Бесконечный январь (джен)

Четвертое возвращение домой было похоже на тягостный сон, или дозу общего наркоза, или первые дни после вынужденного перехода с сильных очков на контактные линзы, когда мир перед глазами вроде бы все тот же, но у предметов иные (едва ощутимо иные) размеры, у красок другие (едва ощутимо другие) оттенки, и от совокупности этого едва ощутимого хочется забиться в угол, зажмурить веки и сидеть так, поскуливая, пока реальность снаружи и реальность внутри не придут, наконец, в состояние тождества. Снова была кола. И маффин из «Макдоналдса». И желчная мина продавщицы. И три серии норвежского детектива по этому… телевизору. Но если раньше все казалось до боли родным, то теперь — почти сюрреалистическим. Неприкаянно поболтавшись по своей квартире, я зачем-то сунула в сумку зубную щетку и поехала к давней школьной подруге. Той, естественно, не было дома, и я бесконечно долго сидела на холодной лестнице, глотала (за неумением курить) сигаретный дым и бездумно смотрела в узкое, как бойница, оконце на постепенно темнеющее небо. Где-то около шести с работы вернулись хозяева квартиры, и только тогда я вспомнила, что Машка еще осенью переехала к своему нынешнему куда-то в район новостроек, и раньше я вроде бы даже знала, куда именно, но теперь все никак не могла сообразить.

Дворы. Дворы. Пятна цветного света на грязном подтаявшем снегу, мерцающие новогодними гирляндами витрины. Доставая сотовый, чтобы еще раз попытаться дозвониться до подруги, я увидела, что уже семь минут первого. Пятое января миновало, а я все еще была здесь, и это, наверное, давало какие-то шансы. Оскальзываясь в холодной слякоти, я побрела в сторону ближайшей остановки. В припозднившейся маршрутке было малолюдно, душно и очень уютно. Изо всех сил стараясь не заснуть, я глядела в окно и, покачиваясь в такт движению, думала о том, что это будет долгая ночь, и что завтра, вернее — уже сегодня, канун Рождества, и что чудеса случаются, что они должны, просто обязаны случаться не только тогда, когда машешь палочкой... И они случались. Дома, несмотря на три чашки растворимого кофе, я все-таки забылась сном прямо на диване перед телевизором, но утром все еще была здесь. Была здесь днем, когда неяркое солнце заволокло дымкой, и за окном пошел легкий и чистый рождественский снег. Была здесь после обеда, когда позвонила ажитированная Машка с расспросами о том, что на меня вчера нашло, и как там поживают мои сны о Малфое. Была здесь ранним вечером, когда…

Он открыл дверь своими ключами и вошел без стука, как-то боком, словно опасаясь. Когда-то (совсем недавно, если вычеркнуть Хогвартс, но как его теперь вычеркнешь?) я раз за разом проигрывала в уме эту сцену: как он войдет, что скажет, и что в ответ скажу я, и как правильно, как хорошо все закончится, как он обнимет меня, как через пару лет мы будем смеяться, вспоминая это недоразумение, конечно же — просто недоразумение. Но теперь все приготовленные слова вдруг забылись. Я даже не сумела встать с дивана, просто сидела, поджав ноги, и смотрела, а внутри рос леденящий вкрадчивый ужас. Впервые в жизни мы встретились как чужие, он был чужим мне, и никакие слова, наверное, не смогли бы этого изменить.

— О, только не надо этого взгляда! — с раздражением сказал он, неловко запихивая в рюкзак свой фотоаппарат и еще какие-то вещи, за которыми, видимо, и приехал. — Так и думал, что ты опять попробуешь закатить сцену на пустом месте…

— Сцену? — недоумевающе переспросила я.

— …мне казалось, что ты не такая эгоистка. Мы же договорились, что так будет лучше…

— Мы не договаривались, — я медленно покачала головой, возражая не столько ему, сколько самой этой лжи, грозящей перекроить мою и без того пугающе хрупкую реальность. — Это ты все решил. Мое мнение тебя не интересовало.

На секунду мне показалось, что ему неловко, что он колеблется, но этот миг прошел.

— Чудо, прекрати себя накручивать, — полусердито-полупримирительно сказал он, и от этого походя брошенного ласкового имени я вздрогнула, как от удара. — Понимаю, что ты расстроена, сидишь тут, ревешь. Но это все только твое упрямство, честное слово. Наши отношения давно изжили себя, и каждый должен идти своей дорогой, пройдет месяц, и ты сама увидишь, что…

Я вдруг хихикнула. Зажала рукой рот, но это не помогло, хохот буквально душил меня.

— Месяц! — борясь с истерическим смехом, крикнула я. — Я здесь без тебя уже четырнадцать лет, ты можешь это понять? Четырнадцать! Блин! Лет!

— Что ты несешь? — он с отвращением покачал головой, забросил на плечо рюкзак и, не оглядываясь, вышел в прихожую.

Я не пошла за ним. Меня трясло, как в лихорадке, мысли путались. Кроме одной: это конец. Настоящий непоправимый конец того, что составляло саму мою жизнь… ту самую жизнь, к которой я раз за разом так отчаянно пыталась вернуться. Это грань, за которой просто ничего нет. Плотно сомкнув веки, стиснув зубы, я отпустила надежду, которая так долго поддерживала и вела меня. Вдруг, втиснутые в одно бесконечное мгновение, вспомнились все мелкие унижения минувшего года, приметы нарастающего безразличия, бесконечные часы, когда я, лежа без сна, ждала его, настойчивые звонки, отвечать на которые он уходил в ванную… мои жалкие попытки выпросить, вымолить хоть один глоток, хоть капельку былой любви. Как же я не видела этого. Как не понимала… Боль обожгла, точно глоток кислоты. А потом стихла, оставив лишь пустоту и озноб. «Хогвартс! — мысленно позвала я, внутренне отстраняясь от жалких руин себя, отторгая их, сдирая, точно пришедшую в негодность одежду. — Хогвартс, забери меня! Я хочу домой».