Дневник Неточки (гет)

С того дня, как мы узнали о болезни Александры, я не нахожу себе места, а Петр Александрович снова сгрызает свои пальцы в кровь. Он замечает, как я с болью в лице рассматриваю его раны, и прячет руки. Его взгляд на меня в последние пару дней стал суровым и презрительным. До этого он и не смотрел в мою сторону, и кроме приветствий от него ничего более не звучало в мою сторону. Теперь же появились какие-то пустые упреки и жалобы на ровном месте. Он будто бы всегда выискивает к чему придраться. Вчера он бранил меня за то, что я опоздала дать лекарства Александре, когда как у самого часы спешили на полчаса. Это выяснилось позже, но прощения у меня он так и не попросил.

Громкие звуки стали вызывать боль в голове Александры, поэтому за столом мы стараемся как можно аккуратнее обращаться с приборами и чашками. Каждый случайный звук с моей стороны возбуждает в Петре Александровиче волну немого негодования: он краснеет, бледнеет, пристально смотрит на меня, и я не могу никуда спрятаться от этого взгляда, который словно рапира прознает меня каждый раз, так что я тоже краснею и бледнею перед ним.

Одним словом, когда я почти устроила благоприятную обстановку в доме, Петр Александрович ее снова уничтожает своими капризами. Этот человек почти не общается со своими детьми, но всегда требует, чтобы я была при них и общалась с ними, хотя от меня требовать этого даже не стоит: я целыми днями провожу с ними рука об руку. Нянечка бывает порой совсем ничем не занята.

Сегодня я снова, вот уже в четвертый раз после кончины супруги Петра Александровича, случайно застала его в ужасно подавленном состоянии. Он уже не прятал свои красные от слёз глаза, но взгляд его блуждал, ускользая от меня. Вскоре после смерти Александры Михайловны я заметила за этим человеком много страдания, которое видно даже во взгляде его. Раньше я думала о нем как о бессердечном и жестоком человеке, но на данный момент я вижу, что это что-то совсем не то, что есть на самом деле. Да, раньше он напускал на себя злобу, чтобы доминировать над женой и заставлять ее трепетать пред ним, вспоминая ей прошлые ошибки и терзая ее непрощением. Это было жестоко, бесчеловечно и оскорбляло во мне чувство справедливости, но сейчас в нем как будто что-то… переломилось. Я уверена, что глубокое отчаяние овладевает им в минуты одиночества. Возможно, его даже терзает чувство вины. Я не решаюсь спросить, мы не в тех отношениях.

Возвращаясь к сегодняшнему, я не могу забыть одну странность со стороны Петра Александровича, которая не дает мне покоя. Хотя случай вполне можно назвать и забавным.

Петр Александрович сегодня весь день говорил сиплым голосом, под вечер по коридору стал раздаваться звук его сухого кашля. Александра стала жаловаться, что ее головке больнее от этих звуков, и я попросила прислугу отнести в кабинет Петра Александровича чай. Через некоторое время я пошла осведомиться, исполнили ли мою просьбу, но, к моему удивлению, застала настежь открытую дверь кабинета Петра Александровича. Он сидел за своим столом, нервно дергая пером по бумаге, а на столе перед ним стояли две чашки чая. Я хотела скрыться, но было поздно: я не успела ускользнуть от его внимания.

— Зачем это? — спросил он сухо.

— Сашенька пожаловалась на усилившиеся боли от звуков вашего кашля.

— И что?

— Мне показалось, что ваш кашель успокоит теплый напиток.

Петр Александрович прищурился, смерив меня надменным взглядом, и взял чашку в руки.

— Ну? — нетерпеливо спросил он после некоторого молчания.

Я растерялась в непонимании вопроса. Наконец Петр Александрович указал мне на вторую чашку. Я смешалась. Видимо, прислуга перепутала и решила, что я хочу выпить чаю с Петром Александровичем. Отказываться было неловко (хотя и вся ситуация была изначально очень неловкой), мое лицо налилось кровью, я несмело переступила порог его кабинета и села с другой стороны стола.

Мы пили чай молча. Кашель понемногу перестал сотрясать его грудь, и он расслабленно опустил плечи. Я заставляла себя пить чай, потому что перед этим выпила три чашки подряд. Когда мы допили, я взяла поднос с чашками и хотела было встать, но он жестом остановил меня.

— Зачем? Прислуга есть.

Я хотела возразить, что это несложная работа — отнести две чашечки в столовую, но взгляд Петра Александровича стал из расположенного снова превращаться в суровый. Не желая портить минуту мира между нами, я сразу прекратила.

— Пойду тогда ее позову, — быстро сказала я и, обрадовавшись придуманному предлогу, скоро удалилась.