Огненный цветок (гет)

Свет, исходивший в эту ясную безоблачную ночь от последнего серебряного цветка Телпериона, красиво ложился на стены и золоченные колонны дворца роханских королей. Леголас подставлял лицо его лучам и трепетно закрывал глаза, наслаждаясь покоем, исходившим от нетронутого злом светила, и размышлял о судьбе майа Тилиона, выводившего свою ладью на небосвод каждую ночь уже бесчисленное количество лет. Эльфы Запада, пришедшие из Благословенного края и принесшие с собой крупицы мудрости Валар, еще хранили предания о печальной доле правителя этой небесной ладьи. Тайно влюбленный в Ариэн, он был лишен даже самой малости, что могла бы скрасить его бесконечные дни и утолить жажду любящего сердца, и никогда не встречался со своей возлюбленной на небосводе. Лишь в краткий миг пограничного часа между ночью и днем мог он одним глазом уловить ее восхитительный лик и на мгновение ощутить на своем лице тепло ее лучей. Каждую из мучительно долгих ночей своей бесконечной жизни лишенный всякой надежды на взаимность Тилион проводил в ожидании этого мига. И в одно из таких мгновений он не сдержался и подошел к прекрасной Ариэн слишком близко, но она обожгла его своим горячим светом и оставила уродливые шрамы на его сердце. С тех пор луна, видимая детьми Эру на небосводе, навсегда обезображена темными пятнами, напоминавшими всем о мучительном чувстве майа Тилиона.

Леголас вспоминал это и другие предания своего народа и неторопливо обходил Медусельд вокруг. Если бы не легкость эльфийского шага, его монотонное хождение наверняка пробудило бы любопытство у стоявшей внизу под балконом дворцовой стражи. О сне в эту ночь нельзя было и помыслить. Он все еще ощущал тянущую усталость после сражения, и по-хорошему следовало бы отдохнуть перед новым переходом, но это было невозможно. Не сейчас, не в эту ночь. Он до сих пор никак не мог унять биение своего сердца и чувствовал себя беспомощно и растерянно. Он повел себя так несуразно, так... По-человечески? Право же, эльфы не поступают так, они не выигрывают долгожданные поцелуи в смешной хмельной игре, они... И как же поступают они? Леголас спрашивал себя об этом раз за разом, и не мог найти ответа. Он любил Тинвэ, без сомнения, любил так странно, так неподобающе жгуче, так неистово быстро, так... По-настоящему? Это неуместное чувство вытеснило все другие, и заполнило его до краев. Он больше не думал ни о чем: ни о традициях своего народа, ни о войне, во время которой никакой эльф не создаст любовного союза, ни о разнице в их природе, статусе, положении. Ему было решительно наплевать на все, кроме ее мягких губ и ласковых рук. Любовь эльфа не должна была быть такой, думал он сокрушенно, все что он знал о любви расписывалось в эпитетах размеренно торжественных, одухотворенно чистых. Точно тонкие звуки арфы, неуловимая и возвышенная, представала она в балладах и смотрела с полотен картинных галерей. Что же он? Он был неуместно жаден и нетерпелив, он будто всю жизнь желал напиться и, наконец, нашел свой родник. Он даже не сказал ей, что любит! И она наверняка обескуражена произошедшим.

Но ведь она не отвергла его. Она не отстранилась, нет, она обнимала его, запускала свои тонкие нежные пальцы в его волосы, целовала его губы, прижималась к нему так безумно близко. Есть ли у него надежда? Смертные непостоянны, они умудряются за свою короткую жизнь любить не единожды. Они по-другому воспринимают плотское, легче сближаются. Может ли случиться, что их хмельной поцелуй не значит для нее ничего? Внутри словно что-то оборвалось при этой мысли и он с трудом сделал очередной вдох.

Леголас забрался на парапет балкона и сел, свесив ноги вниз. Он устало смотрел на свои руки и раз за разом возвращался к произошедшему и воспоминания приносили ему неописуемое сладко-горькое наслаждение. Ему было и радостно, и грустно одновременно, и это приводило в замешательство. Произошедшее словно что-то перевернуло внутри него, вывернуло его наизнанку и теперь он сконфуженно рассматривал нового себя, так разительно отличавшегося от прежнего.

По балкону кто-то шел, он слышал шаги, но не удосуживался выяснить, кто это.

— Не спится? — проговорил он, наконец опознав в идущем Арагорна.

— Как и тебе, — ответил тот, облокотившись на парапет рядом. — Ты оставил Гимли храпеть под столом, кто-то должен был позаботиться о нем.

— Это всегда так больно? — спросил Леголас невпопад.

— Да, — ответил Арагорн, не имея сомнений о сути вопроса. — Стоит сказать ей, — продолжил он. — У вас мало времени. Дальше будет только больнее.

Арагорн замолчал и Леголас уставился на звезды. Сейчас они казались ему не привычными и любимыми светилами его мира, а далекими и бездушными, раскаленными телами, свет которых — лишь мгновение прошлого. Теперь он смотрел на звезды ее глазами. Может быть и Тилиона с его изуродованным сердцем нет на небе?

— Сложишь о нас балладу, если она ответит на мои чувства. А если нет, сложишь о ней.

Арагорн внимательно посмотрел на его профиль и серьезно кивнул. Он уже знал, что баллада будет о двоих.

* * *

Искорка достала седло и вальтрап и повесила их поверх денника. Она делала резкие, суматошные движения, выдававшие ее волнение и неуверенность. Вчера они с Леголасом скомкано распрощались, едва за поворотом в основной коридор зазвучало гулкое эхо чьих-то шагов. Отстранившись, она посмотрела в его широко распахнутые глаза, поспешно проговорила "доброй ночи" и быстро скрылась у себя в комнате. Не зажигая свечей, она подошла к кровати и легла прямо на покрывало. Ей было жарко, невообразимо горячо, она скинула свою одежду прямо на пол и уткнулась лицом в холодную подушку. На губах все еще чувствовался поцелуй, в голове пульсировало, а плечи и спина будто горели там, где к ним прикасались его руки. Она сбивчиво дышала, зажмуривалась и кусала нижнюю губу, раз за разом возвращаясь к произошедшему.

Засыпала она охваченная пожаром, но проснулась словно на пепелище. Холодное утро вместе с лучами весеннего рассветного солнца принесло горькое осознание всей трагичности ее чувств. Ничего, кроме боли и страданий, не принесут они Леголасу. Она не имела права рассчитывать на взаимность, не должна была так себя вести, так поступать с ним. Кто она такая, чтобы отвечать на его поцелуи? Девчонка, без роду и племени, подруга бродяжничающего волшебника, жившая в покосившейся хижине на лесной опушке — вот кто она в глазах жителей этого мира. Окружавшая их опасность заставила ее забыть свое место, но от этого оно не изменилось. В смятении, она заходила по комнате, пока отчаяние и вина не затопили ее целиком. Тогда на глаза попался собранный вещевой мешок и она больше не медлила, малодушно решив сбежать. Боромира она нашла быстро. Видя ее встревоженность и решительность он не задал ни одного вопроса и согласился подождать, пока она оседлает лошадь.

На конюшне было тихо и холодно. Она долго смотрела во влажные глаза пожалованного ей королем коня и с горечью вспоминала свою Лиру. Она не шла ни в какое сравнение с этим породистым жеребцом и не могла похвастаться ни красотой, ни скоростью, но если бы Искорке пришлось выбирать, она предпочла бы ее самому лучшему из роханских благородных скакунов. Стоявший перед ней конь громко фыркнул и она печально улыбнулась.

— Попробуем подружиться? — спросила она его и вывела в проход.

Нужно было торопиться.

* * *

Леголас нашел ее на конюшне. Тинвэ седлала красивого рыжего жеребца, у ее ног стоял собранный вещевой мешок. Подняв взгляд поверх крупа коня и увидев его напротив, она замерла.

— Леголас, — тихо проговорила она.

— Уже уезжаешь, — вместо приветствия ответил он.

— Да, — она посмотрела себе под ноги. — Боромир отправляется в Минас Тирит, я поеду с ним. Там я буду полезнее, чем в ставке Теодена.

— Может быть, останешься с леди Эовин? Грядет большая битва, тебе ни к чему выходить на поле боя.

Он произносил слова и понимал, что это совсем не то, что требует сказать его сердце. Но других слов почему-то не находилось. Тинвэ все не отвечала, и Леголас обошел коня и приблизился к ней. Она смотрела на щетку у себя в руках и неловко перебирала щетину.

— Поверь, знай ты то, что знаю я, ты не советовал бы мне следовать за Эовин, — наконец проговорила она не поднимая глаз.

— Это все не то, — вдруг сказал он, — мы говорим какие-то не те слова.

Тинвэ резко подняла голову и из легких будто выбило воздух, такой прекрасной казалась она сейчас.

— Леголас, это неправильно, — заговорила она наконец. — Ничего хорошего из этого не выйдет. Я человек, я смертная. А ты эльф. Мы не можем быть вместе, — спокойно объясняла она ему, и с каждым ее словом внутри у него словно что-то обрывалось.

— Это говорит твое сердце? — тихо спросил он.

Она поджала губы и крепко сжала в руке щетку.

— Какая разница, что говорит мое сердце! Как ты не понимаешь! Я умру! — неожиданно зло закричала она. — Навсегда, насовсем, без остатка. Исчезну! Не буду ждать тебя в чертогах Мандоса, не уплыву в Валинор, растворюсь! А прежде стану старой и немощной. И это произойдет не через тысячу лет, не через сотню, а очень скоро! Что для тебя какие-нибудь пятьдесят лет?! Это мгновение! Моя жизнь — лишь мгновение твоей вечности, как ты не поймешь! — она бросила себе под ноги щетку, и резко отвернулась от него.

— Это все не важно! — горячо ответил он, сократив расстояние между ними и заставив ее развернуться к себе лицом. На ее щеках виднелись дорожки слез, глаза покраснели. — Я люблю тебя, только это важно, — наконец проговорил он, но у нее лишь нервно задрожали губы.

— Я тебе не подхожу. Я рыночная торговка, забыл? Представь, как отнесется к этому твой отец, — говорила она дрожащим голосом глядя ему прямо в глаза, а он в ответ лишь тихо рассмеялся. — Я погублю твою жизнь, — наконец твердо и серьезно сказала она, но он только шире улыбнулся.

— Я без тебя и не жил, — ответил он и привлек ее к себе. — Я не повторю ошибки Аэгнора, сколь бы мало времени не было нам отмерено, я не откажусь от тебя, — проговорил он ей в ухо, вдыхая тяжелый травяной запах ее волос. — Если ты так этого хочешь, поезжай в свой морготов Минас Тирит, но обещай мне, что мы встретимся вновь.

Теперь Леголас не отказывался верить. Теперь он точно знал: она умрет, непременно умрет. Но он больше не боялся.

* * *

Холодный острый камень впивался в спину и причинял ужасный дискомфорт, но Искорка нарочно не убирала его из-под своего одеяла, надеясь, что острая грань куска известняка не даст ей сомкнуть глаз в эту ясную ночь. За сегодняшний день они преодолели большое расстояние верхом и остановились на ночлег недалеко от Амон Анвара, подобравшись к самой границе Гондора. Гора, на которой некогда хранился прах самого Элендиля, возвышалась над всем ущельем и острый глаз мог бы увидеть на ней плоскую площадку с дозорным пунктом. Совсем скоро сигнальному огню суждено было зажечься, но Искорка не стала обсуждать этого с Боромиром, боясь слишком откровенных бесед. С ним — старшим сыном наместника Гондора, который, напоминала себе Искорка, вполне мог бы взойти на престол — они почти не разговаривали в пути. Дождавшись ее у крепостных ворот Эдораса, Боромир бросил внимательный долгий взгляд на ее лицо, которое она пыталась безуспешно спрятать от цепких глаз. Он без сомнения сразу же опознал, что она плакала: красные опухшие глаза и хлюпающий нос выдавали ее с головой, — но не задал ни единого вопроса. Он вообще не проронил ни слова до самого их первого привала, сделанного лишь для того, чтобы напоить уставших лошадей. Но и на привале он ничем не выдал, что заинтересован хоть немного обстоятельствами ее отъезда. Он перекинулся с ней лишь парой фраз и кратко обозначил, какой путь им предстоит проделать и где они встанут на ночлег.

И вот теперь Искорка лежала на своем тонком одеяле и слушала потрескивание поленьев в небольшом костерке, у которого нес свою ночную вахту Боромир. В предыдущую ночь ее сон был совсем коротким и смятенным, и теперь она очень хотела отключиться, но панически боялась впустить в свой разум врага. Вчера, охваченная жаркими переживаниями, она не думала об этом, но сегодня опасность раскрыть все свои самые сокровенные тайны предстала перед ней в новом свете. Рассказывать Боромиру о своих страхах она, конечно, не собиралась, и потому притворялась для него спящей, но сама не закрывала глаз и впивалась взглядом в ночное небо.

В бездонной вечности, простиравшейся над ней, четко проступал Млечный путь и играли холодным светом многие миллионы звезд. Она отыскала созвездие Лебедя. Изящная птица, будто летящая через весь небосвод, легко угадывалась в этих широтах и Искорка с улыбкой думала, что у эльфов наверняка есть подходящее объяснение ее появления среди звезд. Тогда, в декабре, на стоянке вблизи Высокого перевала Лебедя не было на небе и Леголас не говорил о нем. Но она знала, он непременно расскажет и эту легенду, обязательно назовет на незнакомом ей квенья все видимые созвездия и объяснит, как они там оказались, а она, теперь уже безоговорочно, поверит, что по небосводу и в самом деле летит огромная птица, бывшая некогда влюбленным менестрелем или принцем, жившим в Благословенном крае. Ведь она дала ему обещание, что встретит его в Минас Тирите, и тогда уже не будет между ними никакой границы, никакого разрыва, и его мир станет для нее родным.

Искорка на миг закрыла глаза и глубоко вдохнула холодный воздух. Спать хотелось все сильнее. У костра послышалось какое-то движение, кажется, Боромир встал со своего места и решил размять ноги. Несколько мгновений шуршала трава, но потом все стихло. Искорка подумала, что Боромир пересел, но не решилась посмотреть. И тут внезапно раздался его тихий голос. Он запел на самой границе слышимости, но ясно и твердо. Искорка прислушалась.

Юная быль легендарной страны...

Гондор мой, Гондор, давние сны!

Белое Древо на флагах судов,

Море и горы, жизнь без оков.

Для Королей — не великий удел.

Помни о тех, кто бессмертья хотел -

Пал Нуменор, захлестнуло волной

Наши надежды, мечты и покой.

Правы Валары, не стану скрывать,

Только не можем мы братьев предать,

Только проклятия им не звучат -

Слишком уж слезы на сердце горчат.

Слова песни Боромира были смутно знакомы Искорке и ей понадобилось совсем немного времени, чтобы вспомнить, откуда она их знает. Ну конечно, эти стихи были записаны в той самой книге, что она переписывала для него в Бри.

Юная быль легендарной страны...

Гондор мой, Гондор, дивные сны!

Древен прославленный воин-народ,

Море и горы ковали наш род.

Дверью сквозь вечность стоит Цитадель -

Не отпереть эту звездную дверь.

Верю, что Белому Древу цвести,

Чтобы цветущее в мире спасти.

Белые стены от дыма черны.

Меркнет величье во мраке войны.

Пал Нуменор, но не выронил меч,

Ясен наш долг — Средиземье беречь.⁽¹⁾

— Скоро ты увидишь его, Боромир, — сказала Искорка, дослушав песню, и села на своем месте. — Белый город, — уточнила она уже глядя в лицо обернувшемуся на звук Боромиру.

— Прости, я не хотел тревожить твой сон.

— Все в порядке, я уже выспалась.

Искорка поднялась со своего места и села к костру.

— Твоя любовь к родному краю поистине восхищает, — сказала она и надолго замолчала.

Пламя костра еле теплилось и в его бликах черты Боромира причудливо заострялись. Левая, ближняя к ней, сторона его лица была окрашена ярким оранжевым цветом, таким теплым и уютным, что казалось, что сам он сеет вокруг светлый простодушный покой. Но впечатление это ломалось, стоило ему лишь немного повернуть голову в сторону Искорки. Тогда резкая черная тень, бросаемая выделяющимся носом, разрезала желтую щеку на двое и погружала во мглу и без того темный глубоко спрятанный под бровью глаз. Обычная улыбка его в этот момент превращалась в недобрый оскал, выделяя заостренную скулу, и Боромир, бывший в сущности славным человеком и благородным воином, оборачивался опасным чужаком, от взгляда которого хотелось поскорее скрыться. Но мгновение этой иллюзии не длилось долго, и, как только порыв ветра сбивал пламя костра, наваждение пропадало и статная фигура Боромира снова пробуждала чувство умиротворения и тепла.

— Ты так противишься приходу Арагорна, хотя сам поешь о возвращении короля, — нарушила установившуюся тишину Искорка. — "Верю, что Белому Древу цвести, чтобы цветущее в мире спасти", так ты спел, — пояснила она в ответ на недовольный взгляд.

— Арагорн не король, — выделяя каждое слово ответил Боромир.

— Он прямой потомок Исильдура, ты знаешь это, — покачала головой Искорка.

— Ну и что? — резко ответил Боромир. — Исильдур осквернил свой род! Его потомки не достойны трона Гондора.

— Напрасно ты бросаешь тень на Арагорна, он благороднейший из людей. Впрочем, как и Исильдур.

Но на это Боромир лишь крепче сжал зубы. На его лице заходили жевалки, а взгляд стал еще угрюмее.

— Исильдур поддался, — проговорил он. — Он не устоял перед властью кольца, он подчинился оружию врага, а значит — самому врагу.

— Да, но прежде он сокрушил его! — горячо возразила Искорка. — Боромир, именно Исильдур отрубил палец с кольцом!

— И не смог совладать с ним, — покачал головой из стороны в сторону Боромир и Искорка поджала губы.

— Как ты не понимаешь, Боромир. Никто, кроме властелина, не может совладать с кольцом. Рано или поздно его силе покорится любой, потому что она — сам враг, — Искорка пристально смотрела ему в глаза. — Ты бы тоже поддался, — сказала она тихо и Боромир вздрогнул.

— Этого мы никогда не узнаем. Вместо того, чтобы дать защиту моему городу, вы отправили кольцо прямо в руки врага, доверив полурослику, — Боромир проговорил это со спокойной обреченностью и отвернулся от нее. Досада проступала на его лице и Искорка пыталась подобрать слова, чтобы дать ему надежду.

— Гондор выстоит, — сказала она наконец. — Древо зацветет, как и поется в твоей песне из той безумно важной для тебя книги. Росток его принесет в Минас Тирит король Элессар, в силу которого ты так упорно отказываешься верить.

Ответа не последовало и Искорка уже начала подниматься, чтобы снова лечь на свое место, но рука Боромира неожиданно остановила ее движение.

— Эта книга действительно дорога, но не мне, — начал он говорить. — Она принадлежит моему брату, Фарамиру, он получил ее от матери еще мальчишкой. Мать всегда была с ним близка... — Боромир опустил глаза вниз. По его лицу было ясно, что он прокручивает в голове воспоминания о давно минувшей юности и будто решается на что-то. — Я тогда безумно ревновал и выкрал книгу у брата, — наконец продолжил он. — Когда Фарамир обнаружил пропажу, то сразу обвинил меня, но я все отрицал и отец встал на мою сторону. Он всегда и во всем меня защищал, в любом споре с братом он был за меня. А Фарамира всегда защищала мама. Она умерла той же осенью. Книга так и оставалась у меня. Я не смел вернуть ее, не мог посмотреть брату в глаза и сознаться в недостойном поступке. Он так скорбел о матери, что мне казалось, расскажи я ему о своем воровстве, он возненавидит меня. И вот почти два года назад я нашел ее, зачитанную мною до дыр, с посеревшими страницами. Сознаться я уже не боялся, но не решался отдать ее в таком виде. Ты помогла мне, — Боромир поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза. — Фарамир был рад увидеть книгу снова. Он простил меня и с моего сердца будто сдвинули тяжелый камень.

— Все мы ошибаемся Боромир, — заговорила Искорка. — Я уверена, Фарамир простил тебя намного раньше. Тебе и самому стоит это сделать.

Боромир снова отвел глаза и она решила не продолжать разговор. Время уже приближалось к рассвету, а значит скоро она снова заберется в седло и начнется еще один день в пути. И пусть она не знала, что ждет ее в Минас Тирите, предвкушение скорой развязки разгоняло кровь и приводило ее в нетерпение. Она подняла глаза к небу и нашла луну. Тилион вел свою ладью близко к горизонту, совсем скоро настанет краткий миг его свидания с Ариэн. Искорка робко улыбнулась и пообещала самой себе никогда больше не называть луну твердым небесным телом.

1) Стихотворение Е. Назаренко

Вернуться к тексту