Бесконечный январь (джен)

Пробуждение от навеянных текилой грез о солнечном Мехико, очень ясное и четкое, было похоже на удар. Впрочем, удар там тоже был, но буквально парой секунд позже. Просто представьте себе, каково это. Сидишь на веранде, опасливо пробуешь гуакамоле и вдыхаешь вечерний воздух… старательно гоня прочь мысли о подступающем прямо во сне жестоком похмелье и необходимости просыпаться в холодной одинокой постели. И вдруг — краткий миг темноты, какое-то странное помещение без потолка и незнакомая кудрявая девчонка, надвигающаяся на вас с таким выражением на лице, как будто вы только что выпотрошили ее любимого мишку. И лишь потом удар, чудовищная боль и снова темнота. Да, так лучше. Спать без снов.

Утро оказалось светлым и удивительно спокойным. Моя многострадальная голова вопреки опасениям совершенно не болела, а лишь плавно кружилась, легкая, точно наполненный гелием шар. И мысли в ней бродили такие же невесомые, приятно сонные. Не размыкая век, я перевернулась на другой бок, намереваясь по вновь обретенной привычке улечься поперек кровати, и... с грохотом полетела на пол. Чертыхаясь, кое-как определила свое положение в пространстве. Открыла глаза. Вокруг обнаружилась не моя захламленная спаленка, а нечто вроде больничной палаты: белые стены, огороженная с трех сторон ширмами узкая койка, пустая тумбочка. И еще что-то неладно было с углом зрения, как будто потолок вознесся куда-то вверх, или я сама вдруг стала ниже ростом, или просто мир качнулся перед моими глазами и не спешил возвращаться на место. Я потрясла головой, силясь развеять наваждение. Откуда-то слева донесся скрип закрывающейся двери и приглушенный женский голос.

— …вы же знаете, Альбус, я не доносчица, — возмущенным шепотом говорила незнакомка, — но это уже ни в какие ворота не лезет. Чтобы второкурсники наливались огненным виски, такого у нас еще не случалось!

— Не торопитесь с выводами, Поппи. Быть может, мисс Грейнджер просто немного перестаралась?

— Профессор! — в голосе незнакомки зазвучали нотки оскорбленного достоинства. — Я не вчера начала работать и могу увидеть разницу между пациенткой, благопристойно лежащей в отключке после травмы головы, и юной леди, которая дышит перегаром, пуская в подушку пьяные слюни.

Одна из ширм поехала куда-то в сторону, и в мою импровизированную палату вошел высокий пожилой человек. Я невольно отпрянула: лицо его было мне совершенно незнакомо, но этот дважды сломанный нос, эта длинная седая борода, эти яркие голубые глаза за полукруглыми очками, не раз мелькавшими во время недавнего сеанса запойного чтения… Должно быть, у меня была на лице написана готовность немедленно рухнуть в обморок. Во всяком случае, Дамблдор (а это, конечно, был он) с тревогой подался вперед и подхватил меня под руки. При этом в поле моего блуждающего взгляда попали эти самые, вроде бы мне самой принадлежащие, руки с короткими толстыми пальцами и темным пушком выше кромки рукава больничной пижамы — чужие, окончательно и безнадежно. Перехватив устремленный на них испуганный взгляд, ректор Хогвартса печально качнул головой и пробормотал: «Ах, вот оно что! — и, словно вспомнив о чем-то, воскликнул. — Поппи, ширму!». Но я уже разглядела то, от чего он, видимо, старался меня уберечь. В большом зеркале на противоположной стене отражались двое: седоволосый мужчина и невысокая плотная брюнетка лет десяти-двенадцати. Меня там не было.

Чтобы хоть в общих чертах смириться с тем, что ближайшие шесть лет придется провести в шкуре Милисент Булстроуд, мне потребовалось литров двадцать успокоительных настоек и еще больше часов глубокой депрессии. Целыми днями я лежала в своей спальне в подвалах Слизерина лицом к стене, и лишь моя черная кошка (уж, разумеется, у такого явственного зародыша «сильной и самостоятельной женщины», каковым являлась мрачная уродина Милисент, просто ОБЯЗАНА была быть кошка!) приходила удостовериться, что я все еще жива. Были безмолвные истерики, была пара целительных пощечин, были в кровь исколотые булавкой руки: даже по прошествии года после своего появления в Хогвартсе я все еще не оставляла надежды на то, что однажды сумею заставить себя проснуться. Но если смирение запаздывало, то ощущение убийственной реальности происходящего пришло в первый же день, когда Дамблдор, немного приведя меня в чувство и препроводив в свой кабинет, буднично обрисовал мою грядущую жизнь и вручил извлеченный из объемистого ящика пакет с наклейкой «Стандартный комплект подселенца (Слизерин)». Внутри обнаружилась приблизительная карта замка, явки и пароли для внедрения в гостиную факультета, список книг, которые нужно непременно прочитать для того, чтобы не ошарашивать педагогов очень уж явными провалами в памяти, стопка чистых носовых платков и прочие мелочи в том же роде. В ответ на мой ошарашенный взгляд, Дамблдор лишь пожал плечами.

— Понимаю, что это вас мало утешит, но вы не первая и даже не сто первая. С тех пор, как второй том нашей субъективной вселенной прокляла какая-то пожилая защитница природы, огорченная убийством василиска, кого только к нам не заносило. Единственное, что удивляет, так это как вас угораздило вселиться в бедняжку мисс Булстроуд. Не слишком популярная девочка, между нами говоря, — он виновато пожал плечами и вернулся к увлекательному процессу расклеивания засахаренных лимонных долек, при виде которых меня тут же накрыла новая волна мощнейшего дежавю. — Вот мисс Грейнджер — другое дело, я уже и позабыл, когда она в последний раз была сама собой. Но это даже к лучшему, сейчас у нас за нее весьма серьезный парень, промахнувшийся мимо чего-то, что он называет варкрафтом, а уж с такой Гермионой есть все шансы в очередной раз спасти канон и убить Волдеморта, после чего вы вернетесь домой… а я, боюсь, начну все сначала. Не переживайте, ближайший месяц вы официально болеете, за это время подтянем теоретическую часть, а практику тело и так со временем вспомнит. К счастью, все, что вам нужно делать — это просто не путаться под ногами и держаться подальше от любых событий. У вас всего две контрольные точки. В дуэльном клубе на втором году обучения вы по физиономии уже получили, осталось дождаться пятого курса и злодейски поприжимать к стене всю ту же мисс Грейнджер. А в промежутке достаточно не умирать и не нарушать канон. В первом случае вам уже никак нельзя будет помочь. Умирающие здесь делают это по-настоящему, я сам проверял. Что же до канона, его изменение может привести к необратимым последствиям, самое ужасное из которых лично для вас — это, естественно, выживание Волдеморта и, соответственно, ваше невозвращение. Искренне не думаю, что вам понравится провести остаток своих дней в мире победившей деспотии магов, особенно если учесть, что Милисент у нас всего лишь полукровка... И не переживайте так, Эмили. В конце концов, получить шесть бонусных лет жизни, да еще и проведенных в удивительном месте — это скорее подарок судьбы, чем трагедия.

Вяло плетясь по направлению к большому залу среди почему-то совершенно не радующих живых картин, меняющихся лестниц и прочих чудес, которыми я зачитывалась дольше, чем Милисент жила на свете, я думала о том, как фатально могут порой ошибаться даже самые мудрые люди. Шесть лет в удивительном месте, как же! Возможно, это способно привлечь грезящего над книжкой подростка или вкусивший глубокую старость «высокоорганизованный разум», для которого даже смерть — просто приключение. Но когда тебе за тридцать, идея снова окунуться в стандартный ад школьной жизни, положенный срок в котором, казалось бы, давно отбыт, не вызывает ничего кроме отвращения. Тратить годы, зазубривая рецепты зелий и формулы превращений, которые в будущем пригодятся не больше, чем уже забытые химия с биологией. Ломая ногти, карабкаться по лестнице никому не нужного школьного престижа, бунтовать против с состраданием наблюдающих за твоими взбрыкиваниями взрослых, заводить «лучших друзей», которых в последний раз в жизни увидишь на выпускном. И, естественно, безнадежно влюбиться в какого-нибудь школьного красавчика, не есть, не спать, писать дрянные стихи, из чувства протеста потерять девственность на вонючих матах спортзала с не менее вонючим физруком… и все это только для того, чтобы спустя лет эдак десять осознать, какой же ты была идиоткой, и найти ложное чувство успокоения в том, что теперь тяга к подобным глупостям вроде бы ослабла. Впрочем, последний пункт можно смело вычеркнуть. И не потому, что в Хогвартсе нет ни вонючих матов, ни физруков, в конце концов, любая трагически влюбленная девица легко найдет им адекватную замену. Просто бедняжке Милисент с ее тяжелой челюстью и сердитыми глазами ничего подобного в принципе не светит... Шесть школьных лет в теле отсиживающейся по углам жирной девчонки, которую я даже не могу заставить меньше жрать, ибо кто знает, вдруг это нарушит драгоценный канон. О нет, нет, нет!... пожалуйста, нет.

Дни, недели и месяцы моего плена поползли томительной чередой. Пары, снова пары, козни гриффиндорцам, квиддич, каникулы, экзамены, дежурные чудеса, которые уже спустя неделю кажутся чем-то настолько само собой разумеющимся, что способны вызвать не больше интереса, чем процесс завязывания шнурков. И непрерывная типично слизеринская болтовня о маглах, которые, ясен пень, ничего не понимают и прозябают в своем убожестве. Механически поддакивая этой чуши, я грезила об интернете или на худой конец о газетах в количестве большем чем одна, о книгах, отличных от учебников и комиксов с гиф-картинками, о людях-почтальонах, порой теряющих твои посылки, но уж во всяком случае не пачкающих их пометом, о холодной бутылке кока-колы вместо осточертевшего тыквенного сока, о гренках вместо жареных почек и сарафане вместо душной форменной хламиды… о своей жизни, нормальной, скучной и такой далекой. От нечего делать я взялась было за рьяное исполнение канона и поприжималась на досуге к Драко Малфою, значительно менее субтильному и обаятельному, чем Том Фелтон, но в принципе укладывающемуся в рамки моего вкуса, каким он был лет эдак двадцать назад. Малыш с непривычки млел, а я откровенно смущалась, чувствуя себя чуть ли не совратительницей малолетних. К счастью, это не продлилось долго. Дамблдор прислал мне в виде рождественского подарка закамуфлированный под пособие по разведению медуз-невидимок томик Роулинг, подчеркнув в нем чернилами те места, где было сказано, что липнуть к ДМ должна Пэнси Паркинсон, а вовсе не Милисент (упс, как неудобно-то!). Стала холодна с Малфоем, чем очень скоро заслужила «темную» со стороны поголовно влюбленных в него соседок по комнате. Как-то утром обнаружилось, что между пальцами ног у меня выросли перепонки, а над кроватью какой-то грамотей нацарапал «асквирнильница крови». Хладнокровно исправила в граффити ошибки и поставила внизу оценку «отвратительно», но шутка вышла исключительно для внутреннего пользования: языкам в Хогвартсе не обучают, ибо а зачем, когда есть перья со встроенной орфографией (перманентно глючащие, но не суть).

Пролетел, прогрохотал вдали мой первый год, их второй курс. Где-то ближе к фокусу событий носилась, как ошпаренная, Золотая троица, ревела по углам малявка Джинни Уизли, преподаватели, причитая, то и дело тащили кого-нибудь в лазарет. Но, судя по тому, что ближе к концу года родители таки стали возвращать в школу своих срочно разобранных по домам чад, закончилось все как надо. Стараясь быть как можно незаметнее, я отсиживалась в библиотеке и под трибуной стадиона, стала отличницей по наименее упоминаемой в книге астрономии и чемпионкой по игре в не упоминаемые вовсе оживающие крестики-нолики (начинала с плюй-камней, но потом паранойя взяла верх). На летних каникулах познакомилась с родителями Милисент. Восторга друг от друга мы явно не испытали, но это даже к лучшему, предоставленная самой себе я провела недурное лето. На третьем курсе хотела по приколу записаться на магловедение, но вовремя сообразила, что слизеринцами некомильфо. Новый учебный год вообще как-то сразу не задался. Бдительный Филч забил дверцу, ведущую под трибуны, по школе бродили вервольфы и дементоры, а в Хогсмиде несовершеннолетним в сливочное пиво клали больше слив, чем пива. К тому же у моего тела начала активно расти грудь, в результате чего рядом с так и не стертой «асквирнильницей крови» появилась новая сентенция: «малочная карова, хи-хи».

Скоротала четыре месяца за попытками проникнуть в запретную секцию библиотеки и изготовить зелье, вызывающее у выпивших темную вязь зловещих рун по всему телу — абсолютно безобидную, но внешне крайне эффектную. Не разбирая вины, подлила зелье всем однокурсницам, кроме Пэнси (могу поспорить, вы не вспомните сходу ни одной моей однокурсницы, кроме Пэнси). С легкой руки слизеринок в моду вошли закрытые мантии с длинным рукавом. В остальном обошлось без примечательных событий, если не считать того случая, когда я застала в туалете Плаксы Миртл псевдо-Гермиону, лихо смолившую трофейную сигарету. Мы осторожно кивнули друг другу и неожиданно разговорились. Не зная, о чем еще спросить, поинтересовалась у коллеги, как он справляется с маховиком времени и как умудряется выкраивать время на вот такой отдых. «А, ерунда! — отмахнулся он, стряхивая на карниз пепел. — Делаю перерывы между лекциями. Это только ботаничке придет в голову использовать артефакт строго по назначению. Устал — отмотал на раннее утро, завалился в Выручай-комнату. Пара часов сна, сотня отжиманий, бутерброд с жареными почками — и как новенький». После этой встречи мне стало чуточку легче морально и значительно легче физически: конечно, Выручай-комната не могла наколдовать для меня кока-колы и компьютера с подключенным интернетом (первому препятствовали какие-то дурацкие магические ограничения, а второе, вероятно, было выше ее понимания), но вот проблема доступа к сарафанам и вменяемым книгам решилась сама собой.

Кое-как отмучившись четвертый и пятый курс, отбегав положенное в Инспекционной дружине, не без внутреннего трепета поприжимав к стене псевдо-Гермиону и канонично схлопотав по голове, я окончательно расслабилась и исчезла с радаров, не затрудняя себя больше ни посещением занятий, ни вниканием в происходящее. Разве что почитывала пару раз в неделю «Пророк», чтобы убедиться в том, что все идет как должно. Родители, по горло увязшие в каких-то темных делах и попытках избежать последствий оных, думали, что я в школе. В школе, полагаю, исходили из того, что меня забрали домой. Дамблдор, конечно, огорчался, но, в сущности, и ему было не очень-то до меня, особенно с тех пор, как его убили. Опьяненная счастливой безвестностью, я толкнула в Косом переулке пару фамильных драгоценностей, обзавелась небольшим счетом в банке, похудела, постриглась и, пользуясь неразберихой в министерстве, устроилась туда секретаршей: варить кофе, сортировать галстуки невыразимцев и клепать злобные брошюрки, пережидая трудные времена. И однажды… однажды они закончились.

Проснувшись, наконец, дома, я не сразу смогла понять, где нахожусь. Кровать была непривычно широкой, на подушке, где буквально вчера вечером нагло свернулись две мои кошки, теперь тихонько гудел и попискивал… как же он называется … Издав вопль, я подскочила к зеркалу. Оттуда на меня смотрело усталое лицо с норовящими сложиться в кривоватую улыбку губами, бледной кожей и тонкими морщинками у испуганных серых глаз. Я не сразу узнала его.