Бесконечный январь (джен)

Я точно знала, где нахожусь, еще до того, как открыла глаза. И все же вид комнаты несколько сбивал с толку. Больше всего это походило на спальню двенадцатилетней магловской девочки. На подоконнике сидели два плюшевых медведя, еще один примостился на краю письменного стола. Тут же вперемежку с учебниками лежала добрая дюжина самодельных открыток. Обнадеживало лишь то, что картинки на открытках двигались, а на стойке у входа висела весьма недурная метла: здравствуй, здравствуй теперь уже воистину милый Хогвартс! Беззаботно насвистывая, я выудила из шкафа зубную щетку и полотенце. Рядом на полке обнаружилась бритва с гравировкой: «Только попробуй мне не победить! Папа». Это было любопытно, но не ко времени. Душ и завтрак — сначала, тайны — потом. Где-то глубоко внутри вздрогнула от боли оставленная в другом месте и другом мире я, но Эмили лишь строго шикнула на нее. И это не ко времени тоже. На ближайшие шесть или сколько там лет у нас столько планов, столько планов! Проследить, там, чтобы сдох Волдеморт. Побрить ноги, искупаться и позавтракать.

Дверь из комнаты вела в зал, выглядевший как фойе хорошей частной гостиницы: несколько диванов, журнальные столики, зеленый уголок с китайскими розами в пузатых глиняных горшках и шпалерами, увитыми декоративной фасолью. Никакой тебе готики, никаких стрельчатых окон или даже вездесущей факультетской символики. Все очень просто, практично, удобно и неприметно — короче, типичный Хапплпафф. Тут даже поиски уборной (самая острая проблема подселенца!) закончились быстро и неинтересно, ибо скромный указатель. В общей душевой две незнакомые девочки лет четырнадцати-пятнадцати оживленно обсуждали рецепты варенья из груш с мандрагорой. Краем уха прислушиваясь к их спору, я повесила на крючок принесенное полотенце и принялась стаскивать джемпер. Та из девчонок, что повыше, выключила воду и обернулась в мою сторону. В следующий миг ванную огласил пронзительный визг.

Пока я недоуменно смотрела вслед убежавшим студенткам, в душевой нарисовалась массивная фигура профессора Спраут, и ее крепкие пальцы с состриженными под ноль ногтями пребольно впились мне в ухо. Вот прямо так, за ухо, меня и препроводили в кабинет Дамблдора. Сзади тут же увязался Пивз, а потом и привлеченная его воплями стайка младшекурсников. Ректор, впрочем, удивился не слишком: и не таких процессий навидался. Через несколько секунд ученики и полтергейст были вежливо, но решительно выставлены в коридор. Дамблдор осторожно разжал пальцы декана Хаффлпаффа, освобождая мое многострадальное ухо, и почтительно отвел даму к креслу. Взмах палочки, и перед ней появился поднос с дымящимся чайником. Профессор Спраут с любопытством принюхалась к ароматному пару:

— Хм… Rhodiola rosea и melilotus officinalis, я полагаю? И еще… да… adonis vernalis, необычно для сборов этого типа… А каким способом вы нейтрализуете токсичность?

— Помона, быть, может, мы сначала обсудим причины вашего эффектного появления? — Дамблдор, как всегда, был безупречно корректен.

Профессор Спраут оглянулась на меня, ее лицо снова помрачнело, с него стремительно уходило выражение профессионального интереса.

— Даже не знаю, что нашло на мистера Диггори, — расстроенно сказала она. — Он только что буквально вломился в душевую девочек и начал там раздеваться…

Мы с ректором синхронно устремили друг на друга оторопелые взгляды. А потом в его голубых глазах мелькнул огонек узнавания. Я выдохнула. Все, конечно, было плохо. Очень-очень плохо, учитывая мою текущую роль и возраст. Но, по крайней мере, к Дамблдору вернулась память, а если кто и может вытащить меня из этой передряги, так только он. Машинально я потянулась налить себе из чайничка, к которому уже успела основательно приложиться профессор Спраут.

— Нет, нет! — она перехватила мою руку. — Для вас это будет… слишком. Видите, Альбус, мальчик совершенно не в себе… Быть может, — профессор снова заволновалась, — я поторопилась с выводами? Нет, нам срочно нужна мадам Помфри. И проверить на недавно наложенный Конфундус, конечно!

На то, чтобы успокоить и выпроводить профессора Спраут понадобилось достаточно много времени. От вызова мадам Помфри отвертеться так и не удалось. Осмотрев меня, целительница невозмутимо подтвердила гипотезу о Конфундусе и выписала рецепт на зелье. Собственно, я и раньше подозревала, что Дамблдор периодически вводит ее в курс дела: новоявленные подселенцы неизбежно оказываются в больничном крыле, кому еще знать, как не ей. Когда дамы, наконец, удалились, ректор открыл стенной ящик, выудил из него бутылку огненного виски и плеснул нам по щедрой порции.

— Как вы? — участливо спросил он.

От этих простых слов меня вдруг затрясло с головы до ног, по щекам сами собой побежали слезы. Не знаю, что это было. Быть может, просто слишком долго никому не было ни малейшего дела до того, как я. Видимо, что-то поняв, Дамблдор, не приставая с демонстративным сочувствием, дал мне спокойно выплакаться и только потом достал из складок мантии традиционный хогвартсовский носовой платок. Я махнула в знак того, что уже беру себя в руки. Он налил по второй. Осушив свой бокал, я перешла к главному:

— Как нам быть со смертью Седрика?

— Давайте решать проблемы по мере их поступления, — вздохнул Дамблдор. — Сначала вам нужно дотянуть хотя бы до часа икс. Там, знаете ли, дракон, свора гриндилоу, соплохвосты, активно интригующий Игорь и толпа обожательниц, готовых подливать вам… ну, то есть, мистеру Диггори приворотные зелья в завтрак, обед и ужин… Все-таки этот Турнир Трех Волшебников — самая идиотская из всех задумок министерства.

— Но это — канон, — осторожно подбирая слова, проговорила я. — Тут мы как-нибудь выкрутимся. А что дальше? Переживал ли кто-то из Седриков встречу с Волдемортом?

Дамблдор тяжело вздохнул и повертел в пальцах ножку бокала.

— Переживали, — с неохотой признал он. — Примерно в восьми случаях из десяти.

Я выдохнула. Шансы, конечно, были не вполне ободряющие, но хоть что-то.

— Это важное событие и обойтись совсем без него нельзя, — продолжал ректор. — Вы не можете не участвовать в Турнире, не можете проиграть, не можете не трогать порт-ключа. Но то, как именно описана гибель Седрика, дает небольшой простор для маневра…. да, есть варианты. Из того, что мы уже пробовали, лучше всего показала себя трансгрессия с параллельной трансфигурацией подручного предмета в подобие мертвого тела… Нет-нет, не стоит так сразу пугаться! У вас есть почти полтора года, чтобы разучить эту комбинацию. Мне удавалось успешно вдолбить ее в головы даже тем, кто не имел за плечами четырех дипломов школы чародейства и волшебства. Тут сложность не в формуле, а в том, чтобы не запаниковать и точно выбрать момент. Ни у Тома, ни у Гарри не должно возникнуть сомнений в том, что вы погибли от заклятия. А дальше — порция оборотного зелья и три года на то, чтобы жить так, как хочется, и там, где нравится.

Я покивала. Все-таки оказаться здесь и притом не связанной обязательной программой было бы действительно здорово. Вот только…

— Знаете, — протянула я, — я тут все время думаю: а почему вообще так важен канон? Рано или поздно Воландеморт умрет и начнется новый виток спирали. Зачем же столько усилий? Зачем… за что умерли по меньшей мере двое псевдоСедриков? — Дамблдор хотел было ответить, но меня уже несло. — Вы скажете — будет война, и многие погибнут. Но ведь, давайте начистоту, это все понарошку, ненастоящее. Как погибнут, так и воскреснут. И снова придут в школу. Да, круг удлинится, зато хоть какое-то разнообразие. Вас самого не достало переживать постоянно эти пять лет?..

— Нет, — профессор с сожалением покачал головой. — То есть — да, меня все это, как вы выражаетесь, давно достало. Но — нет, все это недостаточно понарошку. Будь оно так, вы сейчас не пытались бы открещиваться от канона. Он велит вам умереть, и вам страшно именно потому, что, если наш план сорвется, это будет настоящая смерть. А теперь на минутку задумайтесь о подобных вам. И тех, кто непосредственно преподает и учится сейчас в Хогвартсе, и тех, кого забросило в магическую Англию в ее широком понимании. Кто защитит их, если начнется война? Кто гарантирует им доживание до смерти Тома, если та случится невесть через сколько лет? И самое главное — что с ними станет, если он преуспеет в своих попытках обрести извращенную форму бессмертия? Вы знаете ответ. Канон, как бы ни тошнило меня от каждой из его деталей, дает главное: будущее, в котором у реально живущих есть лучшие шансы на спасение и возвращение домой. В этом варианте событий длина петли фиксирована, нет глобальной войны, жертвы часто названы поименно, и мы можем предпринимать шаги по спасению людей, оказавшихся в этих телах. Не будет канона — придется играть наугад и без гарантий победы.

Я открыла рот, чтобы возразить… подумала и закрыла. Никогда не смотрела на это с такой стороны. А все потому, что никогда за все проведенные здесь годы не думала ни о чьем будущем, кроме своего. Среди подселенцев у меня не было близких друзей… так, знакомые, хорошие и не очень. Зато был один враг.

— А вам всех жаль, да? — не удержалась я. — Даже гадин, которые, обнаглев от вседозволенности, насилуют ваших учениц? Вы, конечно, этого не застали, но…

— Да, мисс Эмили, — прервал меня Дамблдор, и за его вечной полулукавой-полусерьезной маской я увидела искру ярости. — Всех. Даже гадин, которые, обезумев от горя, пытаются подкладывать тела моих несовершеннолетних учениц под моих же преподавателей. Или вы действительно думаете, что это был менее мерзкий поступок?

Я непроизвольно отшатнулась. После ужаса, который случился потом, тот давний приступ отчаяния почти стерся из памяти. Если он и приходил на ум, то как что-то вроде кошмара, лихорадочного бреда. Но после слов ректора я вдруг вновь почувствовала шелковый холодок комбинации, и боль в плече, и невыносимый стыд. Даже тогда, в спальне Снейпа, осознав низость задуманного, я сожалела лишь о том, что пыталась сделать с ним. Но — не с Луной. Ее я даже не вспомнила.

— Профессор… — пробормотала я, тщетно пытаясь заставить себя посмотреть ему в лицо.

— Не надо, — Дамблдор похлопал меня по плечу, холодный гнев, который я чувствовала в нем мгновением раньше, угас, вытесненный участием и чем-то вроде смущения. — Это было отвратительно с вашей стороны, и нам всем повезло, что Северус проявил благоразумие. Но я не вправе читать вам мораль. Если бы я не поддался усталости и не взял этот дурацкий отпуск, вы не остались бы со своей проблемой одна. Единственное, что меня хоть немного оправдывает, так это то, что подселенцев было куда меньше обычного и никому из них канон не сулил особых неприятностей. О вашем же новом возвращении я и помыслить не мог. А такую возможность предвидеть было необходимо… Надо, наконец, перестать рассуждать логически и проанализировать даже самые невероятные варианты того, почему все-таки вас так привязало к Хогвартсу…

— Нет-нет! — я замотала головой. — Нет, профессор, меня все устраивает. Я больше не хочу возвращаться домой. Во всяком случае надолго. Это ведь даже к лучшему, да? Смогу помогать с каноном. И вам не будет так одиноко…

— Вот, значит, как… — протянул Дамблдор.

В его глазах мелькнуло любопытство, и я вся сжалась, ожидая расспросов. Мне проще было прямо сейчас пройти все три испытания Турнира разом, чем рассказывать о том, почему я здесь. Но старый волшебник промолчал. Какое-то время мы сидели, каждый погруженный в собственные мысли.

— И все-таки, — наконец проговорил Дамблдор, — я бы на вашем месте попробовал разобраться с причинами. Сейчас вас все устраивает, верю, но будет ли так всегда?.. Знаете, когда я впервые столкнулся с подселенцами, у меня была теория о том, что такие, как вы, попадают сюда, чтобы получить нечто, недоступное в их собственной жизни. Быть может, опыт. Или благоприятные условия для поступков, которые они хотели, но боялись совершить. Я носился с этой гипотезой достаточно долго, но… знаете, как это бывает. Никто не возвращался и не отчитывался, да и о себе ваша братия редко готова рассказать что-то правдивое. А когда идею в принципе невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть, научный интерес угасает достаточно скоро.

— И вы думаете, что я…

— О, нет, я ничего не думаю. Но, не стану скрывать, тревожусь за вас. Последовательность из Миллисент, Лаванды и Джинни, простите мою неделикатность, очень стройно укладывается в версию с сердечной раной. Сначала бегство от ситуации, максимальная открытость для новых вариантов течения жизни. Потом, когда это не помогло — канонически навязанная первая влюбленность. И, наконец, любовь-дружба, пронесенная через всю жизнь… Но вот Луна — это уже непонятно. А Седрик — еще и тревожно. Если я прав, в ваших подспудных желаниях наметился нехороший перелом.

— Да ладно! — с фальшивой беззаботностью улыбнулась я. — У Седрика ведь тоже роман, разве нет? И целая куча поклонниц. Быть может, я всегда мечтала складировать воздыхателей штабелями.

Дамблдор промолчал. Но было видно, что мои слова его не убедили.

По возвращении в жилые помещения Хаффлпаффа я первым делом порылась в романтическом хламе, пытаясь разобраться, с какой стати мне… ну т.е. Седрику приходится жить в такой, мягко говоря, странной обстановке. Так и есть: к каждой игрушке прилагалась записка с поздравлениями, пожеланиями или сердечными излияниями. Кое-как разглядев себя в маленьком зеркальце для бритья, я в принципе поняла, откуда столько восторгов. Парень был по-настоящему красив. Каноничные серые глаза и прямой нос, но далеко не только это. Неясно было только то, почему вполне адекватный, насколько я помнила книги, ловец Хаффлпаффа хранит весь этот хлам. Так ведь можно от передоза ми-ми-ми скончаться, да и парни из команды наверняка используют каждый удобный случай, чтобы поприкалываться. Вероятно, дело было в его деликатности. Ну, или в том, что в Хогвартсе нет мусоропровода. Обдумав эту проблему, я сгребла дань восхищения в кучу и запихала под кровать. Позже надо будет частями вынести из замка и подкинуть Хагриду. Ему, кажется, в следующем году соплохвостов мишками развлекать, пусть пользуется.

Времени до Турнира был еще целый вагон, и я решила, что, могу себе позволить месяцок пожить, как белый человек. Полетать на метле. Пообщаться с друзьями… уверена, у такого отличного парня они есть. И, потом, надо же мне как-то адаптироваться к тому, что я теперь отличный парень! Это оказалось вовсе не трудно. Конечно, периодически новое тело откалывало номера, но и старому это случалось делать тоже, формы разные, но суть-то одна. Вот по очередному кругу переживать первые месячные — это было бы действительно неприятно. Сложнее всего оказалось свыкнуться с изменившимися габаритами: перестать задевать плечами косяки, избавиться от привычки во время обеда отводить ложку с супом подальше от груди и т.д. Ну и была проблема интимной гигиены, конечно. После случая с Луной я перебарщивала в стремлении не злоупотреблять, однако опыт показал, что посещать уборную зажмурившись — верный способ обзавестись травмами. Поэтому уже через несколько дней, когда нечаянно нащупанные детали физиологии примелькались и перестали каждый раз повергать в недоуменный ступор, с мелкими церемониями было покончено.

У Седрика, как у капитана факультетской сборной и старосты, было немало обязанностей. Собственно, занимай он то же положение на любом другом факультете, даже не знаю, как бы мне удалось ежедневно выкраивать время для дополнительных занятий по трансфигурации. На Хаффлпаффе же царила такая тишь да гладь, что с непривычки возникали разной степени бредовости подозрения. Никто здесь не убегал в Запретный лес, не бродил по темным коридорам, не затевал ссор с представителями других факультетов, не срывал уроков и не изобретал каверз. По ночам студенты спокойно спали в своих постелях, днем — спокойно же учились, а в свободное время отдавались таким занятиям, как чтение, рисование, шашки, экспериментальное садоводство, вышивание крестиком или отслеживание на японской товарной бирже котировок желчи броненосца. Мне оставалось лишь ненавязчиво опекать первокурсников да выступать регулировщиком при возникновении в коридорах традиционного Хапплпафф-затора. Со сборной тоже особых проблем не было. Здесь искренне любили квиддич, не менее искренне болели за своих и притом не считали, что команда вот прямо обязана расшибиться в лепешку, но завоевать победу. Это всего лишь спорт, вы понимаете.

В общем, никакой головной боли, если не считать обилия полоумных фанаток и отношений с парой конкретных людей. На каникулах хотелось волком выть от очевидной любви мистера Диггори и его вечного «ты же им всем покажешь, да, Сед?». Строить планы на жизнь, которая вот-вот оборвется, было тошно… Честно, не знаю, как он все это переживет. В школе же меня буквально изводил терзаемый жаждой общения Ваня, умудрившийся оказаться в теле и без того мало кем любимого Захарии Смита. Во время возвращения с вечерней «сдачи ГТО» (пока комбинация отнимала восемь секунд, что нервировало) можно было не сомневаться, что тот уже ждет в моей комнате с очередным срочным разговором. То у него не ладятся зелья, то отношения в команде, то «вау, чувак, а ты уже готов к драконам?», то просто хочется потрындеть, перебирая одну за другой созревающих девчонок. Как-то, не выдержав, проболталась ему, что сама — вполне себе девчонка, даже скорее тетка. Думала, что отвяжется, но не тут-то было. После бурной истерики («я ж тебе как мужик мужику, а ты слушала и прикалывалась!!!») у меня появился новый лучший друг и взыскующий тайн взрослой жизни ученик. Моего мнения об этом, естественно, никто не спрашивал.

К началу следующего учебного года я вплотную приблизилась к трем с половиной секундам на трансфигурацию с трансгрессией и к первому в жизни роману с девушкой. Чжоу была… ну… клевая. Нет, действительно клевая. Эдакая общительная серьезная умница, примерно в том ключе, в котором обычно представляют себе Гермиону, забывая о присущих той настырности, мнительности и излишней прямолинейности. У нее случались идеи, которые можно было обсуждать без того, чтобы в голове крутилась цоевская «Восьмикласница-а-а». Случались улыбки, в ответ на которые хотелось смеяться. На самом деле, у нас было много общего, гораздо больше, чем принято вкладывать в эту фразу, когда говоришь о своем школьном увлечении. Вот только искры все так же не было. Поэтому, наверное, даже к лучшему, что мы, в сущности, были не столько влюбленными, сколько идеальной школьной четой, эдакими образцовыми претендентами на титул короля и королевы выпускного бала. Ну, вы знаете: он — красавец квотербек, она — капитан команды поддержки и председатель женского кружка. Выученные вместе уроки, планы на долго и счастливо, ежедневный поцелуй как аванс за вымечтанный домик в пригороде, двух с половиной детей и воспитанного пса.

К заданиям Турнира мы тоже готовились вместе: я, Чжоу и канон.

— Я тут подумала, — говорила она, сердито сдувая лезущую в глаза челку, — если Гарри не водит тебя за нос, и там правда дракон, возможно, лучший выход — это как-то отвлечь его? Допустим, превратить камень в…

«…собаку», — мысленно мрачно заканчивала я. Не говорить же этой славной девочке, что я уже вторую неделю тренирую свежеоткрытый ею фокус. Получалось, правда, неважно. Сначала пришлось преодолевать уже выработавшийся рефлекс и бороться с готовностью трансгрессировать после превращения. На территории Хогвартса это в любом случае не удавалось, зато выходила глупая заминка. А когда техническая сторона вопроса была решена, вдруг навалилось что-то вроде неуверенности. У меня получались отличные собаки: лохматые важные шпицы, строгие медно-рыжие лайки, обаятельные дворняги с залихватски заломленным левым ухом. Когда я думала, что кого-то из них придется подставить вместо себя под драконье пламя, мне становилось дурно. Они ведь были живые, способные чувствовать боль… или нет?

Что внутри у каменной собаки? Положим, гранит стал мышцами, но откуда взялась привязанность в этих глазах? Пытаясь разобраться, я зарылась в книги и засыпала вопросами преподавателей, но чем больше информации получала, тем в большее недоумение приходила. Казалось, волшебников вообще не волновал этот вопрос. Когда им была нужна подушечка для иголок, они преспокойно делали ее из ежа. При этом никому почему-то не приходило в голову начаровать себе фамилиара из дверной ручки. Было ли дело в том, что статус живого такое существо имело бы ошибочно, в результате какой-то иллюзии, или же речь шла просто о традиции? И с какой стати, например, все так носились с исключением из закона Гэмпа, согласно которому невозможно создать еду? Очевидно же, что можно начать, допустим, с камня, от него перейти к корове, а от той — к говядине. Тут бы попробовать на практике, но заколоть и изжарить сотворенную из чайника черепаху, чтобы понять, съедобна ли она, было выше моих сил. Если мы в ответе за тех, кого приручили, то не больше ли долг перед теми, кого наделили жизнью?..

Даже не знаю, убегала ли я в эти вопросы от нарастающего мандража, или они и правда захватили меня целиком. Но вся мишура подготовки к первому туру прошла как в тумане. Рассеянно, точно посторонняя, я сходила на официальное взвешивание палочек, побывала на жеребьевке, помахала рукой собравшимся на трибунах почитательницам Седрика. И был миг ужасающей ясности, когда я обернулась к своему заданию… а там была она. Живая махина размером с небольшой грузовик. С острыми рогами, устрашающего вида когтями и нервно хлещущим по крутым бокам хвостом. Разъяренная до предела. Прежде я честно думала, что готова. Нервничала, не без того, но все же это была обычная такая житейская нервозность, как перед экзаменом или собеседованием. Но тут… святые касатки, к такому невозможно подготовиться. Пораженная ужасом, я застыла, не в силах пошевелиться. В ушах заложило, гул трибун стих. Секунды ползли медленно-медленно, точно увязая в липкой грязи. От драконихи разило гниющим мясом и еще чем-то странным, как будто обоняешь натянутую на раскаленный кирпич змею.

Магия вытекла из меня сама по себе, словно от страха расслабились метафизические сфинктеры. Ближайший валун превратился в собаку, веселую лохматую колли. Чудовище молниеносно развернулось к ней и выпустило огненную струю. Недолет. На трясущихся ногах я сделала полшажка в сторону яйца, но дракониха уже разделалась с собакой и снова обернула ко мне устрашающую серебристо-голубую морду. Пойманная ее яростным взглядом, точно бабочка сачком, я стояла и смотрела, как глубоко в распахнутой пасти зарождается пламя. Помощь пришла в самый последний момент. Что-то вроде ментальной оплеухи буквально сшибло меня на землю. Драконий огонь пронесся над плечом, мантия тут же занялась, кожу обдало невыносимым жаром. Но это уже не имело значения. Тело, которое я привыкла считать своим, превратилось в марионетку, и за ниточки дергал определенно кто-то другой. Я же, оцепеневшая, оттесненная прочь, беспомощно сидела на условном заднем сидении, словно перепуганный до потери пульса пассажир в машине, за рулем которой маньяк.

А потом в моих руках оказалось тяжелое золотое яйцо, и все вдруг закончилось. Подбежавшие драконологи (где они, спрашивается, были, когда я чуть не сгорела заживо?!) в два счета вырубили монструозную наседку. У реальности снова включили звук, и я чуть не оглохла от криков, аплодисментов и истерического смеха. Мгновением позже рядом со мной оказалась мадам Помфри. Пока она хлопотала над ожогами, я, с трудом сфокусировав зрение, нашарила глазами Дамблдора. Тот был смертельно бледен и выглядел таким измотанным, будто только что пробежал марафон.

Вечером, вернее, уже глубокой ночью, когда гости разъехались, а буйствующих на радостях гриффиндорцев удалось-таки разогнать по постелям, я прокралась в ректорский кабинет, и мы снова отдали должное виски. К тому моменту, когда меня, наконец, перестало мелко потряхивать, уровень жидкости в бутылке изрядно понизился, а формулировать мысли стало намного сложнее.

— З-з-з-зач-чем др-рак-к-коны? — наконец, выговорила я.

Дамблдор ответил неопределенным пожатием плеч и устало потер лоб.

— Н-нет, вы с-скажите, зачем? — по мере того, как отступал страх, меня все больше охватывала злость. — Им же… — я в последнюю секунду сглотнула рвущееся наружу матерное слово, — …шестнадцать-семнадцать лет! Я взрослая, у меня, как вы говорили, четыре магических диплома за плечами, повторение — мать, блин, учения, но тут просто… просто… И во имя чего? Укрепление магических связей? Международное магическое сотрудничество? Да в гробу я его видела, в белых тапочках! Почему нельзя, как все нормальные люди, сделать соревнование по школьной программе, задачи там решать, зелья на время готовить? Почему…

— Да откуда я знаю! — вдруг рявкнул Дамблдор.

Я осеклась на полуслове. Не столько из-за неожиданности, хотя кричащий ректор Хогвартса и был зрелищем сродни рухнувшему метеориту, сколько из-за искренней боли, прозвучавшей в этих словах. Выглядел он ужасно, даже хуже, чем тогда, на трибуне. На мгновение я вдруг испугалась, что он сейчас заплачет. Это было бы сродни концу света, как увидеть рыдания Санта-Клауса или солнце, встающее на западе.

— Профессор? — я встревоженно подалась к нему, но он отстранил меня, другой рукой прикрыв искаженное мукой старческое лицо.

— Откуда мне знать? — голос звучал глухо, я едва расслышала. — Быть может, министерство окончательно ополоумело. Или так было нужно, чтобы повысить занимательность сюжета. Кому захочется читать, например, про то, как Крауч просто подал Гарри на перемене оброненный учебник, подменив его порт-ключом? Или это была часть моего собственного успешно забытого тайного плана… ведь для читающих я попеременно то интриган с манией величия, то маразматик в кожаном бикини.

— Вы?.. — потрясенно ахнула я… а потом вдруг вспомнила его давнее послание Снейпу. «Они не такие больные, какими кажутся». Ну, разумеется, он в курсе.

— О, кому как не интригану понимать ценность информации, — мрачно сказал Дамблдор, наливая себе еще виски. — Лика… вы ведь должны помнить Лику, да?.. как-то посвятила меня во все детали. Это был забавный опыт.

— Забавный?

— Многое стало гораздо яснее, знаете ли. Например, то, что я вообще дал добро на драконов или додумался надеть кольцо Мракса.

— И вас не смущает, что вы… вы…

— Кем-то сотворен? Нет, конечно. Вы еще очень молоды и, наверное, не понимаете, насколько успокоительным может быть твердое осознание того, что в мире есть и творец, и цель, и смысл. Конечно, то, что твой мир заведомо ограничен книжной полкой, может поначалу задевать. Но жизнь устроена так причудливо, что, может статься, и вы сама — такой же литературный герой, как и я, а ваш мир — лишь книга о читателях книги моего мира... Если тут вообще есть на что сетовать, так только на то, что литературная вселенная никогда не заканчивается замыслами творца. Любой текст не существует сам по себе, но рождается снова с каждым прочтением. И каждый из нас унизительно беззащитен перед неумным, рассеянным или, хуже того, предвзятым читателем.

— Способным превратить вас в гада?

— В гада? — Дамблдор вскинул голову и воззрился на меня с искренним любопытством, кажется, он понемногу приходил в себя. — Мисс Эмили, но разве я не гад? Разве сегодня вы не стояли перед драконом во исполнение моих тайных планов? И разве я не применил непростительного заклятия для того, чтобы не просто вытащить вас, но дать отделаться малой кровью… в то время как, строго говоря, крови вообще можно было избежать?

— И исковеркать канон. И поставить под угрозу жизни подселенцев, включая мою. Я все понимаю, профессор. Это же ради…

— …общего блага, да, — мягко закончил Дамблдор. — Представляю себе, сколько гипотетических читателей сейчас подавились этой фразой… Знаете, ваш мир — я имею ввиду мир маглов, конечно — удивителен. По сравнению с вами мы живем в прошлом. Даже не в 1990-х годах, а в каком-то избирательно модернизированном Средневековье. И эта пропасть куда глубже, чем кажется. Мы еще помним, что стяжание победы над злом, внешним ли, внутренним ли, невозможно без жертвы. Вы же — цивилизация, исполненная какого-то фонового оптимизма. Живете с ощущением, что всегда есть обходные пути, на которых необходимое соединяется с приятным и обрести бесценное можно, ничего не отдав взамен. Любовь твоей жизни погибла? Не беда, сосватаем другую, вон, сколько симпатичных девчонок подросло. В тебе — осколок чужой души? Бегом в больницу, небольшая операция и все в порядке. Вот-вот разразится война? Да что вы, какая к Мерлину война в наш просвещенный век? Надо просто подождать, и все само собой рассосется… Это качество и восхищает меня в вас, и пугает. Потому что я и вполовину не так беззащитен перед читательскими трактовками, как ваш мир перед настоящим злом. Пока оно медлит. Но в час, когда постучится в дверь — будет поздно. Зажатые руками уши и крепко зажмуренные глаза не спасут от заклятия в лоб…

Ректор замолчал. Было видно, что он глубоко ушел в свои мысли. Меня тянуло последовать за ним, но… думать о том, внехогвартсовском, мире я все еще не могла: слишком больно. Однажды, в перерыве между воплощениями, я обязательно загляну туда ненадолго. Но еще не теперь. Скорее из желания резко сменить тему разговора, чем из праздного любопытства, я спросила:

— А насколько вас обязывают к чему-нибудь дописки к канону?

— Например, кожаное бикини? — усмехнулся он.

— Э-э-э… да.

— Даже не знаю, — Дамблдор вдруг просиял своей лукавой улыбкой, и та разом стерла с его лица следы разочарования, задумчивости, стыда и горя. — Боюсь, для того, чтобы предметно сориентироваться в своей ориентации, я слишком стар, измотан и занят все новыми тайными планами!

До своей комнаты я добралась уже под утро, не отрывая ладони от надежной опоры стен и бубня себе под нос песенку про резинового ежика. Несмотря на раннее время, Ваня был тут как тут. Пока я, спотыкаясь и поминая всуе морганины подвязки, пыталась выпутаться из одежды, он все тараторил о турнире, и о тысяче галлеонов, и о стратегии чемпионов, и снова о тысяче галлеонов… признаться, не прислушивалась. Но когда я, шипя сквозь зубы, стащила с себя рубашку (ожоги, спасибо зельям мадам Помфри, зажили, но кожа на их месте пока была очень чувствительной), его реплика таки привлекла мое внимание.

— …ну, ты все-таки, Эмка, и ду-у-ура!

— Что?

— Дура, говорю. Набитая. Ты чего метлу не вызвала, как Поттер? Знаешь же точно, что прокатывает. Летаешь ты, конечно, похуже, но тоже классно, да и корова эта синяя — не хвосторога. По очкам бы сходу оторвалась, э-э-эх…

— Для чего?

— Ну, дык тысяча галлеонов же! А порт-ключ руками не обязательно лапать…

Слушать эту чушь на откровенно пьяную голову было выше моих сил. Вяло махнув ему рукой, я кое-как заползла в постель и приготовилась отрубиться.

— Эмка! — он тряхнул меня за плечо. — Эмка, ну ты что?! Обиделась?

— Не… а-а-ах-х… обиделась, — уже наполовину заснув, пробормотала я. — Просто ты, Ванек, — конченый продукт.

— Чего?!

— Цивилизации фонового оптимизма.

После первого испытания я долго отлеживалась и приходила в себя: кушала пудинги, дремала на уроках, болтала с погруженной в муки выбора будущей профессии Чжоу. И за этими тихими радостями даже сначала не заметила, как что-то случилось со временем. А меж тем все часы в замке словно заколдовали. Трудно было отделаться от ощущения, что новый день оканчивается, даже не успев начаться. Нежданно-негаданно истек остаток ноября и больше половины декабря. Одним ослепительным мгновением полыхнул Святочный бал. Короткая череда зимних дней — и вот я уже стою на берегу озера, крепко сжимая волшебную палочку и повторяя про себя Пузыреголовое заклинание.

В этот раз я была совершенно уверена, что самое страшное позади, и крепко верила в свои силы... пока меня чуть не разорвала в клочья стая гриндилоу.

Сказать, что Дамблдор был расстроен моим слабым выступлением, значит — ничего не сказать. Баллов на первое место я худо-бедно наскребла (в основном потому, что реальность бессовестно подыгрывала мне, и остальные лажали больше предписанного), так что огорчало его, по-видимому, что-то другое. Но своими мыслями он не делился. Однако за сутки до лабиринта вдруг активировал план «Б». Меня накачали оборотным зельем и, не слушая возражений, отправили играть Хагрида, проинструктировав шагать шире, чаще вставлять в речь «ага!» и «чойта?», держаться подальше от соплохвоста, ибо мало ли, и не стесняться тупить. Школьному же лесничему в шкуре Седрика предстояло проворачивать фокус с имитацией гибели. Я пришла в ужас. Не то, чтобы лично уворачиваться от смертельных заклятий вот прямо хотелось, но к этому моменту я укладывалась с разученной схемой в 0,8 секунды и субъективно имела неплохие шансы на выживание. Во всяком случае — куда выше, чем у Хагрида, не имевшего даже волшебной палочки! В ответ на этот последний довод мой дублер хитро улыбнулся и продемонстрировал знакомого вида узловатую палочку. Я с недоумением смотрела на нее, пока…

— Да, это она, — подтвердил догадку Дамблдор. — Если и с ней не получится, то не получится вообще.

— Но… как вам удалось? Хагрид же не мог победить вас, в самом-то деле. И передать хитростью невозможно, она же будет знать…

— Только если хитрость — недостаточно хитрая. Боюсь, вы переоцениваете интеллектуальные способности волшебных палочек. Хотя, не буду скрывать, для того, чтобы она в итоге досталась тому, кому нужно, пришлось провернуть достаточно оригинальную многоходовую комбинацию.

— И все-таки, почему именно он?

— Потому что Рубеус чуть ли не единственный, кто сделает все, что надо, не задавая лишних вопросов. Потому что он даже в кажущемся чужим теле остается полугигантом и более устойчив к действию заклинаний. …Потому что он не подселенец и, даже если умрет, сохранит шансы на спасение. В отличие от вас.

— Да вы не сомневайтесь, мисс, — пробасил Хагрид. — Раз уж там Воландеморт, не дело учениками рисковать. И за Гарри заодно присмотрю.

— Только без самодеятельности, ладно? — уточнил Дамблдор. — Гарри как раз ничего страшного пока не грозит, поверь моему слову.

— Остальных псевдоСедриков вы тоже так страховали? — упрямо спросила я. — Что-то сомневаюсь. А если Хагрида одолеют? Если ваша палочка вот прямо сейчас попадет к Воландеморту, причем попадет без дураков, самым что есть законным образом, от побежденного к победителю? Что станет с каноном тогда?

— Полагаю, это будет ужасно. Но нам придется рискнуть.

— Да ради чего же?!

— Ради вас, — просто ответил профессор. — Все, кому приходилось играть роль Седрика, рисковали и достаточно серьезно. Но шансов на спасение у них было достаточно. В вашем же случае это не просто риск. Оглянитесь! Дракон еще ладно, спишем на шок, с кем не бывает. Но вы четыре раза проходили методы борьбы с гриндилоу, успешно сдавали практикум, и все-таки во время испытания ничего не сумели противопоставить им. Я не думаю, что это случайность или некомпетентность, нет, тут что-то большее… Если я позволю вам войти в лабиринт, вы погибнете так же верно, как если бы я сам перерезал вам горло. А это не та цена, которую можно счесть приемлемой.

На том и разошлись, вернее — меня просто выставили вон, не желая слушать. Последние сутки перед испытанием прошли в тревоге. Опасения Дамблдора насчет моей неминуемой гибели, хотя и не убедили, оставили в душе тягостный след. Все было неверно, все висело на волоске. И если этот волосок оборвется…

Меж тем, все шло именно к обрыву. После того, как чемпионы вошли в лабиринт, прошло добрых четыре часа, но, не считая красных звезд над телом Крама, от них не было ни слуху, ни духу. А потом откуда-то из зарослей появился Гарри: как положено, в шоке, в обнимку с кубком и моим мертвым телом. Это, наверное, было самое ужасное: вот так стоять и не иметь никакой возможности в ближайшее время выяснить, удался ли план Дамблдора, обнимает ли рыдающий мистер Диггори трансфигурированный из подручного материала муляж, или же это мертвый Хагрид. Нельзя было даже остаться рядом: меня тянули прочь, к темнеющей громаде школы, куда Крауч увел Гарри.

— Что мы творим? Меня же не должно быть здесь! — ахнула я, едва поспевая за стремительным шагом Дамблдора. — Снейп… МакГонагалл…

— Придут минут на десять позже, — отрывисто отозвался профессор. — Это породит небольшую волну перемен, конечно. Но мы должны первыми услышать от Гарри, что там произошло. Мало ли.

Интуиция старого мага не подвела. Уж не знаю, что я рассчитывала увидеть в кабинете Грюма, но явно не ту сцену, которую мы застали. Крауч, все еще в облике преподавателя, лежал на полу, туго спеленатый обрывками шторы. Над ним стоял Гарри.

— Ох, как вы вовремя, профессор! — его лицо озарилось неподдельным облегчением. — Этот, значит, урод, оказывается, из Пожирателей будет. Он все подстроил, чтобы мальчика Тому-Кого-Нельзя-Называть сдать. Я, понятно, не сдержался, вырубил его, а что дальше делать — не знаю…

— Гарри? — почти беззвучно выдохнул Дамблдор. — Что с Гарри, Рубеус? Где он?

— Дык это… там, на поле.

— На поле?!

— Ну, в облике другого парня. Надо бы это… убрать его поскорее, да? Пока не превратился обратно. И помощь ему нужна… его же… ах, если бы вы сами видели… — и Хагрид разрыдался.

Следующие полчаса прошли как в тумане. Пока Дамблдор с подтянувшимися коллегами, спешно зомбированным Краучем и неумело импровизирующим Хагридом отыгрывали нечто, отдаленно похожее на каноническую сцену, мы с мадам Помфри кое-как отбили «мертвое тело» у рыдающих родственников и унесли его в больничное крыло. Я еще закрывала засовами тяжелые двери, а мадам уже занялась осмотром. Тот занял немало времени, и с каждой минутой лицо целительницы все больше мрачнело.

— Жив? — отрывисто спросил Дамблдор, материализуясь в камине.

— Да, — отозвалась мадам Помфри, сноровисто снимая со стеллажа несколько пузырьков с зельями. — Но состояние тяжелое. Похоже, его пытали Круциатусом, и это еще наименьшая из проблем. Убила бы того, кто додумался одновременно напоить ребенка напитком живой смерти и оборотным зельем. Счастье еще, что на нем столько защитных заклинаний, они смягчили эффект и не дали развиться анафилаксии… Все с ним будет в порядке, Альбус. Но через пару дней, не раньше. А пока — покой, покой и еще раз покой.

Обсудить произошедшее мы сумели лишь глубокой ночью. В школе царил форменный дурдом. Министр магии рвался лично побеседовать с Гарри. Родители Седрика, обнявшись, плакали в коридоре. Бледный как бумага Дамблдор, стараясь не хвататься уж очень явно за сердце, на ходу перекраивал текущие сцены с прицелом на возвращение событий в колею канона через сутки-другие. Если бы не поразивший меня от ужаса ступор, я бы восхищалась им. Это было похоже на тонкую работу хирурга, режущего по живому, чтобы спасти чью-то жизнь. Он и спасал жизни. Сюжет. Нас.

Суть доклада Хагрида, многословного и путанного, в сущности, была проста. Кто-то выдал нас. Вернее, даже известно кто: заигравшийся мальчик Ваня, который увидел для себя потрясающую возможность остаться в магическом мире на положении личного пророка щедрого правителя. Снестись с Хвостом ему помогла обычная совиная почта — нехитрый фокус, если хоть примерно знать адрес. Волдеморта очень заинтересовали подселенцы, и на этот раз он ждал обоих чемпионов. ПсевдоСедрика сходу вырубили петрификусом, чтобы не мешал манипуляциям с возрождением Темного Лорда. Никакой насмешливой дуэли с Поттером, конечно, больше не планировалось. Сложно сказать, как поступил бы с ним Волдеморт: каковы бы ни были его планы, в них с грацией танка вмешался Хагрид.

Свою битву с Пожирателями лесничий описывал преимущественно междометиями. Все, что удалось понять так это то, что он, благодаря в кои-то веки пригодившейся генетике, со временем преодолел заклятие и, пользуясь эффектом неожиданности, сумел отбить у врагов истерзанного Гарри. После чего долго петлял, прятался и отстреливался, больше всего опасаясь вступить в открытое противостояние и ненароком утратить палочку («она, ишь, зараза такая, вот прямо рвалась, я чувствовал»). В итоге ему удалось добраться до порт-ключа и вернуться в лабиринт. Но проблема была в том, что зелье давно выдохлось, и он стал самим собой, а Гарри все никак не приходил в сознание. В порыве не то безумия, не то вдохновения Хагрид влил мальчику в рот несколько капель оборотного зелья, которым пользовался сам, чтобы превращаться в Седрика, и добавил капсулу с напитком живой смерти — рудимент плана «В», составленного на тот случай, если трансфигурация с исчезновением не задастся и придется притворяться мертвым. Как он умудрился сам принять облик Гарри — самая большая загадка во всей этой истории. Сам Хагрид списывал превращение на мощь палочки, мол, он очень захотел и даже что-то такое импровизированное выкрикнул, а она исполнила. Дамблдор же полагал, что не обошлось без влияния сил, оберегающих канон. Не так уж важно, кто здесь прав.

Как бы то ни было, должный ход событий оказался нарушен. Свою сюжетную линию мы общими силами смогли выправить. Но заставить Волдеморта забыть о существовании подселенцев и о некоторых деталях событий, которым только предстояло наступить, было не в нашей власти. Повезло лишь в том, что Ваня в собственных целях придержал большую часть ценной информации. Темный Лорд остался в неведении насчет планов Дамблдора, живущего в Гарри крестража, принадлежности Бузинной палочки Драко (получившему власть над ней в результате новой изощренной комбинации)… Но даже при всем этом одолеть его удалось лишь осенью 2000-го года, после того, как он несколько месяцев открыто возглавлял министерство магии и организовал масштабную кампанию по поиску подселенцев. Сколько людей погибло за эти два с половиной года сверхпланового террора, и были ли среди них те, кото оказался мертв воистину, я никогда не узнаю. Дамблдор не советовал мне слишком над этим задумываться.