Амнезия или яркий духом и разумом (гет)

«Пока человек чувствует боль — он жив. Пока чувствует чужую боль — он человек».

Лаванда заметно волновалась, когда раскладывала на столике в гостиной предметы для магического ритуала. Она поставила в центр магический шар, сейчас совершенно прозрачный, рядом примостила керамическую миску с замысловатыми вензелями, в которую высыпала травы и лепестки из мешочка. Потом налила туда воды из бутыли толстого тёмного стекла. Затем достала старинный подсвечник с ярко-красной ароматической свечой. Палочку Рона бережно положила около шара.

— Гермиона, знаешь, я волнуюсь.

— Может, мне выйти пока?

— Нет, нет, ты мне не мешаешь. Главное, чтобы ты верила.

Гермиона вздохнула и присела рядышком на диван.

— Я постараюсь ввести в транс нас обеих. Это сложно, учитывая твоё скептическое отношение ко мне, но так ты сможешь через меня увидеть всё сама. Ты согласна?

Гермиона и сама волновалась. Но узнать, где Рон, и что с ним, так хотелось, что она решительно кивнула головой.

Лаванда зажгла свечу. Положила палочку в чашку с травами и начала бормотать что-то себе под нос. Гермиона с удивлением наблюдала, как магический шар стал меняться. Он уже не был прозрачным внутри, а наполнился плотным белым дымом. Казалось, весь воздух в комнате тоже наполнился этим туманом, потому что очертания мебели стали размываться. Закружилась голова. Лаванда взяла руки Гермионы в свои и попросила закрыть глаза. Вибрации пространства полностью открылись. Лаванда была сильным медиумом, а Гермиона с полной верой отнеслась к её манипуляциям, поэтому их сознание объединилось. И перескочило в сознание хозяина палочки, которого отчаянно искали родные. Но палочка знала связь с Роном — волшебником, чего он не помнил о себе, а потому увидели они не его нынешнего, в данный момент мирно собирающегося на рыбалку, а чуть раньше. То, что невольно объединило их несколько месяцев назад, в полной мере проявилось сейчас. Вся боль. Только была это только его боль. Они видели всё глазами Рона.

* * *

Боль

Рон проснулся внезапно, как от толчка, и не сразу понял даже, где он находится. Дикая боль была настолько осязаемой, яркой, что он ещё некоторое время находился в пограничной зоне между сном и явью. Боль была не физическая. Мучительно ныло сердце. Ему приснилось, что его бросила Гермиона. Отчаяние, невозможная бесконечная боль там, во сне, в полной мере не желали его отпустить. Рон ощутил сырость казённой, в обычной белой наволочке подушки спортивной гостиницы, где они с командой находились на сборах. Из груди рвался вой, и Рон закусил уголок одеяла, чтобы не дать вою вырваться наружу. Потихоньку пришёл в себя. Всего лишь сон. Это был сон. С Гермионой всё в порядке, он уверен в этом. Вчера утром прилетал Сыч с ежедневным письмом. Дома всё хорошо. Роза смешно коверкает свои первые слова — две страницы послания, написанные убористым почерком отличницы с ровными буквами, были посвящены достижениям этого маленького чуда. Гермиона недавно вышла на работу, как молодую мать её держали в отделе на щадящем рабочем графике. Всё хорошо. Рон попытался себя убедить в этом и даже мужественно решил ещё поспать, но сон не шёл. Промучившись остаток ночи, встал совершенно разбитый. Всё утро с нетерпением поджидал Сычика, вздрагивая каждый раз, когда на окошко падала тень. Сыча не было. Беспокойство нарастало. Гарри посоветовал не паниковать и справедливо высказался, что плохие новости очень быстрые, если бы что случилось, Джинни или ещё кто сразу бы сообщили.

Уже ближе к полудню, после первой тренировки, Рон заметил в квадрате окошка летящего письмоносца. Невероятное облегчение сменилось тревогой, когда разглядел вместо Сыча или Весты, семейной совы Гарри и Джинни, министерскую сипуху. Официальное послание несло в себе сообщение о немедленном возвращении в Лондон.

На сборы ушло пять минут. Вещи потом заберёт Гарри. Надо срочно выяснить, что случилось, и почему Рона вызывают. Ощущение назревающей беды всё нарастало. Мучительный спазм давешнего сна стиснул сердце с такой силой, что Рон замычал. Надо взять себя в руки.

Гарри обещал быть к вечеру. Миен отпустил обоих ребят досрочно со сборов до выяснения всех обстоятельств.

Рон, едва достигнув трасгрессионной зоны, сразу переместился в неприметный переулок с мусорным бачком — вход в министерство магии.

Машинально зарегистрировал свою палочку у дежурного администратора, получил пропуск и опрометью понёсся к лифтам.

Прохладный женский голос сообщил: «Уровень второй. Отдел обеспечения магического правопорядка».

Рон промчался мимо штаба мракоборцев к кабинету группы обеспечения магического правопорядка, где в последнее время работала его жена.

В кабинете было много народу, но Рон сразу выхватил взглядом из всех Кингсли Бруствера. Присутствие самого министра говорило о серьёзности ситуации. Рона ввели в курс дела. Происходящее просто не укладывалось в голове. Оказалось, накануне Гермиона с двумя сотрудниками посетили Отдел Тайн. Это загадочное зловещее место хорошо было знакомо Рону. Группа спустилась в отдел по служебному расследованию, что-то нужно было проверить, с кем-то встретиться, в общем, детали проскользнули мимо сознания Рона. В самом посещении Отдела Тайн не было ничего сверхсекретного, просто Рон знал, что этот отдел некоторые сотрудники министерства за годы работы и в глаза не видели. Работа Гермионы была связана с отслеживанием нарушений законодательства. Отдел магического правопорядка представлял собой своего рода элиту. Не смотря на гневные уверения когда-то Бартемию Краучу, Гермиона всё же связала свою профессиональную деятельность с этим отделом после рождения Розы. И вот, когда все трое выходили уже с засекреченного места (Отдел Тайн, как известно, был ненаносимым ни на одну карту), сработала ловушка. По-видимому, во времена скрытой войны между Пожирателями и их преследователями один из врагов оставил здесь свой знак. Кто это был — трудно сказать. На разгадку странного происшествия экстренно были брошены все силы.

Поток информации, мощным потоком хлынув в раздираемое болью сознание Рона, постепенно стал формироваться в некое русло. Подетально Рон более-менее представил всю картину. Как он понял, Гермиона оказалась запертой в внезапно выросшей из ниоткуда камере. Когда ребята оказались в круглой комнате с вращающимися дверями, сработали злые силы, до поры до времени дремавшие и поджидавшие свою жертву. Что послужило сигналом — загадка. Двое коллег Гермионы были отброшены к центру зала, а когда всполохи мощного заклинания перестали отскакивать от стен, Брайан и Эд обнаружили в дальнем углу эту самую выросшую камеру. Двери не было. Никакими заклинаниями, в горячке произнесёнными прибежавшими на шум волшебниками отдела, дверь открыть не удалось.

После тщательного осмотра и анализа зловещность ситуации просто пугала. Вызванные в спешном порядке лучшие умы вынесли свой вердикт. Преграда, замкнутое пространство, поглотившее внутри человека, является следом мощнейшей тёмной магии. Когда связали вместе показания коллег Гермионы, исследовали пространство вокруг живого склепа, пришли к выводу, что шансов выбраться оттуда у жертвы практически нет.

Волшебникам из отдела магических происшествий и катастроф удалось воспроизвести произнесённое, казалось, самими стенами заклинание. Сложный прибор, способный улавливать волны магии, подобие магловского записывающего устройства.

Отголосок заклинания, сработавшего в минуту опасности, нельзя было опознать лингвистически. Эхо стен и мощь не давали возможности разобрать сами слова. Но голос. В разы усиленный акустикой круглой комнаты, голос этот Рон узнал сразу. Что такое волосы дыбом встали, Рон в полной мере осознал, когда услышал леденящий душу маниакальный смех Беллатрисы Лестрейндж.

Заклинание было запечатано в стены. Сработало ли оно от того, что кто-то коснулся стены в определённом месте, или по какой другой причине, оставалось загадкой. Но высказали печальные предположения, что Гермиона стала жертвой не случайно. Противостояние двух женщин, абсолютно разных, но связанных незримой магией.

После того, как возникновение зловещей ловушки прояснилось, вставал самый главный вопрос — а можно ли открыть такую ловушку? Имея дело с тёмной магией, нельзя сказать наверняка, с чем столкнёшься. Все отделы, имеющие отношение, были поставлены на уши. Срочно связались с выдающимися чародеями, сведущими хоть что-то в подобных вещах. Колдомедики, не совсем понятно как могущие помочь, сообщили, что в данной камере человек может продержаться трое суток. Сутки уже пробежали. Отпущенное время утекало сквозь пальцы. Как вызволить Гермиону из беды, Рон не знал. Он не мог сосредоточиться на поиске решения, отчаяние и боль пульсировали так сильно, что ни одной здравой мысли не удавалось оформиться. Рядом были десятки людей, а может и сотни. Все хотели помочь. Рон знал, что отсчёт идёт на минуты, секунды, и все те люди, которые забегали с серьёзными лицами, тоже не спят вторые сутки. Они хотят помочь. Но он как никогда чувствовал себя одиноким в своей боли. Он не мог пойти сейчас домой и терпеливо ждать, когда отпущенное колдомедиками время истечёт. Сидел на полу около серой махины камеры, поглотившей его девочку, и всеми силами пытался себя удержать от отчаяния.

Приходили по очереди все члены семьи Уизли. Всем было больно. Но ему было больнее всех. Заплаканная Джинни, со следами ногтей на лице. Гарри, бледный больше обычного. Джордж, загнавший скупую слезу обратно и сжавший плечо: «Держись, братишка». Папа, незамечающий, что очки повисли на одной дужке.

К концу второго дня, когда Рон в отупевшем состоянии всё также сидел, как верный пёс, около ловушки Беллы, с гневом отмётший все попытки родственников увести его отсюда отдохнуть, входная дверь в очередной раз скрипнула. Рон не повернул головы. Ему было всё равно, кто это пришёл. Он понимал, что все хотят помочь и был благодарен, только что толку? Завтра истечёт время, и всё потеряет смысл. Нос уловил лёгкий нежный забытый, но такой знакомый запах парфюма. На пороге стояла Лаванда. Рон не счёл нужным спрашивать, что она тут забыла.

— Привет, Рон.

— Привет.

— Рон, мы давно не виделись, я понимаю, сейчас не лучшее время для встречи. Я не это хотела сказать. Я хочу помочь. Я узнала про Гермиону от мужа, он тут работает. Вообще-то, это тайна, в «Пророке» ни звука пока. Но так получилось, что я в курсе.

Рон лениво пропускал сбивчивые объяснения Лаванды мимо ушей. Сил говорить, обсуждать просто не было. Тем более с Лавандой. Он знал, что она работает в магическом салоне — пошла по стопам Трелони, так сказать. Последний раз они виделись лет сто назад, на банкете министерства, куда Лаванда приходила с мужем, работающим в отделе магических происшествий и катастроф. Он хорошо к ней относился. Но она была в прошлом.

— Так вот, — продолжила Лаванда, нервно накручивая локон на палец. — Ты знаешь, моя работа связана в какой-то мере с тёмной магией. Я хочу сказать, я изучила гору оккультной литературы и всё, касающееся ритуалов и заговоров. Магия, использованная против Гермионы — это древнее заклинание. Я знаю, как его можно снять.

— Ты серьёзно? — Рон от удивления даже перестал злиться на Лаванду, докучающую своими соболезнованиями.

— Шансов мало, то есть, даже зная все меры контрзаклятия, не всегда удаётся снять его. В истории, пожалуй, есть только пара удачных примеров. Но ведь они есть, правда? Слушай, жертва, в данном случае Гермиона, поглощённая в саркофаг заживо, может быть вызволена оттуда. Это заклинание Боли. Помочь может только человек, хорошо знакомый с привычками заточённого. Быть с ним сердцем, понимаешь? Я думаю, у тебя есть шанс, Рон.

— Что я должен сделать? Что это за заклинание? — глаза Рона горели.

Впервые за последнее время появилась надежда на вызволение. Бессилие от невозможности действий сменилось лихорадочностью перспективы этих самих действий. Он готов на всё, Мерлин, только помоги мне её оттуда вызволить.

— Ну, насколько я знаю, этот обряд, если можно так назвать, содержит три стадии. Ты должен пережить, понять боль жертвы.

— Не понял. Три раза что ли?

— Нет, не совсем так. Боль, Рон, бывает разная. Физическая, душевная, боль утраты. Тебе нужно понять, какая боль откроет эту дверь. Вообще-то, тут и двери-то нет, я не очень сама понимаю. В трактатах размыто про это говорится. Сказано, что три боли помогут снять заклятие. Одна из них должна быть физическая, другая сердечная. А про третью мнения расходятся. Говорится, что если пройти две стадии, то третью составляющую можно будет увидеть.

— Как увидеть?

— Ну, ты не смейся, я знаю, ты всегда относился к Сивилле с сарказмом, но речь идёт о медитации. Внутреннее око дано не каждому, но по моему скромному признанию, я смогу тебе помочь и дальше. Только если ты поймёшь, как пройти первые две стадии. Без них внутреннее око застилается туманом заклятия.

Перед глазами Рона вдруг совсем некстати нарисовалась картинка. Они с Гарри на уроке предсказаний смотрят в магический шар, и Рон замогильным голосом сообщает последнему, что в конце июля должен родиться маленький зануда в очках. Рон хихикнул. Лаванда посмотрела на него внимательно, чмокнула в щёчку и вышла, унеся с собой облако аромата лаванды. На пороге она обернулась: «Удачи, Рон! У тебя всё получится».

Рон остался один на один с новыми вопросами. Чем чёрт не шутит! Бред, конечно, всё что она тут наговорила, но просто вот так траурно сидеть сил нет. Лучшие магические умы бьются над разгадкой, а пока они бьются — время уходит. Рон встал и несколько раз прошёлся по комнате. Сосредоточился. Тишина нарушалась лишь эхом его шагов. Наверху кипит работа, люди пытаются спасти Гермиону. Несмотря на поздний час, никто не ушёл домой, Рон знал это. Но здесь, внизу, никого не было, и это было сейчас на руку.

Так. Боль. Физическая боль. Что нужно сделать? Он готов немедленно применить к себе круциатус, только вряд ли это поможет. Лаванда предупредила, что всё должно быть связано с Гермионой. Это должна быть её боль. Он должен почувствовать.

На десятом круге хождения закружилась голова. Сел на корточки, руки запустил в вихры, взлохматив их больше обычного. Вспомнил, как вот так же, как затравленный зверь, нарезал круги в другом мрачном месте — подвале поместья Мэнор, когда Гермиону пытала Беллатриса наверху. Ну конечно! Помешанная на чистоте крови маньячка Лестрейндж нанесла Гермионе не просто физические увечья. Попытка унизить, смешать с грязью, а, может быть, зависть? Что у человека не с чистой кровью такая чистая душа?

Рон вытащил палочку из заднего кармана джинсов, поднёс к запястью, закусил губу. Боль была дикая, но как ни странно, она приносила мрачное удовлетворение. Во-первых, физическая боль заглушала прочно сидящую душевную, а, во-вторых, это была ниточка надежды, что что-то сдвинулось в спасительной миссии. В глазах полыхало красным от боли, и лишь спустя несколько минут Рон смог разглядеть на запястье проступившее слово MUDBLOOD. Он выжег себе клеймо, которое оставила на руке Гермионы Белла. Интуитивно Рон знал, что нужно делать дальше. Он поднёс пульсирующую руку к склепу и приложил свежий ожог к поверхности. Не мог сказать, сколько прошло времени, потому что на какой-то период его сознание стало её сознанием. Он лежал на полу поместья Мэнор, на красивом начищенном до блеска паркете и видел в квадратиках отражение своего лица. Он был Роном, но видел Гермиону. Боль была такая сильная, что казалось невозможным терпеть. А потом вдруг всё резко прекратилось. Рон понял, что стоит вовсе не в поместье Малфой, а в Отделе Тайн, в круглой комнате. На той стороне, к которой Рон прижимался запястьем, появилась замочная скважина, затянутая дымкой. У него получилось. Он прошёл первое испытание болью. Немного посидел, отдышался. Сейчас бы бутылочку с бадьяном — руку саднило нещадно. Провёл по запястью палочкой, произнёс: «Vulnera sanentur». Нет, пожалуй, только у принца-полукровки получалось это мастерски. Но боль стала поменьше.

Так. Что теперь. Радоваться рано. Если верить легенде Лаванды, осталось ещё два этапа. Боль сердечная. Что нужно сделать? Использовать заклинание? Омут памяти? От отчаяния чуть не запаниковал. Что может храниться в сознании Гермионы, как боль душевная, острая, личная? Его уход тогда во время поисков? Виновато поёрзал. Нет, Лаванда сказала, что это что-то беззащитное, со стороны кажущее смехотворным, но важное для человека. Голова кругом. Кто знает, что творится в сердце у девчонок, да туда только сунься, заблудишься. Рон перепробовал разные варианты. Вспоминал все их размолвки, ссоры. Но это всё было не то. Он чувствовал это.

Сражённый усталостью, постоянными раздумьями, Рон не заметил, как уснул. Проснулся через несколько часов, кляня себя на чём свет стоит за растраченное время на сон. День пролетел стремительно. Воодушевлённые тем, что дело сдвинулось с мёртвой точки, все пытались дать совет, но только мешали сосредоточиться. К вечеру, когда в отделе никого не осталось, Рон с всё нарастающим ужасом понял, что он не знает, что же дальше. Тупик. Скоро должна прийти Лаванда. Если он не угадает загадку, не сможет постичь эту вторую боль, то в её приходе нет никакого смысла.

Он вспомнил, как на шестом курсе они забежали целоваться с Лавандой в пустой класс и обнаружили там Гермиону с Гарри. Лаванда захихикала, довольно-смущённая, а он стоял сконфуженный, как дурак. А потом Гермиона вышла и… Господи, он точно дурак!

Рон поднял палочку и произнёс: «Oppugno». Воздух вокруг зазвенел. Он снова был не здесь. Он был Гермионой, и дикая боль предательства, ревности и чего-то ещё, не позволяющее оформиться в сердце до конца строгим разумом. Боль любви.

В тот момент, когда его сознание вынырнуло на поверхность, и он осознал себя снова Роном, из ниоткуда возникли жёлтенькие птички, которых он не создавал. Они покружились в воздухе, затем сбились в плотный клин и тараном набросились на дверь ловушки. Раздался лёгкий хлопок из самой сердцевины возникшего матового золотого облачка, а когда оно рассеялось, Рон не увидел больше птичек. На месте замочной скважины исчезла пелена, застилавшая входное отверстие.

Не успел Рон немного прийти в себя, отворилась входная дверь. Он подпрыгнул, всё ещё находясь во власти того давешнего воспоминания и готовый к атаке гермиониных канареек. Уши его горели.

Лаванда сразу поняла, что Рон справился с двумя уровнями контрзаклятья. Она тут же радостно принялась извлекать из сумки магический шар, травки и прочую ерунду, не переставая восхищаться Роном.

— Рон, я знала, что ты справишься! Ой, не могу поверить! Я читала, что два этапа удавалось проходить единицам, ну не успевали, ты понимаешь. Что это было? Как ты догадался?

— Не важно. Лаванда, давай просто ты мне поможешь понять, что там есть ещё, ладно?

Лаванда вздохнула, потом занялась только ей одной известными манипуляциями. Она зажгла в тесной комнате свои благовония, смотрела в шар, бормотала себе под нос, закрывала глаза, раскачивалась из стороны в сторону. От трав у Рона заслезились его собственные глаза, но он боялся упустить момент, когда Лаванда разгадает последнюю загадку.

Наконец, когда к слезящимся глазам добавилась тупая боль в виске, Лаванда вышла из транса. Лицо её было слегка вытянувшимся. Она неспешно убрала свои приспособления обратно в сумку, задумчиво хмурясь.

— Ну, Лаванда, — не выдержал Рон. — Что? Тебе удалось понять? Какая ещё боль скрыта здесь?

— Знаешь, я не очень понимаю, что мне сказал шар. Ну, то есть, я всё прекрасно разобрала, ты здорово поработал и очистил путь к внутреннему оку, но я не понимаю значения. Это боль тайны. У Гермионы есть тайна.

Теперь и у Рона лицо слегка вытянулось. Час от часу не легче! И что ему теперь делать? И следом в голове звоночек — что ещё за тайна?

— Но это ещё не всё, — подытожила задумчиво Лаванда. — Я поняла, что это тайна, которая есть у Гермионы, но о которой она не знает. Как-то так.

— Бред какой-то.

— Сама не понимаю, что это значит. Возможно, кто-то что-то знает о Гермионе? Но это должно быть тесно связано с ней. И боль. Не забывай — это должна быть боль. То есть в данном случае боль тайны, того, что эта тайна уйдёт в могилу вместе с жертвой. Ой... Я не про Гермиону, — Лаванда побелела под взглядом Рона, — я в общих чертах. Не пойму, как это может быть одновременно неизвестно Гермионе и неизвестно никому, раз это останется с ней? Может, ты прости, у неё есть тайный поклонник? Ну, допустим, Гермиона не знает о его чувствах, а это настоящие такие чувства, от сердца.

— Лаванда. Ты знаешь, из какой ягоды было любимое варенье Альбуса Дамблдора?

Лаванда вытаращила глаза от неожиданного вопроса, но послушно ответила:

— Из малины.

— Вот и иди в малину!

Лаванда закрывала и открывала рот, как рыба, выброшенная на берег.

— Прости. Я тебе очень благодарен и всё такое, но мне лучше одному подумать над всем. Прости, правда. И спасибо тебе, — Рон устало потрепал Лаванду по плечу.

После молчаливого ухода Лаванды он остался опять один на один со своим страхом не успеть и сплошными загадками. Тайна. Боль тайны. Что это может быть? Первая идея была настолько смехотворно абсурдной, что он даже хмыкнул. Он представил, что профессор Флитвик завысил Гермионе баллы на экзамене, и та обманным путём получила выше ста, что, в принципе, было нереальным.

Господи, ну и бредятина в голове. При чём тут Флитвик, его оценки и прочая ерунда?

Всё равно в мозг будто кто тумана напустил, и выудить хоть завалящую здравую мысль было невозможно. Из-за отсутствия собственных идей Рон невольно вернулся к гипотезе Лаванды. Если у Гермионы кто-то есть, пусть она даже не знает про это, что ему делать? Отлавливать всё мужское население от шестнадцати до шестидесяти, приводить сюда и пытать, какую боль они почувствуют, если Гермионы не станет? И не только мужское. Рон истерически захохотал до слёз. Нервы сдают. Слёзы истерики сменились настоящим воем.

Он стучался в эту чёртову дверь, пробовал разные заклинания, просил, умолял, содрал себе все ногти, отчаянно царапая замочную скважину. Так, наверное, сходят с ума. Он не переживёт этого. Не сможет. Вот так сидеть и знать, что она в двух шагах, а пройти ему эти два шага никак не удаётся. После лёгкого помешательства впал в ступор. Это тупик. Он не знает, как разгадать третье испытание. Лёг перед дверью и долго так лежал, пока в сумерках уже не пришла Молли. Сумерки были на улице. Здесь, внизу, одинаково было мрачно, безнадёжно и угрюмо. Время остановилось. И утром оно остановится совсем. Остались считанные часы, а он ничего не смог сделать.

Молли села рядом, прямо на пол, положила голову Рона себе на колени и принялась его укачивать, как в детстве. Они долго так сидели, молчали и тихо плакали, каждый внутри себя.

Молли погладила Рона по волосам и первой нарушила молчание:

— У дементора всё боли, у Ронни милого всё заживи. Всё будет хорошо, всё наладится.

У Рона от боли перекрыло дыхание. Он зажмурился, чтобы не завыть в голос. Прижался к матери ещё сильнее.

— С Розой всё в порядке. У неё режется коренной зубик, миссис Грейнджер оставила магловскую мазь. Артур сейчас, наверное, рассказывает ей десятую сказку. Она такая смышленая! — Молли болтала и болтала без умолку, боясь, что если остановится, то не сможет сдержаться и разревётся, как маленькая девочка. Пришла поддержать Рона, хороша поддержка.

— Все будет хорошо, — повторила она, — сынок.

Сынок. Чтобы он делал без Молли? Без её добрых рук, тёплых лучистых глаз и ласковых слов? И как останется Роза без всего этого? Без матери.

И тут он внезапно всё понял. Боль тайны. Он вскочил, наклонился к замочной скважине и уверенно крикнул:

— Там мой сын! Откройся!

Молли так и сидела на полу, когда Рон внезапно вскочил, когда вокруг полилась неземная песня феникса, звучащая прямо из сердца, когда серая глыба, поглотившая Гермиону, вдруг растаяла в лёгкой белой дымке. А Рон уже бережно прижимал к себе свою Гермиону, ослабевшую, но чудесным образом живую.

Боль тайны. Гермиона ждала ребёнка. Она не знала пока ещё этого. Рон узнал первым.

* * *

Потрясение было таким сильным, что уже выйдя из транса, Лаванда и Гермиона продолжали держаться за руки, во все глаза глядя друг на друга. Ни одна не могла произнести ни слова. Первой нарушила молчание Гермиона:

— Лаванда, у меня воды отошли…