Лягушка Интриганка (джен)

Разговор, который затеял со мной дядюшка, касался карт для гостей «Роял Пэлэс». Пластик ещё не существовал, а бумага быстро истрепалась бы. Деревянные или металлические были слишком тяжёлыми, к тому же, это обошлось бы довольно дорого. Так что нам надо было найти какой-нибудь интересный аналог, чтобы и самим на разориться, и выглядело хорошо. И перебрав всё, что только может человек постоянно носить с собой, мы пришли к выводу, что лучшим вариантом будет брелок. И с учётом двух программ лояльности, нам требовалось четыре вида — два для дам и два для джентльменов. Оставалось только найти художника. И я подумала, не сманить ли для этой разовой работы того, кто работал на графа Бассета.

После обеда Бальтазар привёл архитектора, мистера Дэвидсона, с которым мы поговорили с участием дяди. Беседа заняла около получаса, в ходе которой я выкатила длинный список требований к будущему зданию, что архитектор старательно записывал в маленький блокнот. Потом он сказал, что ничего запредельного мы не просим, но ему надо посмотреть место будущей стройки, чтобы правильно провести расчёты. Дальше речь пошла об условиях и оплате, и мистер Дэвидсон с восторгом воспринял то, что ему придётся провести всё время до окончания строительства во флигеле поместья. Сошлись мы и на сроках, и я предупредила, что если чертежи и всё, за что он сам будет нести ответственность, не будут готовы в срок, я не только уволю его в тот же день, но и откажу в оплате. Архитектор сглотнул, но условия принял. Уточнил только, может ли взять с собой в поместье жену и дочь, которые без него в Лондоне не выживут, и я согласилась, но чуть урезала оплату труда, поскольку они должны были поселиться во флигеле на полный пансион. О том, что я ездила туда сравнительно часто, я говорить не стала. Впрочем, Бальтазар никогда не приводил ко мне людей, которые могли меня подвести.

Я представила Офелию и дядю друг другу перед ужином, и за едой впервые речь вообще не заходила о делах. Мы беседовали о музыке, книгах, а потом каким-то удивительным образом скользнули к почившей графине Черригров. Баронесса была крайне опечалена тем, что произошло с её, как оказалось, подругой и была искренне уверена, что никаких измен не было и быть не могло. Да и в версию про отсутствие детей она тоже не верила.

— Граф не хотел детей, — заметила Офелия. — Он считал, что немного не на своём месте, и графство должно отойти его племяннику, который был слишком мал, когда его отец погиб в Индии.

— Мальчик живёт у графа? — уточнила я.

— До смерти графини жил, а теперь он находится у своей бабушки, графини Гордон, — отозвалась она. — Я слышала, что граф снова женился, и новая графиня была категорически против этого ребёнка.

— Но ведь с точки зрения наследования граф прав, — заметил дядя.

— Сомневаюсь, что его новая жена считает так же, — поморщилась Офелия. — Неприятная женщина.

— Офелия, вы упомянули утром, что вам нравится рисовать, — сменила тему я. — Вы только с натуры рисуете?

— Нет, — она улыбнулась. — Мне нравится придумывать разные узоры или предметы.

— Это интересно, — сощурился дядя. — Как вы вовремя появились. Вам ведь известно о том, что Габриэль владеет «Роял Пэлэс»?

— Это известно всем, — кивнула баронесса.

— Это дело сталкивается с небольшой проблемой — задолженности, — печально улыбнулся он. — И мы подумали, что те гости, что их не делают, достойны получать в отелях некоторое поощрение. Например, стать членами особого клуба. И мы решили, что нам понадобится условный аналог членских карт — брелоки. Как вы смотрите на то, чтобы придумать, как они будут выглядеть?

— Я правда могу? — удивлённо переспросила Офелия.

— А что могло бы вам помешать? — дядя склонил голову набок.

— У вас будет много свободного времени, Офелия, — добавила я. — Почему бы вам и в самом деле не заняться тем, что нравится, да ещё и с пользой?

— С удовольствием, — она улыбнулась и слегка зарделась.

Разговор свернул на тему живописи, и мы ещё долго обсуждали современных художников. А я подумала, что после начала светского сезона могла бы организовать выставку-другую с аукционом в конце. Это была перспективная мысль, но заняться подобным вопросом стоило намного позже. Сейчас были дела большей срочности.

Утро среды было тихим и мирным, и ничто, как говорится, не предвещало. Офелии Бальтазар выделил комнату под кабинет, где она провела всё время за рисованием набросков. Довольно часто компаньонки делали работу экономок и вели хозяйство, но у меня этим занимался Бальтазар, и я сомневалась, что сей ревнитель всего идеального поделится обязанностями. Так что мне надо было придумывать, чем озадачить Офелию, чтобы у неё не было времени слоняться без дела. И я подумала, что для будущей мануфактуры стеклокерамики явно понадобится художник, но я ещё не видела, что она нам представит за брелоки, а сама перспектива строительства предприятия была пока что очень далёкой.

К обеду мы все переоделись если не в парадные, то около того платья, и спустились в холл встречать гостей. Доктор и его друг прибыли к нам в смокингах, так что обед обещал плавно перетечь в ужин. После должного приветствия доктор чуть посторонился, чтобы мы могли рассмотреть его спутника.

— Это мой друг, мистер Шерлок Холмс, — представил он.

— Рада знакомству, — улыбнулась я. Это было несколько внезапно, и я была не готова к этому. — Это моя компаньонка — баронесса Пристинфорд, — представила я Офелию. — Прошу в толовую.

Я предполагала, что известный мне мистер Холмс не упоминал обо мне своему брату. И сама не хотела раскрывать ему нашего знакомства — это могло вызвать некоторый ворох ненужных вопросов. И если брать в расчёт проницательность, каковую мне обозначили, рекомендовав его для расследования, мне стоило вообще осторожно подбирать слова. Хотя я была хозяйкой дома и как бы обеда тоже, я решила отдать ведение беседы на откуп дяде — его же была идея. Тем более, что компания подобралась на редкость расходящаяся интересами. А потому практически весь обед говорили только дядя и доктор Ватсон, делившиеся воспоминаниями о службе на востоке.

После чая дядя попросил доктора Ватсона пройти с ним в кабинет — он объяснил это тем, что вопрос, который он желал обсудить, будет крайне скучен и не совсем понятен для остальных, так что в гостиной мы оказались втроём — я, Офелия и мистер Холмс. Не то чтобы молчание тяготило меня, но сидеть в тишине было бы попросту неприлично.

— Чем вы занимаетесь, мистер Холмс? — спросила я, надеясь вытянуть из него что-нибудь интересное и, может, даже полезное для себя.

— А какое занятие вы бы предположили, глядя на меня, ваше сиятельство? — слегка сощурился он.

— Хм… — то ещё мероприятие подстраивать рассуждения, когда ответ уже известен. — Что ж, смокинг вам явно не очень привычен, хотя держитесь вы в нём очень достойно — значит, в светском обществе вращаетесь мало. По рукам можно сделать вывод, что тяжёлой работы тоже не делаете. И я не вижу мозоли от пера, зато у вас есть мозоли от струн. Кроме того, вы курите, хотя к вашему роду деятельности это, разумеется, не относится. Я думаю, вы занимаетесь трудом умственным… И он, судя по вашей манере держаться, связан в некоторой степени с людьми.

— Интересные наблюдения, ваше сиятельство, — улыбнулся мистер Холмс. — Моя работа действительно связана и с умственным трудом, и с людьми.

— Но вы не врач, — улыбнулась я в ответ. — Иначе дядюшка пригласил бы вас к беседе.

— А вам известна тема? — изумился он.

— Да, мы обсуждали её, — я кивнула. — Видите ли, я планирую строительство больницы в маркизате, а дядя долгое время занимался организацией госпиталей в Индии. И он рассказал мне, что в тех госпиталях, где было чище, раненые чаще выздоравливали без осложнений. Он хочет подкрепить учение Петтенкофера статьёй об этом.

— Петтенкофера? — переспросил мистер Холмс.

— Это немецкий учёный, утверждающий пользу гигиены, — отозвалась я. — И нам, как справедливо заметил дядя, будет не очень интересно присутствовать при таком разговоре. Однако возвращаясь к моему вопросу — кто же вы, мистер Холмс?

— Я сыщик, — он улыбнулся. — Я занимаюсь расследованием исключительно тонких и сложных дел, какие не по зубам нашему доблестному Сколенд-Ярду.

— Кажется, ваша работа весьма интересна, — кивнула я. — Неверные супруги и пропавшие собачки, полагаю, не ваш профиль.

— Совершенно верно, — мистер Холмс с достоинством кивнул.

— Вы, полагаю, слышали о моём деле, — заметила я, и он вдруг нахмурился, как будто пытаясь что-то вспомнить.

— Я не особенно интересуюсь светскими хрониками, как вы сами заметили, ваше сиятельство, — сощурился он. — Ватсон сказал мне, что вам в вашем юном возрасте уже пожалован действительный титул её величеством, однако сам я с вашей историей не знаком.

— Тогда я воздержусь сейчас от пересказа, — я посмотрела на Офелию. — Эта история мрачна, а мне бы не хотелось слишком напугать Офелию. Может быть, в другой раз, если я надумаю подключить больше людей к расследованию.

— Буду рад помочь, — мистер Холмс кивнул.

— Читали ли вы Фехнера? — в некотором роде сменила тему я.

— Я не читаю романов, — он поморщился.

— Он их не писал, — хмыкнула я. — Густав Фехнер создал теорию о том, как делаются суждения о чувственных переживаниях.

— Видите ли, я считаю, что наш разум должен быть упорядочен и содержать только то, что нужно ему в работе, — на лице мистера Холмса отразилась чуть снисходительная улыбка. — Подобный труд, может, и интересен кому-то вроде вас, но к моей работе никакого отношения не имеет.

— Имеет, и самое прямое, — отозвалась я. Похоже, моя истинная личность упорно лезла наружу и не желала прятаться за маской милой юной дворянки. — И что вы имеете в виду под «кем-то вроде меня»?

— Вы леди, — отозвался он. — А запросы леди в интеллектуальном чтении невысоки, ведь сложные теории дамам не понять.

— Осторожнее в высказываниях, мистер Холмс, — я чуть опустила голову. — Кто-то может вообразить, что вы оскорбляете её величество. — Я сделала небольшую паузу и снова улыбнулась. — Однако я не стану спорить с вами об интеллектуальных способностях мужчин и женщин — это крайне неблагодарное занятие. А вот труды Фехнера к вашей работе имеют самое прямое отношение. Сколько вы можете припомнить серьёзных преступлений, совершённых без какой-либо страсти? Не имеет значения, будь то страсть к деньгам, ревность, зависть или ненависть. Разве бывает так, чтобы мотив преступления не был продиктован страстным желанием чего-то?

Мистер Холмс озадаченно нахмурился. Он сам производил впечатление человека, практически полностью лишённого страстей. Даже в его словах сквозило пренебрежение подобными материями. Впрочем, я была почти уверена, что о подобной связи он был в курсе, просто не желал придавать ей большого значения.

— Возможно, мой взгляд несколько непрофессионален, — снова заговорила я. — Так что поправьте меня, если я заблуждаюсь. Однако найти преступника по мотиву преступления несколько проще, чем по одному только способу его совершения. Вот, к примеру, недавняя история, произошедшая в моём маркизате. Событие это было из ряда вон выходящим, к тому же произошло именно тогда, когда я по случаю была в поместье. В городе был найден убитым мужчина с двумя ножевыми ранами в область лёгкого и в сердце. Это произошло ночью, но полисмен в квартале от места убийства ничего не слышал.

— Какой ужас, — тихо произнесла Офелия.

— Возможно, тело туда перенесли, — сощурился мистер Холмс. — Или полисмен спал.

— Даже если бы он спал, вы представляете, какой вопль издал бы человек, получив удар ножом в лёгкое? — скептически поинтересовалась я. — Нет, никто ничего не слышал, потому что убитый в момент удара был без сознания. Его вещи не были похищены. По следам на пальто можно было заключить, что в лёгком нож немного провернули, а в сердце ударили уже просто в ярости — это стало ясно по сломанному ребру. Шагах в десяти в переулке нашлась подсохшая лужа, где отпечатались следы и убитого, и убийцы, и по отпечаткам можно было сделать вывод, что убийца бросил камень в убегающую жертву и попал ему в голову, затем подошёл к упавшему, перевернул его и дважды ударил ножом. И раз он его не ограбил, как минимум убийца свою жертву знал.

— Пока что противоречий в рассуждениях нет, — кивнул мистер Холмс. — Вы говорите об этом очень спокойно, как будто только читали сухой отчёт, а мне бы хотелось побеседовать с полисменом, который вёл расследование.

— Как я и сказала, я была тогда в поместье, так что занималась этим делом сама, — кисло улыбнулась я. — После того, что произошло там два года назад, меня довольно трудно напугать видом убитого человека, а поскольку событие было громким, дело не могло обойтись без присутствия лендлорда — то есть моего. Итак, продолжим. Поскольку под телом не было лужи крови, тогда как она пропитала всю его одежду, стало очевидно, что лезвие ножа было коротким, а следы упора на пальто говорили о том, что он был новым — зазубрины на металле ещё не стёрлись. А дальше дело приобрело уже рутинный характер — круг общения, отношения, поиск мотива, опросы… И в итоге убийцей действительно оказался человек, который ненавидел убитого из-за страстного желания получить его жену. А получил виселицу.

— Вы хотите сказать, что занимались этим делом сами? — он даже слегка подался вперёд. — И тело осматривали?

— Это в традициях нашей семьи, — я пожала плечами. — К несчастью, у меня нет братьев, а потому отцу пришлось передать мне и эту обязанность. Вас это шокирует?

— В это сложно поверить… — протянул он, немного расслабляясь в кресле.

— Может, вы тоже расскажете что-нибудь из своей практики? — я заинтересованно склонила голову набок.

И мистер Холмс выбрал совершенно неинтересную для меня историю — дело мисс Стоунер. А ведь оно же явно было не единственным. Впрочем, я сочла полезным выслушать историю с его стороны. Рассказ мистера Холмса был весьма сух и больше сосредоточен на подробностях рассуждений и логических цепочек, чем на общей картине в целом. И так подробно, что его мог бы понять и полный дурак — за каковую он меня, вероятно, и считал — и что казалось, будто всё это очень просто. Я слушала внимательно, а вот Офелия несколько заскучала.

— Когда врач становится преступником, его деяния поистине изощрённы и чудовищны, — подытожил мистер Холмс.

— Полагаю, это справедливо в отношении всякого образованного человека, — кивнула я. — Однако я нахожу, что в некотором смысле разобраться в таких преступлениях легче.

— Почему вы так считаете? — сощурился он.

— Потому что такие преступления предполагают для начала приложение ума и подготовку, — я склонила голову набок. — Это неизбежно оставляет следы, по которым отыскать преступника возможно. У него есть выраженный мотив и средство. Но как отыскать карманника с базара? Пропал у вас платок. Что это? Оставили где-то, обронили, затерялся среди других, порвался при стирке или его прожгли утюгом? Или его стащил у вас беспризорник? Если вы не поймали его за руку во время кражи, вы никогда не найдёте его. У него нет личного мотива, нет плана. Есть только удачный момент.

— Так вы считаете, что Скотленд-Ярд должен направить свои усилия на поиск карманников? — изогнул бровь мистер Холмс.

— Я лучше воздержусь от комментариев, — улыбнулась я. — Как правило, я не рассуждаю о том, на что не в силах повлиять.

— Разве это такой сложный вопрос, ваше сиятельство? — он нахмурился.

— Сложнее, чем кажется на первый взгляд, — кивнула я.

Мы замолчали. На самом деле тема разгула мелкой преступности была огромной, и говорить о ней можно было часами. Это был не событийный вопрос, а глубоко системный. Пытаться избавиться от карманников было всё равно, что лечить симптомы, игнорируя причину болезни. Но рассуждать об этом здесь и сейчас было бессмысленно — какие бы исключительно гениальные идеи ни возникли бы в ходе этого разговора, это всё равно было бы лишь пустым сотрясанием воздуха. Где это могло бы дать какие-то плоды, так это в Палате Лордов, вот только там от самой проблемы с высокой долей вероятности просто отмахнулись бы, чем стали бы её решать. Потому что это расходы. А никто не любит расходы.

— Мистер Холмс, ваша профессия очень интересна, — наконец заговорила Офелия. — Но неужели у вас нет иных интересов?

— Действительно нет, — он кивнул. — К счастью, мой случай уникален.

— Тогда, может быть, вы хотя бы слушаете музыку? — она склонила голову набок.

— Не только слушаю, но и сам играю на скрипке, — мистер Холмс улыбнулся.

— Леди Габриэль, почему бы нам с вами не исполнить какую-нибудь арию? — повернулась ко мне Офелия. — Или романс?

— Романсов я не пою, — я улыбнулась и поднялась. — Но могу исполнить арию Джильды.

— «Сердце радости полно»? — уточнила Офелия, и я кивнула. — Я вам подыграю.

Вокалом Габриэль занималась не ради пения, а по настоянию отца — чтобы уметь управлять голосом. А главе дома это важно. Но вот учитель каким-то образом рассмотрел талант, и пока все леди обучались исполнять романсы, в моё расписание проникли исключительно оперные арии. И мне бы хотелось, чтобы Офелия сейчас просто сказала, что вот именно Верди она играть по каким-либо причинам не могла, но нет. И мне пришлось, удерживая лицо, пройти с ней к роялю.

Исполнять оперную арию, когда грудь сдавлена корсетом, удовольствие так себе, если честно. Это ты не можешь набрать достаточно воздуха не потому, что не знаешь, как это сделать, а потому, что это невозможно физически. Исполняя арию, я косилась на Бальтазара, чтобы понимать, достойно моё исполнение или потом придётся принести извинения за звук своего голоса в письменной форме. Дворецкий выглядел странно довольным, так что я просто продолжала петь. Под конец арии в опере должны звучать как бы возгласы толпы — это опера, так что никакие это не возгласы, а пение — и я думала, что Офелия сыграет их на басовых нотах, но внезапно от двери послышался баритон дядюшки. Я едва дыхание не потеряла от неожиданности, но арию всё же закончила.

— Интересный выбор, — заметил дядя. Были бы мы одни, я бы просто попросила его заткнуться…

— Я не так часто пою и не так много произведений знаю, — улыбнулась я. — Вы всё обсудили?

— В общих чертах, — он кивнул.

— Леди Габриэль, вы знаете итальянский? — озадаченно спросил мистер Холмс.

— Как и ещё три языка, а что? — я склонила голову набок.

— Я просто несколько удивлён, — отозвался он. — Вы не только прекрасно исполнили арию, но и, как мне показалось, делали это с полным понимаем текста.

— Для этого не нужно знать итальянский — достаточно просто прочитать либретто, — усмехнулась я. — Дядюшка, доктор Ватсон, раз уж вы вернулись, думаю, нам с Офелией стоит оставить вас.

— Почему бы тебе не остаться и не исполнить ещё что-нибудь? — отозвался дядя. — А после мы можем сыграть партию в вист.

— Исполнить? — переспросила я. — Я недавно выучила Allegro grazioso из концерта для скрипки с оркестром Брамса, — протянула я в надежде, что дядя её не знал — она была написана сравнительно недавно.

— О, это прекрасная часть, — улыбнулся он. Как я могла забыть, что там внутри мой коварный друг Франкенштейн? — Давай попробуем сыграть.

Большую часть времени с тех самых пор, как я обнаружила его в качестве своего сопутешественника, я была рада его присутствию. В постоянно меняющемся — в буквальном смысле — мире Франкенштейн был своеобразным островком постоянства. Но вот в такие моменты мне порой хотелось его просто придушить. Как можно было не понять моего намёка на то, что играть я не хотела? Но нет, пришлось исполнять концерт. А это довольно сложное произведение, а не какая-нибудь детская песенка. Да и скрипка не треугольник. К восторгу присутствующих, вышло у нас вполне прилично для домашнего концерта, и даже Бальтазар не выразил неодобрения ни единым движением. Впрочем, если я всё же налажала, он непременно сообщит об этом позже в кабинетной беседе.

До ужина мы действительно успели сыграть несколько партий в вист. Если быть точнее, Офелия играла с мужчинами, а я просто стояла за спиной у дяди и наблюдала за игрой. Не та была компания, чтобы я могла просто так сесть за стол. Когда гостила псарня, играть роль эфемерной благовоспитанной особы мне было ни к чему, так что за карточный стол я садилась безо всякого стеснения. Но играть в карты с людьми непосвящёнными в образе леди было не совсем уместно, так что я только наблюдала.

Остаток вечера прошёл в приятной атмосфере, создаваемой разговорами дяди и доктора Ватсона, которых поддерживала Офелия. Я больше отмалчивалась, разыгрывая карту юной девушки, а мистер Холмс не вступал в разговоры, очевидно, потому, что они не были ему интересны. В какой-то момент беседа и вовсе свернула на роман Мэри Шелли, и я заметила, как лицо Франкенштейна как будто несколько окаменело, словно эта тема причиняла ему практически физическую боль, но сменить тему по вменяемым предлогом он не мог. И я решила прийти ему на выручку, направив обсуждение на тему «Таинственного острова». Лицо дяди просветлело, и разговором о Жюле Верне он увлёкся. И всё это время я периодически ловила на себе хмурый взгляд мистера Холмса. Хотела бы я прочитать его мысли.

Внимание мистера Холмса не давало мне покоя и после того, как гости ушли. Я размышляла о том, не слишком ли вольно, если можно так выразиться, я вела себя в беседе с ним. Не то чтобы я могла подозревать его в распускании странных слухов, однако была почти уверена, что полагавшегося мне образа скромного добродетельного ангела я не показала. Скорее уж напротив. И я пока что не знала, станет ли это проблемой для меня в будущем. Впрочем, я успокаивала себя тем, что планировала определённое место для мистера Холмса на своей шахматной доске, а потому было даже хорошо, что у него не сложилось ложного впечатления обо мне.