Вернись на миг (джен)

Серега, два раза объехав двор в поисках свободного места, приткнул машину возле детской площадки. Заглушил мотор, поднял ручной тормоз... и остался сидеть.

Надо собраться с духом.

На площадке маленькая девочка в ярко-желтой курточке с радостным визгом пыталась догнать убегающего от нее мальчика — покрупнее и постарше, может, на год-два. Мальчик убегал не просто так: навряд ли это розовое ведерко, разукрашенное крупными белыми ромашками, принадлежало ему. Да и девочка на бегу смешно размахивала розовым совочком. Из того, что она не плачет, а вполне радостно повизгивает и смеется, можно сделать вывод, что мальчик — не чужой, может, даже брат, и она точно знает, что он ее не обидит, даже если и забрал ее ведерко.

Когда-то и он, Серега, проводил на этой площадке долгие часы с младшими сестрами. А за несколько лет до этого и сам был ее активным пользователем.

Только оборудована площадка была не так, не современными разноцветными замками с горками, а еще старыми, советскими качелями, низенькой каруселькой, которую надо было раскачивать ногами, деревянной горкой и большим турником. Турник двенадцатилетний Сережа очень уважал. Делать утреннюю зарядку он, как любой уважающий себя мальчишка, не любил, а вот пробраться ранним-ранним утром на площадку, пока никто еще из мам с детьми не пришел, и вдоволь поподтягиваться и покувыркаться в воздухе — обожал. Ради этого готов был вставать на двадцать минут раньше, чем нужно для завтрака и сбора в школу.

Когда родилась Марина, Серега часто гулял с ней во время ее дневного сна. И маме помогал, да и ему самому, в принципе, было все равно, где засесть с любимой книжкой — в своей комнате или на детской площадке. Уроки он предпочитал делать дома, на улице просто неудобно, а вот посидеть с томиком «Трех мушкетеров» — самое оно. Любимее и интереснее этого было только отправиться к маме на работу — в безграничное царство книг. Серегина мама почти всю свою жизнь — и по сей день — работала в библиотеке. Детской.

Через четыре года родилась младшая — Аня, Сережа тогда учился уже в восьмом классе, и на площадке, карауля спящую в коляске сестренку, зачитывался книжками Якова Перельмана — «Занимательной физикой» или «Научными фокусами и загадками». То, что в книгах рассказывалось о вещах, которые они еще «не проходили», будущего кандидата физико-математических наук, разумеется, ни капли не смущало.

Из-за спящей в коляске Анютки случилась и первая в жизни серьезная драка. Друзья-пацаны, конечно, не могли оставить без внимания, шуточек и подколов тот факт, что Серега вместо игры с ними в футбол нянчится с ребенком. До того случая четырнадцатилетний Серега в драки никогда не лез — воспитан был иначе, считал, что все вопросы можно решить спокойно, словами. В тот раз слова не помогли. Парни издалека что-то кричали, посвистывали, а один особо наглый — кричавший больше и громче всех — подошел слишком близко. На спокойные просьбы Сереги не шуметь, дабы не разбудить сестру, никак не реагировал — лишь смеялся. За что и получил в нос — весьма неожиданно для обеих сторон конфликта. Затевать тогда драку посреди двора, куда выходят окна трех близстоящих домов, не стали. Но пообещали друг другу «позже поговорить». Состоявшийся в тот же вечер «разговор» оказался далеко не мирным, а главное — нечестным: трое на одного. Серега уже тогда был на голову выше сверстников, да и спортом занимался, но бой все же проиграл: в дворовой компании были и ребята постарше и посильнее, их-то и позвал себе в компаньоны «собеседник».

А потом они с Олегом им отомстили. Взяли бой-реванш и победили. Родители одного из представителей проигравшей стороны даже приходили к родителям Олега с претензиями, мол, ваш сын нашему чуть руку не сломал. Так не сломал же...

От мыслей о бывшем друге Серега привычно поморщился и, вынырнув из воспоминаний — теперь ставших неприятными, посмотрел на родной дом.

Он стоял сразу за площадкой, через небольшую, узкую дорогу, заставленную сплошным рядом машин. Серега нашел взглядом окна... Почему-то вспомнилось, как во время его утренних упражнений на турнике мама следила за ним из окна — наверно, боялась, что он что-нибудь себе сломает. А он, зная, что мама его видит, старался изо всех сил — выпрямлял до конца локти и колени, тянул носочки и мечтал на тренировке в спортивной секции поскорее разучить новый элемент, чтобы было, чем удивить своего зрителя. Он возвращался домой и мама делала вид, что все время готовила завтрак и за ним не следила — мол, он уже взрослый и она ему вполне доверяет. Сережа принимал правила игры, зная, что мама все видела и что ей есть чем гордиться.

Того турника давно уже нет, демонтировали, когда устанавливали новые современные горки и качели.

Только сейчас Серега заметил, что детей — девочку с совочком и мальчика с ведерком — уже увели с площадки. Теперь на ней никого не было, как не было никого и во дворе.

Тихо. Пусто.

Остатки неубранных листьев на земле. Голые деревья. Лишь чудом на оранжево-желтой осине сохранились листья, она на углу дома защищена от ветров.

Вот-вот придет зима.

Зачем он приехал?..

Сыграть еще один спектакль, теперь уже перед мамой? Или просто не мог вернуться в тишину и пустоту собственной квартиры?.. Он не мог сейчас остаться один. Боялся.

Отец в командировке, пробудет там до Нового года, Анютка, скорее всего, на своей практике, так что спектакль будет лишь для мамы. Как в детстве.

Вот только мама не оценит и не похвалит. И гордиться ей совершенно нечем.

Будучи совершенно неуверенным в правильности своих действий, Серега выбрался из машины, открыл багажник и вытащил из него пакет с продуктами. Не с пустыми же руками вдруг матери на голову свалиться без предупреждения...

Родной подъезд, родная лестница. В старенький лифт он соваться не рискнул — застрянешь в нем, сиди потом полдня, и то, если повезет. Поэтому перехватил поудобнее тяжелый пакет и отправился вверх по низким, широким ступенькам.

Опять стены перекрасили?.. Он здесь месяца три не был, а уже стены нового цвета. Вот жилконторе деньги девать некуда... Когда-то давно они с пацанами исписали мелками всю стену — на улице пошел внезапный дождь и, пережидая его, они затеялись играть в «Крестики-нолики». Все бы ничего, если бы не собравшаяся за хлебом тетя Маша со второго этажа. Криков было... И понесло-то ее в магазин под дождь! Не видела она его из окна, что ли?

И зачем кричать было? Что карбонат кальция, что сульфат кальция — две составляющие мелков — прекрасно взаимодействуют с водой. Помыли стену и забыли.

Серега вдруг остановился, поставил пакет на серый пол площадки между лестничными пролетами и прислонившись к стене, оперся руками в колени. О чем он думает? Какие, на хрен, сульфаты с карбонатами?!

Что он готов забить голову чем угодно, лишь бы не теми мыслями, думать которые никак нельзя, — понятно. Но лезущий в голову бред... как-то уж совсем бредовый.

О чем бы думал Бизон на его месте?..

Бизон никогда больше не будет ни на чьем месте.

И к отцу с сестрой в гости он никогда уже не приедет.

Эти мысли резали острее самых отточенных ножей. Он и поперся-то сюда ради этого — чтобы убежать, хотя бы ненадолго спастись, укрыться. Они навалились на него с самого утра, с самого момента пробуждения — каждая начиналась с этого отвратительного «больше никогда». Потом мысли опять вернулись в тот день. Туда. И он понял, что нужно бежать. Спасаться.

Как будто от себя убежишь.

Серега выпрямился, поднял голову и взглянул в грязное, годами немытое лестничное окно, по краям заляпанное краской. Мир сквозь это стекло выглядел мутным, размытым пятном. Собственно, все правильно. Именно так мир сейчас и выглядит. Что со стеклом, что без.

Он подхватил пакет и поплелся по ступенькам, на ходу пытаясь придать физиономии как можно более приличный вид. Может, зря он сейчас приехал?..

И уже нажав кнопку звонка, Серега вдруг вспомнил: Бизон был на его месте. Он рассказывал, что у него на руках умер лучший друг. Еще до «Тайфуна».

Жаль, не рассказывал, как он после этого смог жить.

— Сережа?!

Второй раз за день подумалось, что надо было позвонить, а не ехать наобум и без предупреждения.

— Привет, мам... А... что это у вас происходит?

Серега прошел в распахнутую дверь, удивленно рассматривая непривычный для матери наряд: вместо обычного домашнего халата на ней старый спортивный костюм, который она надевала исключительно летом в деревне, отправляясь покопаться в огороде, а на голове и вовсе странный колпак из газеты. Вдобавок, и то, и то заляпано чем-то белым. Только сейчас Серега осознал, что в квартире пахнет краской.

— Что ты делаешь? Ты красишь? — Серега поставил пакет на пол, осторожно обнял маму и не менее осторожно поцеловал подставленную щеку — газетная конструкция, прихваченная парой «невидимок» вот-вот грозила свалиться.

— Да вот решили с Анюткой, — Серега возмущенно глядел, как мать закрывает входную дверь, — до Нового года успеть ремонт в ее комнате сделать...

— Ма-а-ам! Ну, а мне-то почему ничего не сказали?

— Да мы и сами прекрасно справимся! Не переживай. У тебя работа, у тебя времени нет свободного. Ты, кстати, почему не позвонил, что приедешь? У тебя случилось что-то?

— Ничего у меня не случилось! — зло проговорил Серега собственным ботинкам, которые как раз снимал в этот момент. — Я просто так приехал. Время появилось. Как оказалось, вовремя!

— Сереж, ну... не сердись, — мама достала из тумбочки его тапочки и протянула ему. — Нам Марина с Колей помогли, все на машине привезли.

— Красят-то не Марина с Колей, надо понимать?

— Ничего, я потихонечку.

Серега лишь вздохнул, покачал головой и отправился в комнату сестры — оценивать масштабы бедствия. Вся мебель оказалась застелена кусками полиэтилена и развернутыми газетами. На полу — газетный ковер. Посреди комнаты одиноко возвышалась стремянка в белых пятнах, да рядом стояло маленькое ведерко — с налитой краской. На ведерке кисточка. И пятна краски под ней на газетном полу.

Серега еще раз вздохнул, еще раз покачал головой, оглядел потолок и, вооружившись кисточкой и ведерком, полез на стремянку. Под громкие мамины возмущения пришлось слезать обратно и ждать, когда мама найдет его старую спецовку. Он сам, разумеется, не увидел криминала в том, что полез красить, в чем был.

От вида «родного» камуфляжа что-то сжалось внутри. Его так огорошили новости про затеянный ремонт, что он успел на эти несколько минут забыть. Серая с разводами ткань — привычная, будто вторая кожа — напомнила.

Комплект оказался зимний — очень удачно. Серега переодел штаны вместо джинсов, куртку надел поверх свитера, и открыл настежь окно. В комнату тут же ворвался поток свежего воздуха, забирая тяжелый запах краски.

— Мам, иди, я закончу тут, — Физик буквально вытолкал, впрочем, не очень сопротивляющуюся маму в коридор и плотно закрыл дверь. «Я пока покушать приготовлю!» донеслось оттуда голосом, в котором без труда угадывалась улыбка. — Хорошо!

Лазать в широком камуфляже по узкой, домашней стремянке — удовольствие сомнительное. Дышать при этом краской — и того хуже. Но Физик лазал, дышал, красил — и ни о чем не думал. Почему-то все мысли сосредоточились лишь на покраске. Он смотрел, как поверхность постепенно покрывается новым белоснежным цветом, мазок за мазком, от каждого его нового движения. И это даже как-то успокаивало...

Лишь не отпускала мысль. Смотрел, как старый слой краски скрывается за новым — чистым, свежим, и мечтал, чтобы можно было закрасить так же старые события жизни, замазать новой краской, чтобы больше ничто и никогда о них не напоминало...

Например, вчерашний катер. И дикое, яростное желание убить.

Закончил он уже в сумерках. Вылил остатки краски из ведерка, в которое уже два раза подливал новые порции, обратно в большую банку. Промокнул приготовленную тряпку в «Уайт Спирите», вытер ею руки и прополоснул в растворителе кисточку.

«Завтра похороны. Что я здесь делаю? Почему я крашу потолок в комнате сестры накануне Бориных похорон?!»

Что именно он должен делать накануне похорон — Серега не знал. Чем так плох потолок — тоже. Просто… любое действие казалось бессмысленным.

— Сереж, ты скоро? — раздалось из-за двери.

— Да, иду! — Серега закрыл окно, вылез из почти не запачканного камуфляжа, натянул джинсы и отправился в ванную мыть руки. С кухни чем-то привычно вкусно пахло. Наверно, вкусно.

Ирина Викторовна была очень рада неожиданному приезду сына. Что уж там не говори, как она его ни успокаивала, а его помощь оказалась очень и очень кстати. Конечно, за завтрашнюю субботу они с Анюткой и сами бы управились как-нибудь... Но, с другой стороны, и дочку лишний раз нагружать не хочется — устает в своем диспансере, хоть и вида не показывает, да и самой лазать по стремянке после рабочей смены, весьма утомительно. И так в библиотеке то и дело приходится по этим же стремянкам «порхать». Да и годы уж не те.

Пока Сережа докрашивал потолок, она успела быстренько приготовить его любимую картошку с мясом. Из мяса планировались обожаемые Аней котлеты... Но ничего, котлеты в следующий раз будут. Сережа слишком редко приезжает.

Ирина Викторовна исподволь наблюдала за сыном. Он ел, расспрашивал про отца, про сестер, про ее работу. Она отвечала, но ее не покидало ощущение, что Сережа как будто и не слушает — спрашивает, чтобы просто что-то сказать... Или чтобы она ничего не сказала и не спросила?.. И ест без обычного аппетита. И складка на лбу не разглаживается. И не улыбнулся ни разу. И вид такой, будто не спал неделю. Устал? Просто устал?.. Или...

Или что-то случилось?

В сердце потихоньку заползала тревога.

О его работе, конечно же, знала вся семья. Трудно не узнать, где именно служит сын и брат, если в итоге он оказывается в тюрьме: тут уже не до секретности. Впрочем, секретность испарилась еще раньше — в тот момент, когда в их дом пришли какие-то официальные лица — с «корочками» то ли ФСБ, то ли еще какого-то ведомства, устроили обыск, а потом начались бесконечные допросы — вызывали тоже в разные места. Неизвестно, что пугало больше: эти допросы и сыпавшиеся на сына страшные обвинения или полнейшее его отсутствие долгие месяцы. А вскоре после той истории вновь — обвинение, суд и тюрьма. О том, как они пережили тот год — год его заключения, Ирина Викторовна предпочитала не вспоминать. На память остались Сережины письма, жуткие воспоминания о посещениях колонии и... тревога, поселявшаяся в сердце каждый раз, когда возникали подозрения, что что-то случилось. Вот как сейчас.

Спрашивать прямо — бесполезно. Не скажет.

— Сережа, как у тебя на службе дела? Все нормально?

— Все нормально.

Ирина Викторовна посмотрела, как пожал плечами, отвечая, сын, вздохнула и отвернулась. Что и требовалось доказать. Не скажет.

Серега в который раз задался вопросом, чем он думал, когда решил сегодня приехать сюда. Нет, то, что он не хотел оставаться один на один с собственными мыслями — было понятно. Но родительский дом — это последнее место, которое стоило выбрать. Что, он не знал, что мама будет задавать вот такие вопросы?.. Мог бы поехать к Коту.

А... он же... На базе он. Васька теперь их новый командир.

Серега выпрямил спину, инстинктивно ослабляя нагрузку на сердце. Как будто сердцу, которое только что в миллионный раз уколола острая иголка боли, могло что-то помочь.

— А эту форму, в который ты сейчас красил... Ее постирать? Пригодиться тебе еще? — мама нажала кнопку включения на чайнике и подсела к нему за стол.

Серега еще раз пожал плечами:

— Не знаю... Да она не сильно испачкана... Навряд ли краска отстирается.

— Она там в одном месте порвана. Ты ее привез, чтобы я починила, помнишь? Ты хотел для рыбалки ее оставить.

Вилку пришлось сжать изо всех сил, дабы ничем другим не выдать реакции на очередной полоснувший по сердцу нож. Да. Рыбалка. Собирались с Борькой... как лед встанет...

— Хорошо... Постирай, пожалуйста, и... зашей, если не сложно... Не торопись, это не срочно... Как время будет.

Не объяснять же матери, что он теперь еще очень нескоро соберется на рыбалку, если вообще когда-нибудь соберется.

От Ирины Викторовны не укрылись ни голос — слишком ровный, почти механический, ни побелевшие пальцы, вдруг с силой сжавшие ни в чем не повинную вилку.

Да что же случилось? Если что-то на службе, то причем тут рыбалка-то?

— Ма-а-ам! Я пришла! — донеслось вдруг из коридора. Серега ощутимо вздрогнул и обреченно вздохнул. Он надеялся уйти отсюда пораньше, до прихода сестры. Два зрителя его провального спектакля — это уже слишком.

— Ой! А это что, Сережа приехал?!

Серега уже открыто поморщился, не таясь — сил что-то играть и изображать не осталось. Жизнерадостный голос Ани неприятно резал уши и не предвещал ничего хорошего — эту радость жизни сейчас придется поддерживать.

Ирина Викторовна печально посмотрела на отводящего от нее взгляд сына и ушла в прихожую встречать дочь.

Оставшись на минуту в одиночестве, Серега бросил вилку и потер руками лицо. Надо собраться с силами, раз уж хватило ума припереться сюда. Если он будет сидеть с кислой миной, они вдвоем насядут на него с расспросами. И все бы ничего, что мама, что Анютка — вполне способны поддержать, даже объясни он, в чем дело. Проблема была в том, что объяснять Сереге совершенно не хотелось. Они хорошие и добрые, но они не смогут до конца понять. Да и пугать их подробностями службы лишний раз совсем не хочется.

Он сидел спиной к двери, поэтому влетевшую в кухню сестру не увидел — лишь слышал ее быстрый топот по коридору, — но тут же почувствовал.

— Привет, братишка! — Аня порывисто обняла его со спины и заглянула в лицо. По щеке мазнули щекоткой кончики ее коротко подстриженных волос. В нос ударила мешанина запахов — смесь любимых духов сестры и осеннего воздуха, наполненного сыростью и прелыми листьями. Духи отдавали чем-то кисло-цитрусовым. Серега улыбнулся и погладил обвившие его шею руки.

— Привет, Анют. Как у тебя дела?

— О-о-о, как у меня дела?.. Ты уверен, что хочешь это знать?

Серега подавил вздох и изобразил улыбку. Аня через его плечо потянулась к стоящей на столе тарелочке с нарезанной ветчиной и, выхватив оттуда кусок, отправила себе в рот.

— Давай, удиви нас, — он мимолетно переглянулся с вошедшей мамой. — Опять твои психи что-нибудь натворили?

— Аня! А ну, марш руки мыть!

— Уду, уду… — промычала та с набитым ртом и отправилась в ванную.

Аня, учась на пятом курсе медицинского университета и планируя получить профессию врача-психиатра, проходила практику в психоневрологическом диспансере. Днем помогала своему куратору вести прием, заполняла документацию, вводила данные в компьютер — в общем, делала всю «черновую» работу. Единственным развлечением становились сами пациенты. Ну, а вечером Аня развлекала уже домочадцев веселыми и не очень подробностями из жизни очередного шизофреника или просто допившегося до «белой горячки» пьяницы. Это была уже вторая практика, первая была год назад и тогда немало шокировала слушателей. Сейчас уже все привыкли. И к рассказам, и к известной доли цинизма, без которого врачам никуда.

Ирина Викторовна пока достала новую тарелку для дочери, забрала пустую тарелку у сына и достала с полки любимую Сережину чашку. Сережа молчал, она тоже, лишь движения ее становились все более резкими и порывистыми — от увеличивающейся тревоги.

Аня вернулась и, засучив зачем-то рукава спортивной толстовки, полезла в холодильник и через пару секунд объявила оттуда, что умирает с голоду.

— Так садись, ешь, я тебе уже все положила. Что тебе в холодильнике надо?

— Пытаюсь понять, как может прийти в голову идея, будто соседи в холодильник отравленную еду подсовывают... Причем, соседи из соседней квартиры. Сквозь стену дома и заднюю стенку самого холодильника...

Ирина Викторовна лишь покачала головой. Истории, которые рассказывала Аня, слушать было, конечно, забавно, но тут же становилось очень жаль всех этих бедных больных — и их самих, и их родственников.

Анюта уселась, наконец, за стол и весело воззрилась на брата. Мама ее рассказы не любит, зато брат прекрасно понимает природу ее может быть в чем-то и циничного отношения: у любого профессионального цинизма корни одни. Будь то врачи или военные.

— А еда действительно отравленная? — спросил понимающий брат.

— Да, конечно, нет! — фыркнула Аня. — Им же это все мерещится. Ну, может, просрочка какая у них образуется, колбаса протухнет, а они тут же на соседей валят. Или на правительство. Или на инопланетян.

— Ну, между правительством и быстро портящимися продуктами еще можно проследить некоторую логическую связь, — грустно улыбнулась мама.

— Угу, только у шизофреников она другая... Они будут уверены, что Медведев сам им прокисшее молоко принес... и в холодильник подложил, — Аня говорила с паузами, уплетая картошку. — А сегодняшней мадам прокисшее молоко доставляют соседи... И все потому, что четыре года назад муж соседки помогал этот самый холодильник устанавливать! Тогда тайно и соорудил «окошко» в задней стенке.

— Вот так помогай людям... — проговорил тихо Серега.

— Ага! Ой, а еще сегодня прикол был! Пришла женщина с сыном. Сыну двадцать пять лет, она его чуть ли не за ручку привела. Сказала, что хочет закодировать от пьянства. А парень сидит с несчастным видом и прямо видно, как ему стыдно и неудобно — не за то, что он пьет, а за мать! Он пытался что-то объяснить, она ему слово сказать не давала. Павел Андреич еле ее уговорил выйти, типа ему с пациентом надо переговорить наедине, мол, правила такие... Ну и оказалось, что парень и не пьет вовсе, пиво с друзьями иногда выпивает по одной бутылке, ему больше и не хочется. А у матери гиперопека. Жалко его было...

Ирина Викторовна не переставала тайком следить за сыном. «Может, у меня тоже гиперопека, как Аня говорит?.. И мне мерещится то, чего нет?..» Но непривычное чрезмерное молчание Сережи — даже при встрече с младшей сестрой, с которой он обычно любил болтать и, особенно, спорить — и чем-то удрученное состояние, которое он явно пытается скрыть, увы, ей не мерещатся.

— А мы чай пить будем? — поинтересовалась Аня и, подскочив, вновь отправилась к холодильнику. — Сереж, это ты пирожные принес?

— Угу.

— Ты приезжай почаще! — довольно засмеялась Анюта, вытаскивая пластиковую коробку, а Ирина Викторовна уже не удивилась тому, насколько вымученной получилась ответная улыбка сына.

Пока все втроем пили чай, она сама расспрашивала дочку о том, как прошел день, о пациентах, о кураторе — лишь бы занять Анино внимание, чтобы она не дергала лишний раз брата.

Серега слушал незатихающую болтовню сестры вполуха. Вроде и хотел отвлечься, но отвлечься не получалось. Мысли все равно то возвращались в события двух последних дней, то уносились в жуткое завтра.

Допив чай, Аня собрала грязную посуду со словами: «Все-таки хорошо иметь старшего брата, который приезжает так редко. Всегда перепадает что-нибудь вкусненькое». Ирина Викторовна никак не могла понять, что такого страшного в простой Аниной шутке, о чем таком Сережа мог подумать, услышав ее слова, но было очевидно, что ему они неприятны и... болезненны, что ли.

Наверно, не будь у нее мнительности насчет его проблем, она бы ничего не заметила, все же он очень старался не показывать вида. Но откуда-то взявшаяся тревога еще в самом начале заставила ее пристально следить за каждой его реакцией, каждым жестом. И с каждой минутой материнское сердце все больше и больше уверялось в правильности своих переживаний.

Нет, она больше не может гадать и оставаться в неведении!

Она вышла в коридор, оказавшись за спиной у продолжавшего сидеть за столом и задумчиво созерцать темный квадрат окна сына, и, жестом подозвав к себе Аню, увела ее подальше от кухни.

— Анют, иди посиди в гостиной... Переоденься, ты, вон, еще в уличной одежде ходишь...

— Не поняла, — дочь подозрительно всмотрелась в лицо мамы. — Так «посиди» или «переоденься»?

— И то, и то, — нетерпеливо вздохнула Ирина Викторовна, разворачивая Аню по направлению к комнате. — Дай мне спокойно с Сережей поговорить.

— А что случилось? — тут же перепугалась Анюта.

— Да ничего не случилось, говорю же, дай поговорить. Просто поговорить надо. Без присутствия любимой младшей сестренки.

— Ну-ну... Ладно... — Аня, вздохнув и демонстративно поджав губы, отправилась в гостиную. Если будет надо, она обязательно потом все у мамы выпытает.

Ирина Викторовна вернулась на кухню, прикрыла кухонную дверь, обошла стол и, присев сбоку на стул, взглянула на сына.

— Сережа...

Он поднял голову не сразу и не сразу посмотрел ей в глаза. А когда посмотрел — последние сомнения отпали.

— Скажи мне, что у тебя случилось... Пожалуйста...

Из упрямства бойца, который никогда не сдается, Серега повторил: «Ничего не случилось...» Фраза получилась неубедительной и вялой.

— Ты же уже спрашивала...

— Ты на тот мой вопрос ответил так, как отвечал в детстве про тренировки. Я спрашивала, как прошла тренировка, ты говорил, что нормально, а потом оказывалось, что у тебя растяжение или был вывих или еще что-нибудь.

— У меня нет вывиха, растяжения или еще чего-нибудь.

— Тогда что?

Молчание.

— Скажи мне сейчас же. Пока я не придумала черт знает что! — только сейчас Ирина Викторовна позволила собственному страху вырваться наружу.

От ее встревоженного, дрожащего голоса Серега подскочил и, подойдя к маме, опустился перед ней на корточки, взяв ее сложенные на коленях руки в свои.

— Прости, мам... Я не хотел тебя пугать.

— Сережа... что с тобой?

Он опустил голову, понимая, что уже никуда не деться. Но... может быть, он все же приехал именно за этим?..

Слова нашлись не сразу.

— Я... мне... очень больно... — он замолчал и, казалось, больше ничего не скажет. Ирина Викторовна, затаив дыхание, ждала. — Мой друг... погиб... Два дня назад.

Ирина Викторовна инстинктивно хотела погладить его склоненную голову, вытащила руку из-под ладони сына, но не решилась дотронуться до него... Он больше не маленький мальчик, разбивший коленку. Ему больно, этой боли можно сочувствовать — но не жалеть.

Теперь, когда он это сказал, у него появилось ощущение, будто все это время что-то держало сердце в узде, а сейчас будто отпустили сдерживающие поводья и оно сорвалось с места. Сердце билось очень быстро. Серега крепче сжал руку матери — и заговорил.

— Он... наш командир. Был. Командиром. Я... был с ним тогда... — Серега не заметил, как дрогнула сжимаемая им рука, — я был рядом... но ничем не мог ему помочь...

— ...Его... убили?

Серега на секунду задумался, говорить или нет, но не смог сообразить, какой вариант лучше.

— Нет. Он... погиб во взрыве. Остался разминировать... бомбу. И...

Серега не мог сказать слово «ошибся» про Бизона. Не мог! Впрочем, что «и...» — было и так понятно.

Ирина Викторовна понимающе кивнула. На свое счастье, она не знала о том, что специализация ее сына — взрывотехник, как и у погибшего командира. И что теперь в их подразделении только один сапер — ее Сережа.

— Ты сказал, он твой друг?

— Да.

— Как его зовут? — она даже не заметила, как использовала настоящее время вместо прошедшего. Она только что узнала о друге сына. Для нее он — в настоящем.

— Боря.

В памяти всплыло «это значит „дядя Боря?“» тонким мальчишеским голоском... Но что-то удержало Серегу от рассказа маме еще и о Мише.

— Ты... никогда не говорил о нем...

Устав сидеть на корточках, Серега опустился на колени на пол и снова перехватил мамины руки. То ли держал их, то ли держался.

— Ну, так я ни о ком не говорил... — произнес он, отведя взгляд.

— Но ведь дело не в этом, да?..

Серега пожал плечами. Как-то он не был готов к тому, что мама начнет копать так глубоко.

— Это из-за Олега, да?

— Мам, Боря... он самый честный человек из всех, кого я знаю. Самый верный, преданный... Друзьям... слову... стране... И это ни капли не пафос... оно так и есть... Он настоящий. Друг настоящий. Человек настоящий... Не надо его сравнивать с...

Ирине Викторовне очень тяжело было слушать переполненный горем голос сына. А Серега не знал, куда себя деть от разрывавшей душу боли. Поднялся и подошел к окну.

На улице совсем стемнело. Фонарь у детской площадки, видимо, собирался перегореть — лампочка часто-часто мигала.

Как пульс. Его. Сейчас.

— У него сестра... была. То есть есть. То есть он у нее... был. Младшая. Примерно Аниного возраста. Они друг друга обожали. Их мать умерла, когда ей было двенадцать лет. Борька с отцом вместе Ирку воспитывали. Ну, как вместе... Она с отцом, а Боря на службе. Но, как появлялась возможность, он к ним приезжал, звонил им часто. Очень за сестру переживал. Все время переживал, даже сейчас, когда она уже замуж вышла.

Теперь матери стало понятно, почему Сережа так реагировал на Аню.

— Помнишь Багиру?

— Да, конечно, — еще бы Ирина Викторовна не помнила единственного человека, не оставившего ее сына в тюрьме.

— Они служили вместе. Давно. В «Тайфуне», еще задолго до моего прихода. Они... как брат с сестрой, у них очень теплые близкие отношения... были. И... Боря ей... — Серега с трудом находил слова, — он ей самым родным человеком... был.

— Бедная женщина...

— Да...

Серега замолчал. Вновь ушел куда-то в свои мысли. А Ирина Викторовна не могла придумать, как его поддержать.

— Когда я заметила, что ты чем-то расстроен, подумала, что что-то произошло... такое... как тогда...

— Я понял. Прости... не подумал, что ты об этом думать будешь...

Он знал, что мама теперь панически боится очередной провальной операции. Уверена, что если вдруг что случится и опять встанет вопрос, кого наказать, накажут именно его — раз у него и так судимость есть.

— Я бы отсидел еще один год... лишь бы он жив был. Слишком многих очень хороших людей его смерть сделала несчастными. Навсегда несчастными.

— Не говори так...

Серега вздохнул и обернулся к матери. Ради того, чтобы Бизон был жив, он готов был поменяться с ним местами, но вот об этом ей точно знать не стоит.

Как проживет его семья без него, Серега представить мог. Ужасно, но мог. Их четверо — пятеро, если мужа Марины считать — их много и они смогут поддержать друг друга. Как будет жить без Бизона Багира — этого он не представлял. А от мысли, что он и наполовину не знает настоящих Ритиных чувств сейчас, становилось и вовсе жутко.

Рассказывать о Мише он так и не стал. И, конечно же, и не думал пытаться объяснить убивающее его чувство вины. Он сам-то себя с трудом понимал, как тут матери объяснять?..

— Сережа... — Ирина Викторовна поднялась, подошла к сыну и погладила его по плечам. Видеть такой несчастный взгляд своего ребенка — тяжело. Пусть ребенок давно уже взрослый мужчина. — Эта боль... она пройдет, притупится... Так всегда бывает... Сейчас можно только... перетерпеть...

— Я знаю, мам...

Серега, наклонившись, обнял мать, поцеловал в макушку завитых «химией» кудрей.

— Прости... Не надо было мне приезжать сегодня...

— Что ты такое говоришь? Какое «прости»? С ума сошел?

Серега вздохнул. Он не любил оказываться в центре общесемейного внимания, особенно, когда в этом центре оказывались какие-то его проблемы. Как ему казалось — сугубо личные.

— А... я бы потолок тогда вам не сделал... — вдруг вспомнил Серега и решил, что с сеансом психотерапии можно заканчивать. Больше ему добавить нечего, ни о чем другом он говорить не хочет, да и не обо всем может. — Что у вас с планами на ремонт? Я совершенно не знаю, как в ближайшие дни со временем будет. Но мне надо понимать, что вы еще собираетесь делать, чтобы знать, в чем мне надо вам помочь.

Ирина Викторовна отступила на шаг и растерянно-сочувствующе взглянула в лицо сына:

— Сереж, мы сами...

— Мам, вот не надо, — устало возразил сын. — Просто расскажи, что вы хотите сделать. Или сейчас Аньку позову, чтоб она рассказала... Ты, кстати, под каким предлогом ее с кухни услала? Она там под дверью, небось, изнывает в нетерпении?

— Нет, она не поняла, что что-то не так.

— Спасибо... — кивнул Серега. — У меня, правда, нет сил объяснять еще и ей. К тому же ей труднее.

— Не волнуйся. Я сама ей все объясню, если спросит.

Мать и сын оба невольно улыбнулись. В том, что Аня спросит, сомневаться не приходилось.

— Ну, так что с ремонтом?.. Давай это решим, и я поеду уже...

Ирина Викторовна покорно кивнула, понимая, что спорить бесполезно.

— Сейчас, принесу наши расчеты.