит хруст. — Потом, возможно, после, я найду того, кто это сделал. Сам. Один. Но не сейчас. Не так.

— Мы все найдём, — твёрдо проговорил Праудфут, подходя к нему и протягивая руку, чтобы сжать его плечо, но Лестрейндж увернулся, отступив, и тот не стал настаивать.

— Что ты скажешь дома? — спросил Робардс.

— Я придумал, что, — ответил Лестрейндж. — Времени немного — постарайтесь побыстрее научиться. Нужны колдографии — я принесу.

— Давай, — согласился Робардс. — Пришлёшь потом. Сейчас не нужно.

— Зря боишься, — сказал Лестрейндж. — Я сейчас.

И аппапировал, оставив их стоять на берегу и молча переглядываться и ёжиться от поднимающегося ветра.

— Я боюсь, — тихо проговорил Праудфут. — За Дольфа. Никогда его таким не видел.

— Сейчас он продержится, — ответил Робардс. — Я не знаю, что будет потом и как. Но сейчас он сможет. Во всяком случае, некоторое время.

— Может, никакого потом и не будет, — мрачновато сказал Сэвидж. — Или не для всех.

— Может быть, и так, — согласился Робардс, и тут снова появился Лестрейндж.

— Держи, — он вложил что-то в руки Робардса. — Альбом. Здесь много. И ещё вот — пригодится, — добавил он, вкладывая ему в руку ещё что-то. — Это её кошелёк — возьмите деньги, а его сожгите. Она хотела бы, чтобы они попали к вам. Всё — пора, — он огляделся. — Ты обещал бурю, — сказал он Праудфуту. — Я могу лишь ветер разогнать, и то не слишком — на большее меня сейчас не хватит.

— Да мы справимся, — согласился тот, берясь за палочку. — Побереги силы.

— Тогда попрощаемся, — Лестрейндж кивнул им, сделал шаг назад и медленно проговорил: — Спасибо. Я обязан вам. Всем. Навсегда.

— Ты дал нам попрощаться, — покачал головой Робардс. — За это не тебе благодарить нас, а наоборот.

— Никто не должен никому, — возразил Сэвидж.

— Кошелёк сожгите, — повторил Лестрейндж и аппарировал.

Воспоминание закончилось, и Гарри выбросило из Омута. Его место занял Шеклболт, а Робардс молча вложил ему в руки чашку с горячим чаем. И это было неожиданно и странно: чай тот не особо жаловал, и обычно угощал гостей или хорошим кофе, или виски. Иногда даже вином — но чай?

Впрочем, это было очень к месту, и Гарри молча пил свой чай, дожидаясь, пока сначала Шеклболт, а за ним и Джонс посмотрят то, что он увидел. Он понимал, почему Робардс показывает это им по очереди, а не все вместе, и был с ним согласен: некоторые вещи не делают в компании. Ему вообще хотелось куда-нибудь уйти и тихо посидеть в одиночестве, укладывая в себе то, что он сейчас увидел. Но его не отпускали, и что-то подсказывало Гарри, что у этой жуткой истории есть и продолжение, которое Робардс предпочитает рассказать, а не показывать. Так что он просто ждал и медленно пил чай, глядя в фальшивое окно, за которым сейчас показывали голубое небо в редких белых облачках.

И думал о светловолосой женщине, которая была такой весёлой и живой на том портрете. И двух маленьких девочках, как будто спящих… Гарри не хотел, но представлял там, на их месте, Джеймса, и у него внутри поднималась ледяная тёмная волна — и он старательно не представлял себе, что бы случилось с ним, вдруг окажись он на месте Лестрейнджа. У него в ушах всё время звучал его голос: «Я не могу во имя личной мести развязать им руки. Не имею права, не хочу и не могу. И я не дам им повода».

И он не дал. И спас… скольких? Никто и никогда не узнает этого, как не узнает и того, что это вообще случилось — но каково это, делать вид, что они живы? Гарри эта мысль пришла не сразу, но когда он наконец-то это осознал, его замутило. Он представлял, что вот погибли Джинни с Джеймсом, а он… он делает вид, что с ними всё в порядке, и Рон… нет, точно не Рон… Причард изображает Джинни иногда на дружеских семейных посиделках. Просто затем, чтоб кто-то, Гарри неизвестный, остался жив. Нет, не так… просто потому что нет другого выхода. Этот — единственный, и так правильно. А что там чувствует вдовец — неважно. Этой переменной в уравнении нет места, она там просто всё испортит.

— Гарри, — услышал он голос Робардса и, встряхнувшись, обнаружил, что вместо Омута на столе Робардса стоят кофейник, чашки и стаканы с бутылкой Огневиски. — Ты как? — заботливо спросил Робардс, и Гарри мотнул головой:

— Нормально. Извините, я задумался.

— Кофе или виски? — спросил Робардс, и Гарри уверенно ответил:

— Кофе.

Робардс сам наполнил чашку из кофейника и протянул ему.

— Чудовищно, — сказала Джонс, тоже выбравшая кофе. — Я впервые в жизни, кажется, не знаю, что сказать. Я… странно, но я никогда не думала, куда же они делись.

— Я тоже, — поддержал её и Шеклболт, державший в руке стакан с виски.

— Ты их не знал, — возразила Джонс. — А мы были знакомы: я видела его супругу на приёмах. Но расскажи, — потребовала она. — Вы это сделали? Ты её изображал?

— Три раза, — сказал Робардс. Перед ним тоже стоял виски, но он его не пил, а лишь водил ладонью по краю стакана. — Нечего рассказывать: я просто появился там буквально на несколько минут. Прошёл однажды через холл и поднялся к себе… вернее, к ней. Второй раз подождал немного, встал и вышел, когда вошли Лестрейнджи, и в третий вновь прошёл по холлу. Всё. Это было просто.

— Но странно, — заметил Шеклболт недоумённо. — Они с тобой не говорили? Почему?

— Дольф… там было ещё одно обстоятельство, — Робардс глубоко вздохнул и отодвинул от себя стакан. — На Диагон-элле они были не одни. С ними был младший брат Дольфа, Рабастан.

Шеклболт присвистнул, а Джонс спросила удивлённо:

— И его не убили? Почему?

Так вот почему Лестрейндж так ненавидел брата! Гарри хотел было это сказать, но промолчал, вцепившись в свою чашку. Радольфус винил его за то, что они погибли — а он выжил и не защитил их! Как всё просто, жутко и непоправимо…

— Я думаю, тот, кто это сделал, не собирался убивать его, — ответил Робардс. — То ли понимая, что за тем последует, то ли ещё почему — не знаю. Его просто оглушили, а уже потом перерезали им горла. Убить Рабастана Лестрейнджа было проще простого, но его не тронули — оставили лежать. Я надеюсь, что сегодня мы узнаем, почему. Ну, или завтра… или когда там нам Визенгамот выдаст разрешение на легилименцию.

— Выдаст, — пообещал Шеклболт. — Я сам займусь.

— Не знаю, как всё это было, — продолжил Робардс. — Дольф сыграл на том, что Рабастану Лестрейнджу досталось бы от Волдеморта за подобную промашку — позволить оглушить себя! Самому Пожирателю! — сказал он с горестной иронией. — Дольф сказал, что их не убили, что они отбились, но он хочет свою семью пока спрятать. Но поскольку, если эта история всплывёт, его могут заставить их вернуть, а Рабастану сильно влетит, они договорились сказать, что он якобы к ней спьяну приставал. Рабастан к Элизабет. И она теперь отказывается жить с ним в одном доме и уехала к своим родителям. Конечно, с девочками. И, поскольку никого особенно они не интересовали, это получилось — им поверили. Но пару раз Дольф им показывал меня, чтобы поддерживать легенду. А я делал вид, что не желаю даже видеть Рабастана — что было, честно говоря, несложно. Не могу его простить, — добавил он негромко. — Он там был. И он не защитил их. Как пытать связанную женщину — так он готов, а как защитить невестку и племянниц…

Он махнул рукой и, дёрнув углом рта, взял стакан и залпом выпил.

— Не думаю, что я так смог бы, — Шеклболт медленно покачал головой.

— Я бы не смог наверняка, — ответил ему Робардс. — Но Дольф был прав: какой у него тогда был выбор? Просто представьте, что бы началось, если бы это всплыло. Семья главного аврора убита на Диагон-элле! На самом деле, в переулке, но это не важно. Британию действительно бы утопили в крови. Скормили бы всех арестованных магглорождённых дементорам. И Дольфа больше бы никто не слушал. Что он ещё мог сделать, кроме как смолчать? А потом, после победы, дело открывать было уже поздно. Да и… да и не вспоминал уже никто, — добавил он негромко.

— Почему? — спросила Джонс. И утвердительно добавила: — Ты знаешь.

— Предполагаю только, — отозвался тот. — Я думаю, это случайный побочный эффект Заклятия забвения. Возможно, оно было уже тогда — и так сработало. Я думаю, мы спросим Дольфа, когда он вернётся, — Робардс встревоженно посмотрел на часы, и Гарри, повторив за ним, только сейчас понял, что понятия не имеет, сколько времени уже прошло. Когда они пришли сюда с Лестрейнджем? Когда он заполнял бумаги в Мунго? Был… был день — и это всё, что Гарри помнил. А сейчас на часах была половина пятого, и он не представлял, когда Лестрейндж ушёл. В час? В три? Когда? А может, в полдень?