Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
«Привет, дорогой дневник! Я — Джинни Уизли. Мне одиннадцать лет».
Единственный Уизли, о котором он слышал — Септимус — хорошенько потрепал всем Блэкам нервы перед своим выпуском и позже. Но вот есть ли у этого Уизли в родственницах некая Джинни, Том не знает.
«Привет, Джинни. Меня зовут Том».
Сложно даже представить, что чувствует эта Джинни. Наверное, уронила перо и испуганно смотрит на такой обычный на первый взгляд тетрадный лист.
«Кто ты такой?»
А вот это — прямо в лоб. Девчонка не разменивается на любезности.
«Ученик Хогвартса. Мне шестнадцать. Какой сейчас год?», — он решает прикинуться простаком. Ведь просто так и не ответить, кто он. И где? В этой дыре нет ни пространства, ни времени. Последнее, что он помнит: провал прохода в Тайную комнату и 1942 год на дворе.
«1992».
Грустно. Столько лет книзлу под хвост.
«Ты только приехала в Хогвартс? Тебе тут нравится?»
О, Мерлин, что он такое пишет? Умел ли Том вообще когда-нибудь общаться с девчонками?
«Я никому здесь не нужна. Мне так одиноко, Том», — чернила расплываются.
Это что, слёзы? За что ему это?
«Не плачь, Джинни. Теперь у тебя есть я».
* * *
Под ногтями — запёкшаяся кровь. Джинни чувствует себя в страшной сказке. Там, где скелеты обрастают плотью, а из мёртвых коров вырастают деревья.
Мама твердила Джинни, что слышать голоса и брать неизвестные предметы — плохо. Но Джинни не слушала маму, за что сейчас должна сильно корить себя.
Джинни ничего не помнит, но Перси замечает капли светящейся краски на её мантии. Перси хочет быть старостой школы и вовсе не желает, чтобы его родственники были замешаны в чём-то предосудительном. Он смотрит подозрительно, даже оторвавшись для этого от своей книги «Старосты, достигшие власти».
Ей совсем некому открыть тревоги, которые сковывают её, как дьявольские силки, когда она оказывается одна в коридоре и не помнит, как попала сюда. Боится, когда слышит голос, сочащийся словно сквозь стену, который хочет убивать.
И поэтому снова выводит: «Привет, Том».
«Привет».
«Том, ты знаешь что-нибудь о Тайной комнате?»
«Кое-что знаю».
Джинни чувствует холодок, пробежавшийся по спине.
«Я покажу тебе…»
Многоточие осязаемо повисает молчанием между ними, прежде чем девочка оказывается внутри воспоминаний шестнадцатилетнего Тома.
Ей должно быть страшно, когда они крадуться по коридору вечернего Хогвартса. Но ей не страшно. Волнующе.
Она только сейчас начинает осознавать, каков Том. Джинни не может отвести от него взгляда: он просто восхитительно красив. А она писала ему всю эту девичью чушь. Какой жалкой Джинни, должно быть, ему казалась.
Том останавливается, оборачивается, и взгляд его проходит сквозь жалкие остатки уничтоженной Джинни. Эти его глаза — синие озера гордости и печали — Джинни будет помнить всю жизнь.
* * *
Внимательный, чуточку язвительный, быстро раздражающийся, но всегда отзывчивый Том и Мальчик-который-выжил. Выбор сложен. Но думать по инерции о герое — воплощении девичьих грёз — так просто. И Джинни продолжает думать, думать о Гарри.
«Привет, Том».
Он тяжело вздыхает. Вдох-выдох. Немного излияний, и сегодня он снова сможет перехватить управление детским телом.
«Привет».
«Я не могу больше держать этого в себе…»
Что ещё придумала эта несносная Джинни?
«Я, кажется, его люблю. А он не обращает на меня ровно никакого внимания».
О нет, он в голос стонет. Только не нытьё о неразделённой любви. Он же совсем ничего в этом не смыслит. И смыслить не собирается!
«Он?»
«Гарри Поттер. Он замечательный», — и какое Тому-то до этого дело?
«Расскажи о нём», — изображает Том заправского психотерапевта, поправляя на носу несуществующие квадратные очки.
«У него тёмные волосы. Зелёные глаза. Он — тот, кто выжил».
«Выжил где? Или в чём?» — жаль, что написанные слова не могут передать ироничную интонацию.
«Тот-кого-нельзя-называть убил его отца и мать. А мальчика не смог».
«Тот-кого-нельзя-называть?»
«Я… напишу тебе его имя — Лорд Волдеморт».
«Не слышал о таком. И что с ним стало?» — о, нет, конечно же, он знает это имя.
«Он сгинул».
«А почему Лорд не смог убить этого твоего Гарри?»
«Он не мой. И я не знаю. Только и в прошлом году он опять его победил».
Земля уходит у Тома из-под ног. Точнее то, что могло быть ногами, но было лишь пустотой, чувствует ещё меньше осязаемого под собой. Где-то там мелкий паршивец убил его взрослую копию, а Том тут выслушивает соплячку, даже не имея права выказать свой гнев.
«Постой. Ты говорила, он сгинул. Выходит, он вернулся?»
«Выходит. Хотя я не знаю точно, Том».
Зато он знает. Получилось! Том ликует.
«А как к тебе попал мой дневник?».
«Он нашёлся в моих новых учебниках».
Том из будущего был настолько туп, что оставил дневник неизвестно где и с кем. Ну ладно, не о том сейчас. В одном был толк от её излияний — они наполняли его силой. С каждой буковкой, словом он чувствовал себя всё живее.
«Гарри — настоящий герой», — фраза повисает без ответа. О чём это она? Ах, да.
«По-твоему, любви достойны только герои?»
«Нет, но…»
«Расскажи милая, чем он так выделился среди сотен других, обращал ли на тебя внимание, был ли достоин твоих горьких слёз», — он так торопится, что перебивает её, что крайне редко позволяет себе. Злость охватывает его с новой и новой силой. На наивность и глупость девчонки, на дерзость невидимого Поттера, на взрослого себя, которого сумел одолеть пацан.
«Он всегда со всеми добр».
«Думай о себе, малышка. С тобой-то он добр?»
«У тебя нет сердца, Том».
А вот это и не новость вовсе. Хотя сейчас, фигурально выражаясь, у него и тела-то нет.
«Значит, нет».
Увидела ли она последнюю фразу, перед тем, как ушла? Он тоже хорош, поддался искушению поучить девчонку уму-разуму вместо того, чтобы взять управление и покормить василиска.
* * *
Правда, она вернулась скоро. Затем снова и снова. Том веселится вовсю, отдавая новые приказы королю змеев. Жаль, никто так и не умер.
«Привет, Том. Мне так страшно. Кто-то попытался проклясть моего одноклассника. Теперь он весь словно каменный. А мы сидели с ним за одной партой».
«Он маглорождённый?»
«Как ты догадался?»
«Миртл — помнишь?»
«Точно, я такая глупая».
Это уж точно.
«Даже если и так — никогда не показывай этого никому».
«Но ты же мой друг, Том!»
«Те, кого мы считаем друзьями, могут ранить нас сильнее других. Понимаешь?»
«Не совсем».
Кто бы сомневался.
«Ты одна в комнате? Можешь запереть дверь? Попробуй «Проуп»».
«Да, одна. Хорошо».
Впервые он пробует материализоваться. Это великолепно!
Тоненькая, огненно-рыжая девчонка пронзительно вскрикивает. Парень, преследующий её во снах появляется из ниоткуда прямо посреди комнаты. Только не было — и вот он. Том недолго борется с самим собой. В том, чтобы поучать других есть несказанная прелесть.
Даже несмотря на то, что девчонка должна умереть.
Парень оглядывает себя, свою тёмную мантию, стряхивает невидимую пылинку с материи. Джинни, словно каменная, застывает на стуле, поджав под себя ноги и тараща свои глаза цвета древесной коры. Он садится напротив, прямо на кровать, его ноги почти касаются её маленьких босых стоп. Том мягко берёт дрожащие пальцы в ладони. На них крошечные пятна чернил.
— Никому не говори, что у тебя на уме. И не кори себя на глазах у других. Это знание будет открывать твою уязвимость, твою слабость, малышка Джинни. Ты же не хочешь быть слабой и жалкой?
Джинни изо всех сил мотает головой из стороны в сторону, огненные пряди бьют по круглому личику. А он улыбается ей так ласково, как только умеет.
* * *
Джинни больше не думает о Гарри Поттере. Не получает хорошие отметки. Ей всё время хочется спать, а когда она спит, то видит бездонные сапфировые глаза Тома Реддла.
Однажды между сном и явью она слышит змеиный шепот, и с тех пор она точно знает, что она — тот человек, что управляет Василиском.
Она плачет, когда топит дневник в туалете; плачет, когда пытается сдержать поток мыслей, о которых непременно рассказала бы Тому, если бы он не был двуличной тварью.
И когда Джинни видит заветную тёмную книжицу у Гарри, ей хочется разразиться отборной бранью. И даже кого-нибудь убить, чтобы заглушить страх перед неминуемой расплатой и боль от удушающего разочарования.
* * *
«Привет, сволочь. Рад меня читать?»
Неровный ряд прерывающихся букв. Знакомый почерк скребёт прямо по остаткам души Тома, словно изрубленной ножом мясника. Кажется, люди называют это совестью.
«Зачем ты так?»
«Что ты ему рассказал, Том?»
«Я ничего ему не сказал. Ты веришь мне?»
«Нет».
Но она верит, Моргана возьми, она просто не может ему не верить.
«Мне кажется, мы просто неправильно поняли друг друга».
«А как правильно?»
«Это когда ты понимаешь, что я тебя не оставлю. Никогда».
Тринадцатилетней Джинни наконец-то удаётся забыть тёмные своды Тайной комнаты. Точнее не то, чтобы забыть — припорошить другими воспоминаниями. Том оказался полу-воскресшим Лордом Волдемортом, и это то, что помогает состыковать образ красавца-Тома с безжалостной попыткой убийства Джинни Уизли.
Пожалуй, это чувство можно назвать разочарованием. То же чувство, только отчего-то сильнее, порождает воспоминание о Гарри Поттере в той же проклятой Комнате, по обыкновению сунувшего свой нос не в своё, в сущности, дело.
«Он спас тебя, неблагодарная», — говорит внутренний голос.
А мог бы погибнуть сам, и Том перестал бы быть тенью в пределах спальни для девочек.
Червяк сомнения превращает внутренности в гниющее месиво, пока внешняя оболочка становится столь хороша, что даже Невилл Долгопупс преодолевает мучительное стеснение и приглашает Джинни Уизли на бал.
Гарри идёт с Патил. Сердце не отзывается на это жгучей болью. Она кружится с Невиллом в вальсе и наутро благополучно забывает о нём. Будто вместо сердца в груди просто пустота.
Джинни дружит с мальчиком Криви и девочкой Грейнджер. Испытывая досужую скуку в первом случае и невысказанное раздражение во втором. Никто из них не дотягивает до уровня юноши с тихим убаюкивающим голосом и длинными изящными пальцами.
Маленькая девочка Луна смотрит на мир голубыми глазами навыкате. И она первая замечает:
— Мозгошмыги вокруг тебя пропитаны тьмой.
Джинни задумчиво хмыкает и решает держать Луну на расстоянии вытянутой руки. В Хогсмид и в библиотеку, на обед и ужин они ходят вместе. Вместе находят смешное заклинание по вызову целой ватаги летучих мышей, обливанию человека кипятком и заклятие вечной немоты. Через какое-то время Луна замечает своим неземным голосом, что никто никогда не был так ей близок.
* * *
Четырнадцатилетнюю Джинни разрывает бешеное сердцебиение при одной только мысли о том, что мёртвый Том Реддл больше не мёртв. И какая разница, что его тихий голос теперь шипение змеи, тёмные волны мягких волос истлели вместе с телом, да и самого его заменяет грозный Лорд Волдеморт. Но мысль, досужим дятлом стучащаяся в двери разумного, такова: «Внутри он всё ещё Том».
Мысли о нём всё вертятся вокруг, как мелкие мушки, привлечённые запахом разложения. А поцелуи Майкла не вызывают ровным счётом никакого отклика в животе Джинни. Её бабочки, наверное, давно мертвы.
Джинни прикрывается своей любовью к Поттеру, как щитом. И даже проницательная Гермиона не замечает зияющей пустоты за этими признаниями.
* * *
Когда пятнадцатилетняя Джинни вместе с Гермионой варит Любовное зелье, заперевшись в сарае Миссис Уизли, её пальцы дрожат от возбуждения. Но стоит зелью дать первые спиралевидные испарения, запах полироли для метлы и приторный аромат лилий перебивает дух гниения. Ведь Том Реддл всё равно, что мёртв. И Джинни пинком опрокидывает котел, под вопль возмущённой Гермионы.
— Не нужна нам любовь такой ценой, Герм, — говорит она очень натурально срывающимся голосом.
— Не нужна, — вторит Гермиона сквозь зубы, потому что большинство парней такие глупые в свои шестнадцать. И глупее всех — Рональд Уизли.
Джинни выслуживается перед Слизнортом, принимая его за наиболее слабое звено. Профессор вовсе и не против, и вместе с приглашением в Клуб Слизней она получает пропуск в Запретную секцию.
— Я хочу больше узнать для моей будущей профессии Аврора, — врет Джинни, не краснея.
— Но, дорогая, разве Аврор — профессия для женщины?
— А Вы предлагаете мне печь пирожки, пока Сами-знаете-кто приходит к власти? — дерзко отвечает девушка, вскидывая огненную голову.
— Что Вы, милая, разве я это имел ввиду? — идет на попятную профессор и, не глядя, ставит подпись.
Взмахнуть и рассечь. Заклинание «Секо» крайне популярно у Пожирателей смерти, борющихся с детьми. Но Джинни их совсем не осуждает. В последнее время ей начинает казаться, что она готова спустить Адское пламя на всякого, кто окажется между ней и ее целью. Цель, правда, настолько призрачна и абсурдна, что не желает чётко звучать даже в голове. Слова же никогда не должны коснуться губ. Иначе всё пропало.
Джинни выписывает заклинания из библиотечных талмудов прямо на поля учебника по Защите от Тёмных искусств. Её учебники настолько старые, прошедшие через шесть пар рук, что уже больше ни на что не годятся. Адское пламя на иллюстрациях выглядит так, будто может зажечь даже самое холодное сердце.
— Куда ты идешь, Джин? — спрашивает Луна, возникая, как тень, посреди коридора. Это могло бы быть забавно: Солнце и её ночное отражение — Луна. Если бы Джинни нуждалась в этом.
— В лес, Луна.
— Зачем?
— Просто встретимся позже, — Джинни теряет терпение и обходит подругу стороной.
— Постой, я с тобой, — Луна ловит руку Джинни, как рыбок ловят в сачок, она делала это тысячу раз до этого. Так часто, что Джинни уже не обращает на это внимания.
— Я хочу вызвать Пламя, — Джинни вырывает взмокшую ладонь и знает, что пожалеет об этих словах. Но молчаливая Луна, скорее всего, сохранит всё в тайне.
— Буду страховать, — упрямство не типично для Лавгуд, но голубоглазая девушка не отступает.
— Ты не умеешь, — говорит Джинни. И всё равно тормозит свой яростный шаг.
— Да, как и ты. И я видела твои записи.
Джинни не забывает о сверхъестественной интуиции и наблюдательности Луны. А когда забывает, та ей напоминает.
Сгущающиеся ультрамариновые сумерки одновременно прорезает волчий вой, доносящийся из глубин Запретного леса, и красно-чёрная вспышка Адского огня. Десятая попытка оказывается успешной, потому что ненависть, которая сжигает Джинни изнутри, ослепляющая. Джинни затрудняется произнести в слух кого и за что она ненавидит. Может, потому что это она сама. Огненные василиски разевают пасти, полные длинных смертоносных клыков, пока Луна поспешно произносит контрзаклятие. В наступившей тишине слышится только заунывный плеск воды в Чёрном озере.
— Почему мы сражаемся против Сама-Знаешь-Кого? — спрашивает Джинни.
Луна не ужасается. Иногда Джинни кажется, что она видит и трухлявые ребра, и мёртвых бабочек, и адский огонь, который сжирает до угольев сердце. Видит прямо сквозь пепел кожи.
— Потому что тут наши друзья: Гарри, Гермиона, Рон, другие твои братья. Помнишь? — Луна дарует свой тусклый свет Джинни, остужая горящие щеки.
— Помню, — произносит Джинни, и её шепот не слышнее движения веток уродливых деревьев в Запретном лесу.
* * *
Смотря на растрёпанные космы Гермионы, которая везде успевает со своими нравоучениями, понуканиями и всезнающим видом, что, к тому же, никак не сказывается на её успеваемости, Джинни рисует костры инквизиции и испанские сапожки.
Ей так давно хочется оказаться на её месте, что она назло себе больше даже не пытается вписаться в их компанию. Со временем это становится привычкой. А потом и вовсе отпадает какое-либо желание. Впрочем, в пятнадцать лет сложно определиться, чего действительно хочешь от жизни.
С вершины арктического спокойствия Джинни выдумывает новую крамольную мысль: «А что, если это вовсе не её война? Не война её семьи, до седьмого колена сплошь чистокровных. Если им не хватает власти и денег, не легче ли приобрести первое и, возможно, второе под знамёнами Того-Кого-Нельзя-Поминать-К-Ночи?»
Впрочем, лёгкость в данном случае не более, чем просто фигура речи.
* * *
У Луны прохладные пальцы и меланхоличный характер. И, когда Джинни говорит ей:
— А что если мы не станем сражаться, Луна? — девочка приходит почти в ужас.
— Давай лучше заведем домашнего соплохвоста. Будем растить и кормить его.
— А потом он нас сожрёт, — Джинни хмыкает. Когда долго имеешь дело с Луной Лавгуд, со временем её бред перерастает в осмысленную речь.
Поэтому в следующем году девушки не будут кормить соплохвостов и думать крамольные мысли. Но будут сражаться с режимом Тома-Чтоб-Ему-Икалось-Реддла. И Джинни хочет думать, что это очень правильное решение.
Джинни так красива, что следующий одногруппник Гарри падает к её ногам. Буквально, засмотревшись и споткнувшись о ступеньку. Интересно, сколько ещё человек поляжет на её пути к Поттеру?
Джинни улыбается Дину, который не знает, что летит на свет умирающей звезды. Его глаза медово-карие, а прикосновения нежные-нежные. И он так не похож ни на Тома, ни на Гарри, что Джинни почти не чувствует раздражения, когда он целует её в холодные неподатливые губы.
Ему, кажется, и вовсе ничего не нужно, только идти рядом и многозначительно молчать. И в его это кристальное молчание хочется выплеснуть грязных слов, обидных фраз, всё то, что бежит по венам и не должно никогда покинуть их упругих стенок. И, наверное, он и тогда хмыкнет, не удивится и не побежит, потому, что даже не услышит никаких слов, отдельных, осмысленных фраз. Услышит лишь перезвон колокольчика любимого голоса. И это чертовски мило, до скрежета зубов, до: «Пошёл к Моргане, Дин».
Не успевает Джинни Уизли сделать вдох и выдох, фигурально выражаясь, конечно, как приключается невероятное. Её алиби больше и не алиби вовсе. И все моментально летит к дракклам, когда Гермиона говорит с искренней радостью в голосе:
— Свершилось! Джинни, Гарри тоже любит тебя, — это её «тоже» проходит острыми коготками по натянутым до предела нервам, смеётся щербатым ртом прямо в лицо рыжеволосой ведьмы. Так, что, будь у неё непосредственность Луны, она бы непременно сказала: «Гонцам с плохими вестями принято отрубать голову, Гермиона».
— Гермиона, Мерлин, ты уверена? — Джинни чувствует надсадный рев несмазаного механизма улыбки. Но Гермиона не так хорошо разбирается в людях, чтобы узреть масштаб фальши. Она обнимает её, и Джинни улавливает аромат с нотками цитруса и корицы, приятный в сущности запах, но все равно способный вызвать тошноту и брезгливость.
Джинни Уизли решительна и смела. Подвешенная на язык, маленькая вертлявая копия близнецов Уизли. Поэтому все, естественно, ждут от неё первого шага.
И этот шаг вовсе и не сложно сделать, если тебе нечего терять. Походкой засидевшегося в неволе тигра Джинни преодолевает расстояние гостиной. В этот час комната полна народу, зрители хотят зрелища отрубленной головы Джинни Уизли, которую она самолично кладет на плаху.
Джинни Уизли — маленькая жалкая девочка — обвивает дрожащими пальцами шею темноволосого парня. Парня с глазами-изумрудами, неповторимого, прекрасного Ненужного. И губы встречаются с губами, и толпа ликует. Народ получает зрелища, а скоро получит крови.
Гарри оглядывается на Рона. И что это за любовь такая, если он спрашивает разрешения у её вечно во всём неуверенного брата? И, может, Рон сейчас мотнёт головой, и всё встанет на свои места. И она будет свободна от своих лживых признаний.
Но нет, Рон кивает головой. И она не может его ненавидеть сильнее, чем ненавидит себя.
* * *
Разбери мои рёбра —
Под ними сердце — в труху.
Сними с меня пробу
И отдай врагу.
Я не была твоей.
Не стану и впредь.
Нам оставшихся дней
Не долго терпеть.
И если я — рыжая ведьма,
То и ты — палач.
Наслаждайся догорающим светом
И плачь.
* * *
Джинни летает над полем облаком безысходности. Не ловит ни одного паса, и погода идеально подходит для самобичевания. Хмурое небо нависает сразу над игроками, и если отнять пальцы, сведённые судорогой, от древка метлы, то, наверное, можно его достать.
Джинни подолгу всматривается в небо и даже ловит бланджер плечом. Боль помогает немного прийти в себя, а также является прекрасным поводом закончить тренировку. К её разочарованию, вместе с ней заканчивает вся команда, а Гарри смотрит своими невыносимо зелёными глазами сочувственно и обеспокоенно.
— Гарри, иди в замок без меня, — не своим голосом хрипит Джинни. — Мы договорились встретиться с Луной после тренировки.
Гарри кивает и выходит, и Джинни на прощание любуется его ладной спортивной фигурой. Гарри — настоящее Солнце. Мягкое, не обжигающее, не такое, как Джинни — Солнце-подделка, обманка.
Парень идёт, предаваясь, таким сладким в шестнадцать лет, мечтам. Например, отправиться в кругосветное путешествие на мётлах вместе с Джинни. Только бы убить Волдеморта и сразу в путь. Воспоминание о Лорде не омрачает настроения. И парень оказывается донельзя удивлён, видя Луну Лавгуд, направляющуюся в сторону Когтевранской башни. Иногда ему кажется, что у неё сплошной ветер в голове.
— Луна, постой. Ты, наверное, забыла. Джинни ждёт тебя в раздевалке.
— Я? Забыла? — Луна на мгновение выныривает из своих философских раздумий.
— Да, — Гарри с улыбкой треплет Луну по плечу, пока она растеряно улыбается.
— Ну, раз ждет, то я пойду, Гарри?
— Ага.
* * *
Быстрее, выше, сильнее. Ветер выдувает из головы мысли о преступной логичности идей Тёмного Лорда, о власти, которую дарует чёрная магия, а из сердца — образ бархатно-синих глаз. Быстрее, быстрее, чтобы прошить насквозь серое небо. Ещё немного, чтобы ни шанса, ни памяти. Была Джинни Уизли — и не стало.
Мама будет плакать; отец — убит горем, но не так, если она отдастся на милость своего гнилого сердца и сделает то, чего уже так давно желает.
То, зачем сидит вечерами в библиотеке; зачем исписывает многострадальный учебник по Защите убористым почерком.
И теперь — в полет. Земля так далеко внизу, что не видно даже трибун. И отпускает древко метлы.
Джинни смеётся, ощущая эйфорию от смертельного полета. Секунда, другая — и всё будет кончено. И не нужно будет выбирать между миром и войной, светом и тьмой. Жизнью, которая в зелёных глазах Гарри Поттера, и смертью, которая в истлевших кудрях Тома Реддла.
Когда Джинни перед самой землёй закрывает глаза, а через секунду всё ещё не ощущает удара, она распахивает их вновь.
Впервые в жизни видя запыхавшуюся, раскрасневшуюся, еще более безумную, чем обычно, Луну Лавгуд, она чувствует стыд. Девушка завершает пас палочкой, и Джинни мягко приземляется на землю. Луна бежит к ней, сгребая в охапку неожиданно сильными руками, дрожит всем телом, и по щекам её быстро бегут слезы.
— Почему, почему, почему, — подвывает она, прижимая Джинни к себе, раскачиваясь и пачкая белые гольфы о сырой песок стадиона. Становясь на мгновение живым человеком, а не воздушным нездешним созданием.
— Прости меня, Луна, я совсем не подумала, что тебя это так расстроит, — потрясенно шепчет Джинни в ответ, и тоже крепко сжимает в объятиях подругу.
Словно поняв, что она дала слабину, сдалась, забылась, он приходит во сне. Садится на корточки и берёт её руки в свои. Наверное, они ледяные, потому что он греет их дыханием.
— Ну, что, малышка, ты больше не любишь меня? — Том всегда понимал больше, чем-то, что она позволяла себе поведать ему.
— Я тебя никогда не любила, чудовище, — голос предательски срывается в фальцет.
Том смеётся. Смех его густой, мужской, приятный.
Он заправляет ей за ушко прядку медных волос.
— Хорошо, не говори мне. Отцу я был не нужен, матери тоже. Джинни, малышка, в том, что я не нужен тебе, всё закономерно.
— Не-е-ет, — что есть силы кричит Джинни и просыпается.
Безымянные соседки Джинни, если бы их спросили, могли бы поведать истории не хуже Рона — свидетеля многочисленных поттеровских истерик. И Джинни осознает, насколько глубоко сорняк души Волдеморта пустил корни в ней. И эти ошметки тьмы будут отравлять её больше и больше, пока она не превратится в иссушённый труп.
«Ну что ж, тогда ты точно идеально подойдешь Волдеморту», — зло думает Джинни и что есть силы ударяет себя по щеке.
* * *
Лето жаркое, душное, липко-тревожное. Джинни пьёт лимонад из запотевшего стакана и не сводит горящих глаз с Гарри. Ломающийся, подростково-несуразный, срывающийся, истеричный, он лучше вписывается в мрачные тона декораций, которые заменяют аляповатость кухни Уизли в голове Джинни.
Его поцелуи практически невесомы. И безвкусны, как пресный хлеб. Для страсти обоим не хватает вовлечённости в процесс, и Джинни с облегчением слышит, что он собирается бежать, рвать подмётки на ходу, желая всё же раздавить давнего врага. В какой-то степени Тёмный Лорд всегда ему будет ближе, чем она.
Она ласково гладит его по лицу. Пока сердце выстукивает ритм: «Свобода. Свобода. Свобода», — с оттенком лёгкой меланхолии.
И когда свадьба любимого брата разбита, разорвана в клочья чужеродным вторжением, она словно в замедленной съёмке наблюдает, как Поттер берёт Грейнджер и Рона.
А её привычно оставляет.
* * *
— Мы не обязаны это делать, — говорит Луна, которой, в некотором роде, присуще человеколюбие.
— Да, но как мы тогда узнаем, работает ли это заклинание? — Джинни выпрыгивает из-за угла и отправляет слизеринца Балтазара Булстроуда, в просторечии Балти, в незабываемый полет «Левикорпусом».
— Откуда у тебя эта книга? Думаешь, она не опасна? — проницательно интересуется Лавгуд.
— Гарри отдал, — врёт Джинни, любовно поглаживая учебник некого Принца, освобождённый из зала забытых вещей. — И не более опасна, чем этот придурок, который доносит Керроу. Что мы с ним сделаем, Луна?
* * *
Слизеринец, пришедший жаловаться профессору Керроу на возмутительное поведение Уизли и Лавгуд, открыв рот извергает:
— Лорд Волдеморт — жалкий слизняк, недостойный жить.
За что получает семь ударов розгами и неделю отработок.
* * *
Джинни Уизли — стройная девушка с большими карими глазами и каскадом блестящих волос, вырезает портрет Волдеморта, нарисованный от руки, из газеты. Никто не смог бы подловить живой оригинал с колдокамерой. Поэтому, портрет явно нарисован по памяти, может быть, даже по рассказу очевидцев. И оно, это лицо на портрете, настолько отвратительно, что Джинни, как загипнотизированная, смотрит в красные глаза, не в силах оторваться.
* * *
Май не пахнет весной. Только кровью, мочой и потом. В каземате Выручай-комнаты бесконечно много человек. Нет только одной — Луны Лавгуд. Её имя пульсирует в груди тупой ноющей болью. Письма из дома больше не приходят, а сама Джинни с десятками других прячется, как крыса. Как крыса, выбегает из укрытия ночью, смотря чем поживиться. Проскользнуть на кухню или установить волшебные ловушки по всему слизеринскому подземелью.
Джинни видит Гарри.
В какой-то мере он — молодец, выжил. Не потерял ни Рона, ни Гермиону. И она выступает вперёд, как и другие, хотя едва ли кто-то ещё любуется красотой полёта опального директора. Цена такого полета — сильнейшее магическое истощение. Поэтому его заодно относят к тёмной магии.
И Джинни слушает, всё время, но теперь особенно, как свистят, крутятся и стучат шестерни в голове. Шестерни говорят, что пришло время. Джинни чувствует гул в груди от выставляемого магического поля. Хогвартс — древний, практически живой, оплот магии. И нет ничего удивительного в том, что замкнутая на профессоре, признающемся директором, мощь способна сдержать Волдеморта. Но и Лорд — сильнейший из ныне живущих, поэтому поле корёжится и трещит.
А Джинни крадётся на цыпочках за мнимой любовью всей своей жизни — Гарри Поттером. Джинни знает три разновидности сильнейших заклятий дизиллюминации. И когда в пустом коридоре Джинни невербально оглушает юношу, то наносит и на него последовательно связывающие и маскирующие заклинания. Девушка левитирует незримого Гарри мимо опустевших ниш (доспехи покинули их, повинуясь искусному профессору трансфигурации), по замершим лестницам, прямо в холл первого этажа. В маленькой кладовке для швабр и ведёр Джинни прячет Гарри. И прячется сама. Устало сползает по стенке, закрывая глаза. Стук в голове медленно заменяет предчувствие триумфа.
По надсадному мычанию (с кляпом во рту не сильно-то поговоришь) и возне Джинни понимает, что Поттер пришёл в себя. Медленно открывает глаза и сталкивается с безумным взглядом зелёных глаз. Не верящим, обманутым, поруганным.
Джинни подползает ближе, собирая ладонями и коленями пыль, чтобы оказаться прямо перед самым лицом юноши. Девушка гадает, чувствует ли он тот же запах тлена, который она теперь ощущает перманентно? Наверное нет, потому брови его беспомощно выгибаются в немой просьбе всё объяснить.
— И если один не может жить, пока жив другой, — цитирует Джинни Гермиону, которая ей слишком доверяла: — То выбор мой сделан. Прости, милый.
Джинни проводит рукой по коротким волоскам тёмной щетины. И слышит: «За что ты так со мной?»
Джинни недоумённо осматривает кляп во рту, и не сразу понимает, что даже отвечает ему: «Я хочу жить в мире, где победил Он», — тоже мысленно.
Это повод задуматься. Но времени для раздумий не остаётся.
С оглушительным треском магическая защита падает под натиском извне. И Джинни решает: пора.
* * *
В Визжащей хижине пахнет пылью и сыростью. Повсюду ползают мелкие насекомые. Но Тёмного Лорда, похоже, это нисколько не волнует. На краю обшарпанного стула, который мог бы быть частью шикарной, но быстро изничтоженной обстановки, Лорд пытается до конца состыковать части дурацкой мозаики, которая всё никак не сложится. Узловатые бледные пальцы с сумасшедшей скоростью крутят волшебную палочку из бузины. С каким удовольствием он продолжил бы пользоваться своей палочкой, с пером феникса.
Шорох, доносящийся из коридора, выводит Лорда из раздумий. Он поворачивает голову в сторону отворившейся двери. Фантасмагорическая картина такова: миниатюрная девушка вступает в пятно света, падающего из грязного окна. А следом туда же заходит Поттер.
Лорд Волдеморт не предполагал такого быстрого решения своей проблемы. Но глупо было мучиться вопросами, не предпринимая действий.
— Инкарцеро, — Гарри в мгновение ока оказывается на выщербленном грязном полу, а уже через пару секунд, заполненных вязкой, как свежая карамель, тишиной, юноша дёргается в своих путах.
— Он очень быстро скидывает «Империус». Буквально через каждую минуту приходилось накладывать по новой, — Джинни с трудом разлепляет сросшиеся губы, почти физически ощущая боль от этого действия.
Джинни Уизли очень смела. Но сейчас она буквально дрожит, закрывая глаза, от страха и напряженного ожидания.
Лорд озадачен.
— Кто ты такая? — он открывает портал кровоточащего по краям рта. И поднимается со своего обшарпанного стула. И голос уже не Тома, скорее под стать его ручной змее. Но интонации… Джинни не может не узнать их.
— Джиневра Уизли, милорд, — голос девчонки вибрирует. Теперь она почти стыдиться своего скромного происхождения и маггловской одежды (эти их джинсы чрезвычайно удобны).
Лорд выхватывает обрывки мыслей и усмехается краем своего практически безгубого рта.
— Уизли — древний род, — он замолкает, словно давая ей возможность продолжить, раскрыть карты.
Но Джинни не размыкает судорожно сцепленных пальцев и не произносит ни слова.
И тогда он продолжает:
— Но совершенно не ценящий свою кровь.
— Только не я, милорд, — хрипло выдыхает Джинни.
Гарри изо всех сил брыкается в своих путах. И Тёмный Лорд моментально теряет терпение.
— Кажется, ты хочешь умереть прямо сейчас, мой мальчик, — Лорд, гримасничая, передразнивает Дамблдора и поднимает палочку.
— Позвольте сказать, милорд, — Джинни вскидывает на мужчину горящие глаза.
Лорд не любит, когда перебивают, или говорят, не спросив, но сейчас они здесь одни (не считать же за присутствующих Гарри Поттера), и манеры можно опустить в угоду конструктивности.
— Говори, — его голос пробирает до костей, а маленькие ожившие бабочки царапают своими облезлыми крыльями стенки пустого желудка.
— Между Вами и ним, — Джинни кивает в сторону настороженно притихшего Поттера, — есть какая-то связь. Не спешите убивать его, пока не убедитесь, что Вам ничего не грозит.
— Что может мне грозить от этого мальчишки? — вскидывается Лорд и взмахом палочки притягивает Джинни к себе, завязав невидимую удавку на шее. Джинни хрипит и скребет подошвой кроссовок о деревянный пол. Лорд вдруг отпускает девушку, передумав так же внезапно, как и вспылил.
Он поднимает Поттера мановением волшебной палочки. Все заклинания, произнесенные невербально, выходят у него с опасной ленивой грацией. Но сосредоточиться на моменте Джинни мешает красный след от удавки, который она трет, устало прислонившись к пыльной стене, где на клочках отслоившихся обоев повисают гроздья паутины.
Лорд ныряет в сознание Поттера. Глаза напротив глаз. Красные против зелёных. Цвет ярости и цвет жизни. Мгновения вязко падают на дно уходящего дня. В горле Лорда Волдеморта рождается крик. Его вопль пробирает, рождая полчища мурашек. Нечеловеческая боль коверкает, выворачивает суставы, скручивает вены и сухожилия. Джинни закрывает уши ладонями, чтобы не слышать этого крика, разрывающего сердце.
Лорд прерывает контакт и опадает на пол. Поттер выгибается дугой — ему тоже не даётся даром такая связь. Он почти задыхается со своим кляпом во рту. Джинни взмахом палочки лишает его досужей тряпки, но накладывает взамен «Силенцио». Ей совсем не интересно, что юноша думает на весь этот счёт. Потом на деревянных ногах она подходит к мужчине, вытянувшему длинные босые ноги на дощатом полу и руками обхватившему голову.
— Может, ты и права, Джиневра Уизли, — Волдеморт поднимает на неё глаза, отняв кисти бледных рук от лица. Алая радужка заполняет всё пространство, совсем скрывая белок; глаза — красные гиганты, умирающие звёзды в миниатюре. Как сама Джинни.
Не зная ещё, приемлет ли Тёмный Лорд такую инициативу, Джинни протягивает ему навстречу руку с полукружиями розовых ногтей. Лорд смотрит на неё и смеётся. И, конечно же, она уже слышала этот смех. Тот самый. Густой. Приятный. Мужской.
Лорд берёт её руку и с трудом поднимается. Он довольно худой, даже тощий, но ей все равно приходится податься вперёд под его весом, и на секунду она оказывается прямо напротив кроваво-алых глаз.
Волдеморт ловит зрительный контакт. И когда он выпрямляется в полный рост, голову приходится задирать. Лорд лениво переворачивает несколько мыслеобразов. Но отрывает руки и взгляд, отходит в тень, постукивая себя по бедру волшебной палочкой. Надо бы попытаться установить контакт, прежде чем применять силу. Она ведь сама пришла…
— Так что же ты хочешь, Джинерва Уизли?
— Accipio te amicus quam frater maritum. Testor te, me amare illud ad opus, sed non possunt respirare, et cor meum, actum est. Sed etiam si vos postulo ut prohibere, non prohibere te poterit vos. Et ego vobis — cum sit mors poena erunt mihi.(1)
1) Я беру тебя как друга, как брата, как мужа. Клянусь любить тебя, пока ты в этом нуждаешься, пока я могу дышать и пока моё сердце бьётся. Но даже если ты перестанешь нуждаться, я не смогу тебя разлюбить. А если я предам — наказанием мне будет смерть.
Лорд склоняет голову, словно в задумчивости. Дежавю. Рыжая девчонка рождает у него стойкое чувство дежавю. Будто он что-то знал, но забыл. Он резко вскидывает костлявый подбородок, и в искреннем смехе не слышны его обычные истерические нотки.
— Чем ты так хороша, Джинни Уизли, чтобы дать мне такую клятву? — о да, и этот обет был знаком Лорду.
Клятва магического брака, времён самого Мерлина. Такая клятва будет держать эту девчонку рядом с ним сильнее, чем Чёрная Метка. Вот только… Зачем ему она?
Серьёзное достоинство, состоящее в том, что нарушивший её действительно обречён на смерть, с лихвой перекрывалось недостатком. Клятва являлась обоюдной.
— Это — доказательство моей верности, — латынь немного скрывает смущение от мысли, высказанной вслух. Впрочем, он оказался глух к её словам. — Все мои родные — там, — Джинни неопределённо мотает головой, словно указывая в сторону сражающихся. — А это тот, кого все считают моей любовью.
— А что считаешь ты, Джиневра? — Лорд нервно расхаживает по полу, медленно начиная испытывать нетерпение. Но его менторская сущность вновь берёт над ним верх.
— Я считаю, что и дальше смогу быть вам полезна, — уклончиво отвечает Джинни и чувствует, что вступает на тонкий лёд, за грань, после которой откроется весь ужас его злобной натуры. Но всё будет напрасно, если она не скажет. — При условии…
— Ты смеешь ставить мне условия? — кричит Тёмный Лорд, обнажая ряд острых зубов, и все Пожиратели уже бы пали ниц в надежде вымолить прощение. Джинни остаётся стоять. Скорее от отчаянной глупости, чем от храбрости. Но всё же слегка отшатывается от разъярённого Лорда. Он поднимает палочку для «Круциатуса» и снова опускает. Девчонка рождает в голове Тёмного Лорда целый сонм необъяснимых вопросов, которые скребут и свербят в пытливом уме.
* * *
В чёрном сундуке холодно и темно, но, расширенный внутри и уменьшенный снаружи (Лорду играючи удаются такие фокусы), он идеально подходит для переноски пленённых героев. Повинуясь мановению волшебной палочки (любимой, фениксовой), отвратительная магловская одежда превращается в мантию из тонкой шёлковой ткани. Такую приятно сминать руками, приятно проводить по острым девичьим плечам, под ней. Лорд также заколдовывает девчонке маску. Серебро её быстро нагревается под пальцами.
— Мне не нужна маска.
Какой в ней смысл, если она там, где должна быть, а назад дороги нет. Поруганная честь молчит внутри развороченной грудной клетки. Лорд пожимает плечами, одним движением палочки заставив маску исчезнуть.
Потом. Он разберётся со всем потом.
* * *
Длинные волосы Джинни развеваются на ветру, как вражеское знамя. Она стоит за правым плечом Лорда, держась чуть позади. Фронты выстраиваются друг против друга, и в шеренге обороняющихся слышится изумлённый вздох.
Ветер пробирается под мантию, заставляя тонкую, покрасневшую кожу покрываться мурашками. Под сотнями взглядов сложно держать голову прямо, не опуская глаз, нищенски прося снисхождения.
— Вы храбро бились, друзья мои. Но ваш герой, за которого вы сражались, сбежал.
— Это ложь, — Невилл Долгопупс выступает вперёд. — И даже если его с нами нет, мы продолжим борьбу.
Невилл обрывается на полуслове, а Лорд отводит палочку в сторону, применив невербальное «Силенцио», раздражённо поведя головой.
— Каждая капля волшебной крови ценна. Зачем нам и дальше проливать её? Некоторые из вас уже поняли это.
Отчаянный вопль Молли Уизли подхватывают другие возмущённые голоса, а Рон кричит:
— Джинни, идиотка, вернись немедленно!
Джинни хочется совсем скрыться за плечами Лорда, но она остаётся стоять на прежнем месте, до хруста выпрямив спину.
— Если кто-то думает иначе, милости просим, — Лорд намерен до конца играть свою роль милостивого и великодушного полководца, дарующего прощение побеждённым, широко разведя руки в обнимающем жесте. Хотя улыбка уже деревенеет на его обветренных губах.
В повисшей тишине слышится отзвук майской грозы, а потом белая, практически бесплотная тень отделяется от остальных и делает неуверенные шаги навстречу сверкающим маскам Пожирателей Смерти. По толпе пробегает шёпот.
Луна. Луна Лавгуд.
Утратив свое знамя в лице мальчика, который так долго выживал, и увидев переход на сторону врага двух отчаянно смелых девушек, ещё вчера являвших собой словно символ сопротивления, защищающиеся вскоре пали духом и были смяты. Беллатриса Лестрейндж, вознамерившись добить первых союзников Гарри — Рона и Гермиону — не оставила после себя даже лоскута чёрной материи, так же развеянного Молли Уизли, как и женщина, носившая из этой материи платье.
* * *
Луна шепчет, заслонившись от людей в чёрных плащах своими светлыми спутанными волосами:
— Прости меня, папочка.
Луна не склонна к импульсивным решениям и знает, что скоро, очень скоро раскается. Но никто не должен будет об этом узнать.
* * *
Люциус Малфой презрительно кривит губы, смотря на представительницу ненавистного семейства.
— Вот ты, Люциус, морщишься, думая о невысоком происхождении нашей новой соратницы, — отточенная легилименция Волдеморт, кажется, улавливает настроение прямо из воздуха. — А ведь можешь сказать спасибо, за то, что благодаря твоему очень досадному промаху, и ты, конечно, не забыл о том, что хранитель вещей твоего Лорда из тебя вышел не очень, мы сегодня избежали многих неожиданных и неприятных поворотов событий.
Взгляд Лорда, могущий прожечь саму душу, задерживается на побледневшем Малфое.
— Подойди, милая, — вкрадчивый голос Тёмного Лорда обволакивает Джинни.
После стольких лет борьбы с самой собой, девушка не может не вслушиваться в знакомые интонации.
Джинни невесомо скользит вперёд, отделяясь от общей пожирательской массы. Многие так и остались стоять в масках, но только не она.
— Знакомьтесь, друзья! Это героиня нашего сегодняшнего дня — Джиневра Уизли. Она оказала мне одну, заслуживающую внимания, услугу. Прошу любить и жаловать, — Лорд слегка касается спины девушки, как бы беря её под покровительство перед толпой своих наиболее близких и опасных соратников.
Джинни не смотрит ни на кого, только на мужчину, вселяющего страх во всех этих людей. Возможно ли было сказать, что Том Реддл был её другом? И кто ей теперь он — мужчина, в котором похоронен её Том?
— И ты, дитя — Лорд снова оборачивается в толпу чёрных плащей и манит к себе Луну Лавгуд. Девушка с расфокусированным взглядом голубых, как само небо, глаз встает рядом с Джинни.
— Как твое имя?
— Луна Лавгуд.
— Зачем ты присоединилась к нам, Луна?
— Чтобы кормить соплохвостов — зачем же ещё?
Пожиратели, стоящие со стороны Луны и слышавшие её почти беззвучный шёпот, отшатываются, как от прокаженной.
Джинни предупреждающе берёт девушку за руку. Размыкает губы, чтобы заступиться, если Луна не сможет придумать достойных аргументов. А если не сможет, то что это будет значить? Джинни обещает себе обязательно подумать над этим. Но тишину собрания Пожирателей, замерших, как лес в безветренную погоду, снова нарушает сам повелитель.
— Так это дочь того самого Лавгуда, пишущего раздражающие буклеты, годные только для растопки каминов? Та самая, что покинула гостеприимный дом Люциуса меньше месяца назад? Та, которую спас наш национальный герой?
Лорд кружит по пятачку свободного пространства, водя руками, словно хочет обхватить всех и каждого в данной зале. Заставить их подумать над этаким оксюмороном.
И каждое его слово словно вбивает Луну глубже и глубже в землю, пока в рот не засыпаются липкие комья, перекрывая доступ кислороду.
— Что же изменилось?
Луна Лавгуд опускает голову.
Все произошедшее не стало для неё такой уж неожиданностью, но за время сидения в подвале, а потом в маленьком уютном особняке на берегу Атлантики, всё начало казаться доброй, отзывчивой Луне глупыми домыслами, досужими фантазиями. Она отгоняла их от себя, как назойливых жирных мух, и снова верила в чёрное и белое. Пока жизнь не провела огромной кистью поперек судьбы, хорошенько макнув её в серую краску. Поэтому не было ничего удивительного в том, что она не придумала достойных аргументов.
Лорд испытывает нетерпение, Пожиратели нервно переминаются с ноги на ногу, устав стоять, не имея возможности даже отдохнуть после тяжелой и изматывающей битвы. Это Тёмный Лорд может дни напролет держаться на чистом энтузиазме.
Но были такие слова, которые невозможно произнести вслух. Произнесённые вслух, они истлевали прямо на языке, теряют ценность, значимость и смысл. И Луна Лавгуд молчит, сдерживая готовые пролиться слезы отчаяния.
Узкие щелочки ноздрей Тёмного Лорда расширяются, гневно пропуская воздух.
— Легилименс, — покачнувшись, Луна готова свалиться на пол, если бы Джиневра не стояла так близко, чтобы успеть её подхватить.
То, что он хотел увидеть, врываясь тараном в бумажные стены, лежит совсем на поверхности. Это чувство, оно вызывает у Лорда недоумение. Сила и слабость, как говорил Дамблдор. Слабость, как искренне верил Волдеморт. И он смеется, снова утверждаясь в своих мыслях. Это действительно забавно.
И эти дети, кажется, совсем не понимают, что делают.
Луна ослаблено повисает на руках у подруги, её прозрачно-серую кожу от волнения прочерчивает капелька крови из носа.
Лорд взмахивает рукой в сторону молчаливых рядов, и Джинни утаскивает Луну в толпу. Стоять среди этих людей страшно, но не страшнее, чем на поле брани напротив семьи.
Наконец Лорд Волдеморт начинает короткую триумфальную речь, среди молчаливых фигур происходит оживление. Радостные возгласы подхватывают его последние слова, и переплавляют в гул восторга. Тёмные и чистокровные маги, идущие к своей победе более двадцати лет, могут теперь без опасения смотреть в будущее. Растить детей, руководствуясь принципами всеобщего блага, и продолжать медленно вырождаться от столетия к столетию, как того желали.
* * *
Луна всё ещё в запылённых цветастых гетрах и мантии Флёр, перепачканной в саже и прожжённой в нескольких местах. Пожиратели смерти трансгрессируют, чтобы вскоре снова встретиться в прохладных залах особняка Малфоя на пиру. Остаётся всего пара человек.
Всегда, когда Лорду надо обдумать всё спокойно, он предпочитает особняк Лестрейндж. Верно расценив взгляд бездомной дворняги за не очень удачно разыгранным равнодушием, избавляя девчонку от унизительных просьб, Лорд шипит Джинни:
— Мы, кажется, не закончили разговор, мисс Уизли.
После того, как он хватает её за локоть, приготовившись к трансгрессии, Джинни кидает отчаянный взгляд на Луну. Подруга стоит потерянной восковой фигуркой, нелепой и несуразной в мрачной роскоши шикарной залы. Лорд кивает одному из оставшихся стоять мужчин, и тот также берет девушку за локоть, собираясь закружить в вихре перемещения.
Рабастан недолго думая следует примеру брата и повелителя, возвращаясь в родное поместье. Прежде нашпигованное аврорскими чарами, оно всё так же гостеприимно встречает своих хозяев, замыкая на них чары защиты родового гнезда. Тёмный Лорд уже тут. Последние два года он обитает либо здесь, либо у Малфоев. Благо, этот дом достаточно велик, чтобы хозяева не испытывали дискомфорта от парочки гостей.
Старые до невозможности домовики, грозящие рассыпаться в прах от излишне громкого окрика, подают на стол. К молчаливому неудовольствию младшего Лестрейнджа, его скромный особнячок в центре Британской столицы, доставшийся от скончавшегося бездетным дяди, вернуть после тюрьмы не удалось. Чары на доме были не столь сильны, и министерским удалось конфисковать его. Но, может, всё переменится, раз теперь власть — это Тёмный Лорд.
А пока Рабастан скидывает свой пыльный пожирательский плащ и устраивается за столом, с наглым любопытством оглядывая собравшихся. Трапеза проистекает в звенящей тишине, а в воздухе по спирали кружат пылинки. Рабастан проходится взглядом по золотистым локонам, по изгибу маленьких розовых губ, дрожащим пальчикам.
Интересно узнать, как Рудольфус относится к тому, что дочь женщины, которая убила его жену, сейчас обедает с ним за одним столом. Взгляд брата как всегда непроницаем. На лице читаются лишь скука и брезгливость, застывшая там со времён выпуска из Слизерина и не сошедшая даже на скамье подсудимых. А сам Рабастан? Он мог быть милым к гостьям, он когда-то умел. Если бы не был старше их ровно на два срока в Азкабане. Тем не менее он снова принимается наблюдать за рыжеволосой особой.
Безусловно красива, и грозила быть ещё лучше со временем, и если бы он посмел сказать вслух хоть пару фраз, то наверняка сравнил бы её с королевой Джиневрой(1). Хотя он вовсе не уверен, что этот комплимент ещё не набил ей оскомину.
Но Рабастан, конечно же, не настолько глуп, чтобы лезть между Тёмным Лордом и его новой… игрушкой? Рабастан не знает, кем приходится эта девчонка Лорду.
Тёмный Лорд, напротив, не бросает взглядов и не разговаривает, словно победа его совершенно не радует, а воспринимается как должное. Он задумчив, только Рабастан не может не заметить эти лёгкие проглаживания самыми подушечками пальцев скатерти в дюйме от нервных рук Джиневры.
Поэтому мужчина, старательно прогоняя с сетчатки отражение огненных волос, моргает и, открыв глаза, в упор смотрит на вторую сотрапезницу.
* * *
Любил ли Рудольфус Беллатрис, всё ещё остаётся загадкой для Рабастана. После Азкабана всегда склонный к фатализму брат стал совершенно нечитаем.
Так или иначе, Рудольфус с завидным постоянством оказывается в комнате Дельфи — этого невыносимого ребенка, стремительно сокращающего жизнь местным эльфам. Мрачной тенью он просиживает над кроваткой долгие часы, не меняя брезгливого выражения на лице, замыкаясь ещё глубже в себе.
Впрочем, Рабастану не было никакого дела до этого фанатичного любовного треугольника. Пусть о любви у этих троих и было очень своеобразное, исковерканное и отражённое в кривом зеркале представление.
* * *
Когда-то на седьмом курсе Хогвартса Рабастан курил, как и многие другие одногодки, щеголяющие друг перед другом. Будучи дома, он выбегал прямо на балкон парадной залы и выдыхал круги дыма из трубки красного дерева.
Азкабан надолго избавил его от вредных привычек.
Тонкая девочка в нелепых цветастых гетрах и серёжках, подозрительно напоминающих редиски, тихо скулит, сев прямо на стремительно остывающий после заката кафель.
— Эй, ты чего здесь?
Девочка шмыгает носом, затихает и подбирает худые коленки ещё ближе к себе. Выкатывает огромные, как бильярдные шары, голубые глаза.
— Ничего, — «дяденька пожиратель» так и угадывается за последующей паузой.
— Война окончена, ты перешла к нам, значит — в шоколаде, — цинично и доходчиво, никаких романтичных соплей — это вон к Белле. Или, теперь, к Руди.
Он садится рядом. Она подозрительно косится на него, а малиновые редиски мерзко колыхаются.
— Отец меня не простит, — тяжёлый вздох разбивает тишину.
Рабастан задумчиво водит рукой по воздуху, словно выхватывая слова, годные для утешения, но выходит только:
— А мой очень нами гордился — мной и Руди. Рудольфусом, — никто кроме его сумасшедшей жены и младшего брата не стал бы так называть этого мужчину с тяжёлым взглядом тёмно-зелёных глаз. — Пока не умер от старости и печали, когда нас закрыли в Азкабане.
Девочка поворачивает голову, и взгляд её бездонный и, кажется, направлен и не на него вовсе.
* * *
Ребёнок плачет и плачет. Плач разрывает барабанные перепонки. А может, Рабастану так только кажется? Седина почти не видна в пшеничных волосах. А любой звук после Азкабана кажется оглушающим. Всё, громче мерного, сводящего с ума своей цикличностью, прибоя обжигающе холодных вод северной Атлантики.
Он ступает на паркетный прохладный пол, шаря ногой в поисках домашних туфель. На нём — шёлковый, выцветший и местами потрёпанный халат, как и всё в этом доме, бывшем когда-то роскошным, пока его хозяева не распрощались с остатками разума. Выходит из своей пыльной кельи достаточно тихо, чтобы заметить другую фигуру, в таком же выцветшем халате. Но даже в тусклых лучах луны, проникающих сквозь высокие стрельчатые окна, волосы Джиневры Уизли горят, как рубины.
Её спальня находится под самой мансардой, и как она только услышала этот невыносимый крик?
Девушка скользит мимо, а Рабастан отшатывается назад в приоткрытую дверь, чтобы быть скрытым в сумраке комнаты. Скрипят несмазанные петли. Детский плач на секунду, прежде чем дверь не захлопывается, пропуская девушку, становится ещё пронзительней.
* * *
Через открытое окно доносятся странные звуки, кажущиеся невероятными для этого дома. Грубо вырванная из сна, Джинни не может понять, где находится, несколько тягучих мгновений борясь с иррациональным страхом. Звуки повторяются вновь, превращаясь в детский плач. Накинув на себя халат, принесённый эльфами и принадлежавший, должно быть, погибшей хозяйке поместья, она идёт на голос.
Ребёнок, уже умеющий сидеть в своей колыбельке, выглядит испуганным, покрасневшим от слёз, которые градинами катятся из его глаз. Из таких знакомых сапфирово-синих детских глаз. Ревность неприятно колет сердце — чувство, так часто заставляющее Джинни сходить с ума. Но она всё равно преодолевает расстояние до колыбельки, где младенец настороженно замирает, рассматривая новое лицо.
* * *
Проходят вязкие и липкие, как горячечный бред, мгновения, в течение которых Рабастан стоит молчаливым стражем под дверьми детской. Обычно вслух он громогласно сокрушается, правда, только когда Лорда нет поблизости, о том, почему ему, бедному, приходится спать в одном крыле с маленьким монстром. Рудольфус же со свойственным ему ироничным спокойствием предлагает накладывать на дверь антишумовые завесы. Но оба брата знают, что врождённая ответственность никогда не позволит Рабастану сделать этого. Как гордость Рудольфуса — подняться на этот же самый плач.
Напряжённо застывшее тело смогло расслабиться только тогда, когда из спальни донёсся лёгкий напев и скрип качающейся колыбельки, означающий, что девушка и младенец, судя по всему, договорились.
1) Гвине́вра, Гвиневера, Гине́вра или Джине́вра (англ. Guinevere) — супруга легендарного короля Артура. Один из первых и эталонных образов Прекрасной Дамы в средневековой куртуазной литературе. Описание привожу на всякий случай, хотя эта аналогия в малочисленных фанфиках про Джинни и так уже освещена.
Что есть душа? Бессмертная духовная сущность. И в этом утверждении крылся крайне неприятный парадокс. Душа бессмертна, но не тело, ещё один важный человеческий компонент. Тому Марволо Реддлу, пугающему воспитаннику детского приюта, предрекали вечные муки Ада. Ребёнку, не обладающему в полной мере критическим мышлением, Ад представлялся местом весьма скверным.
Том довольно быстро перестал чувствовать себя ребенком, но детский страх всё ещё скулил и протяжно выл зверем где-то на краю сознания. Страх смерти, разложения и, как следствие, забвения.
Том, достигший пятнадцатилетнего возраста, прятался в выступах коридоров, чтобы, вернувшись на астрономическую башню, смотреть на звезды. Тогда этот новый Том — волшебник, отличник и староста — думал, впиваясь взглядом в ночное небо: что есть смерть? И когда он видел смерть в пустоте космоса и чистой человеческой памяти, то страх возвращался вновь. Заливался воском в уши, заставляя проваливаться в звенящую пустоту, свинцовой тяжестью давил на грудь.
Пустота, страх, тлен. Том Реддл решил не умирать.
И его не сильно заботило, сколько для этого умрет других.
* * *
Лорд Волдеморт ненавидел имя Том. Настолько сильно, что трижды отрёкся от него. Первый и второй — когда убил деда и отца, носивших его. Третий — когда заставил всех забыть об этом имени. Так, промучившись в судорогах, Том Марволо Реддл умер, но родился Лорд Волдеморт. И все было прекрасно, если бы не одно «но». Точнее, целых два «но».
Первого человека звали Альбус Дамблдор, и Том ненавидел его так сильно, как только бы мог любить, если бы умел(1). Он всегда, даже теперь (как голос в его голове), говорил: «Том». И видел его настоящего, и не любил. Не помог. Не спас. От него самого.
Второй — Джиневра Уизли. Она говорила ему: «Том», — и тянулась, и впитывала, и любила, может. Но он и её предал и убил бы. Если бы успел.
Он сидит напротив неё, стул напротив стула. Снова эта игра в «гляделки». Лорд Волдеморт ненавидит себя так же сильно, как мог бы кого-нибудь любить, и не только потому, что не умеет, но и потому, что чувствует себя предателем. По отношению к ней, этой несносной Джинни, усилием воли удерживающей плечи в гордом развороте, когда хочется свернуться в гвоздь и стать мелкой пылинкой в его микрокосме.
Лорд Волдеморт в смятении и, кажется, больше не верит себе. Тому, что жив, драккл подери, вопреки всему. Лорд Волдеморт лишён таких чувств, как жалость или сочувствие. В нём течёт холодная кровь. И до этой секунды Тёмный Лорд считал это признаком своей уникальности и предметом гордости.
Тёмный Лорд разрывает мост легилименции. И встаёт с насиженного места. Девушка трёт виски, глаза её закрыты.
Он больше не спрашивает, зачем она здесь. Этого не описать словами, но он всё равно верит ей.
Безоговорочно. Нетипично. Очень уязвимо.
Он почти у выхода, но не может сделать и шагу. Её, наверно, пугает его нечеловеческое лицо, думает Лорд, так долго презиравший всё своё человеческое, слишком человеческое(2).
— Вероятно тебя постигло разочарование, — Лорд изо всех сил старается сдержать свои шипящие.
— Почему? — Джинни не может встать после сеанса легилименции. Кожа девушки сливается с белым цветом оконной рамы, которая распахнута рядом с её стулом. Она смотрит на него снизу вверх. Как и положено слуге.
— Я уже вовсе не так красив, как в шестнадцать, — слуге, но не ей. Лорд снова садится напротив, уступая почти детскому желанию глупо подтрунивать над ней.
Задавая себе бессмысленный вопрос: почему она не отворачивается?
— Что если мыслить более обширными категориями, чем красота? Слабость и сила, например.
«Ты же не хочешь быть слабой, малышка Джинни?»
Глупая девчонка. Лорд всё равно улыбается краем губ и теперь уже уходит, легко притворив дверь волшебной палочкой.
* * *
Тёмный Лорд лежит в своей спальне под тяжёлым душным балдахином, но сна всё нет, и он гасит в себе сумасшедшие порывы сорвать докучливую тряпку и швырнуть в самый тёмный угол. У него так мало самообладания, что об это было разбито непозволительно много замечательных планов.
Вдох. Выдох. Слушает, как почти слышно трещит корка на ране, которая только при рождении звалась его сердцем. А потом только мишенью, принимающей всё новые и новые удары.
Может ли капля крови мальчишки Поттера разбить проклятие, на которое обречён Том Реддл самим фактом своего рождения? Он никогда на это не рассчитывал. Даже не думал об этом до этой минуты.
Лорд довольно долго чувствовал себя по-настоящему уникальным. Но, подавляя собственное тщеславие, он всё-таки вынужден признать: симпатия, страсть, болезнь, имя которой любовь, в конце концов, не обходила никого стороной. Кто-то влюблялся, другой страдал от этого, третьи женились и некоторые даже становились счастливыми.
Но только не Том.
* * *
Несколько настойчивых постукиваний выводят Джинни из задумчивости. Мадам Малкин, появившаяся на пороге комнаты, повергает Джинни в лёгкий ступор. На лице у модистки написано плохо скрываемое презрение, а ещё — страх. Тяжёлый, липкий страх запуганной женщины проникает в лёгкие Джинни, сгущая серый свет пасмурного дня ещё сильнее.
— Господин Лестрейндж, — мадам закрывает дрожащие веки и сглатывает, пытаясь успокоиться, — сказал, что Вам не хватает вечерней и пары повседневных мантий.
Сегодня, как и вчера, Джинни одета в мантию, которую наколдовал ей Тёмный Лорд. Однако, трансфигурированная вещь могла вернуть свой исходный вид в любой момент. Но казалось омерзительным быть одетой во что-то из одежды Беллатрис. Джинни кивает, легко поднимаясь из кресла, передвинутого к окну в неухоженный сад.
Мадам Малкин ставит саквояж, который до этого держала в руках, на стул, открывает его и выуживает рулоны материи, на ходу увеличивая их магически уменьшенные объемы. Джинни со сдержанным восхищением проводит рукой по тканям. За свою жизнь она была у мадам Малкин от силы раза два, по причине вечной экономии её семьи.
Синий шифон, чёрный атлас, красная тафта, серый муслин… Джинни с надеждой поднимает глаза на модистку, и та со вздохом подходит к ней поближе, чтобы снять мерки.
* * *
Бледная девушка следит за своим отражением в потемневшем по краям зеркале в тяжёлой бронзовой раме. С углов четыре ощерившиеся мантикоры тянут к ней свои хвосты-жала. Изумрудно-зелёное приталенное платье рождает ассоциации с ядовитыми испарениями, а плечи прикрывает невесомый газовый плащ. Девушка зачаровывает копну тяжёлых волос в замысловатую высокую прическу. Секунду спустя входная дверь скрипит, пропуская неожиданного визитёра.
Лорд Волдеморт молча становится за спиной Джинни, излучая столько опасной сдерживаемой силы, что мантикоры, кажется, в страхе присаживаются на свои бронзовые лапы. Джинни замирает, не смея обернуться. Мужчина подходит ещё ближе, так, что его дыхание колышет завитки рыжих волос, выбившиеся из причёски. Слова произнесённого нараспев заклинания, заставляют распускаться в волосах серебряные лилии, дрожащие тонкими лепестками там, где их касается тонкая женская рука.
Взгляд изумлённо распахнутых глаз встречается со взглядом очей, напоминающих развёрзнутые жерла вулканов.
— Я думаю, мы уже давно должны трансгрессировать, — произносит Тёмный Лорд, облачённый в чёрную атласную рубашку, выглядывающую сквозь продольные разрезы его мантии, предлагая Джиневре руку.
* * *
Появление Тёмного Лорда сопровождается бурными и продолжительными овациями. Маги, вчера отправлявшие на тот свет школьников, сегодня не скрывают своих измученных лиц. Они рукоплескают так же искренне, как сегодня могли бы сдавать друг друга, предавая хозяина, как особо неразборчивые псы, готовые служить новому владельцу, чтобы остаться в пригретой будке. Но Джинни меньше всего имеет право осуждать их, поэтому она жадно вслушивается в высокие звуки голоса Лорда, не особо вдумываясь в смысл, наслаждаясь косыми взглядами, обстреливающими её, дочку презренного среди этих чванливых поборников чистоты крови рода, по недоразумению стоящую непозволительно близко к Тёмному Лорду.
— Сегодня победили те, что больше двадцати лет боролись рядом со мной, и даже те, что отвернулись от меня, а главное — своих идеалов — в минуты слабости.
Слабость — удел ползающих на согнутых лапах животных, в рожи которых хочется только плюнуть, запомни это, малютка Джинни.
— Но сейчас не будем ворошить былое. Не ошиблись и те, что пришли ко мне не сразу, и даже те, что присоединились совсем недавно. И каждый из вас получит по заслугам.
Хлопки Рудольфуса поддерживает Антонин Долохов, с бинтовой повязкой через всё лицо. Ещё несколько человек неуверенно хлопают вместе с ними, а остальных поглощает настороженное молчание и мельтешение нервных рук и глаз, тогда как Тёмный Лорд заливается высоким зловещим смехом, наслаждаясь произведённым эффектом.
— Теперь, когда мы практически очистили наш мир от грязнокровной мерзости, будем действовать решительно и без промедления. Так, как ни у кого до этого не хватало ни смелости, ни умения. Но о делах поговорим завтра. А сегодня — веселитесь, друзья, вы это заслужили.
Толпа выдыхает, а подошедшие Лестрейнджи, Долохов, Эйвери и ряд других мужчин, имён которых Джинни не знает, отстраняют её от Тёмного Лорда, заслоняя его спинами, затянутыми в дорогие ткани. Джинни подхватывает бокал вина с подноса эльфа с фамильным гербом Малфоев, нанесённым на чистую по такому поводу наволочку, высматривая в толпе Луну.
* * *
Глаза Северуса Снейпа напоминают чёрные дыры и стремятся пожрать всё в этом зале от парящих свечей до самой Джиневры Уизли, отражающейся на матовой поверхности его радужки.
— Могу Вас поздравить с правильным выбором, мисс Уизли, — говорит он, а маска на его лице даёт трещину, являя миру настоящую, дистиллированную ненависть, не абстрактную, как это бывает со Снейпом, просто ко всем и каждому, ко всему живому, а лично к ней — девчонке, облачённой в платье цвета его факультета.
— Спасибо, профессор Снейп, — Джинни чувствует, как опытный хирург поддевает корочку её воспоминаний скальпелем мысленного вторжения (теперь она может вычленить это ощущение из сотни других) и начинает скармливать жадным глазам-безднам профессора первый полёт на метле, вид фирменного пирога с патокой миссис Уизли, и дрожащее от восхищения «Вингардиум Левиоса» на первом году обучения магии. Всё, как успел научить её Тёмный Лорд, предвосхищая шакальи попытки своих приспешников дознаться до правды о победе. Лёгкий изгиб тонких бровей профессора говорит о том, что он явно удивлён, но не намерен устраивать шоу с более настойчивым проникновением в голову к Джинни. Молчаливой тенью за его спиной возникает Луна Лавгуд, в доли секунд выделяясь из танцующих пар и снующих слуг.
— Мисс Лавгуд, — цедит Снейп, ловко склоняя голову в знак приветствия, впрочем, учтивости в его тоне словно в плевке через губу — ни на кнат. Он сбегает, не забывая чётко приставлять шаг, как на военном параде.
Луна одета в старомодное платье с вертикальными чёрно-белыми полосами, и её тонкая, хрупкая фигура, затянутая в тугой корсет, выглядит так, будто её можно с лёгкостью переломить, как истончившуюся на языке карамель.
Светлые глаза печальны, но на губах играет обычная полубезумная улыбка. Тёплые руки слегка пожимают холодные ладони Джинни.
— Ты как лесной пожар, — говорит Луна, хотя хочет сказать ещё так много всего, а не только про пожар её волос, который сначала спалит дотла лиственно-зелёное платье, а потом перекинется на саму Луну и весь мир.
Джинни хмыкает и смотрит в бокал с вином, размышляя над тем, зачем подходил Снейп, а если подходил, то не мог ли подбросить яду, пока она замешкалась?
— Красивое платье. Немного не твой стиль, кажется.
— Да, это господин Лестрейндж принёс. Наряд его матери.
Джинни не успевает выразить удивление, а только сделать микроскопический глоток из хрустального бокала, а потом замирает от страха и восторга, когда высокая фигура Тёмного Лорда приближается к ним.
* * *
Высокородные мама и папа Беллатрис Блэк сосватали её за Рудольфуса Лестрейнджа — перспективного наследника древнего магического рода, имеющего хороший ежегодный доход и солодковый завод в Шотландии. Но послушалась родителей хорошая дочь только после того, как мужчина с надменной маской застывшего лица, уже тогда называющий себя Лорд Волдеморт, сказал ей:
— Так будет лучше всего, дорогая Беллатрис.
Лорд Волдеморт окидывает зал взглядом, полным превосходства, и не видит ни одной достойной кандидатуры, которая могла бы составить пару дёрзкой мисс Уизли, такую же хорошую, как Белла для Рудольфуса, привязавшая богатого наследника и его деньги к Тёмному Лорду лучше любой метки.
Нужная кандидатура никак не приходит на ум, а в голове вновь и вновь всплывают слова клятвы, которую он никогда и, пожалуй, никому не собирался давать.
* * *
Почивший Том Реддл страдал от дефицита внимания и ненужности, будучи брошенным своей умершей матерью и трусом-отцом. Ученик Слизерина — Том ненавидел своё низкое происхождение, не обладая ни деньгами, ни положением, так что каждый маменькин сынок мог посмотреть на него, как на грязь, и остаться безнаказанным.
Оживший Лорд Волдеморт наконец победивший в своей войне, плохо помнил с чего всё началось. Ради чего, собственно, было всё это затеяно.
Но зачем, если не ради таких моментов, когда он был бы не обязан считаться с общественным мнением, а мог делать то, чего сам бы хотел?
— Ты танцуешь сарабанду(3)? — спрашивает Лорд в тишине зала без аккомпанемента замолкшего оркестра.
— Немного, — отвечает Джинни и отчаянно краснеет, опираясь на протянутую руку.
1) Идея, прекрасно воплощенная автором jasmin_noir в фанфике "Все, что от меня осталось" и подарившая автору вдохновение.
2) Автор не удержался и вот вам отсылка к Ницше и всем его идеалам.
3) Сарабанда известна с XVI века на Пиренейском полуострове. Это танец влюбленных. Прекрасная музыка, выразительные движения рук, взгляд, множество фигур, где танцующие вновь и вновь стремятся «сблизится после разлуки», все это — рассказ об их любви.
Раз уж маги застряли в XVIII веке, то думаю, должны уметь танцевать. Особенно в высшем обществе. Ну и на балах тоже, в том числе и Святочном, где Джинни успела побывать, и, возможно, обучиться некоторым танцам.
Эльф прижимает уши и кроме его имени, Минни, Джинни ничего не удаётся от него добиться.
— Просто покорми пленника и всё. Если он умрёт, Тёмный Лорд не обрадуется, — Минни лишь таращит на Джинни свои огромные глаза и явно не в состоянии адекватно мыслить после упоминания Лорда. Если взрослые волшебники — все до единого — боятся мага, то что говорить об этих бесправных робких существах.
— Минни спросит хозяина, и если он не против, то Минни сделает так, как говорит госпожа, — робко предлагает эльф.
— Хорошо, это меня устроит. Только не забудь рассказать мне, что решит твой хозяин.
Минни с облегчением кивает и исчезает с негромким хлопком.
* * *
Юноша лежит, свернувшись калачиком, на своём каменном ложе. И Тёмный Лорд так ненавидит и его тоже, что кончики пальцев пронзают электрические импульсы. Гарри Поттер не шевелится, и Лорд малодушно надеется на то, что он попросту умер.
Но эльфы вроде должны были кормить его. Он же приказывал? Рудольфус был в курсе насчет особого пленника, единственный кроме Джиневры, и даже что-то об этом упоминал. Да и не мог мальчишка умереть за пару дней.
Понимая, что так легко не отделается, Тёмный Лорд несколькими пассами волшебной палочки отпирает железную решётку, покрытую влагой и ржавчиной, и шагает внутрь. Как в клетку со львом входит неопытный укротитель, испытывая при этом внутреннюю неуверенность, и зверь это, пожалуй, чувствует лучше него самого.
Тёмный Лорд не хочет больше лезть к Поттеру в голову, для этого можно использовать Сыворотку Правды, которая поможет избежать адской боли.
Мальчишка со вздохом поднимается со своего ложа, устало и зло смотря на своего давнего врага.
— Крестражи. Альбус Дамблдор разгадал тебя, как несложный ребус, — зло выплевывает Гарри Поттер, которому Тёмный Лорд вливает зелье, накладывая Империус.
Проклятие слетает с него меньше, чем через минуту, и взгляд снова становится осмысленным (Уизли не обманула).
— Хорошо, пусть. Круцио! — испепеляющая ненависть становится на несколько градусов холоднее, но, естественно, такие взаимные чувства не исчезают в одночасье.
* * *
Душа — отнюдь не кратная субстанция, и, тем не менее, в потёртом дневнике Тома Реддла заключалась ровно половина души Тёмного Лорда. Другая половина делилась им в обратной геометрической прогрессии, становясь с каждым разом всё меньше, и помещалась в новые и новые хранилища. Когда старик уничтожил кольцо, Лорд был очень силён и практически ничего не почувствовал, кроме ноющей пронзительной тоски. Но вот мальчишка добрался до медальона и чаши, и, пожалуй, боль от гибели тех частиц была сильнее Круциатуса. Адский огонь будто охватил все его тело, терзая изнутри горло, лёгкие и даже самые белки глаз, стараясь извергнуть их из осквернённого тела. Десятки людей и гоблинов с вывороченными суставами, оголёнными костями и глазами, залитыми кровью, умершие от бессильной ярости Тёмного Лорда, не смогли заглушить эту боль.
Отголосок её теперь всегда гуляет в теле мужчины, ноя, как разбитые артритом кости в непогоду. Он бы многое отдал за возможность исправить всё, понимая также, что простая месть его не удовлетворит.
* * *
Тёмный Лорд стоит в проходе, и всё ещё не знает, что и предпринять, какие вопросы задать.
Олливандер до того, как сбежал, разумеется, не поведал ничего о том, почему лучи заклинаний соединялись, не давая причинить боль оппоненту. А кто, если не он, мог знать это лучше?
Возможно, Лорд ошибся, и дело было не в идентичных сердцевинах. Девчонка говорила про связь. Нет смысла отрицать её слова. Волдеморт прислушивается к тишине после того, как крик Поттера прекращается. Она не идеальна. Шёпот знакомого голоса эхом отлетает от стен, и многократное отражение не даёт расслышать слова.
— Что ты говоришь? — надменно спрашивает Лорд, стремясь подавить внутреннюю дрожь, хотя понимает, что шёпот издаёт не мальчишка. Недоумение, мелькнувшее во взгляде Поттера, только подтверждает это предположение.
* * *
Джинни просыпается от собственного крика. Сердце колотится, как безумное, а в висках стучит кровь. Постояв немного у распахнутого настежь окна, Уизли выскальзывает из своей комнаты, забыв о халате и туфлях. Тонкая белая ночная рубашка липнет к вспотевшей спине, а девушка двигается как в тумане. Тяжёлая железная дверь с решётчатым окном, обитая деревом, легко отпирается простой «Алохоморой», но девушка не задумывается почему.
Гарри спит и что-то бесшумно произносит во сне. Голова его мечется в разные стороны, грозя разбить затылок о каменное ложе, и сердце Джинни колет жалостью.
— Что ты здесь делаешь? — угрожающий голос за спиной. Волдеморт появляется, как и всегда, беззвучно. Джинни, вздрогнув, оборачивается. У ног Тёмного Лорда, выглядящего собранным (едва ли он спал в этот поздний час), крутится огроменная кобра, ластящаяся как какая-нибудь кошка. Джинни не может сдержать крик и делает неосознанный шаг назад. Поттер шевелится, но не просыпается, только бормотание усиливается.
— Я просто пыталась понять.
— Что понять? — Лорд проводит рукой по голове змеи, поднявшейся на хвост.
— Насчет связи. Вы знали, что Гарри тоже говорит со змеями? — Джинни старается унять бешено колотящееся сердце.
— Змеями? — Лорд выглядит удивлённым.
Она кивает, а Лорд, прошипев что-то Нагайне (видимо, приказав оставаться на месте), становится вровень с Джинни, задумчиво разглядывая юношу в неярком свете факелов, проникающем из коридора в небольшую камеру. Этому так просто не найти объяснения.
— А ещё: когда он злится, в его глазах появляется красный блеск. Как у Тома. Как у Вас.
Лорд раздражённо дёргает щекой. Джинни не знает, насколько уместно говорить Тёмному Лорду про Тома в третьем лице. Но едва ли она может сформулировать свою мысль точнее.
Это странно: отделять его от себя. Это совершенно не нравится Волдеморту. Отчего-то хочется, чтобы эта Джинни признала того Тома в нём самом.
«Освободи меня, малышка», — шёпот, не слышнее шороха тростника у заводи, чудится Джинни, но Тёмный Лорд молчит, а Гарри Поттер — и вовсе беспокойно спит. Это напоминает Джинни кое-что.
Он смотрит на девушку. Помимо воли взгляд соскальзывает с лица вниз, где под тонким белым батистом от холода затвердели соски, ощутимо проступая под тканью. И ещё ниже — на голые ступни девушки, покрасневшие от стояния на каменном полу.
— Ты замёрзла. Мы могли бы поговорить и в комнате, — внезапно решает Лорд, обычно не обращающий внимания на подобные мелочи. Ему всё время приходится напоминать себе, что он имеет дело с живыми людьми, а не с фигурами на шахматном поле, вырезанными из камня или дерева, чтобы в то же время успешно играть на их желаниях и слабостях. Уизли краснеет и опускает взгляд вниз, только сейчас осознавая во что одета, стоя перед ним.
Она немедленно обхватывает себя руками. Он предпочитает не комментировать этот жест, а о его истинных чувствах может сказать лишь опасный блеск красных, как артериальная кровь, глаз.
— Пойдём.
Он пропускает её вперёд, легко касаясь спины, рождая сонм мурашек, мчащихся по тонкой коже, как антилопы на водопой после засухи. Тяжёлая дверь к темницам закрывается за их спинами с надсадным треском ржавых петель.
Обитатели дома прячутся в своих камерах-спальнях, не выдавая своего присутствия ни единым звуком. Дом в этот момент кажется мёртвым и пустым, как душа Тёмного Лорда.
Лорд Волдеморт сворачивает на втором этаже, но Джинни замирает посреди широкого лестничного проема. Её тонкие руки, испещрённые голубыми дорожками вен, словно у неё в привычке таскать тяжести, потирают практически оголённые плечи. Лорд тоже останавливается.
— Ты идёшь? — вопрос-шипение.
Девушка закусывает губу то ли от вновь накатившего смущения, то ли от сдерживаемой улыбки.
— Милорд, я хочу показать Вам кое-что.
Странно, кажется, он уже много раз изучал её мысли, а всё-таки остаётся ещё что-то, замаскированное, вывернутое, запрятанное, что отличает женский разум — образный, где бережно хранятся чаще чувства, чем факты, от мужского — логичного и прямолинейного. Она идёт дальше по лестнице, представляя Лорду возможность самому решать, достойны ли её секреты того, чтобы следовать за ней, как ручной змее. Он отчего-то отвечает для себя утвердительно; вовсе не желая этого, идёт следом выше и выше, где под самой мансардой находится её спальня, в которой гуляет свежий майский ветер, проникая во всё время открытое окно.
Джинни стоит задумчиво и не знает, как обличить смутные подозрения в слова.
— Ну же, Джиневра, не заставляй меня ждать, — обелиском надменности он шагает в центр спальни, рождая длинную густую тень.
— Сейчас, милорд, — неестественно прямая, словно лошадь аристократа, получившая гордо вскинутую голову ценой металлического шипа, впивающегося в нёбо.
В сундуке рядом с кроватью почти нет вещей, кроме новых нарядов, поэтому проходит совсем мало времени, прежде чем она извлекает серебряную диадему, совсем не потемневшую от времени. Диадема странно реагирует на Джинни. Вибрирует, теплеет, словно мурлыкающая кошка. Вполне рациональное желание получить учебник Принца-полукровки, в котором изрядное количество усовершенствованных рецептов чередуется рядом полезных заклинаний, подменяется совершенно мистической тягой вглубь комнаты, где под старым париком находится нечто, что почему-то напоминает ей Тома, того Тома, что вышел однажды из её дневника.
И она не противится этому желанию. Ведь у неё нет ни одной вещи, напоминающей её персональный синеглазый кошмар.
В первую секунду хочется впасть в немилость и истерику и вырвать наглой девчонке сердце. Но Тёмный Лорд — всё-таки змея, а не дракон, поэтому обманчиво ласково он произносит:
— Откуда это у тебя, малышка? — Джинни вздрагивает и от угрозы, сквозящей в его словах, и от этого полузабытого обращения.
— Из Выручай-комнаты. Эта вещь Ваша? — разрозненные части мозаики постепенно встают на место, но картинка всё ещё не складывается.
Лорд сжимает и разжимает кулаки, в безмолвной ярости.
— С чего ты взяла? — Лорд Волдеморт удерживается от желания подойти и выхватить из её рук такой ценный артефакт, но не двигается с места, намереваясь прежде всё понять.
— Магия. Я чувствую её. В дневнике, в диадеме, в Гарри, в Вас, — чертовски умная девчонка. И если какая-то соплячка раскрыла весь изощрённый план Тёмного Лорда, то кнат цена ему и его замыслам.
Он гневно поджимает губы и наконец протягивает руку за вещью. Дурацкие порывы, чем-то напоминающие ему о чувстве благодарности, накатывают на него раздражающими теплыми волнами, которым невозможно противиться.
Пряча крестраж в складках мантии, Тёмный Лорд преодолевает последние неполные пару футов, разделяющие его и девушку.
Узловатые пальцы, холодные, словно лёд, зарываются в мягкие волосы, поглаживают кожу головы, тянут, путаются. Первый поцелуй особенно сладок, и он сминает её, подчиняя, пытаясь заклеймить. Сильные руки, могущие переломить девушку, как тростинку, удерживают от падения в бездну, и Джинни хватается за его мантию, как утопающий — за спасательный круг, пока сердце выписывает бешеные кульбиты, а ноги постыдно дрожат.
Тёплое тельце тяжело оттягивает руки, но Джинни только легонько подкидывает Дельфи в такт шагам, чтобы уменьшить напряжение, спускаясь по главной лестнице.
— Сейчас только выйдем, милая, и я тебя отпущу, — говорит Джинни и коротко прижимается губами к глянцево-чёрной макушке.
— Ра-а-а-би, — тянет ребенок.
— Что ты говоришь, Дельфи? Я не понимаю.
Девочка не отвечает, потому что они наконец покидают своды поместья, шагая на залитую солнцем, пока ещё голую землю.
Луна Лавгуд одета в линялые тёмные штаны и свободно болтающуюся рубашку, явно с мужского плеча. На ней косынка в подсолнухи и яркие жёлтые перчатки. Она сидит на коленках прямо посреди клумбы и высаживает саженцы из стоящего перед ней деревянного ящика. Старая морщинистая эльфийка (кажется, Милли) с умильным выражением на лице черпает ковшиком воду из ведра и поливает саженцы под корень.
— Что ты делаешь, Луна? — говорит Джинни и отпускает Дельфи на землю, легко придерживая её за пояс, пока девочка качается на нетвердых ногах.
— Сажаю сливацеппелину, конечно же, — Луна слегка улыбается Джинни, стараясь совсем не смотреть в сторону Дельфи. Луна знает, чей это ребенок, и совсем не желает испытывать к нему хоть какие-то тёплые чувства. Ребенок дотрагивается до редких листьев на высаженных побегах, и они серебристо звенят.
— Мастер Рабастан лично привёз их для мисс Луны из Ботанического сада йоркширских садоводов, — говорит домовуха, щуря от удовольствия по-старчески блеклые карие глаза.
Дельфи отрывает листочек и с силой кидает на землю. Луна с трудом сдерживается, чтобы не закричать. Милли в ужасе закрывает ручками рот.
— Дельфи, прекрати немедленно, — Джинни оттаскивает Дельфи от несчастных побегов, а та немедленно заливается слезами. Луна Лавгуд считает про себя до пяти и прихлопывает ладонями землю над корнями.
* * *
Джинни составляет конспект по маггловским изобретениям из высоченных стопок научно-популярных журналов, громоздящихся перед ней, начиная с 1945 года. Многие дюймы уже исписаны её прыгающим почерком, и она с раздражением думает, что лучше бы они и занимались подробным изучением техники на уроках по маггловедению, а не всякой розовой чушью во времена Дамблдора, когда предмет для детей из волшебных семей был обязательным. И, конечно, потом, когда это уже и не урок был, а политическая пропаганда, о конструктивности не могло быть и речи.
С трудом продираясь сквозь дебри терминологии, девушка заключает, что магглы не так уж и просты, как кажется на первый взгляд. Луна сидит рядом, с любопытством почитывая книгу: «Всемирная история. Краткий курс». Она, эта книга, при этом выглядит как самый что ни на есть подробный курс, будучи толщиной с добрую ладонь.
Тёмный Лорд заходит в библиотеку за трактатом по драконологии — в секретном питомнике растут ящеры, незаконно привезённые на территорию Британии ещё в яйцах. Они были слишком малы, чтобы пригодиться в Битве за Хогвартс, но управлять ими было необходимо по мере того, как они росли, становясь опасным, но одновременно с этим необходимым оружием в будущей войне.
Кроме ярких бликов солнца в красно-золотых волосах Джиневры внимательный взгляд цепляет тёмную макушку Дельфи, сопящую в маленькой переносной колыбельке возле кресла девушки. Колыбелька мерно покачивается, повинуясь нехитрым чарам, и сердце Лорда отчего-то мучительно сжимается.
* * *
Женщин очень сложно понять. Они способны извратить и превратно истолковать любую хорошую идею.
Беллатрис Блэк была совсем не такая. Она была восхитительно умна, быстро схватывала, была ответственна и великолепно жестока. Тёмный Лорд не уставал радоваться такому соратнику.
Но двигала ею не только идея превосходства чистокровных или ненависть к магглам. Но еще любовь. Волдеморт не сразу понял это — просто не умел идентифицировать эти нечеткие контуры и образы в головах у людей. А когда понял, то пребывал в разочарованно-брезгливой меланхолии, подвергая несчастную Беллу одному "Круциатусу" за другим, чтобы внушать один лишь страх вместо любви.
Но потом, после воскрешения, на Лорда Волдеморта всё чаще накатывали омерзительно-сентиментальные порывы, в ходе одного из которых, в очередной раз навещая свою самую преданную соратницу в спальне, он решил сделать ей своеобразный подарок. Лучший, на который она могла рассчитывать, на его взгляд.
К несчастью, Беллатрис слишком много времени провела в тюрьме и слишком мало — обычной женщиной. Мать из неё выходила отвратительная, но Дельфиния всё равно была под присмотром. Тёмный Лорд решил не утруждать себя мыслями о её благополучии.
Лорд Волдеморт не желал менять своих планов, и ребёнок снова не вписывался в них. Но он никогда не избегал ответственности, и поэтому пребывал в тяжёлом мыслительном процессе относительно будущей судьбы внезапной дочери, ставшей его персональной проблемой после смерти единственного человека, которому было до неё хоть какое-то дело — её матери. Оставить дочь на попечении Лестренджей было очень соблазнительно, если бы не унизительная надпись «бастард» рядом с именем его дочери на родовых гобеленах, что не только могло сказаться на желании Рудольфуса отыграться на ней за обиды (на что, в принципе, Лорду было наплевать), но ещё и внести серьёзный раскол между ним и братьями.
Решение его проблемы было настолько простым и противным всей сущности Тёмного Лорда, что он быстро покинул библиотеку, забыв про трактат по драконологии.
* * *
Сражаться с Волдемортом — совсем не то же самое, что сражаться с кем-то из членов Отряда Дамблдора или участниками так называемой «организации» Тёмного Лорда. Даже в паре с Луной, даже так хорошо понимая друг друга.
Пот градом катится с их лбов, а дыхание сбивается. Лорд же натурально скучает время от времени насмешливо выдавая фразы типа:
— И как вас двоих не убили в первые пять минут боя?
В ответ девушки лишь усиливают натиск, но даже близко не подбираются к тому, чтобы пробить его защиту.
— Круцио! — привычно выкрикивает Лорд и попадает сверкающим лучом прямо в грудь Джинни, на этот раз не успевшей увернуться.
Джинни замирает в оцепенении, ожидая приступ адской боли. О, она хорошо знакома с этим чувством, слишком непокорная, чтобы молча сносить весь бред, что творился в школе последний год. Зажмуривается и…
...и ничего не происходит. Лорд откровенно пялится на неё, как монах на явление божественного чуда, разом теряя всё самообладание. Потом смотрит на свою волшебную палочку, будто на ладони перед ним лежит что-то донельзя мерзкое.
— Круцио! — красный луч отлетает, как всегда, чётко и без промедления и снова попадает, только на этот раз в другую противницу.
Перед тем, как потерять сознание, ощущая кислый запах собственной рвоты, Луна Лавгуд думает: «Почему любовь — это всегда так больно?»
* * *
Джинни стоит перед зеркалом с мантикорами и улыбается своему отражению.
Джинни уверена, что сошла с ума. Лорд Волдеморт — садист, его руки резко пахнут змеиной кожей, а лицо уродливое до тошноты. И он совсем, ни капельки, ни тенью, ни вздохом не похож на её Тома Реддла.
Но губы её горят, глаза горят, и всю её лихорадит, как во время высокой температуры.
Лёгкий, на грани слышимости, стук, будто тот, кто стоит снаружи, не до конца уверен в своем желании войти, заставляет Джинни вздрогнуть и поспешно отойти от зеркала. В сумраке комнаты лицо, которое скоро будет отражено в зеркале, может вызывать только ночные кошмары.
Лорд Волдеморт не дарует надежд и обещаний, но тем не менее он здесь именно за этим. Джинни стоит в своей ночной рубашке, а свет свечей за её спиной очерчивают плавные изгибы силуэта под лёгкой тканью.
— Accipio te amicum, sicut soror sicut viro(1)… — начальные слова клятвы даются тяжело, будто ему приходится ворочать языком тяжёлые сухие комки ваты во рту, которые не дают дышать и говорить. Но слова выстраиваются в цепочку, звено за звеном приковывая его к карим глазам, тонким рукам, маленьким стопам, упрямо вздёрнутому подбородку. К девчонке, обезоружившей его своей любовью.
— Я не обещаю, что не будет больно, — говорит Тёмный Лорд, и Джинни не до конца понимает, что он имеет ввиду: свои поцелуи-укусы, то, что последует за ними, или вообще всё то, на что она обрекла себя, переступая порог Визжащей хижины.
Жадные губы находят его, как и всегда, сухие, в тонких ранках; ладони — место на груди, над самым сердцем, которое даже в волнении не увеличивает свой медленный, как у холоднокровных, ритм.
В грудной клетке рождается тугой тёплый шар, который давит на лёгкие, так, что воздуха не хватает. Его руки мучительно медленно тянут белую ткань вверх, оголяя вызывающе-острую грудь, ребра, быстро-быстро вздымающиеся в лихорадочном волнении, бедра, сведенные от жгучего стыда и неловкости. Его жесты нарочито томные, медленные, уверенные. Тёмный Лорд пока не окончательно безумен, и он гасит свечи, щадя её, а может себя, если она наконец скорчит гримасу омерзения.
Лёжа на кровати, ощущая лопатками холодный лён, гораздо удобнее исследовать руками его тело. Которое, кажется, не сильно затронули метаморфозы. В лунном свете, проникающем в комнаты сквозь незашторенное окно, Джинни может разглядеть жилистые руки и длинные ноги. Его гладкая, как мрамор, кожа становится чуть теплее под её ласкающими прикосновениями. Его губы, руки — везде. Он разводит её бедра, нежно поглаживая, самыми подушечками пальцев, шепчет что-то нежно-успокаивающее прямо на ухо, легко касаясь мочки, заставляя её бесстыдно выгибаться ему на встречу. Отчего-то ему не хочется боли, хочется её гортанных стонов, хочется ощущения полного, добровольного и нераздельного владения.
Когда мужчина входит в неё, в голове что-то взрывается с оглушительной какофонией и миллиардами искр, кружащих перед глазами. Она изворачивается, пытаясь вывернуться из-под его тяжёлого тела. Но он не отпускает, целует, шепчет её имя, продолжая закреплять свое право, постепенно наращивая темп, пока боль совсем не отступает. Из глаз скатываются слёзы от переизбытка чувств, и он вытирает их пальцами, пока она выкрикивает:
— Том! Том! Том!
1) Я беру тебя как подругу, как сестру, как супругу... (лат.)
Обескураженное лицо Тёмного Лорда неимоверно веселит Рабастана. Он с трудом сдерживает ехидную улыбку, опасливо поглядывая на брата.
Рудольфус же явно не подозревает о масштабе нависшей над ним катастрофы и вполне серьёзно переспрашивает:
— Мой Лорд, приказать эльфам готовить приём?
— Моргана тебя побери, не видишь, я думаю? — взрывается наконец Лорд, и с кончика его палочки срывается сноп искр, прожигающих неопрятные дыры в мраморе их главной гостиной.
Рудольфус едва ощутимо вздрагивает, а Рабастан решает всё-таки оттащить непутёвого брата от эпицентра ярости, пока господин не успокоится. Тёмный Лорд замирает напротив широкой стены, всё пространство которой занимает фреска(1) с изображением фамильного древа семьи Лестрейндж. Такие изображения в доме чистокровных магов являлись предметом семейной гордости. Не так давно на ней появилась веточка, знаменующая собой рождение Дельфинии Лестрейндж с пресловутой надписью «бастард» и берущая своё начало от имени хозяйки дома и некоего Тома Реддла.
Ещё одно нововведение семейного древа Лестрейндж не укрылось от обитателей дома. И Тёмный Лорд размышляет, медленно перекатываясь с пятки на носок, не было ли вчерашнее решение чересчур импульсным, и как оно скажется на его авторитете.
* * *
Быть непонятой, невыслушанной. Год за годом это чувство терзало Джинни, при всём том огромном количестве людей, которое ежедневно окружало девушку. В большой семье так сложно отстоять свою индивидуальность.
У Молли Уизли всегда находилось слишком много забот. Артур Уизли был занят добыванием денег, трудясь на малопрестижной должности и борясь с предубеждением коллег и собственной инфантильностью.
У каждого из братьев — был брат, гораздо ближе сестры, занятой преодолением своих девчоночьих комплексов. И лишь милые Фред и Джордж, казалось, иногда вспоминали о её существовании, хоть и приходилось тогда отбиваться от их не слишком дружелюбных розыгрышей и подначек.
В школе всё стало в разы хуже. Рона — единственного брата ближе всех по возрасту, чьё внимание уж точно должно было быть безраздельно отдано ей, полностью поглотило его окружение. И они с Гарри никогда не слышали её, прислушиваясь только к одному голосу, который считали разумным. Конечно, к голосу Гермионы. Её же, Джинни, они воспринимали как докучливую помеху, глупую и навязчивую.
Из этого непонимания был только один выход — прямо в объятия чернильного плена.
* * *
Когда всё закончено, она цепляется за него тёплыми, не слушающимися руками, но он всё равно уходит, бесшумно ступая босыми ступнями, возвращаясь в рамки привычного одиночества.
Потом она лежит в постели, и потолок кружится в бесконечном танце перед глазами. Джинни то впадает в лёгкую дрёму, то просыпается от отчаянного сердцебиения. И ей кажется, что всё это сон, и отчаянно хочется встать и найти его в темноте старого дома, где сами по себе скрипят половицы и стучат рассохшиеся ставни окон.
Потому что Тёмный Лорд — тот, кто всегда находит для неё пару минут, чтобы выслушать, не отмахиваясь от её слов, как от малосвязного бреда. Не только выслушать, но и признать её наблюдения полезными, заслуживающими внимания.
Он произносит именно те слова, которые подчеркивают её, Джинни, значимость. Оттого, что из всех живущих видит её оголенную душу со всеми сомнениями, болью, бездомностью.
И не смеётся из-за этого ей в лицо, а дает возможность стать сильнее.
* * *
Страх — вот на чём держится власть Тёмного Лорда, по мнению Рабастана. Немного уважения, но это ничто по сравнению с доминирующим чувством. Не с самого начала, разумеется, но теперь.
Джиневра Уизли пытается выглядеть хладнокровно, но глаза, маниакальные, жадно следят за Тёмным Лордом. С обожанием мотылька, который летит и сгорает. Сгорает снова и снова…
Вот и Белла сгорела. Хоть и на мотылька походила едва ли.
Рабастан потирает грудь в месте, куда Уизли выпустила мощный «Редукто». Он ещё тогда потерял сознание, а когда очнулся, то за окном уже шумел океан. За окном тюрьмы, разумеется.
И когда девушки садятся на противоположную от мужчины сторону стола за завтраком, который Тёмный Лорд нередко пропускает, предпочитая столовую библиотеке, он громко замечает:
— Немногие знают, что мои ребра срослись не правильно после того, как кто-то очень шустрый приложил меня об стену в Министерстве два года тому назад, — Рабастан демонстративно трёт грудь под бежевым сюртуком, наслаждаясь смертельной бледностью Джиневры Уизли.
Нет, теперь правильно говорить Джиневра Реддл.
Бледность не означает стыд. Только боль. Как если бы всё происходящее напоминало бы ей изощрённую пытку, но она бы сделала этот выбор ещё сотни, тысячи раз. И она поэтому криво улыбается, не отрывая взгляда от скатерти.
— И уж совсем никто не знает, как они иногда ноют.
Прежде, чем Джиневра успевает что-то ответить, Луна Лавгуд опережает её, смотря спокойно прямо в зелёные глаза:
— Но это же заставило вас хоть немного пожалеть о сделанном выборе?
Рабастан ничего ей не отвечает, становясь как две капли воды похожим на своего брата кислым выражением лица. И как всегда холодеет, вспоминая Азкабан.
— А вы о своём выборе не пожалеете, мисс Лавгуд? — Рудольфус выныривает из медитации над газетой, кривит губы сильнее, чем обычно, и всем своим видом выражает полное раздражение.
Луна подавляет в себе желание ответить, что если долго купаться в грязи, перестаешь ценить прелесть воды и мыла. Но инстинкт самосохранения всё-таки берет вверх и она говорит:
— Я там, где должна быть.
* * *
Рудольфус передает Лорду списки погибших.
— Ну и зачем мне это? — Лорд Волдеморт бегло скользит глазами по строкам, потом швыряет листки на скатерть. — Сколько всего?
— Сто тридцать пять человек, — чётко рапортует Рудольфус.
— Плохо, — говорит Лорд, пока Джинни дрожащими пальцами тянет листки к себе, сглатывая подступающие к горлу слёзы.
— Что-то не так? — ему не надо даже поворачивать голову, чтобы определить перемены в её настроении. Видимо, Магическая связь действует.
— Позвольте, — Джинни словно в замедленной съёмке поднимается на ноги, чувствуя, как внутренности сковывает арктическим холодом.
Лорд взмахом руки отпускает её, а когда сбивчивый стук каблуков затихает, произносит высоким голосом:
— Луна, — заставляя девушку, бледную, как привидение, вздрогнуть.
— Милорд, — девчонка кивает перед тем, как скрыться в дверях. Рабастан с гордостью наблюдает, как она легко и с достоинством склоняется в поклоне. Немного сумасшедшая Луна оказывается весьма разумной девушкой при ближайшем рассмотрении.
Рабастан тянет к себе злополучные списки, выхватывая глазами имя Фреда Уизли.
* * *
— Ты же знала, что так будет, — слова Луны ранят, но в ней ещё теплится надежда, что подруга передумает, поэтому жестокость необходима.
Мантия Луны мокрая и холодная от горячих слёз Джинни.
— Я люблю его, я так люблю его, — Джинни захлёбывается слезами, оставляя синяки на худых плечах Луны.
Луна видит, будто наяву, как рушатся её надежды, соударяясь острыми гранями.
— Бедная моя, бедная, — словно заколдованная повторяет Луна. — Ты бы всё равно его не спасла.
* * *
— Милорд, я хотела попросить.
— Проси, — благосклонно кивает ей. Шорох его шёлковой мантии становится привычен для Джинни. Он усаживается в глубокое кресло возле окна, в котором так любит сидеть сама Джинни. Жестом он велит ей приблизиться, и совершенно неожиданно она оказывается на коленях у мужчины, повинуясь рывку сильной руки.
Джинни замирает в неудобной позе: неестественно прямая спина, залитые краской щёки. Очень сложно сосредоточиться на и так непростой просьбе, когда его дыхание концентрируется в области её шеи.
— Моя семья… Я бы хотела, чтобы никто из них больше не пострадал.
Рука Темного Лорда всё ещё продолжает свой путь от плеча к тонким кистям девушки, когда он произносит:
— Я думал, теперь мы твоя семья, — выверенные паузы, взвешенные интонации. Он всегда говорит так, будто стоит на сцене. Но по изумленно распахнутым глазам Джинни, по собственной ноющей интуиции, он понимает, что в этот раз заигрался.
Тёмный Лорд буквально спихивает её с колен, моментально встаёт, и прежде чем уйти, бросает:
— Я подумаю над твоей просьбой.
* * *
Их тетушка Юфимия всегда обладала весьма специфическим чувством юмора. Рабастан гадает, чем является крохотный птенец авгурея, запертый в непомерно большую золотую клетку: пожеланием скорейшей смерти, после первого крика этого чудесного создания, или же действительно приветственным жестом. Ведь тетушка Юфимия настолько стара, что ещё помнит те времена, когда держать дома авгурея было чрезвычайно модно.
— Какой милый, — произносит Луна и слегка щекочет птенца сквозь прутья решетки. — Жаль, что после его песни нам всем придётся умереть.
Рабастан как всегда не уверен, шутка ли это, но всё равно слегка улыбается, впрочем, отодвигаясь от клетки с птицей. Кроме того, тетушка писала: »…любимой внучатой племяннице», так что никто не просит его носиться с этим чудовищем.
Дельфи же радостно верещит, тут же пытаясь выдернуть пару глянцево-чёрных перьев из хвоста, за что немедленно получает несколько ощутимых клевков. Девочка почему-то не плачет, что наталкивает Рабастана на мысль, что у здешних эльфов будет ещё меньше желания бывать в комнате несчастного ребёнка, куда и решено было поставить клетку.
* * *
Лорд довольно оглаживает знак отличия Министра Магии, который так приятно оттягивает шею. В большом зале собраний чрезвычайно тихо, а первый помощник прошлого министра трясется как осиновый лист, подавая Темному Лорду перо для записи в книге назначений. Теперь ни у кого не останется сомнений, чьей волей будет отныне определён каждый шаг любого человека магической Британии. А может и не только магической.
Джиневра в мантии синего шелка традиционно стоит немного поодаль от Тёмного Лорда. Никто не смеет занять её место, чего прежде никогда не случалось с Джинни. За столом в семье, на собраниях Отряда Дамблдора, в коридорах Хргвартса или где-нибудь ещё приходилось быть очень быстрой, чтобы не быть оттолкнутой чьим-то плечом. Но только не теперь.
Такое положение вещей пьянит.
* * *
Её тяжёлый взгляд и гордая улыбка заставляют Рабастана скалить зубы в пренебрежительной усмешке.
Лорд, без сомнения, исполнит просьбу Уизли, но не совсем так, как ей бы хотелось. Но, может, для неё это уже не столь важно. Артур Уизли получит повышение — должность главы Отдела по борьбе с незаконным волшебством, намного более престижнее нынешней. Это окончательно отделит семью Уизли от противников Тёмного Лорда, которые будут подозревать их в предательстве.
«Divide et impera(2)», — Рабастан мысленно повторяет вслед за Тёмным Лордом. Конечно, Артур Уизли может отказаться, но не сделает этого, если ему дорога жизнь.
Сам Лестрейндж получает должность начальника Отдела международного магического сотрудничества. И, о чудо, глава Международного совета по выработке торговых стандартов — восстановленный в старой должности Люциус Малфой — теперь приходится ему подчиненным, оттого он так злобно смотрит на Рабастана. И Лестрейндж с трудом удерживается от того, чтобы молодцевато потереть руки. А вообще, Люциусу стоило порадоваться и этому. В фавор к Лорду он ещё не скоро вернётся.
Рудольфус же с поистине слизеринской изворотливостью уклоняется от министерской деятельности, намереваясь восстановить наконец семейный бизнес.
* * *
Так долго у него не было ничего своего. Ни дома, ни семьи, ни друзей. Даже любовница — и та была чужой женой. И всё же это было глупо — так долго бежать от себя и своих человеческих потребностей, чтобы однажды понять, что хочешь, чтобы кое-что принадлежало тебе безраздельно.
«Глупо, глупо, глупо», — повторяет он, как мантру, пока ноги утопают в слякоти церковного кладбища. Есть другая дорога — через жилые улицы Литтл Хэнглтона, мимо аккуратных живых изгородей и словно игрушечных домов с черепичными крышами зелёного цвета, но Тёмный Лорд предпочитает эту. Вид старого кладбища, покосившихся оград и каменных крестов, местами покрытых мхом, напоминает ему, кем он был и кем стал.
Такое нехитрое упражнение очень полезно для разыгравшегося самолюбия.
Немного модифицированные антимагловские чары заставляют жителей окрестной деревни забыть о том, что Дом на холме вообще когда-либо существовал. Вместе с этим забывается нашумевшая история об убийстве и садовнике. Вот только Тёмный Лорд никак не может забыть.
Как и не желает раскаяться, до сих пор уверенный, что те люди получили по заслугам.
1) Фреска (ж.р) — картина, написанная водяными красками по свежей, сырой штукатурке.
2) Разделяй и властвуй (лат.)
— Нагайна, что ты чувствуешь?
— Что ты имеешь в виду, человек?
— Ну, как же объяснить? Ты ощущаешь, что в тебе есть что-то чужеродное?
— Нет, но я, кажется, поняла, о чем ты. Иногда мне кажется, что я — это ты.
* * *
Четыреста пятьдесят пять лет понадобилось Герпию Злостному(1), чтобы устать от своих расплодившихся потомков, от сидения в замке, от питомника василисков, который обеспечивал доход почти девяти поколениям его семьи. Устать от молодых, сменяющих друг друга жён, и захотеть отправиться на покой.
Слова заклинания были просты до безобразия и являлись пустой формальностью, в отличие от раскаяния, которое должно было быть полным и искренним.
Цепляясь за остатки стремительно уходящего разума, Тёмный Лорд решает, что ему стоит немедленно уничтожить оставшиеся крестражи, а потом подумать над другими возможностями обретения бессмертия.
* * *
Лорд Волдеморт перебирает в голове тех, чьи имена стали для него своеобразными вехами:
Миртл Уоррен.
Он не желал её смерти. Просто не в то время, не в том месте. Да, он мог бы раскаяться. Но ведь она стала первым камнем на дороге к его величию.
Томас Реддл.
Мужчина с фамилией Загадка(2). Но ничего в нём загадочного не было, чего-то, что оправдало бы смерть чистокровной волшебницы — Меропы Мракс.
Лучше всего этому человеку там, где он сейчас: в могиле на провинциальном маггловском кладбище.
Хепзиба Смит.
Её похотливые и алчущие взгляды хотелось немедленно смыть с себя водой и мылом. Кровь тоже подошла для этой цели. Ненависти он не испытывал, только брезгливость. Но кубок уничтожен, а значит, о Хепзибе можно не думать. Как и о людях, оставшихся безымянными для Тёмного Лорда.
У него есть только диадема. Но угрюмый албанский крестьянин также пожелал остаться неназванным.
Берта Джоркинс.
К этой женщине он не испытывал ровно никаких чувств. Вырвав из её памяти всю полезную информацию, он поступил с ней так же, как поступают с утренней газетой — прочитав, выбрасывают. А вот Нагайна стала ему по-настоящему близка за время его вынужденного отшельничества в албанских лесах, идеально подходящих его мрачному образу и развоплощённости.
Лили Поттер.
Маленькая глупая девчонка. Рыжая, кстати. Та, что стала причиной его первой почти смерти. Обряд жертвы.
Лили Поттер запустила цепочку разрушений, чуть не похоронившую под руинами и самого Лорда Волдеморта и все его планы. Пока другая рыжеволосая девчонка не открыла ему глаза на действительную картину, проведя параллели, которые давно должны были прийти в голову к самому Тёмному Лорду.
Как бы умен ни был Волдеморт, профессор Дамблдор всегда оказывался на шаг впереди, потому что тёмный маг так и не догадался об истинных причинах своего поражения. На секунду он даже поверил в действительность Избранного, как нового темнейшего волшебника. Но на поверку тот оказался просто мальчишкой, запертым в подземелье, а профессор пал жертвой Пожирателей смерти.
В Гарри Поттере — кусочек души Тёмного Лорда. И это очень и очень досадно.
* * *
Он раскаивается. О, как он раскаивается(3), что не закрыл глаза на россказни ещё совсем «зелёного» Снейпа; что поддался на провокацию, ведомый своей всегдашней тягой ко всему мистическому. Что не отмахнулся от Петтигрю, униженно рассказывающего о местонахождении злосчастных Поттеров. Всё что угодно, лишь бы не заявляться в ночь на Хэллоуин (еще одна дань мистическим знакам) в Годрикову Впадину. Не убивать несчастную грязнокровку и её лохматого мужа. Просто идти дальше к цели, не взирая ни на какие пророчества. Профессор Дамблдор, наверное, знатно повеселился, наблюдая за его глупостью.
Тёмный Лорд, заскрипев зубами от досады, поднимает палочку, и Гарри Поттер падает на колени, повинуясь властному голосу.
— Круцио! — и отголосок его боли пронзает самого темнейшего из ныне живущих волшебника, что только укрепляет его в догадках.
— Что ты делаешь? — кричит юноша между судорогами и сплёвывает кровь из прокушенной щеки.
— Освобождаю тебя от себя, Гарри Поттер, Мальчик-который-выжил.
* * *
Странные сны, не имеющие ни начала, ни конца, начавшиеся с того момента, как Том Реддл покинул страницы дневника, почти что умер. Пророческие, которые после третьего года обучения иногда открывали глаза на то, чем занят тот, кого все привыкли не считать более человеком.
Лорд Волдеморт раскаивается.
Джиневра Реддл открывает глаза в темноте спальни.
Гарри Поттер умирает на холодном полу темницы особняка Лестрейндж.
* * *
Кожа головы зудит и чешется, а сквозь неё упорно лезут чёрные волоски. Лорд придирчиво рассматривает своё отражение в потемневшем зеркале, которое говорит надтреснутым старческим голосом:
— Краше только в гроб.
— Помолчи, — привычно огрызается Волдеморт в ответ словоохотливому зеркалу. Нос теперь немного выдаётся на бледном лице, а зрачки красных глаз практически круглые. Но этого все ещё слишком мало, чтобы принять Лорда Волдеморта за простого смертного.
Мужчина никогда не придавал особого значения своей внешности. Он стремился к совершенно иным вещам: власти, бессмертию, знаниям.
Однако не мог не признать, что красота располагает людей так же хорошо, как и тёмное колдовство. И теперь новому Министру Магии понадобятся все ресурсы, чтобы успокоить и настроить магическое общество на правильную волну. Да, Тёмный Лорд верил не только в действенность страха и боли.
* * *
— Нагайна, мне жаль, что я так поступил.
— Как «так»? Меня раздражает, когда ты говоришь загадками, человек.
— Ты помогла мне, а я сделал из тебя хранилище своей души.
— Что такое душа? Иногда я совсем тебя не понимаю.
— На самом деле, это не важно. Теперь ты должна умереть. И мне, правда, очень и очень жаль.
* * *
Боль от раскаяния много сильнее, чем от создания крестража. Вены набухают, а из глаз льются кровавые слёзы. Герпий Злостный не прожил ни одного мгновения после ритуала, скончавшись от болевого шока. Это было дописано рукой одного из его потомков, впоследствии носившего фамилию Лестрейндж.
Скорчившись на полу своей спальни, ломая ногти о паркет, он погружается в кровавое марево, на поверхности которого видит тёплые карие глаза веснушчатой девчонки, которой он, ничего не обещая, обещал так много.
* * *
Джиневра смаргивает слезы и целует его холодные, сведённые судорогой пальцы, впервые проникая в святая святых — спальню Тёмного Лорда. Левитирует мужчину на кровать и, обмакивая марлю в дезинфицирующий, резко пахнущий настой, бинтует сбитые в кровь ладони.
Отчасти потому, что больше не в состоянии терпеть такую боль, отчасти потому, что пока не знает более действенного способа поддержания бессмертия и последующего возрождения при внезапной смерти, Тёмный Лорд всё-таки не решается восстановить последний клочок души, заключенный в диадему.
Альбус Дамблдор верил во всепоглощающую силу любви, и, если старик почти провел тёмного мага, то, может, стоило прислушаться к этим его словам.
Взмахом дрожащей руки Волдеморт приманивает красивую серебряную подвеску с каплей горного хрусталя, висящую на тонкой переплетённой цепочке и протягивает её Джиневре, незваным гостем замершей на краю его постели.
— Я прошу тебя никогда не снимать это, — еле слышно произносит Тёмный Лорд.
Несмелые руки Джиневры обвивают его, тёплое тело прижимается поверх одеяла. На глаза давит сонная тяжесть, а маленькое трепещущее сердечко трансфигурированного в кулон крестража подстраивается и начинает биться в унисон с сердцем Джинни.
1) Герпий Злостный — греческий тёмный маг, один из первых известных змееустов.
Именно Герпием Злостным был создан первый известный науке Крестраж, вероятно ценой унесения нескольких невинных жизней
2) Riddle — загадка (англ.)
3) Положив руку на сердце, автор понимает, что должно быть совсем другое раскаяние: от осознания чудовищности деяния и т.д. Но, возможно, магия прощает такие нюансы.
Левая рука онемела, придавленная чем-то тяжёлым и тёплым. Волдеморт, щурясь от яркого света, льющегося сквозь неплотно задёрнутые портьеры, смотрит на причину дискомфорта. Видит разметавшиеся ржавыми ручьями волосы, прямой нос в россыпи веснушек, приоткрытый маленький рот. И отчего-то находит это очаровательным. Комната всё ещё ходит ходуном, а Джинни просыпается от пристального взгляда красных глаз, тронутых по краям синевой.
Чувство дежавю дублирует само себя: Тёмный Лорд, в котором Том Реддл, в котором Тёмный Лорд, словно в зеркальной галерее. Джинни мгновенно группируется, намереваясь скатиться с кровати, словно лань, которую вспугнул шорох веток. Но Темный Лорд ловит её за тонкое запястье, с выступающей под белой кожей косточкой.
— Останься. Эльфы могут подать завтрак сюда, — в нём совсем нет сил на приказной тон.
От её улыбки становится тепло. Он хотел бы не чувствовать ничего подобного, но прямо сейчас не способен отказаться от этого. Его рука собирает в складки длинное белое платье с россыпью незабудок по подолу, в котором она пришла вчера, снова рождая в ней одновременно истому и дрожь. Лорд любит чёрный цвет, но готов признать, что белый ей очень идёт.
— Тебе нужно больше бывать на солнце, — говорит он, вырисовывая подушечками пальцев замысловатые узоры на её коже.
— От солнца я ещё сильнее покрываюсь веснушками.
— Мне нравятся твои веснушки, — подумав, отвечает мужчина, заставляя девушку сесть сверху и оголяя плечо, покрытое золотыми крапинками.
* * *
Северус Снейп вторгается в их мрачное убежище, и чёткая выверенность его шагов кажутся Джинни раскатами грома в летнюю ночь. Девушка прирастает к своему месту, вцепившись в брошюру: «Маггловское политическое устройство Великобритании». В излюбленной манере учитель нависает над девушкой с фирменной пренебрежительной усмешкой.
— Кажется, Вы рано, профессор, — Джинни подскакивает с места, не желая терпеть его моральное давление.
— Не люблю опаздывать. Хочу Вас поздравить со сменой статуса. Надеюсь, это не помешает вам закончить учебу, миссис Реддл, — в его голосе столько яда, что в пору отравиться.
— Не сомневайтесь, профессор Снейп, — как далеко теперь было то время, когда девушка терялась и заикалась при одном виде грозного профессора.
Снова воспользовавшись зрительным контактом, он лезет к ней в голову: вероломно и ничуть не стесняясь.
Как ей это надоело! Им всем пора прекратить недооценивать её.
Как вам понравится это? Джинни с усмешкой следит, как глаза-бездны становятся всё больше, а рука скользит к спрятанной в рукаве палочке.
— Что вы себе позволяете? — выплевывает Снейп, смотря представление в её голове.
Вот он словно жаба на доске зельевара — выпотрошен и обескровлен. А вот отплясывает чечётку на столе, едва прикрыв голое тело сортировочной Шляпой. Щёки его предательски пунцовеют.
— Смею что? — делает девушка невинные глаза.
— Что здесь происходит? — очень жаль, что ей не доведется услышать, как продолжит он свою гневную тираду.
Она оборачивается на звук голоса, и словно получает удар под дых. Тёмный Лорд выглядит ещё более невероятно, чем утром. Так выглядел бы Том, если бы, повзрослев, стал обыкновенным мужчиной, а не сильнейшим тёмным магом, изуродованным этой магией до неузнаваемости.
«Это всё иллюзия», — мысленно говорит Джинни, пока ноги делают непроизвольные шаги вперёд.
— Милорд, — спина Снейпа трещит в поклоне. — Мы наконец восстановили Хогвартс и разобрались с бумагами. Я принёс Джиневре её задание на лето, — Снейп оборачивается и протягивает Джинни толстый конверт с печатью школы.
Девушка гадает, как сможет вернуться в школу, как посмеет. Наверное, Снейп думает о том же, потому что в его взгляде явно читаемое злорадство.
— Не о том сейчас, — Лорд Волдеморт проходит в комнату и занимает высокое кресло с резными ножками — почти трон. Мягкие волны волос непреодолимо хочется потрогать рукой. Следом заходит Рабастан, порывисто, взметнув полами мантии.
— Вы вкратце осведомлены о новом задании. Я хочу, чтобы месяц или два вы провели в министерстве магглов. В Кабинете министров, в непосредственной близости к Премьеру. И вынесли бы оттуда как можно больше информации, особенно касательно оружия, партнеров страны, договоренностей. Финансы, сельское хозяйство. Всё, что подготовит нас к войне и, возможно, долгой изоляции, когда я поставлю магический барьер. Рабастан, Северус, поручите свои дела заместителям. Пусть ничего вас не отвлекает. Джиневра будет помогать тебе, Северус.
Снейп склоняет голову, и по его извечно кислой роже сложно что-то понять. Но он явно в таком же восторге от перспективы работать вместе, как и Джинни.
— Милорд, позвольте задействовать Луну Лавгуд, — воспользовавшись паузой, произносит Рабастан.
— Лавгуд? Конечно, почему нет?
* * *
Луна пересекает библиотеку широкими шагами. Луна знает, что в спальне Джинни стоит саквояж, ещё минута — и, кажется, всё будет потеряно.
Но Луна заблуждается, или скорее её глупое сердце заблуждается.
Ведь всё уже давно потеряно. Ещё с тех пор, как Луна знала, кто в действительности подвесил окоченевшую миссис Норрис за хвост.
И тогда, когда видела, как старательно Джинни пытается найти контрзаклинание к Сектусемпре, хотя прекрасно знает, что Гарри чуть не убил им Драко Малфоя.
Луна опирается руками о подлокотники кресла, в котором сидит Джинни, и, пока не передумала, целует, слегка оглаживая языком внутреннюю поверхность её бархатных губ.
— Что ты делаешь? — заикаясь от неожиданности, говорит Джинни и вскрикивает от боли.
Магические клятвы — неприятная штука, и за проступком немедленно следует наказание. Джинни дотрагивается рукой до ожога, который безобразной раной алеет за ухом.
Луна обеспокоенно убирает рыжие волосы за плечо, пока Джинни спрашивает:
— Что там?
— Это ожог. Откуда он? — в голосе Лавгуд сожаление.
Джинни мгновенно бледнеет так, что веснушки отчетливее проступают на лице.
— Луна, зачем?
— Я хотела попрощаться. Прости.
— Не понимаю. Мы же не расстаёмся, — Джинни нервно приглаживает волосы на место и вжимается в спинку своего кресла.
— Ты уходишь, — в голубых глазах так много печали и невыплаканных слез, и никто не в силах облегчить эту боль для Луны. Девушка отстраняется и садится на мягкий велюровый ковер перед креслом. Джинни хочется погладить подругу по волосам, но она не смеет, снова теряя понимание, что же творится в голове у подруги.
— Хочешь, я поговорю с Тёмным Лордом, чтобы ты отправилась с нами? — Джинни всё ещё считает себя не в праве называть его иначе: Том или, может быть, мой муж, боясь вызвать его гнев.
Луна поспешно вскакивает с ковра и пятится от Джинни.
— Нет, я не хочу, — ответ получился немного резковат, и Луна добавляет, извиняясь, — Я написала отцу. Он ответил, что я могу вернуться, и он постарается меня понять.
Тревога докучливым молоточком стучит по вискам и вынуждает девушку спросить:
— И он поймёт, Луна?
— Он поймёт, — улыбка озаряет её лицо, как всегда, когда она вспоминает отца.
Узкая спина с выступающими лопатками, напоминающими обрубки крыльев, готова скрыться в дверном проёме, когда Джинни окликает ее:
— Луна, ты же знаешь, что я ничего не могу тебе дать? — Джинни не хочет быть жестокой, лишь хочет ясности. Ведь это так типично для представителей её факультета.
— Знаю, любимая.
Когда за Луной закрывается дверь, Джинни делает судорожный вздох и вынимает из кармана смятый обрывок пергамента. В записке, так и не ставшей полноценным посланием, сказано:
«Забудь. У нас с Артуром больше нет дочери».
* * *
— Чтобы прервать зловредные мысли в ваших головах, предоставляю вам тело. Это Гарри Поттер, и он, как видите, мёртв.
Большой зал Визенгамота полон едва ли на треть, а под потолком, поддерживаемый чарами и правда висит Гарри. И выглядит совсем как живой, только голова болтается, как у мёртвого куренка, что, конечно, портит всё впечатление. Вспышки колдокамер магпрессы напоминают искры, летящие от костра инквизиции.
Луна и сама не знает, что забыла на этом процессе.
— Введите подсудимых, — и когда только Амбридж успела заделаться мировой судьёй?
— Слушается дело мистера Невилла Долгопупса и мисс Гестии Джонс, обвиняемых в пособничестве организациям Отряд Дамблдора и Орден Феникса соответственно.
Луна перестаёт слушать сразу, как обвинитель открывает рот. В этой речи, возможно, много правды, но всё дело в интерпретации.
«Они победили, мы проиграли», — думает Луна.
— Мы победили, они проиграли, — правильные акценты, расставленные шёпотом Рабастана, сидящего рядом, заставляют Луну что есть силы сжать широкие шероховатые ладони мужчины.
Невилл смотрит невыносимо долгую секунду в застывшие глаза Луны, а потом кричит прямо в новое, красивое лицо Лорда Волдеморта:
— Чтоб ты сдох, недоносок, — и получает свой приговор в виде одной прицельной Авады в грудь.
Невилл собирал Луне гербарии, а на день рождения подарил чихающую фиалку.
Сердце, обрываясь камнем, летит вниз, подскакивая на виражах, обрывая лавину мыслей и чувств.
* * *
— Рудольфус, думаю, ты уже можешь снять траур и жениться вновь. Тебе нужен наследник.
Рудольфус замирает по стойке смирно и не может скрыть изумлённого выражения лица. Рабастан думает, что брат лучше бы сел в Азкабан, чем снова женился.
— Но, милорд, — если он не скажет этого сейчас, то вторую половину жизни будет расплачиваться за эту ошибку так же, как за предыдущую.
— Персефона Паркинсон идеально подошла бы.
Рабастан потягивает виски из гранёного стакана, хотя в присутствии Тёмного Лорда лучше бы сохранять трезвую голову. Ему безумно интересно, вывернется ли Руди на этот раз.
— Милорд, мне очень не хочется спорить, но я, право, слишком стар для всего этого. Будет лучше, если Рабастан возьмёт на себя ответственность за будущее этого дома.
Рабастан давится виски. Никогда не стоит забывать, что твой брат вероломный лис. Откашлявшись, он выпрямляется в кресле, зло и с прищуром смотрит на Рудольфуса.
— Это подходит. Что скажешь, Рабастан?
— Если я и женюсь, — он выдерживает паузу, чтобы никто не думал, что он шутит. — То только на Луне Лавгуд.
* * *
— Ты же не думаешь, что я поверю, что вы обсуждали твою успеваемость в школе? О чём вы говорили со Снейпом на самом деле?
— Он пытался влезть ко мне в голову.
— Зачем?
— Находите это странным? — Джинни слегка пожимает плечами.
— Весьма.
Невыносимо. Невыносимо спокойно смотреть в карие глаза рыжеволосой ведьмы, златокудрой твари. Обрывки произошедшего всё-таки удаётся выловить из вращающегося калейдоскопа её мыслей. Краешек, хвостик. Но этого достаточно, чтобы составить общую картину событий.
«Пророк» в очередной раз меняет направление трансляции, и на обложке, подобно марионетке с обрезанными нитями, красуется бывший герой, теперь же просто мёртвый мальчишка, чьё имя больше не вызывает в Тёмном Лорде жгучей ненависти.
Джиневра Уизли. Или как там? Раздавить. Растоптать. Выпотрошить. Всё, с точностью как в её издевательских мыслях. Только для неё одной.
— Доброе утро, мисс Уизли. Можно мне кофе?
— Конечно, мистер Снейп. Чёрный, без сахара?
Вот так. Хорошо, знай своё место, грязь. Но это всего лишь игра, и никак не уменьшает клокочущую в душе ненависть.
Аккуратно затворить дверь. Лили мертва. Семнадцать лет. Семнадцать лет Северус Снейп хуже, чем мёртв. И Гарри Поттер тоже мертв, и всё пропало. А виновница окончательного и бесповоротного проигрыша спокойно идёт по приёмной заместителя Премьер-министра Великобритании, Северуса Снейпа, и гремит фарфоровой чашкой о блюдце. Та, что хладнокровно передала в руки убийцы человека, которого, как уверяла, любила.
Лучше всего было бы спалить ей волосы и выдавить глаза, и уставиться в ухмыляющуюся пустоту надреснутого черепа.
Джиневра заходит с треклятым напитком и, поставив чашку на стол, вынимает из рукава пиджака волшебную палочку. Ольха, такая же как у Лили. Северус сжимает холодные пальцы на чашке, а девушка ставит заглушку на двери (ведь даже у стен есть уши).
Пахнет кофе и терпкими духами, отдающими запахом лилий. Это раздражает тонкий нюх профессора, хуже, чем дух гнили, исходящий от иных ингредиентов.
— Звонил генерал-майор Винс. Всё готово к инспекции.
Снейп сухо кивает. Намекнуть бы этому Винсу, какая чертовщина тут творится.
Джиневра достаёт из кармана миниатюрные книги и увеличивает их заклинанием. С волшебными книгами такое срабатывает через раз, и Северус брезгливо кривится, окончательно запутавшись на чьей он теперь стороне.
Он ведь догадывался, что Уизли причастна к исчезновению Поттера. Возможно, будь он порасторопнее, Гарри был бы жив. Несносный мальчишка с глазами самого дорогого ему человека на свете.
Длинные, наверняка тоже рыжие, ресницы выкрашены в черный. И, кажется, даже их взмах рождает целый сонм оглушающих звуков, отдающихся эхом в больном голове.
— Я была в центральной библиотеке. Это всё, что выдали на руки, и показавшееся мне наиболее интересным я заложила закладками.
Встреча на военном аэродроме уже завтра, а голова словно чугунная и совершенно не может уловить разницу даже между вертолётом и самолётом.
— Спасибо, Джиневра. Вы — молодец, — катастрофически не способен назвать её «миссис Реддл», иначе чувствует себя по самые уши утопленным в этом дрянном спектакле.
Джинни смотрит на него, вытаращив свои глаза цвета прелой листвы, и Снейп понимает, что похвала была явно лишняя. Он так увлекся сокрытием своей ненависти, что выпал из образа себя «настоящего». Маски, маски, маски. Он уже давно не помнит, что под ними.
* * *
Этот дом не похож на дом семьи Лестрейндж. Тот дом походил на своенравного кота, не принимающего и не дающего ласку, но с благосклонным терпением относящегося к хозяевам.
Этот же дом был даже не пуст. Дом был мёртв. Как будто нескольким людям пустили кровь по старому, рассохшемуся за сорок с лишним лет паркету, а потом тщательно вымыли, но след остался. Такой след остаётся только от множественной Авады Кедавры.
Наверное, она и не заслуживает иного, вяло думает Джинни, смотря на двух понурых эльфов. В конторе по распределению этих существ был настоящий переполох, когда обнаружилась необходимость снарядить эльфов в дом самого Тёмного Лорда. Например, эти двое в приступе патриотического рвения вскрыли себе вены. Их быстро обнаружили и всё-таки доставили сюда для подписания магического контракта.
От всего этого Джинни чувствует себя просто отвратительно.
Авгурей Урик, выбравшись из клетки, пикирует по мрачным залам и, примостившись на рожок свисающей на длинной цепи латунной люстры, издаёт леденящий душу крик.
Джинни, задрав голову, смотрит на это чудо природы, чувствуя, как по её спине бегут мурашки, а малышка Дельфи на руках испуганно замирает, также тараща свои глазёнки в обрамлении длинных бархатных ресниц.
— Пожалуй, эта птица будет жить в саду, — произносит Джиневра, и эльфы согласно кивают головами, а на их лицах проступают несмелые улыбки.
Садовые деревья тянут в небо свои змиеподобные высохшие ветки, а на всем прочем пространстве мягко покачивается осока, не знавшая руки садовника больше четырех лет.
* * *
— Мы всегда сможем пригласить Джинни с Дельфи погостить у нас. Она поймёт.
— Я никого ни о чем не буду просить, Рабастан.
Рабастану больно смотреть на белое лицо и воспаленные красные глаза брата, но гордость Рудольфуса уязвлена, и он ни за что не признается, насколько скучает по неугомонному ребенку, так сильно напоминающему его покойную жену.
Рудольфус поднимается по лестнице, тяжело припадая на правую ногу. И парой минут позже Рабастан слышит, как на втором этаже разбивается что-то тяжёлое, а затем ещё и ещё.
* * *
В «Кабаньей голове» пахнет кислой капустой и дешёвым табаком. Мужчина с бесцветными глазами брезгливо кривится и кидает на прилавок целый галлеон: новенький и сверкающий.
Аберфорт проверяет его на зуб, хотя Северус и не понимает, зачем такие сложности, ведь как только Волдеморт узнает, кто такой этот старый владелец кабака, то и он отправится к праотцам. В другое время Северус бы непременно помог ему бежать, но теперь ему на всё плевать.
Девица хихикает и натягивает капюшон на самые глаза. Но такое поведение кажется вполне естественным обитателям здешнего места. Поэтому именно так Джинни диктует вести себя Империус.
Северус Снейп на прощание смотрит в замызганное зеркало, висящее справа от стойки, убеждаясь, что Оборотное зелье продолжает действовать, а затем тащит девушку на спальный этаж кабака.
Альбус говорил: «Сделай это ради неё. Защищай мальчика».
И Снейп делал, и терпел, разрываемый гневом и тоской. Снова и снова. Чтобы помочь свести Лорда в могилу. Но теперь всё пропало, и он недостаточно безумен, чтобы надеяться, что в одиночку сможет одолеть Тёмного Лорда. И значит, нет никакого смысла продолжать это представление.
И если смерть Джиневры, её мучения помогут Лорду почувствовать хоть сотую часть той боли и раскаяния, которые ежесекундно испытывает Северус — это будет слабым, но утешением.
* * *
Он узнает, что что-то идёт не так, раньше, чем на пороге его кабинета в Министерстве появляется всклокоченный Рабастан Лестрейндж, с маячащей за его спиной Луной Лавгуд, вращающей безумными глазами навыкате. Тревога, вот уже час сдавливающая его сердце обретает черты, когда Рабастан говорит:
— Джиневра пропала, милорд. И Снейп тоже.
На Лорда нападает оцепенение. Он знает целую кучу поисковых заклинаний, но ни одно не приходит на ум. Когда оцепенение отпускает, Лорд пробует наугад одно, затем другое, но почти невозможно найти волшебника, который не хочет, чтобы его нашли.
* * *
Это уже не имеет никакого значения, но почему бы ему не удовлетворить собственное любопытство.
Он делает глубокий надрез по запястью, а девушка кричит. Яркие рубиновые капли срываются с белой кожи и впитываются в грязный дощатый пол.
— Почему ты сделала это? Предала всех?
— Не всё ли тебе равно, ублюдок? Не дает спокойно спать чужая слава? Жалеешь, что сам не убил Поттера?
Звонкая пощечина оставляет красный след, но не действует отрезвляюще. Снейп смотрит на красное солнце, которое клонится в сторону верхушек деревьев Запретного леса, и решает использовать Сыворотку правды, чтобы убыстрить процесс.
— Зачем ты отпираешься? Ты всё равно умрешь.
— Это мы ещё посмотрим, — зло выплевывает Джинни, чувствуя, как кончики пальцев ног начинают свободно двигаться, освобождаясь от парализующего заклятия.
По второй руке снова скользит кинжал, настолько глубоко, что края раны выворачиваются наружу. И отсутствие возможности пошевелиться ещё усиливает боль. Снейп сидит на корточках прямо перед ней и его выцветшая хламида цепляет пыль на полу, скатывая её в целые комья. Жирные волосы падают на лицо, лезут в рот, вызывая рвотные позывы, а совершенно сумасшедшие глаза горят на лице, как угли в костре.
Он разжимает её плотно сведённые челюсти своими заскорузлыми пальцами и вливает зелье. Зажимает нос руками и зелье вливается в спазматически сжатое горло. Затем парализующее проклятие совсем спадает, и Джинни что есть силы бьёт Снейпа в нос, выплевывая остатки зелья, которые ещё не успели попасть в пищевод.
Она рвётся в сторону тумбочки, на которой Снейп оставил свою волшебную палочку, но мужчина цепляется за её ногу, и девушка на всем ходу падает, больно ударяясь подбородком об пол так, что перед глазами проносятся искры.
— Не так быстро, дрянь. Сначала пара вопросов.
Для надежности он связывает её «Инкарцеро», и Джинни остаётся лишь с ненавистью смотреть на него.
— Итак. Что стало с Поттером?
— Поттер мёртв, — Джинни лихорадочно соображает, как обмануть зелье, пока слова, тесня друг друга, стремятся извергнуться из её рта.
Ещё одна звонкая пощёчина, разбивающая пыльную тишину комнаты. Голова по инерции ударяется о спинку кровати, на которую облокачивается сидящая на полу Джинни. На глазах выступают злые слёзы.
— Я знаю это и без тебя. Расскажи, куда он делся с поля Битвы.
— Я связала его, наложила «Империус» и отдала Тёмному Лорду! Слышишь, урод, я это сделала! — от крика Джинни немного хрипнет.
Девушка проводит языком по разбитым губам, слизывая кровь.
— Зачем? — голос Северуса усталый и надтреснутый, и Джинни совсем ничего не понимает.
— Он бы убил Тёмного Лорда. Я не могла позволить ему сделать это ещё раз.
— Что тебе до Тёмного Лорда?
— Я люблю его. Всегда любила. И у него сила и знание. С ним я больше не грязь под ногами этих чёртовых «героев».
— Но он не любит тебя, идиотка несчастная.
— Он не умеет. Но я научу его…
Снейп смеётся над уверенностью в её голосе и, чтобы заглушить жалость, ведь им самим двигало когда-то нечто подобное, проводит лезвием от виска к подбородку девушки.
— Интересно посмотреть, как у него это получится, если твоё лицо будет напоминать карту Лондона.
Кровь заливает глаза, а в тёмную пропасть уходящего сознания летит и ненавистное лицо, и комната, окрашенная багряно-красными лучами солнца.
* * *
Должна же от этой клятвы быть хоть какая-то польза? Тёмный Лорд не помнит название книги, поэтому перед ним высится уже целая громада. Бессильная ярость заставляет сердце нещадно биться о стенки ребер. И ничего же не произошло: один соратник решил убить другого. Из зависти, может, ревности или другого похожего чувства. Наказать того, первого, и можно спать спокойно. И если бы дело было в одном только предательстве. Лорд досадливо щёлкает языком. В конце концов, только ленивый не сказал Тёмному Лорду о нечистой совести Снейпа. Но его верные соратники всеми правдами и неправдами пытались откреститься от него, за редким, очень редким исключением. На этом фоне и Снейп не выглядел таким уж выдающимся.
Он помнил его мальчишкой. Волдеморт видел в них много общего: оба они пострадали от магглов, оба хотели признания. Это должно было стать хорошим гарантом успешного сотрудничества.
Но теперь Тёмный Лорд видит всё с ослепляющей ясностью: Северус Снейп не простил ему смерть рыжеволосой девчонки. Все идеалы оказались для него трухой, стоило Лили Поттер встать между ними.
И, кажется, Лорд теперь понимает почему. И обязательно сотрёт Снейпа в порошок, когда найдёт.
Эти мысли лихорадочно проносятся в голове Тёмного Лорда, когда он наконец находит нужный ритуал в книге с непримечательным названием «Магические обряды Британии». А длинный рыжий волос, оставленный на расческе, идеально подходит для поисковой магии.
* * *
Меропа Мракс опоила красивого юношу Тома Реддла любовным зельем. И, наивная, настолько поверила в искренность его чувств и мнимую стабильность своего семейного счастья, что перестала давать мужу зелье. Для Тома Реддла-старшего кошмарный сон прервался. Для младшего — только начинался. И вот кровь «врага твоего», применённая в зелье воскрешения, по тонкой иронии с защитой той, что стала причиной его почти смерти, подарила ему возможность чувствовать нечто более сильное, чем лёгкая привязанность.
И более того: Тёмный Лорд чувствует такую злость, что жгутом сдавливает лёгкие, заставляя терять драгоценные секунды, что преступно медлит перед покосившимся строением, которое едва можно разглядеть сквозь кровавый туман.
* * *
— А-а-а, ты всё-таки пришел! Значит, тебе не всё равно, — на лице Снейпа, обернувшегося от окна, написана радость. Пожалуй, такой лучезарной улыбки Лорд у него никогда не видел.
— Ни одно, даже самое маленькое, оскорбление Лорда Волдеморта не остаётся безнаказанным. Ты знаешь это, Снейп, — взмах палочки настолько быстр и неуловим, что неверный Пожиратель смерти и не пытается уклонится.
Повинуясь невербальному «Экспеллиармусу» палочка Снейпа показывает в руках Тёмного Лорда.
— Знаю. И я очень старался, чтобы тебя задело это маленькое оскорбление.
Лорд переводит взгляд на распятое на полу тело, подмечая разбитые губы, раздавленными вишнями чернеющие на бледном лице. Сердце пропускает удар.
Смысл изрекаемых Снейпом слов перестаёт доходить до Лорда Волдеморта, увязая в ледяных лабиринтах отчаяния.
— Но я более милостив, чем был ты ко мне и моей девочке. Можешь сказать своей драгоценной жёнушке пару слов прежде, чем она умрёт. Ты добр ко мне не был, а я ведь так верил тебе, — его громкие слова сбиваются в непонятное сумасшедшее бормотание.
Тёмный Лорд склоняется над распростёртой девушкой, и приторный запах миндаля, разлитый в воздухе, говорит об изрядной доле яда, пропитавшей кинжал, которым сделаны безобразные надрезы.
Он хочет покончить с этим быстро и, конечно, нисколько не сомневается в том, что Снейп уничтожил противоядие в своих запасах, если оно и имелось когда-то.
Волдеморт хотел бы по лоскуту сдирать с предателя кожу, но времени мало, а враг перерос размеры собаки, которая только лает, вызывая раздражение и мигрень.
Точное попадание заклинания разрывает горло и артерию, и всё вокруг покрывает кровавый дождь, словно предвестник Апокалипсиса.
Истолчённого порошка безоара должно хватить до того, как он доберётся до лаборатории или же вызовет специалиста из Мунго.
Но его Джиневра не умрёт. Только не теперь.
Он целует её в кровоточащие губы и шепотом просить потерпеть ещё пару минут.
* * *
Джинни видит Тома Реддла. Его волосы как всегда в идеальном порядке, а на груди сверкает значок старосты.
— Он говорил, что ты не придёшь, Том.
— Я ведь обещал, что никогда тебя не покину, малышка Джинни.
Как акула не должна прекращать плыть, чтобы жить, так и Лорд Волдеморт, на скромный взгляд автора, совершенно не способен остановиться. Напротив, масштаб его внутренней пустоты таков, что одного магического общества, конечно же, мало, чтобы заполнить её. Но так как не женское это дело — достоверное описание баталий, читатель, надеюсь, простит автора за схематичное изображение дальнейших событий.
* * *
Когда свет меркнет, девушка совсем перестает видеть юношу.
— Они сказали, что ты умер, Том.
— Я не мог умереть, Джинни. Я же бессмертен.
— Я… — горло сдавливает от некстати нахлынувших воспоминаний. — Я очень рада.
Джинни чувствует, как её обнимают за талию прохладные пальцы. Пахнет дождем и опавшими листьями.
— Это значит, что я сначала стану древней старухой, а потом и вовсе умру, — Джинни не успевает договорить, как бы хотела оставаться рядом с ним как можно дольше.
— Мы что-нибудь придумаем. Не думай сейчас об этом, — нетерпеливо перебивает Реддл.
В помещении, куда Том вводит её, застоявшийся воздух и почти звенящая тишина. Но Джинни всё равно приходится положиться на него, ведь без юноши она не может сделать и шагу, так как ноги дрожат словно яблочное желе, а глаза застилает беспросветный мрак.
* * *
Сначала приходит запах: осень посреди лета. Потом звук: раскрытое окно дребезжит стеклом, повинуясь горячим потокам августовского воздуха, а потом вздох и знакомый шорох мантии. Когда вслед за этим не подтягивается визуальная составляющая, Джинни поднимает руки к лицу и аккуратно ощупывает повязку на глазах.
— Как ты себя чувствуешь? — высокий ровный голос, идущий откуда-то из глубины комнаты, пронизывает каждую клеточку её тела как капли дождя пронизывают кроны деревьев.
Сложно сказать. Как чувствует себя ваза, которую разбили, а потом снова склеили?
— Кажется, сносно, — Лорд Волдеморт не из тех людей, который интересуются такими вещами из чистой вежливости. И поспешно добавляет, — Я не вижу?
— Да, твоё зрение повредилось от яда, но целитель уверен, что оно вскоре восстановится.
Джинни тянет подушку вверх, принимая полу-сидячее положение, пока Волдеморт отправляет домовика за целителем. Колдомедик появляется спустя всего пару минут, и его легкие пальцы проворно развязывают бинты. Хорошо, что кто-то догадался задёрнуть шторы. Глаза словно переполнены битым стеклом, и Джинни усиленно моргает, пытаясь избавиться от досадной рези. Лицо доктора подернуто легкой дымкой, но всё равно достаточно чёткое.
Джинни легонько выдыхает от облегчения и улыбается краем губ, пока целитель капает лекарство на блестящую поверхность радужки.
А когда колдомедик уходит, тонкие губы оставляют прохладные поцелуи-бабочки на внутренней стороне её запястий.
* * *
Дельфи делает пару шагов по тёмно-зелёному ковру и тянет к Джинни по-детски пухлые розовые ручки. Девушка перегибается через край кровати и подтягивает малышку к себе.
— Ма-ма, — не очень разборчиво лепечет кроха.
— Я её этому не учила, — Джинни неловко улыбается и проводит рукой по мягким тёмным локонам.
— Я знаю, — Луна Лавгуд садится в ногах. — Наверное, она сама.
— Но я ей не мать, — Джинни берет с прикроватной тумбочки плюшевого единорога и левитационными чарами заставляет его порхать перед носом Дельфи.
— Тёмный Лорд хотел бы, чтобы стала. Разве это не очевидно?
Первое, что отмечает Джинни — это обращение «Тёмный Лорд». Вместо привычного — «Тот-кого-нельзя-называть». Либо доводы Рабастана имеют над ней совершенно мистическую силу, либо Луна смирилась с положением вещей, что в целом почти одно и то же.
— Скажи, Луна, между тобой и Лейстренджем что-то есть? — Луна заливается нежным персиковым румянцем, что вовсе не типично для неё.
— Нет. Просто он очень одинокий.
— У него же есть брат.
— В Рудольфусе не больше жизни, чем в сливовых деревьях у вас в саду.
— Да. Думаю, старый сад придётся вырубить, — Джинни смотрит в сторону голых бесплодных ветвей за окном, впрочем, перед её мысленным взором совсем иная картина.
Прозрачные светлые шторы раскачиваются в такт тёплым дуновениям, и по комнате разлетается удушающий аромат лилий, стоящих на подоконнике.
И только потом до Джинни доходит смысл ранее сказанного.
— Почему ты думаешь, что это очевидно? — Луне не надо объяснять, что она имеет в виду.
— Потому что Дельфи для него — особенная. И знаешь ещё: на месте Кабаньей головы не осталось даже щепки.
* * *
Когда военной авиации отдан приказ на взлёт, всем становится понятно, что уже слишком поздно. Кабинет министров во главе с Премьером дает интервью по TV, где снимает с себя всяческие полномочия, причём глаза у членов Кабинета бегающие и лихорадочно блестящие. На прямой трансляции из Правительства темноволосый мужчина средних лет именуется Лордом Волдемортом и объявляет об избрании нового правительства во главе с собой.
— Средневековье какое-то, — говорит генерал-майор Винс и отдаёт приказ девятой эскадрилье.
Спецназ застывает на исходных позициях и валится на асфальт, повинуясь жалкой кучке людей, одетых как негатив Ку-клукс-клана, стреляющих в них из деревянных палочек разноцветными лучами.
Ни один самолёт не поднимается в воздух, а бортовые механики, влезающие в двигатели, с брезгливыми восклицаниями отшатываются от развёрзнутых чрев машин, когда вместо привычного механизма видят плотно переплетенный и копошащийся клубок змей. Двести тридцать два аэропорта застывают, пронзенные внезапной новостью: пилоты авиарейсов утверждают, что туманный Альбион исчез со всех радаров, а вручную указанные координаты не дают результата, самолеты резко кренятся и уходят в разворот. Впрочем, практически все виды сообщений глохнут или идут со страшными помехами.
Полицейские диспетчеры до хрипоты обрабатывают поступающие звонки о группах людей, выступающих сразу по всей Англии, Шотландии и Ирландии, без разбору убивающих мирное население и скандирующих непонятные лозунги типа «Вся власть — магам!»
* * *
— И тебе не жаль магглов? Они такие же люди, как и мы с тобой.
— Магглы? Мне нет дела ни до каких магглов, — упрямо ведёт головой Джинни. — Нет ничего такого, что бы умели они и не умели мы. И, значит, совершенно незачем нам скрываться, как боггарту в шкафу. И мы лишь установим правильный порядок вещей, понимаешь?
Сцена воздвигнута прямо посреди атриума, перед позолоченным монументом «Магия — сила», ведь зал Визенгамота не способен вместить столько почтенных магов.
Волшебница в островерхой шляпе сплёвывает под ноги и тихонько бормочет: «Гадость какая, Мерлин мой». А на сцену выходит Лорд Волдеморт собственной персоной, и его мантия темна, как непроглядная космическая глубина.
Невербальный «Редукто» сбивает недовольную женщину с ног, и она заваливается вперёд, сшибая с ног ещё добрую тройку магов.
Луна успокаивающе хватает Джинни, шепчущую под нос слова ругательства, за плечи, тихо умоляя опустить палочку.
А Волдеморт проникновенно начинает свою речь, и от его голоса первые ряды вздрагивают и подаются назад.
* * *
Море, шумящее далеко внизу, с такой силой разбивается об отвесные скалы, что даже до Лорда Волдеморта и Джиневры Реддл доносятся солёные, холодные брызги. Сильный ветер треплет плащи, раздувая их как парус в непогоду.
Рассветное небо над головой собирается в нежно-розовые облака, тронутые золотом, а магический купол сверкает, как большой мыльный пузырь, прогибаясь и искря в местах, где о него разбиваются маггловские снаряды, пущенные с цельнометаллических кораблей. Субмарин, в который раз поправляет себя Лорд. К полированным скалам брюхом вверх всплывает рыба, и от залпов, расцветающих смертоносными красными бутонами, закладывает уши. Звуки доносятся, как сквозь толщу воды.
Маглы не могут видеть скрывающегося за куполом берега, зато прекрасно видят разрыв снарядов о невидимую преграду. На другом конце Альбиона атакует противник ещё более сильный: Международное магическое ополчение, стремящееся задавить восстание магической Англии под предводительством Волдеморта, чтобы опасным попустительством не допустить повторения истории с Гриндевальдом или раскрытие всего магического мира и его возможную гибель. И если купол всё-таки падёт, то Лорду придётся оставить этот берег, чтобы подержать основные силы.
— Я столько лет этого ждал, — Волдеморт проводит языком по обветренным губам, а его лицо необычайно бледно.
— Если кто-то и способен изменить этот мир, то только ты, Марволо.
Джинни кидает последний взгляд на долговязую одинокую фигуру Лорда, замершего на краю утеса, разворачивается и встаёт во главе небольшого ученического (состоящего в том числе и из выпускников) отряда. Драко Малфой брезгливо кривится в её сторону, как и его одногруппники-слизеринцы. Но Джинни не обращает внимания на их взгляды. Руки не мокнут от страха, а в груди вызревает решимость. Девушка командует боевую готовность, так как тоже замечает в щите проседания под маггловским натиском.
Сигнальные огни, выпущенные в лиловое небо разведгруппой, оповещают о приближении с тыла маггловских пехотных частей, чьи командиры отказываются смириться с новой расстановкой сил в государстве. Таким образом, их часть, состоящая из пары великанов и ученического отряда, взята в кольцо. Основными силами, необходимыми на случай, если купол всё-таки падёт под двойным натиском и международная коалиция магов прорвётся на остров, командует Антонин Долохов.
С новым мощным ударом огромный ангар в отдалении ходит ходуном. Драконы, томящиеся в нём, ревут и рвутся в бой.
А Тёмный Лорд направляет свою волшебную палочку в небо и начинает латать магический щит, подпитывая его остатками своих магических сил.
|
FieryQueenавтор
|
|
WMR
Спасибо Вам за такое детальное прочтение) Мне показалось, что пейринг Джинни/Луна, Луна/Рабастан не так широко освещены в работе, чтобы выносить их в шапку. Думаете, это не оправданно? Хотя, признаться, мне нравится, какими получились эти линии. Пейринг Луна/Рабастан чуть шире раскрыт в "Записках", если вдруг вам интересно) Боюсь, я не могу прикрыться этим "мой первый фанфик" . Он далеко не первый, даже большого объема. Но мне кажется и "грудной мускул", и "тахикардия" анатомически оправданы. Или вам они кажутся выбивающимися по стилю? |
|
 |
|
|
FieryQueen
Спасибо, что отвечаете.)) Да, дело именно в стиле. Мне кажется, что они "слишком анатомические". В первом случае у Вас "Сильный грудной мускул не отзывается на это жгучей болью". Мускул можно заменить на сердце или просто написать, что в груди у Джинни ничего не болело (тем более, что дальше говорится о чувстве пустоты у неё в груди). Во втором случае у Вас "Четырнадцатилетнюю Джинни разрывает тахикардия при одной только мысли о том...". Тут могло бы подойти "Сердце четырнадцатилетней Джинни заходится при одной только мысли о том...". Но автор тут — Вы, а я могу лишь делиться своим субъективным мнением. Общая же задумка мне понравилась. Главный пейринг так и вовсе квазиканоничен. Странно, что по Джинни/Том довольно мало пишут. 1 |
|
|
FieryQueenавтор
|
|
WMR
Эх, меня вообще хлебом не корми, дай поболтать) Да, я поняла, о чем вы говорите) просто когда пишешь о чувствах героев, очень сложно не повторяться из главы в главу из фанфика в фанфик. Надо подумать над этими местами) Ах, каждый раз я читаю в комментариях об этом, но не любят фикрайтеры Джинни, что поделать( 1 |
|
|
|
|
FieryQueen
Можно любить или не любить Джинни, но нельзя не видеть, какие возможности дает разработка этого персонажа. Ведь что есть Джинни? Милая девушка из хорошей семьи, ставшая (как минимум на какое-то время) одержимой Злом. Да это же местная версия Лоры Палмер!)) Тут такое накрутить можно... |
|
|
FieryQueenавтор
|
|
WMR
Пока не смотрела Твин Пикс, но хочу, поэтому не буду читать о сюжете, чтобы не портить главную интригу) Но тут не поспоришь, потенциал огромный. Меня уже несколько лет не оставляет эта пара, а герои всегда будто на глазах прорастают друг в друга. |
|
|
|
|
FieryQueen
Посмотрите обязательно! Надеюсь, что Вам понравится)) 1 |
|
 |
|
|
Задумка отличная, хоть и не оригинальная. Но вот исполнение..ох, признаюсь, читать было тяжело, несколько раз так и подмывало бросить это дело)
Это тот случай, когда лучшее - враг хорошего, то есть не стоит так сильно стараться сделать красиво и замудрённо, что ли. Ей-богу, пока дочитала, разболелись глаза и мозг. И по поводу героев. То ли устала просто за день, то ли банально не соображу, что же такое с Томом/Волдемортом творилось, он становился человек потихоньку, обратно Риддлом? Про Луну же вообще не буду говорить. Тут она ещё более странная и непонятная. |
|
|
FieryQueenавтор
|
|
B_A_D_
Ахахаха) какой странный комментарий) не оригинальная, спорить не буду. Однако, смею заметить, что в ру фандоме макси и миди фики по этой паре единицы, которые можно пересчитать по пальцам одной руки( Тема очень тяжелая, потому как сделка с совестью не может по определению даться легко. Фанфик такой, потому что он должен быть такой, читатель вместе с героиней должен прочувствовать всю тяжесть, всю неправильность и в то же время неотвратимость ее выбора. Том склеивался назад в человека за счет воссоединенной души. А Луна? А что собственно Луна?)) |
|
|
|
|
FieryQueen
Так я это и не в оскорбление, не подумайте) Сейчас разве что пара Гарри/камень будет оригинальной, да и то сомнительно :D Просто к тому, что читала нечто похожее, когда Джинни предаёт всех ради любви, зависимости и т.п. И макси в том числе, да. А на счёт тяжести. У неё она где была? По-моему, решение было принято очень давно и она расчётливо шла к его исполнению. Вот мне было тяжело пробираться сквозь нагромождения оборотов и лишних терминов в данном случае, а ей тяжело было только притворяться, ждать. Ей даже от смерти родных не было больно. Или было, но это нигде нет по тексту, к сожалению. Ну а Луна.. это тот случай, когда должна была получиться оригинальная и по-хорошему странная девушка, а получилось нечто. То она уходит к отцу, то уже опять рядом с братом-акробатом стоит; то называет Джинни любимой, а потом тут же забывается этот момент, и т.д. Зачем она лезла к сундуку, к примеру? Точно помню упоминание этого. Дружба их странная. Джинни её еле терпела, однако потом заботится, держит возле себя. При этом толком ничего не прописано. В общем, совершенно не моё, потому что не хватает.. всего. |
|
|
FieryQueenавтор
|
|
B_A_D_
Показать полностью
Вы же понимаете, я не профи. Сквозь тяжело составленный текст мне думалось будет хорошо передать моральное состояние героини. Нет, решения не было. Были сомнения и попытка эти сомнения перебороть. Но не вышло. Никто не рождается демоном во плоти, а яблоко гниет по частям. Так и тут. Хотя ничего страшного, что вы так негативно относитесь к героям. Их действительно нельзя назвать положительными. Как это не было? Из родных у нее погиб только Фред, и ее реакция на его смерть описана в 13 главе. И после этого она просит ТЛ о покровительстве ее семьи, даже не смотря на то, что они наверняка не простят ее. У отца Луна будет жить, но от службы у ТЛ ее никто не освобождал. Поэтому она волей-неволей пересекается с Пожирателями. Дружба странная - может быть. Джинни еле терпела Луну поначалу, но невозможно оставаться абсолютно равнодушным к человеку, который был ей столь предан. Вот и Джинни со временем действительно стала считать Луну настоящим другом. В свою очередь все поступки Луны исходят из чувств к Джинни. Поэтому, не понимаю, как это можно забыть. "Любимая" - это всего лишь вербальная форма, чтобы намеки, разбросанные по тексту, стали более очевидны читателю. Но вы просто этого не увидели. Какой еще сундук?) В сундуке Джинни (не Луна) хранила диадему Кандиды. Я понимаю, что вам не зашло. Удачи вам) |
|
 |
|
|
Мне очень понравилась работа. Это что-то исключительное по красоте стиля, оригинальности, яркости и убедительности. Образ Тома Вы раскрыли очень хорошо, и он у Вас не бесчувственный и не невменяемый монстр, как во многих фанфиках.
Показать полностью
Единственное, мне показался не совсем удачным момент с восстановлением его души (все-таки уничтожение крестражей не восстанавливает душу, при этом осколки души гибнут, что мы и видели в каноне). Для того, чтобы выглядеть лучше, наверняка были способы, просто канонный Лорд этим не заморачивался. Но это ладно. Конечно, Джинни очень ООСная - однако Вы это обосновали весьма убедительно. Луна мне вообще показалась каноничной, и против пейринга ее с Рабастаном я ничуть не возражаю )) Дельфи - милашечка, и даже птица авгурей тут есть )) И Джинни мамой зовет, ми-ми-ми )) Рудольфус мне у Вас понравился, я вот его как-то похоже вижу (и очень захотелось его тоже откомфортить, ему как-то в фанфиках не везет)) Добавлено 05.07.2019 - 19:48: Еще добавлю насчет уместности употребляемых слов. Там выше в комментах было про "анатомичность" - есть такое. А тахикардия - вообще-то диагноз. В общем, я бы заменила эти медицинские термины на что-нибудь попроще ) 1 |
|
|
FieryQueenавтор
|
|
Daylis Dervent
Показать полностью
О_о А я не переставала надеется, и вот Вы здесь)) Спасибо за чудесный отзыв и рекомендацию!)) Я ужасна горда)) Единственный способ восстановления души, насколько я понимаю, - это определенный ритуал, включающий полное раскаяние в совершённом и обратный созданию (но не уничтожение, как делал Альбус). Т.е. "хранилище" пустеет, но душа за счет раскаяния восстанавливается. По крайней мере тут это имелось ввиду. Методы типа "навел чары" и вновь стал двадцатилетним красавцем-Томом мне противны как класс (не, когда у меня закончится фантазия на этот счет, и это пойдет в ход, конечно XD ). Противны потому, что человек - это не только внешняя оболочка (хотя конечно и без физического аспекта совсем нельзя, поэтому тут это тема вообще поднимается), но еще и совокупность характера, пресловутого выбора и вот это вот все. А если просто "наведем чары", то получается, что нам так-то все равно на то, что там внутри, что человек пытается меняться в силу новых обстоятельств, а главное для нас, чтобы "картинка" не сбоила... И это как-то не глубоко, на мой взгляд. Со всем остальным - полностью согласна)) (про Рудольфуса помню, он уже комфортится в отдельном минике. Не в этой вселенной, правда). Ну я тут специально гуглила, тахикардия - это многозначное слово, в т.м. и означающее быстрое сердцебиение. Но это ладно, я уже взяла "на карандашик", как руки дойдут - постараюсь поправить)) Еще раз спасибо =) 1 |
|
|
|
|
FieryQueen
Я так поняла, что восстановление души (именно то, о чем Вы говорите) - результат раскаяния, а проведен или нет при этом ритуал - не важно (в конце концов, Лорд даже крестраж умудрился создать без ритуала - тот, который в Гарри). У Вас он - да, меняется не только внешне, но и внутренне, и объяснить это только ритуалом - не очень убедительно (по крайней мере, мне показалось, что эти изменения - результат того, как на него повлияла Джинни, и то, что она его любит). И знаете, вот эта вот его "неспособность любить" - как я уже писала раньше где-то, это не вина его, а беда (у него действительно есть эмоциональная ущербность как следствие очень ранней и очень жесткой депривации). Но потребность в любви у такого человека вполне может быть. 1 |
|
|
FieryQueenавтор
|
|
Daylis Dervent
Все-таки не чистый ритуал, и не чистое раскаяние, но оба два фактора сразу и толчок к этому - конечно появление Джинни ;) Да, мне хотелось написать некое балансирование на грани любви-нелюбви-просто_потребности. А вообще я в образе Тома все-таки еще не до конца разобралась. Сложный он очень. Надеюсь когда-нибудь в ближайшем будущем сесть за написание именно молодого Тома и тогда постараться еще глубже копнуть по психологии. |
|
 |
|
|
Классические "красавица и чудовище", но в более мрачной вариации, более реалистичной, что ли. Потому что невозможно изменить чудовище, не замарав руки, невозможно смотреть в бездну и не впитать часть ее тьмы. Так и тут: сблизившись, Джинни и Волдеморт дали среднее арифметическое - он стал немного лучше, а она, неотвратимо и неизбежно, немного хуже (или даже слишком?).
Финал показался странным, просто в моем хэдканоне Волдеморту плевать на маглов, да и Снейп у вас маньяком вышел, но тут уже вкусовщина. Больше всего понравилось, как вы прописали эволюцию Темного Лорда, добавив его образу немного светлых красок, но обойдясь без розовых соплей. 1 |
|
|
FieryQueenавтор
|
|
drakondra
Мда, очень может быть - мне все никак не сообразить на какой архитип ложиться вот эта парочка. Но эту сказку я очень люблю) Финал родился из вопроса: а что бы делал Волдеморт приди он-таки к власти. Магглов он всю жизнь ненавидел- это раз, да и занимают они слишком много жизненного пространства, которое могли занимать маги - два. Чем не причины? Но да, смотрится все это немного утопически, согласна. А Снейп...хм, он не маньяк, он просто чуть-чуть сошёл с ума под конец. Момент вкусовой, тоже соглашусь. Можно вопрос, как к герою, осилившему уже две мои крупные работы: как думаете, какие образы Тома и Джинни выглядят более... правдободобными что ли - здесь или в "Чёрное или белое?" |
|
|
|
|
FieryQueen
Цитата сообщения FieryQueen от 20.10.2019 в 08:17 Можно вопрос, как к герою, осилившему уже две мои крупные работы: как думаете, какие образы Тома и Джинни выглядят более... правдободобными что ли - здесь или в "Чёрное или белое?" Хм... Джинни, пожалуй, во втором, здесь она все же более ООСная. Лорд - вроде и здесь и там хорош и похож на себя. 1 |
|
|
FieryQueenавтор
|
|
drakondra
Спасибо. С Джинни все немного проще конечно. А вот за Лорда радостно) 1 |
|
 |
|
|
Ну что же сказать? У этого произведения есть свой неповторимый слог и стиль. Слова - запахи, слова - звуки, слова - образы, что-то неуловимое, что чувствуется на кончике языка и оторваться от чтения невозможно. Да, ощущается этот сладковато-горький запах тлена, запах эмоций от произведения. То, как Джинни боролась сама с собой, как проиграла, как предавала и во что это вылилось. Непонятно, почему Снейпа из этого произведения обвиняют в жестокости, его поступок логичен и чувства понятны. Тем более, что он так и не смог довести своё дело до конца. Мне только одно совершенно непонятно: как может автор в своём возрасте не понимать, что значит раскаяние, то, которое якобы воссоединяет воедино осколки души из крестражей. То, как она описала раскаяние Волдеморта, это шутка такая? Типа : " Тёмный Лорд, вы раскаиваетесь в том, что погубили семью Поттеров? Очень, ОЧЕНЬ раскаиваюсь, нафига сам туда полез, нужно было подстраховаться и Беллу послать, 14 лет жизни книззлу под хвост!" Уважаемая автор, сожаление о промахах, допущенных во время преступлений и ударивших по тебе самому это совершенно не то, что раскаяние. Раскаяние - это сожаление о людях, которые от тебя пострадали, стыд от боли или неудобств, которые ты им причинил, чтобы это почувствовать, нужно уметь Сопереживать. Ну а в целом произведение стоит того, чтобы прочитать его.
Показать полностью
1 |
|
|
FieryQueenавтор
|
|
Aprel77
Спасибо за ваш отзыв) Ваша претензия совершенно справедлива. Автор все понимает насчёт раскаяния и в сносках к главе 14 даже честно в этом признается)) Но пришлось вот сделать такое допущение в угоду характеру, и в ущерб здравому смыслу) |
|
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу
