Вернись на миг (джен)

* * *

И гляжу я, дурея, но дышу тяжело,

Он был лучше, добрее, добрее,

Ну, а мне повезло.

В.Высоцкий «Песня о погибшем друге»

Есть такие редкие люди, которым нравится тишина и уединение кладбищ, есть те, кто приходит каждые выходные навещать своих родственников и гуляет в грустной тишине по тихим, пустынным аллеям. Но, наверно, среди таких людей никогда не оказываются настоящие или бывшие военные. Потому что слишком часто приходится бывать в подобных местах, слишком часто приходится участвовать в траурных церемониях, слишком часто доводится терять.

Вот и Булатов ехал на кладбище, но отчаянно туда не хотел. Подгоняло только оставшееся в самой глубине души сомнение: трудно до конца поверить в смерть друга, если не видел тела и не присутствовал при его гибели. Сначала собрался съездить один, позвонил, как только проснулся, генералу и предупредил, что приедет позже. Услышавшая разговор Рита тут же сама позвонила уже разбуженному начальнику и сообщила, что и она приедет позже. Тому не оставалось ничего другого, как согласиться.

Брать с собой Риту ему не хотелось, да и ее довод о том, что он не знает точного местонахождения могилы, не выдерживал никакой критики — место можно уточнить в администрации, но и спорить не хотелось тоже. Если Багира решила, что ему нужна ее поддержка, никто ее не переубедит. А может и в правду нужна?

Вчера все долгие часы в самолете он думал то о ней, то о Бизоне. То проваливался в короткий, беспокойный сон, то снова думал. Вспоминал. Переживал. За Риту, за группу, за Андрея Ивановича и Ирку.

Когда на военном аэродроме он в ожидании посадки вышел в нетерпении на летное поле, долго наблюдал, как бойцы грузят старенький ИЛ-76, на котором ему и предстояло лететь. И мечтал, чтобы вместо него здесь оказался сверхзвуковой истребитель. Ох, с какой радостью он сел бы за штурвал «СУшки»! Вместо этого приходилось ждать, мысленно подгонять бойцов и беспрестанно поглядывать на часы, тут же представляя, сколько сейчас в Питере и закончились ли уже похороны. Гадать, какое именно кладбище, размышлять, как прошла подготовка, наверняка же все заботы свалились на Багиру!.. С другой стороны, может, это и лучше, в заботах хоть мысли заняты...

Потом полет, пересадка на другой борт и еще один полет. Слишком много у него оказалось свободного времени для мыслей и воспоминаний. Новость о Бизоне моментально затмила огорчившие проблемы дочери и всю их такую странную встречу. О высказанных Леной претензиях и странным образом складывающихся, а точнее, почти не складывающихся, отношениях с ней он подумает чуть позже.

Конечно же, вспоминая сотни операций, можно найти десятки моментов, в которых казалось, что спасения уже не будет — или для них всех, или для Бизона, в частности. Особенно много вспоминается таких операций на заре «Тайфуна». То ли опыта тогда было чуть меньше, то ли рисковать приходилось чаще.

Вспоминал начало, первую встречу... Перед глазами возникал рыжеволосый парень, донельзя серьезный и собранный, с твердым и уверенным пожатием руки. Эта серьезность даже немного обманула слегка, продержалась довольно долго, до первого неформального разговора. Петрович привел молодого Тарасова к нему, Бате, — впрочем, тоже довольно молодому еще, как видится сейчас, с высоты прожитых лет, — прямо в спортзал. Познакомил и оставил — мол, сам разбирайся, тестируй, проверяй, ты командир, за тобой и решение. Что ж... Поговорили, позанимались, спарринг провели — неплохой, кстати… А после тренировки заговорили о чем-то постороннем, «гражданском». Вот тогда он впервые увидел, как меняется Бизон, когда улыбается. Хотя сейчас правильнее сказать наоборот — меняется, когда перестает улыбаться.

«Переставал», — поправляет себя Батя и вздыхает. Сколько раз уже приходилось себя вот так поправлять, учиться прошедшему времени...

То первое время с новым отрядом Булатов вспоминать не любил. Он вернулся с гражданки, поддавшись уговорам адмирала Соловьева, но события, вынудившие его тогда уйти, оставили свой неизгладимый след. Первая потеря, близкая потеря, оказалась слишком тяжелой.

Сложный период между двумя Чеченскими войнами, очередная «горячая точка» и сослуживец, с которым очень быстро сошлись во взглядах, интересах и общих мыслях. Очередное задание, ранение друга, и долгий, трудный путь, пока несли его на себе. Вот только приказ никак не предполагал такой длительной задержки. Ради выполнения поставленной цели решили раненного оставить. Батя обещал другу, что обязательно вернется. И вернулся — но было слишком поздно. Может быть, будь у него больше времени, другу можно было бы еще помочь... Сокрушительное чувство вины и острое ощущение несправедливости не позволили ему служить дальше. Не мог он больше служить. Не хотел. Не видел смысла — не стоила тогда та цель жизни человека.

И боялся еще раз потерять.

Так боялся, что, когда все же вернулся, намеренно сторонился бойцов своего нового отряда. Общался, узнавал, потому что считал, что хороший командир обязан знать все о своей группе. Но не подпускал близко — ни их, ни себя. Боялся привязаться. Выстроил вокруг себя прозрачную, но очень крепкую стену.

Первым эту стену пробил Бизон. Растопил. Расплавил своей солнечной улыбкой, в ответ на которую невозможно было не улыбаться. Невозможно не проникнуться этой теплой открытостью, этим великодушием по истине широкого масштаба. И невозможно отказаться от дружбы, которая возникла сама по себе, просто потому что не могло быть иначе.

Остатки стены, если таковые и были, добила Багира.

Первые месяцы ему казалось, что он стал слабее, уязвимее. А потом друзья и время доказали, что все наоборот. Вместе они сильнее. Именно с такой дружбой, с таким взаимопроникновением друг в друга они и в работе оказались эффективнее, чувствовали друг друга, понимали на уровне мыслей, что позволяло работать быстрее, слаженнее и четче.

И вот сейчас они с Багирой едут на кладбище, где вчера был похоронен Бизон.

Он хотел вызвать такси, но она твердо настояла на том, что поведет машину сама, потому что не хочет еще и вечером возвращаться на такси.

Ехали молча — все, что могли, обсудили ночью, после того, как он, наконец, ее успокоил. Обстоятельства гибели все еще никак не укладывались в голове — слишком обидно было за их нелепость и неоправданность!

Занятый мыслями Булатов не сразу заметил, что они уже подъехали. Багира припарковала машину на небольшой стоянке у входа, а он рассматривал знакомые желтые стены ограды и церкви. Далековато же от КТЦ Пригов место нашел… Да и им из дома не близко — ни ему, ни Рите. А вот Физику как раз наоборот — из дома можно пешком дойти… Только непонятно пока, это плохо или хорошо, или не имеет значения.

— Бать... Сходи один...

Булатов обеспокоенно повернулся к отводящей от него взгляд Рите.

— Ты... Да... Конечно...

— Там дорога, которая прямо от церкви идет. Смоленская, кажется. А потом свернуть направо нужно... И потом еще параллельно Смоленской... Ты лучше спроси в администрации точное место, — Рита говорила и смотрела вперед, на все ту же желтую стену.

— Ты...

— Я тебя здесь подожду, — кажется, она хотела добавить что-то еще, но не стала. Батя вгляделся в ее лицо, которое она к нему повернула лишь на пару секунд, и, открыв дверь, вышел из машины. Конечно, ей трудно. Зачем он только согласился, чтобы она ехала? Надо было отправить ее в КТЦ, а самому на такси сюда ехать. Или вообще к дому съездить, за собственной машиной.

Подумав так, он вернулся и предложил не ждать его, ехать в КТЦ: он на такси съездит домой — все равно же надо бы переодеться в форму, и уже потом приедет. Рита, о чем-то посомневавшись, согласилась.

Уже почти пройдя в ворота, он остановился и посмотрел в сторону продававшихся у входа цветов. Наверно, не правильно прийти на могилу ни с чем, но цветы и Бизон в голове упрямо не соединялись. Нет, не поверил он еще до конца. Может, сейчас поверит, когда могилу увидит?..

Подойдя к огромному разнообразию кадушек со срезанными цветами, горшочков с растениями и всевозможных венков, Батя огляделся в поисках гвоздик и не сразу их нашел, так много было вокруг разноцветных красок. Купил две гвоздики, отказался от предложенных продавцом роз и направился в сторону администрации, на ходу вынимая удостоверение. Выйдя оттуда, внимательно оглядел висящую рядом схему кладбища и уверенно зашагал по той самой Смоленской дороге, о которой говорила Рита. Когда она закончится, нужно будет свернуть направо и по некой, никак не обозначенной на карте дороге дойти до границы с захоронением павших в советско-финской войне.

Шел быстро, после тепла машины было особенно холодно, по сторонам старался особо не смотреть — вид могил, фотографий на них всегда приводил его в унылое настроение, а сегодня хватало и собственного повода появления здесь.

Шел и представлял, как вчера по этой же дороге несли гроб, как шли за ним Рита, «смерчи», Барс с Гномом... Рита говорила, что вчера светило солнце. Сейчас небо затянуто серыми тучами, холодно и пасмурно.

Дойдя до конца дороги, Булатов свернул направо и увидел две параллельные дороги, тогда как на схеме точно была одна — и та не подписана. По какой из них идти, было непонятно, это отсюда они кажутся параллельными, а впоследствии одна может завернуть в ненужную сторону. Инстинктивно оглядевшись по сторонам, он, конечно же, не заметил ни одной живой души, и решил, что, раз спрашивать дорогу не у кого, придется положиться на интуицию.

Здесь не замечать могилы стало сложнее, дорога была уже, чем предыдущая, взгляд сам собой цеплялся за памятники, цветы, лица на фотографиях и гравировках... Зато именно из-за этого он вовремя заметил потенциального помощника, кто смог бы указать верное направление. В третьем ряду от дороги какой-то мужчина разгребал метлой листья. В том, как он был одет, и по наличию метлы, в нем угадывался именно работник кладбища, — «дворник» или как у них здесь это называется? — а не человек, пришедший навести порядок на могиле родственника.

Булатов протиснулся между оградками, подошел ближе и обратился к мужчине:

— Простите, вы же здесь работаете?

Тот прервал свое занятие, окинул Булатова взглядом и спросил в свою очередь:

— Заблудились?

Бате подумалось, что, наверно, часто этот человек слышит положительный ответ на такой вопрос, и уже хотел покаяться, что, мол, да, не без того, но внимание привлек взмах метлы, который еще раз сделал дворник. Сухие листья с тихим шелестом чуть взметнулись над землей. Батя проводил их взглядом в ту сторону, куда дворник их сметал, хотел уже повернуть голову обратно и наконец спросить, куда ему идти, но глаза выхватили из окружающей картины буквы на сером камне одного из надгробий, буквы, заставившие сейчас сердце замереть. Взгляд еще раз осмотрел и оценил всю весьма печальную картину. Старая, треснувшая плита, полнейшее отсутствие хоть какого-нибудь порядка — вся могила завалена давно опавшими листьями, никаких цветов, ни живых, ни искусственных, нет и ограды. Неубранные коричневые, пожухлые листья — единственное украшение. Батя еще раз перечитал надпись: Тарасов Анатолий Макарович. Высеченное на камне «Тарасов» упорно притягивало взгляд.

Он прекрасно знал, что на могиле Бизона сейчас только холмик с цветами и деревянный крест, но воображение нарисовало и надгробие из мраморных черных плит, и белую гравировку с портретом и надписью. И неизменные цветы.

Что будет с его могилой, когда не станет ни его, Бати, ни Риты, ни Ирки?.. Вот так? Трещина, запустение и сухие листья?..

Память услужливо напомнила, что примерно такие же мысли его посещают на могиле родителей. Но за родителей обидно не было, в конце концов, и его самого когда-то постигнет та же участь, причем, ему-то все равно, что станется с его могилой и какой она будет, а за Борьку обидно вдруг стало — именно сейчас, при виде чужой могилы с его фамилией.

Булатов не видел, как дворник проследил за его взглядом, посмотрел, подождал, что тот, наконец, обернется, не дождался и шагнул ближе, тоже глядя на старую могилу.

— Это комиссар русского батальона в Италии в годы войны, — Батя в удивлении взглянул на мужчину. Тот имел совершенно невозмутимый вид и продолжал смотреть на серую плиту: — В начале войны он попал в плен, его отправили в лагерь к немцам, а оттуда переправили потом в Италию. Он бежал из плена и сражался в партизанских отрядах Сопротивления. Потом опять арестовали, пытали, ему снова удалось бежать. Примкнул к Батальону гарибальдийцев. — Уже совсем другими глазами Батя смотрел на могилу, слушая этот неожиданный рассказ. А чувство было все то же, еще более усилилось. Человек был непростой, герой, сражался с фашизмом, а теперь полное забвение. — Потом вернулся на Родину... Разумеется, его репрессировали, три года отсидел... Потом вышел, жил здесь, в Ленинграде, работал... Две книги написал об Италии...

Дворник замолчал, с грустью вздохнул, а Булатов, с трудом увязывая его образ и знания о Батальоне гарибальдийцев, спросил:

— Неужели вы обо всех такие истории знаете?

Мужчина посмотрел на него и грустно усмехнулся:

— Нет, конечно. — И указал на свою метлу: — Я же не всю жизнь здесь... Вообще я историк, занимался поначалу наукой, потом в школе работал... А здешние могилы... Это внук у меня увлекся поиском таких вот неизвестных, заброшенных захоронений. Он и рассказывает. — Дворник замолчал, вернулся к прежнему занятию, затем посмотрел на Булатова: — Так куда вам дорогу подсказать?

— Граница с братской могилой. Советско-финская, — добавил Батя, вспомнив, что здесь много других братских могил.

— А, ну, так, да, это вот здесь дальше, — он махнул в сторону дороги, по которой шел Булатов, — эта дорожка и выведет туда.

На «спасибо» он ничего не ответил, кивнул на гвоздики:

— Тоже военный?

Булатов посмотрел на цветы в своей руке и кивнул. В голове пронеслось «и тоже Тарасов», но промолчал — из привычной осторожности.

— Почему вы так решили?

— Люди вашего возраста на могилы военных несут именно гвоздики.

Булатов еще раз посмотрел на цветы, кивнул собеседнику, поднял руку в жесте прощания и, наконец, пошел дальше.

История, увы, ничем не примечательная, одна из сотен или даже тысяч. Сколько их таких было, кто сражался, был в плену, а потом за это сидел?.. И пусть здесь есть объяснение, чудовищное, но хотя бы понятное, что именно является причиной такой несправедливости, все равно эта история вновь напомнила о том времени, когда он ушел на гражданку, как раз из-за того, что не нашел ответа на вопрос «почему так?»

Да и впоследствии не нашел тоже. Смирился. Сделал только единственный главный вывод: подвиги и жертвы могут быть не нужны командованию, высшим чинам, штабным генералам в кабинетах, но нужны Родине, нужны людям — простым людям, чья жизнь оказывается в опасности. И пресловутый долг перед Родиной — это не долг перед армией или правительством, как оно часто выходит в реалиях жизни. И умирать можно только за нее. Ну или за своих.

Как и терять.

Деревья кончились, открыв небольшое пустое пространство с одинаковыми низкими надгробиями. Где-то здесь на границе с этим участком и надо искать...

Нашел.

Нашел и вдруг растерялся, не зная, что делать. Обычно в таких случаях он здоровался, говорил пару слов, мол, помним, не хватает, выпивал и уходил. Сейчас все это казалось неподходящим. Как можно поздороваться с... мертвым Бизоном? Не сжать руку, не обнять, не увидеть его обезоруживающую улыбку?.. Впрочем, улыбка-то как раз вот она, на фотографии. И именно из-за нее сейчас так трудно дышать.

— Привет.

Сказал и замолчал, потому что и это короткое слово далось с трудом. Огляделся по сторонам, жалея, что некуда присесть — стоя столбом, чувствовал себя по-дурацки.

Надо будет скамеечку сделать.

Положил гвоздики рядом со вчерашними цветами. И еще раз посмотрел на фотографию.

Так легко представить встречу... Вот вернулся он, Батя, из командировки, приехал утром на базу и на парковке встретил вылезающего из своей машины Бизона.

Они бы обнялись, пожали друг другу руки, Борька бы что-нибудь пошутил по поводу его отсутствия, а потом, вмиг став серьезней, спросил бы про Ленку.

Представив эту картину, осознав, как сильно он хочет, чтобы так и произошло, Булатов наконец поверил. Поверил, что этого больше не будет.

До ужаса знакомая боль. Не первая. Он терял многих, близких и не очень, он почти привык. И каждый раз все так же, одинаково, и в то же время — иначе.

Были смерти, к которым он был готов. Были бойцы, которых он сам отправлял в самое пекло — и сам же шел наравне с ними. А потом хоронил. Были сослуживцы, погибавшие в бою, совсем рядом — просто чуть меньше везло, чем ему. Были друзья, служившие в других местах и о смерти которых он узнавал нескоро, от общих знакомых.

К смерти Бизона он катастрофически не был готов. Несмотря на все понимание ситуации. Несмотря на сидевшую в мозгах и периодически весьма досаждавшую мысль о том, что теперь не он, а именно Бизон идет на задания вместе с группой.

Несмотря на почти отцовское отношение к молодежи, — позывной под конец службы стал оправдывать себя на все сто! — он в глубине души был готов к потерям. Чудовищным, но объяснимым. Любой из «юннатов» стал бы невероятно болезненной потерей, — все равно, что потерять дочку или сына! — но, абстрагируясь от боли, такая потеря была более объяснима. Молодые, эмоций много, опыта куда меньше...

Но Бизон... Бизона могла убить или случайность, или предательство. Что и произошло. Чудовищное по своей нелепости и ненужности стечение обстоятельств!

Попытавшись сделать вдох поглубже, Батя поднял голову, глядя на низкие серые тучи. Хотелось, чтобы пошел дождь. Может быть, хотя бы тогда станет проще дышать?

Присел на корточки, дотронулся до деревянного креста, поправил ленту от венка, которую ветром откинуло на фотографию.

— Прости, что рядом не был.

Поднялся.

— Я вернусь, Бизон. Мне надо ехать. С мыслями соберусь и приду.

Развернулся и зашагал прочь, думая о том, что во второй раз в жизни не знает, что ему делать. Первый раз был тогда, на Кавказе, когда вместо раненного друга он нашел полуостывшее тело.

Во вторую самую близкую из боевых потерь, когда умер — то есть когда все считали, что умер, как потом выяснилось, — Гриша Волков, было не так; тогда нужно было помочь Наташе, поддержать Гришиных стариков... Некогда было задаваться вопросами.

Сейчас... А что сейчас?..

Андрей Иванович с Иркой далеко — хотя, конечно же, он к ним съездит, как сможет. «Смерчи» будут заняты работой, хотя, конечно, и им нужна поддержка. Ничего, с ними-то он разберется. Но что ему делать с Ритой? Как ей помочь?!

Смерть Бизона — это худшее, что могло с ними произойти.

* * *

— Да, хорошо. Спасибо за информацию, Павел Викторович. Как сам? Как дети?

Выслушав ни к чему не обязывающий ответ — под стать вопросу, — Пригов еще раз поблагодарил коллегу, попрощался и в задумчивости положил телефонную трубку.

Полученная только что информация нисколько не удивляла. После прочтения присланных из военной прокуратуры материалов по Розову Пригов чего-то в этом роде и ждал. В задумчивость вводил тот факт, что было совершенно непонятно, как к полученным сведениям относиться… И лично ему, и «смерчам», и Багире. И Бате.

Генерал придвинул к себе бумаги, с которыми с утра уже успел ознакомиться и еще раз пробежал по ним взглядом.

Розов Олег Алексеевич, 1975 года рождения, осужден по статье 105, п.1, приговорен к семи годам лишения свободы с отбыванием срока заключения в колонии общего режима. Убил владельца строительной компании, дочерним предприятием которой являлась их с братом фирма. По версии следствия, убийство произошло по личным мотивам и корыстных побуждений под собой не имело. О причастности к убийству брата данные разнятся: по материалам следствия и суда — брат ни при чем, равно как и деловые интересы их фирмы, а по заявлению самого Розова — убийство они планировали вместе и брат подставил его, специально сфабриковав улики против него, отведя малейшие подозрения от себя и интересов фирмы.

Дело уже передано в Следственный комитет на повторное расследование. Материалы допроса Валерия Розова еще пока не прислали, может, и не пришлют, но Пригов и без них был почти уверен, что все обстоит именно так, как рассказывает Олег. Иначе ему просто незачем было мстить.

Владимир Викторович вытащил из пачки бумаг отдельный лист — выписку из тюремных данных о состоянии здоровья заключенного Розова О.А. Опухоль головного мозга.

Теперь разные кусочки пазла сложились в общую картину: все произошедшее, объяснения Розова на допросе, диагноз… Он с самого начала собирался умереть, потому и не боялся ничего. Да и просчитался лишь в том, что не ожидал умения спецназа плавать под водой.

А им самим сказочно повезло, что объектом его мести оказался не введенный в эксплуатацию бизнес-центр. С Баринчуком и похищением ребенка Розову удалось их обыграть — надо это признать. Они полностью по всем статьям проиграли это дело — диверсию не предотвратили, бойца — одного из лучших! — потеряли.

То, что «сверху» еще не поступило выговоров, вызовов «на ковер» и прочих санкций, обусловлено только лишь отсутствием жертв. Что было бы в иной ситуации, Пригову представлять не хотелось.

Он еще раз прокрутил в голове все их действия, пытаясь найти, в чем была ошибка и могли ли они что-то сделать иначе. Как ни крутил он разные факты в разные стороны, получалось, что действовали они правильно, исходя из ситуации и имеющейся информации.

Не будь к Баринчуку приставлен агент, они вообще ни о чем не узнали бы.

Надо сделать какие-то выводы, а какие тут выводы сделаешь? Так бывает. Они не всесильны. Увы.

Сейчас еще с Булатовым разбирать всю эту историю. Хотя наверно Багира ему уже все рассказала.

Владимир Викторович отложил бумаги.

И все-таки... Как к новости-то относиться?

На раздавшийся стук в дверь он ответить не успел — дверь отворилась, и на пороге появился только что упомянутый Булатов. В первую секунду Пригов растерялся — как ни готовился к этой встрече, а чувство вины нет-нет, да и давало о себе знать, как будто он действительно в чем-то виноват.

— Михалыч...

Генерал поднялся навстречу подходящему Булатову, руки они протянули одновременно и одновременно поздоровались, почти хором. Генерал тихо на это хмыкнул и кивнул на стул — присаживайся, мол. Батя повернул голову, взглянул на стол и стулья, как будто раздумывая, присесть или нет, и остался стоять. Пригов продолжал стоять напротив него.

— Наши восточные дела попозже обсудим. Как Лена?

Булатов слегка поморщился и еле заметно пожал плечами:

— Да никак. Это тоже... попозже...

— Ты, наверно, уже в курсе? Тебе показать материалы по операции?

— Нет, — качнул головой Булатов. — В общих чертах да, в курсе, а детали хочу услышать от непосредственных участников. Где они, кстати?

— Думаю, что в зале. Кот группу с утра гоняет.

— Правильно делает, — на этот раз кивнул Батя. — Как он? Ты его уже назначил?

— Устно — да. А приказ должен ты подписать.

— Думаешь, справится?

— Бать, ты мне сам неоднократно говорил, что, случись что с Бизоном, кандидатура остается одна...

— Говорил, — нахмурился Булатов, посмотрел в пол, заложил руки за спину и только тогда посмотрел опять на генерала: — Ну, так что? Справится?

— Я думаю, что да.

Батя вздохнул, покивал, посмотрел тоскливым взглядом по сторонам и отступил на шаг.

— Мне с ними переговорить надо.

Пригов кивнул и взглянул на часы:

— В шесть жду вас всех в переговорной.

— Что-то случилось?

— Нет.

Батя еще раз кивнул и не стал задавать вопросов. Повернулся и уже взялся за дверную ручку, когда Пригов произнес:

— Вань... мне очень жаль.

Булатов помолчал, повернулся вполоборота, встретился взглядом с генералом и, произнеся «Мне тоже», повернулся и вышел.

«Мне больно, что я потерял давнего друга, больно, что потерял лучшего командира группы, больно, что был так далеко от близких людей, которым нужна моя поддержка, больно, что не смог проводить друга в последний путь» осталось невысказанным. И генерал, смотря на закрытую дверь, почти не сомневался, что одной из главных невысказанных мыслей была: «Если бы я был здесь, может быть, все было иначе».

* * *

Получив приказ собрать группу в переговорной, Кот был уверен, что сейчас последует вводная и новое задание. Мандража перед своим новым статусом у него не было, все же сказывался опыт, полученный три года назад, но было несколько тревожно и волнительно. Больше нет ни времени, ни возможности учиться — тем более учиться на ошибках! Надо быть лучшими прямо сейчас. И он лично должен быть лучшим. Не хуже Бизона. Вариант «лучше Бизона» не рассматривался как малоправдоподобный.

Наблюдая, как рассаживаются вокруг большого стола коллеги, Коту вдруг подумалось: «А действительно, был ли Бизон лучшим командиром? Были ли у него ошибки?» От размышлений и воспоминаний отвлек вошедший генерал. После того, как все уселись обратно, тот сел сам, положил на стол перед собой картонную папку и обвел собравшихся взглядом. Вслед за ним это сделал и Кот.

Батя сидел, чуть отодвинувшись от стола и подперев голову рукой, которой опирался на подлокотник кресла. В такой же позе часа два назад он в своем кабинете слушал рассказ Кота о событиях прошедшей недели.

Багира напряженно смотрела на Пригова, напряженно и как-то непонимающе — что было странно, подумалось Васе, учитывая задание, о котором она-то наверняка должна знать.

Мура между ним и Багирой так же оглядывала остальных и чуть пожала плечами, когда они встретились взглядами.

С другой стороны от Васи сидела Ума, сцепив руки, лежащие на столе, и ждала, что скажет Пригов. Кажется, она тоже надеется на задание и уже сейчас готова в бой.

Физик смотрел прямо перед собой куда-то в стол. Трудно ему наверно было в который раз подробно рассказывать те события. Батя вызвал его к себе сразу после Кота, и вышли они незадолго до этого совещания.

— Прежде чем объясню, с какой целью вас собрал, я должен сообщить вам полученную сегодня информацию.

Пригов говорил как будто неуверенно, чем немало удивлял.

— Вчера Олег Розов... умер.

Все еще осмысливая эти слова, Вася смотрел, как генерал открывает папку, вытаскивает из нее несколько листов и кладет на середину стола. Первой реакцией было разочарование. Потом пришло недоумение: как можно было умереть под бдительным надзором?

— Вот здесь материалы военной прокуратуры. Два года назад у него была диагностирована неоперабельная опухоль головного мозга. Семь лет назад они с братом задумали убить своего конкурента. Но брат оказался хитрее, полностью обезопасил себя, а Олега, наоборот, подставил. В результате Олег сел, а выйдя из тюрьмы, принялся мстить. Вот только диагноз внес свои коррективы в план мести. И наслаждаться несчастьем своего обидчика он собирался недолго. Очевидно, решил умереть, не дожидаясь развития болезни.

— Нам его пожалеть, что ли? — не выдержал Кот.

— Вам, капитан-лейтенант, сделать выводы, — ответил спокойным голосом Пригов, и от того эффект укора лишь усилился. — То, что он не успел подорваться, пока вы до него добирались, — простая случайность. Как и случайность то, что объект для своей мести он выбрал так удачно.

Кот опустил взгляд в стол, набрал в легкие побольше воздуха и заставил себя сдержать рвущиеся с языка слова. Можно подумать, он этого всего не понял! Разумеется, понял. Только чего теперь разговоры-то разговаривать об этом уроде? Помер и черт с ним. Жаль только, что сам помер. Очень жаль!

Вася и не сомневался, что его мысли разделяют все присутствующие. И, наверно, и сам генерал тоже, пусть и не скажет этого вслух.

— Он, что, от этой опухоли своей умер? — спросила раздраженным тоном Багира, лишь подтвердив Васины мысли.

— Нет. Это еще одна случайность. Ему... повезло. После очередного допроса его вели в камеру... Будь это в тюрьме, в СИЗО, там конвойные всегда начеку. А эти... — Пригов как будто хотел добавить, кто именно «эти» с подобающим эпитетом, но промолчал. — У Розова были сильные головные боли, видимо, настоящие. Он был очень слаб — ну и конвойные расслабились. После очередного допроса он в камеру не шел — вернее сказать полз, держась за стенку. Ну и глядя на такого немощного подопечного, один из конвойных оставил второго в одиночестве. Видите ли, они повели Розова на допрос сразу после обеда, а допрос шел долго, и тому конвойному... по нужде приспичило... Детский сад... — досадливо поморщившись, Пригов замолчал. — Розов напал на конвойного, выхватил пистолет и застрелился.

Как же все неправильно... Порадоваться бы, что этой мрази больше нет в живых, а как тут радоваться, если тому именно это и было нужно?! И лучшим наказанием и возмездием для него было бы как раз наоборот — жить, жить и страдать.

Углубляться в философские размышления о смысле наказания Кот не собирался, поэтому бросил их, решив для себя, что свое отмщение за Бизона они все же сделали — поймали Розова. И, как оказалось, совсем не стоит жалеть о том, что они с Физиком не прибили его там, на катере, сразу, как только взрывчатку обезвредили.

— Но собрал я вас не за этим, — генерал поднялся, еще раз открыл папку и что-то достал из нее. — Примерно полтора года назад... Бизон... — Вася во все глаза уставился на замолчавшего Пригова, почему-то вдруг сильно заволновавшись. Он с нетерпением ждал, когда же тот продолжит, но генерал не спешил, оглядывая подчиненных. Вася повернул голову: все точно так же смотрели на Пригова в ожидании. — В случае своей смерти он просил передать вам вот это.

Уже во второй раз Вася наблюдал за действиями генерала, повторяя про себя и осмысливая только что услышанную фразу. Бизон? Просил передать? Им всем? Что?

Пригов самостоятельно обойдя всех, раздал конверты. Вася, как завороженный, смотрел на белый прямоугольник в своих руках, прямоугольник, на котором так хорошо знакомым почерком написано короткое и простое «Кот».

Когда генерал сообщил о смерти Розова, в кабинете наступило безмолвное напряжение, но повисшую сейчас тишину, казалось, можно потрогать руками или разрезать ножом — до того она осязаема, до того ее много. Впечатления, что здесь присутствует семь человек, не было совершенно. Никто не говорил, не шевелился и, казалось, не дышал.

Вася не дышал точно. Он вдруг это понял, когда перестало хватать воздуха в легких. Перевел дыхание и от этого движения наконец смог сбросить охватившее оцепенение.

Это действительно... письмо... от Бизона?.. Лично ему? И им всем? Но почему? Зачем?

Вася поднял голову, желая получить ответ от коллег, но увидел на лицах примерно те же эмоции, которые ощущал сам. На тех лицах, на которых, они, конечно, были — Риты, Муры и Умы. На лице Бати не разглядишь ничего, как ни старайся. А Физик смотрел на конверт, лежащий перед ним на столе, с маской абсолютной непроницаемости — под стать Бате, только у того это въевшаяся в мозг привычка, а у Физика целенаправленное действие. Коту пришлось приглядеться, чтобы заметить и шок, и что-то похожее на ужас, и сжатую в кулак руку — представлять, какие именно чувства тот пытается таким способом скрыть (или подавить?) Васе не хотелось. Впрочем, догадаться нетрудно.

— Пригов?..

В этом невысказанном, незавершенном вопросе Риты заключалось все их общее удивление. Вопросов возникло много и они надеялись, что генерал хотя бы что-то объяснит.

— Не надо на меня так смотреть, я тоже был удивлен, когда он их принес. Просто принес, сказал, что... Что думает, что в случае... если он погибнет, вам... вам это поможет.

Больше генерал добавлять ничего, видимо, не собирался. А что-то произнести никто не решался, все пребывали в шоке.

— Это все? Мы можем быть свободны? — спросил Булатов.

— Да.

Батя, чуть помедлив, взял со стола конверт, поднялся и вышел. Мура, Ума и Кот переглянулись и приняли решение тоже уходить. Тихие и растерянные, девушки вышли за стеклянные двери и остались ждать задержавшегося Кота.

Вася обошел стол и с сомнением дотронулся до Серегиного плеча:

— Физик...

Никакой реакции.

— Пойдем.

Серега никак не реагировал, Вася успел засомневаться, слышал ли он его, и даже немного испугался за состояние друга. Но тот вдруг резко поднялся, взял со стола конверт и молча вышел.

Кот переглянулся с Багирой и тоже вышел.

* * *

В том, что Рита никуда не уйдет, Пригов не сомневался. Настойчивых вопросов он ждал и от Бати, и от Кота, и даже от Физика, но те, наверно, зададут их позже, когда от шока отойдут. А вот Багира ждать не будет. Она тоже сильно удивлена, она еще ни разу не дотронулась даже до конверта — генерал это заметил, но полна решимости вытащить из него все подробности и все объяснения.

— Багира, можешь даже не начинать, я не собирался ничего скрывать. Даже от них, — кивнул он головой в сторону ушедшей группы.

— Как это было? Когда? Почему? Что он сказал?

Пригов вздохнул — вспоминал за последние дни тот разговор не раз и каждый раз было мучительно обидно, что все сложилось именно так.

* * *

Увидев входящего в кабинет Тарасова, Пригов удивился, был уверен, что стучалась в дверь Кошкина — должна была принести данные по утренней операции.

— Можно, товарищ генерал-майор?

— Входи.

— Мне... я... я по личному делу.

— Да входи ты уже, садись.

Сделав пару шагов, Бизон остановился в нерешительности. Еще вечером, да даже двадцать минут назад, эта идея не казалась ему глупостью. Сейчас он смотрел на бумаги в руках генерала, понимал, что отвлекает того от действительно важных дел, и боялся представить, какими словами его пошлют. Нет, не за то, что отвлекает. За саму идею. Но отступать — точно не в характере Бизона, и он сделал еще шаг.

— Вот, — он вытащил из внутреннего кармана спецовки несколько конвертов и положил их аккуратной стопкой на стол. — Я прошу вас оставить их у себя.

Хозяин кабинета, не стесняясь своего удивления, во все глаза смотрел на разворачивающееся перед ним представление. Он ничего пока не понимал, и это несколько раздражало, но ему вдруг стало любопытно. Тарасов и такое открытое смущение — казалось, вещи несовместимые, во всяком случае, генерал не мог вспомнить прецедентов. А бесстрашный каптри выглядел именно смущенным. Смущенным и... не испуганным, но как будто ему очень хочется развернуться и пулей вылететь за дверь. Пригов перевел взгляд на конверты. Обычные белые конверты, небольшие, на верхнем написано «Мура». Шесть штук. Об адресатах остальных догадаться нетрудно, но Владимир Викторович пока еще ничего не понимал.

Он протянул руку и Бизон передал ему стопку конвертов.

«Мура», «Ума», «Кот», «Физик», «Батя», «Багира». Любопытство возросло, но прибавилось беспокойство. Хорошее «личное», если касается всего «Смерча» вкупе с начальством.

— Что это?

— Я прошу вас передать их адресатам в случае моей смерти.

Осталось одно беспокойство.

— Ты умирать собрался?

— Нет.

Теперь, когда главная фраза была сказана, Бизон был привычно спокоен. Несмотря на все опасения он почему-то верил, что Пригов его поймет. Если ему все объяснить. А вот это трудно.

— Тарасов! — генерал повел шеей, будто ему стало тесно в захвате галстука. — Ты...

— Я объясню, — Бизон торопливо перебил возможную тираду о его умственных способностях с перечислением направлений, куда ему отправиться с такими просьбами.

— Сядь уже, — задирать голову на высоченного капитана генералу не по статусу, да и разговор, судя по всему, не короткий. Тот, отодвинув стул, сел.

— На самом деле, все просто. Пару недель назад сестра рассказывала про книгу, которая ей очень понравилась. Там герой, зная, что умирает от болезни, написал письмо для своей жены, понимая, как ей будет... ну... после его смерти... и он написал письмо, чтобы ее поддержать. Ну... с тем расчетом, чтобы она нашла письмо уже после его смерти. Мы с сестрой потом долго обсуждали эту идею... и... я подумал...

Уже на середине этой речи Пригов понял, в чем суть, и уже хотел возмутиться. Ладно, Кот с Физиком или вообще девчонки, от них можно ожидать чего-то этакого, но Тарасов... Но на словах «чтобы ее поддержать» генерал почему-то явственно представил Кошкину. Кошкину в случае смерти Тарасова. По позвоночнику пробежал холодок, как если бы сообщили о надвигающемся взаправду апокалипсисе. «Это же в разы хуже, чем с Борисовым...» Да в этом случае он будет согласен на любые средства, лишь бы вслед за командиром группы не потерять еще и начальника ИВЦ.

— Ты точно умирать не собрался? У тебя все в порядке?

— Так точно. В порядке.

Пригов внимательно вгляделся в лицо Бизона, как будто ища на нем подтверждение его слов. Затем еще раз посмотрел на письма и задумался.

— Ты, правда, думаешь, что это поможет? — Пригов кивнул на конверты. — Как... несколько строк с... — сказать «с того света» он не решился, лишь кивнул головой наверх, — могут помочь, когда теряешь близкого человека?

— Мне кажется, могут, — тихо, но убежденно, проговорил Бизон, глядя на свои руки, которые держал сцепленными на столе.

— Боря, — Бизон даже вздрогнул и взглянул на Пригова, за все годы тот впервые обратился к нему по имени, — ты, как это ни пафосно, друг, пример и командир для всей группы, брат практически, старший. Для Бати и Багиры — без практически, просто брат. Для Багиры вообще... ну, сам знаешь, нет, по-моему, для нее человека роднее, чем ты. Твоя... твоя смерть будет, если уж допустить это, трагедией куда большей, чем потеря просто боевого товарища. Ты считаешь, что в этой трагедии вообще что-то может помочь?

— Да, — Бизон вновь смотрел перед собой, на свои раскрытые ладони. — Когда... — говорить было очень тяжело и, если честно, не очень хотелось, но других аргументов у него не было, — когда умерла мама, я был далеко. Я служил. Я служил и из-за этого дома бывал очень редко. Когда она умерла, это было очень неожиданно. Я не мог себе простить, что мы так редко виделись. И готов был все отдать, лишь бы еще раз увидеть ее, поговорить с ней. Хотя бы поговорить, — вновь сцепленные руки сжались до побелевших костяшек и разжались. — Мы об этом с сестрой и говорили. Сошлись на мнении, что такое письмо от мамы нам бы помогло.

Бизон взглянул на молчавшего и внимательно его слушавшего генерала и продолжил.

— У нас здесь немного другая ситуация. Мы видимся чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. А все равно остается масса несказанного. Мы друг за друга горой, вытаскиваем друг друга из-под огня, но часто ли говорим о том, что чувствуем? Да и не нужно это. Не нужно, пока не случается какая-нибудь... неприятность. А от меня и подавно ребята редко добрые слова слышат, воспитывать же приходится. Батя с Багирой — другое дело, но и там найдется несказанное. Да и просто как прощание... отсроченное...

Пригов молчал. Не потому что принимал решение, он его принял почти сразу, а под впечатлением. Он безмерно уважал сидевшего перед ним капитана. За высокий профессионализм, за исключительную верность долгу и за массу просто человеческих, «гражданских», положительных качеств. Вот прибавился сейчас еще один штрих к портрету, и он тоже вызывает уважение. Пригов вздохнул. Почему же таких людей так мало? И почему с таким человеком приходится говорить о его смерти?

— Постарайся сделать так, чтобы мне не пришлось выполнять эту просьбу.

— Постараюсь, — облегченно улыбнулся Бизон.

Раздался стук в дверь и в кабинет заглянула Багира:

— Можно, то...варищ генерал-майор? Бизон? Вы заняты?

Пригов заслонил лежащие перед ним конверты бумагами, которые читал до прихода Бизона, и незаметно убрал их в ящик.

— Заходи, Маргарита Степанна. А капитан третьего ранга уже уходит.

Бизону очень хотелось пожать Пригову руку и сказать «спасибо», но тогда ему впоследствии не избежать вопросов любопытной Риты. Он встал, улыбаясь «сестренке» и пропуская ее на свое место. У дверей обернулся и, поймав взгляд генерала, кивнул в знак благодарности.

* * *

Книга?.. Действительно, была такая книга... Или это другая?.. Но там, вроде, тоже был больной муж, он умер, а жена периодически находила его письма. Она даже начинала ее читать, но бросила на середине — стало скучновато, сюжет более-менее понятен, а тратить свободное время на то, что было уже не очень интересно, Рите не хотелось.

Начать теперь заново, что ли? Какая разница, она будет по вечерам думать о Борьке или она будет по вечерам читать книгу и думать о Борьке?..

Невыразимо больно и так, и так.

До конверта, лежащего перед ней, она до сих пор не решилась дотронуться. От представления, как Борька в той, прошлой, жизни писал это письмо, вкладывал его в конверт, подписывал, — ее Борька! живой! — хотелось взвыть.

Почему он пришел с этим к Пригову? Почему не к ней? Хотя, конечно, о чем это она… Она бы сначала до смерти перепугалась, заявись он с такой просьбой!

— Рит...

Багира взглянула на генерала, подумала, что надо бы наверно идти и, может быть, она и его задерживает... Мелькнула неясная мысль о том, что Пригов удивительно тактичен во всей этой истории... Может быть, если бы того требовала ситуация, он и был бы другим, — припомнились и «спасительное незнание», и «Мэри Поппинс»! — но сложилось все так, что ему не нужно прибегать к таким методам. Да и... он сам переживает... видно же...

— Спасибо, Володь.

Тот кивнул.

Рита взяла конверт и вышла. Отойдя от стеклянных дверей, рассмотрела «Багира», написанное родным, знакомым почерком, и перевернула конверт обратной стороной.

«Ритуль, внутри нет ничего очень важного или срочного. Читай, когда тебе самой это будет нужно».

На секунду потемнело в глазах... От родного голоса, который прозвучал в голове. От чувства, что в эти мгновения, пока она читала заботливо написанное пояснение он был где-то рядом.

А ведь она действительно уже собралась, не думая, открывать конверт!.. Если Борька написал письмо, значит, ему могло быть что-то нужно... Там может быть какая-то просьба... И он это понимал, знал, что она так подумает. Знал и поэтому специально написал, что нет ничего срочного!..

Еле сдержавшись, Рита все же дошла до своего кабинета. И пусть все КТЦ в курсе, пусть ни у кого не возникло бы ни удивления, ни осуждения, но плакать в коридоре она не может.