История пиратки (гет)

Я русская, а это значит:

Во мне мятежная душа,

Меня не купишь за копейку

И не продашь за три гроша.

Я русская, а это значит:

Во мне течет такая кровь,

Она на подлость не способна,

Зато способна на любовь.

Я русская, а это значит:

Люблю синь неба, ширь полей,

Как на просторе кони скачут

И сказки про богатырей.

Я русская, а это значит:

На шее православный крест,

Любовь дал Бог, даст Бог удачи.

Но, главное, была бы честь.

Я русская, а это значит:

Пред родом предков я в долгу.

Я русская, а это значит:

Другой быть просто не могу.

Светлана Ковалёва

Настасья сидела на пристани и беззаботно болтала ногами в темно-синей и приятно теплой воде. Солнце ярко светило, на небе не было ни одного облачка, а темное море сливалось со светло-голубым небом где-то на горизонте. Вдалеке, с парусами, похожими на крылья большой морской птицы, шел бесконечно недосягаемый корабль. Ветер мягко шевелил волосы, и казалось, будто на самом деле это гигантский великан ласково треплет ее по голове. Она чувствовала себя сказочной героиней, принцессой, купеческой дочерью, попавшей во время шторма в загадочную заморскую страну.

— Настасья Михайловна!

Настасья как будто очнулась после долгого и хорошего сна и обернулась. По берегу шла ее сенная девушка — Прасковья; видимо, случилось что-то важное, раз отец послал за ней ее служанку, а не дождался, пока она придет сама. Настасья с сожалением подумала о том, что еще всего лишь пару мгновений назад она могла быть кем угодно, даже Василисой Прекрасной и Варварой Красой, а сейчас она должна была быть сама собой — Настасьей Михайловной, дочерью русского посла Михаила Феодоровича и вообще-то степенной московской барышней.

— Настасья Михайловна! — запыхавшаяся Прасковья спустилась с небольшого пригорка к пристани и недовольно посмотрела на свою госпожу. Настасья поднесла рукав к лицу и тихо в него захихикала — так смешно она сейчас выглядела. — Настасья Михайловна! Батюшка уж ждет вас, а вы точно меня и не слышите — сквозь землю словно провалились… А вы-то, вы-то, сударыня, знаете, что батюшка ваш по-анклийски и не кумекает даже, и без вас он как без рук.

— Ох, Прасковья!.. — протянула Настасья и сладко потянулась. Ветер все так же ласково дышал в лицо, неся с собой запахи рыбы, соли, моря и самого главного — свободы. — Прасковья! Слышу я, да идти никуда не хочется. А что стряслось у батюшки моего? Неужто страшное чего?

— Да что вы, барышня, Михаил Феодорович в здравии добром, да просил вас разыскать и передать, что… — Прасковья запнулась на незнакомом слове и с трудом продолжила: — губернатор Стид вас и батюшку вашего на пир в вашу честь приглашает.

Настасья задумалась, с видимой грустью надела на еще мокрые ноги красные сапожки и встала под зорким взглядом Прасковьи.

— А знаешь что, Прасковья? — с хитрецой в голосе спросила Настасья. Та с недоумением посмотрела на свою госпожу, пытаясь угадать, что от нее хотят. — А ведь батюшка мой английский знает, да не говорит никому — хочет, чтобы я при нем переводчицей была: так ему и спокойней, и веселей.

Прасковья даже рот приоткрыла от удивления — настолько ей удивительно было то, что почитаемый ею боярин умеет лукавить. Настасья громко засмеялась и бросилась бежать, чтобы поскорее уйти от присмотра своей служанки. Прасковья хотела кинуться за ней, но увидела, что барышня остановилась на вершине небольшого холма, с которого она только что спустилась, и наставительно покачала головой.

— Постойте же, княжна Лисянская! Вот расскажу о вас батюшке вашему, посмотрим потом, кому из нас потеха-то будет!

Настасья не выдержала, показала Прасковье язык и что есть сил побежала к дому губернатора Стида, в котором она и Михаил Феодорович остановились как его личные гости, приглашенные в Бриджтаун его величеством королем Яковом. Против королевского слова губернатор ничего не имел хотя бы потому, что иностранные послы, даже из далекой Московии, были для него каким-никаким развлечением. Настасья это прекрасно знала, знал это и ее отец, и вначале им было неприятно то, что их здесь воспринимают как экзотическое развлечение. Но пробыв здесь всего лишь один день, Настасья поняла, что хоть Барбадос и казался ей таким «островом свободы», на самом деле он был клеткой еще худшей, чем богатый дом в Москве — из дома можно было при большом желании убежать, а вот с острова можно было только уплыть, да и то практически это было невозможно — корабль, который привез их сюда по поручению короля, сейчас выполнял поручения лорда Сэндерленда на Ямайке и должен был прийти за ними в порт Бриджтауна только через две недели. Чтобы не умереть со скуки, Настасья выпросила у отца разрешение выходить на пару часов из дома, и, воспользовавшись этим, она за это время успела быстрым шагом обойти весь город, узнать про все его закоулки и сходить на пристань — там она впервые увидела Карибское море не с палубы корабля, и его вид определенно ее зачаровал. Правда, после появления Прасковьи это волшебное наваждение исчезло, но в душе остался какой-то загадочный след, оставленный всем тем, что она увидела сегодня.

Когда Настасья, растолкав половину прохожих, наконец вбежала в сад губернаторского дома (как назло стоявшего на вершине одного из холмов, окружавших город), Михаил Феодорович, уже порядком ее заждавшийся, недовольно нахмурил брови — его дочь выглядела совсем не так, как должно было выглядеть барышне: пока она бежала, она успела раскраснеться, непослушные волосы, несмотря на то, что были заплетены, все время лезли на лицо, а сам вид Настасьи говорил сам за себя — она птица вольная, и полетит только туда, куда захочет.

— Никуда не годится! — провозгласил Михаил Феодорович. Действительно, это никуда не годилось: на приеме у губернатора приличествовало быть в надлежащем виде, а вид его дочери таковым явно назвать было нельзя. Несмотря на все возможное сопротивление со стороны Насти, он взял ее за руку и потащил в отведенную ей комнату. — Когда придет Прасковья, переоденешься и причешешься — ишь ты, чучело огородное! — Настасья надула губки и, пока отец отвернулся, сделала смешную недовольную рожицу. — И вот еще что: при губернаторе и его гостях лучше молчи и говори только тогда, когда я буду говорить — не хватало еще, чтобы ты чего-нибудь ляпнула такого, после чего мне краснеть придется.

— А я когда-нибудь такое говорила? — с обидой спросила Настасья.

— Говорила, — подтвердил Михаил Феодорович. — И не раз. Вот помнишь, когда в Речи Посполитой мы были, кто сказал польскому шляхтичу, что любой, самый пропащий украинский казак в сто раз лучше, чем он? — поинтересовался он у Настасьи.

— Сам виноват! — с вызовом ответила она.

Того польского шляхтича она прекрасно помнила: он был богатым и родовитым дворянином, родственником по материнской линии знатных Радзивиллов, а кроме своего богатства и положения в обществе он еще имел и смазливую внешность, что делало его самым завидным женихом чуть ли не во всей Польше. Настасье он не нравился — для нее он был слишком высокомерным и неестественным, из-за чего в ее думах он получил прозвище «гуся». Когда он, оставшись с ней наедине, попросил ее руки, она, не раздумывая, выпалила ему все, что о нем думает, в том числе и про казаков. В ответ шляхтич немедленно рассказал обо всем ее отцу, и скандала удалось избежать только благодаря тому, что сам шляхтич не захотел портить свою репутацию участием в такой неприятной истории, хотя из-за казаков он явно на нее обиделся — слишком уж он себя считал непохожим на это украинское bydło⁽¹⁾.

Михаил Феодорович остановился перед дверью, ведущей в две комнаты, отведенные Настасье, свободной рукой открыл ее и вошел, все еще таща свою дочь за собой.

— Одень лучше сарафан, который ты в Москве носила, — красный, с жемчужной вышивкой, и кокошник не забудь — это их удивить должно, мы же люди заморские, непонятные, так пусть радуются, — сказал Михаил Феодорович после того, как плотно закрыл дверь. — И черевички надень — в этих сапогах тебе лучше не ходить, здесь женщинам не принято в такое одеваться, если только на лошадях они не едут кататься.

— Не буду я это одевать! — заявила Настасья. — В Москве меня одевали как куклу, и здесь что ли будут одевать? Не хочу и не буду!

— А ты что думаешь — просто так Софья Алексеевна в Англию меня послом отправила? — с негодованием сказал Михаил Феодорович. — Мир нам нужен, со всеми мир — а то придут басурмане, да и захватят землю нашу, как при Смуте было, — и тогда что будет? Будет нами править иль католик, иль немец-протестант, и несдобровать будет вере православной! Да и люду русскому тяжко придется, а что ж поделаешь-то? — Михаил Феодорович наставительно поднял палец вверх. — Тут мудрость нужна, ловкость придворная — а ты «не хочу» сразу говоришь. А понравимся мы боярам местным — так, считай, и мир у нас с ними будет.

— И сказать-то тебе нечего в ответ, батюшка Михаил Феодорович, — скорбно и с обидой сказала Настасья. — Всегда скажешь так, что всегда по-твоему будет. Или так — или никак. Хитер ты больно, батюшка, как лиса.

— Да уж видно, как бог дал! — Михаил Феодорович добродушно рассмеялся, вспомнив о том, что в Москве его величали боярином Лисянским, и похлопал дочь по плечу. Та дернулась и все-таки решила ему сказать, что думает про местную аристократию.

— Отец, вот смеешься ты — а из-за чего? Все они тут похожи на петухов, — Настасья старательно начала изображать походку жены губернатора Стида, дамы довольно своеобразной и прихотливой, но ужасно неприятной — вся ее красота, если когда-то она и была, высохла на солнце Вест-Индии, а характер ее оставлял желать лучшего. В последнее время она начала жаловаться на мигрень, что добавляло головной боли и переживаний не только ей, но и ее мужу. — А полковник Бишоп вообще похож на жирную свинью.

В подтверждение своих слов Настасья громко хрюкнула и руками показала фигуру полковника Бишопа. Михаил Феодорович хотел было рассмеяться — ее слова были более чем правдивы, но согласиться с ней он не решился.

— Как бы тебя не услышали господа, про которых ты говоришь, — предупредил он. — Вспомни Анджея Моравецкого, польского шляхтича, да казаков — тогда и смейся. Только как бы мне потом плакать из-за тебя не пришлось.

Настасья отмахнулась от слов батюшки как от назойливой мошки — чтобы изменить ее мнение о миссис Стид и о полковнике Бишопе, нужно было много больше, чем просто слова ее отца. Миссис Стид уже неотвратимо получила прозвище «курицы», а полковник Бишоп — «свиньи». Впрочем, это делало им большую честь: задолго до этого боярин Долгорукий стал называться «кабаном», что, по мнению Настасьи, было самым обидным прозвищем, когда-либо ею данным.

— И все-таки, надо тебе на обед идти, надо. Не могу же я тебя не представить — да и принято у них здесь, чтобы девушка на пиру была. Это у нас только пир — не девичье дело.

Настасья задумалась: на обеде, который устраивал губернатор, будут все те, кто был ей лично неприятен — и его жена, и полковник Бишоп; с другой же стороны в любой момент можно будет сослаться на плохое самочувствие и беспрепятственно закрыться в своей комнате.

— Но если мне не по нраву что будет, то я сразу уйду — сам говоришь, не девичье это дело! — с вызовом сказала Настасья. Михаил Феодорович согласно кивнул.

— Да только веди себя прилично — чтоб не позорится мне перед… — он оборвался, потому что в дверь настойчиво постучали. — Входите!

На пороге возникла Прасковья, испуганная тем, что барышня опять куда-то запропастилась. Настасья поморщилась — по милости батюшки ей предстояло претерпеть все это ненужное переодевание и превращение в безвольную куклу, что, по представлениям девушки, было в сто раз страшнее любой самой страшной пытки. Михаил Феодорович подошел к дверям, остановился рядом с Прасковьей и что-то прошептал ей, потом оглянулся, чтобы посмотреть на Настасью и на всякий случай наставительно погрозить ей пальцем, после чего он вышел из комнаты, оставляя дочку на попечение служанки. Прасковья по приказанию барина немедленно взялась за дело: натаскала из кухни горячей воды и заставила Настасью вымыть в ней лицо и руки, расчесала ее непослушные густые волосы и заплела из них длинную тугую косу, и чуть ли не силой переодела барышню из простого крестьянского платья, в котором она вышла в город, в красный сарафан, расшитый золотом и жемчугом, и такого же вызывающего цвета кокошник.

— Вот, княжна Лисянская! — с гордостью сказала Прасковья и подала Настасье зеркало, чтобы та полюбовалась на плоды ее трудов. — Теперь вы такая красавица, что любой здешний лорд от вас глаз не оторвет!

Подождав, пока Настасья насмотрится на себя в зеркало, Прасковья достала откуда-то баночку с сурьмой и слегка подкрасила ею брови и ресницы барышни, после чего Настасья почувствовала себя полностью экипированной и готовой ко всему⁽²⁾. Она вышла из своей комнаты под восхищенный вздох Прасковьи и направилась к гостиной — именно там собирался дать обед в их честь губернатор Стид. Около двери ее ждал отец — видимо, в целях конспирации не решавшийся войти в общий зал.

— Батюшка, это обязательно? — Настя пожалела, что согласилась на уговоры отца — из гостиной уже раздавался неприлично громкий смех полковника.

— Похоже, что да, — ответил Михаил Феодорович.

Они вместе зашли в гостиную, и только начавший рассказывать что-то полковник Бишоп оборвался на полуслове. Помимо губернатора, его супруги и полковника на обеде присутствовали еще пару человек и одна дама, которых Настасья никогда не видела, что ее очень сильно смутило — она опустила глаза в пол и старалась ни на кого не смотреть: она чувствовала, что все неприлично долго рассматривают и ее, и ее странный по местным меркам костюм.

— Здрави буди, губернатор Стид, — проговорил Михаил Федорович с ужасным акцентом.

— Доброго дня, господин Майкл, — губернатор все еще смотрел на Настасью, но после очень злобного взгляда миссис Стид он как будто опомнился и вежливо спросил: — А это ваша дочь, сэр? Вы умеете удивлять — совсем непохожа на ту девушку, которую я впервые встретил в порту.

Полковник Бишоп, которого так внезапно оборвали во время разговора, с каким-то странным видом посмотрел на девушку, от чего та почувствовала желание немедленно убежать куда-нибудь, например, в комнату к Прасковье.

— Да, господа, позвольте вам представить дочь мою — её зовут Настасья Михайловна, — ответил Михаил Феодорович; Настасья из уважения к хозяевам поклонилась на русский манер до земли; на лице же губернатора и его гостей появилось недоумение: мало кто понимал, как такое имя вообще можно выговорить.

— Прошу называть меня Анной⁽³⁾; думаю, это вас не затруднит, — поспешила сказать Настасья.

— Приятно познакомиться, — губернатор встал, чтобы по местному обычаю подойти к ней и поцеловать ей руку, и Настя поневоле улыбнулась, но, когда она почувствовала на себе взгляд супруги губернатора, ее улыбка заметно увяла. — Хочу представить вам моих гостей: это мистер Скотт — один из богатейших людей нашей процветающей колонии, — грузный мужчина средних лет, представленный губернатором, встал со своего места и поклонился, — мистер Танлей, один из офицеров нашего форта, — молодой человек в военном мундире, в отличие от мистера Скотта, не поленился встать, подойти к Настасье и по примеру губернатора поцеловать ей руку; Настасье в ответ пришлось ему улыбнуться, что мистер Танлей воспринял как благоволение в его сторону, — и мисс Арабелла Бишоп — племянница нашего уважаемого полковника, которого вы уже знаете, — губернатор взял Настасью за руку и усадил на место рядом с незнакомой изящной девушкой, оказавшейся племянницей полковника Бишопа. Она ничего ей не сказала — но Настя чувствовала, что Арабелле было бы очень приятно если не подружиться с ней, то по крайней мере поговорить.

Михаил Феодорович, после всех представлений и поклонов, как гость сел по правую руку от губернатора, и тот в знак уважения налил ему красного вина, рассказывая о лучших французских винодельнях, с которых он его получает. Отец прикидывался, что ничего не понимает, и только иногда важно кивал головой, но губернатору было достаточно и этого, и он с видным удовольствием после вина начал рассказывать о лошадях и о ужасных дождях, бушевавших здесь пару месяцев назад. Слуги приносили и уносили разные заморские яства, но почему-то именно сейчас Настасье есть не хотелось. Она попыталась было встать, но была остановлена строгим взглядом отца — и осталась сидеть на месте, слушая глуповатую болтовню губернатора. Арабелла, сидевшая рядом, хотела с ней заговорить, но почему-то не решалась — Настасья подумала, что причиной этому мог быть только полковник Бишоп: ее соседка не хотела, чтобы тот случайно, а, может быть, и специально подслушал их возможный разговор.

— И чем, собственно, может грозить нам Испания? — тем временем хвастливо говорил губернатор, обращаясь одновременно ко всем, но делая акцент преимущественно на Михаиле Феодоровиче. — Я только что разговаривал с капитаном «Прайд оф Девон», который зашел в наш порт около часа назад — пара испанских галеонов навязала ему неравный бой, который он с честью выдержал: один был потоплен, второй — трусливо сбежал. Так что вся эта хваленая испанская угроза — всего лишь пыль перед великой британской державой!

Настасья чуть не засмеялась — было ясно, что губернатор, стараясь произвести на них впечатление, явно переусердствовал. Со слов везшего их сюда капитана, довольно прямолинейного человека, она узнала, что в крае процветают пиратство и каперство — не так давно испанские колонии беспокоили Морган, л’Оллонэ и еще с десяток знаменитых флибустьеров. Испанцы отвечали тем же — нередко они атаковали английские и французские колонии, а их жестокость, как говорил капитан, порой превосходила даже жестокость самого Моргана. Впрочем, утверждал капитан, под знаменем Британии русским послам бояться нечего — англичане их защитят, чего бы им этого не стоило. Когда он рассказывал все это, Настасье показалось, что это всего лишь одни из многочисленных морских баек, но по прибытии сюда она расспросила прислугу обо всем, что услышала; почти все решили промолчать, кроме старого негра-грума, подтвердившего эти истории, но также заявившего, что бояться им абсолютно нечего. Тем не менее угроза, хоть и абсолютно абстрактная, существовала, из-за чего губернатору следовало получше выбирать выражения, в которых он описывал текущую ситуацию.

— Вы сегодня совсем ничего не съели, — неожиданно прозвучал чей-то женский голос, явно обращенный к Настасье. Она опасливо покосилась в сторону и увидела ту самую девушку, Арабеллу, которая смотрела на нее каким-то совершенно непередаваемым взглядом — полуласково, полунасмешливо.

— Я уверена, что все вкусно, но есть что-то не хочется, — осторожно ответила она. Арабелла дружелюбно улыбнулась и наклонилась к ней так, чтобы никто не смог услышать ничего из того, что она скажет.

— Если вы не против, то давайте покинем господина губернатора, — тихо прошептала она. — Я бы с удовольствием побеседовала с вами, но я не хочу, чтобы все знали, о чем мы будем говорить.

Настасья кивнула, и, отодвинувшись от своей соседки, достала из рукава платок и приложила его к губам. Мистер Танлей, до этого внимательно слушавший губернатора, отвлекся от его болтовни и обеспокоенно посмотрел в её сторону.

— Вам плохо, мисс? — участливо спросил он. Губернатор прервался и тоже посмотрел на Настасью. Михаил Феодорович строго взглянул на нее, напоминая ей о том, что она обещала вести себя разумно.

— Да, сэр, — Настасья постаралась придать своему лицу грустное выражение. — Мне худовато сегодня — я бы осталась с вами, господа, но, если вы мне разрешите, я бы откланялась…

— Конечно, мисс Анна, — быстро согласился губернатор. — Я понимаю — для вас должно быть непривычно… такое общество, — губернатор неприятно захихикал, вкладывая какой-то тайный смысл в свою фразу, но никто его шутку не поддержал. Настасья поспешила выскочить из гостиной, предварительно поклонившись. Арабелла, хотевшая выйти вслед за ней, поднялась, но ее остановил губернатор, который попросил сыграть что-нибудь для иностранного гостя на модных тогда клавикордах.

Настасья же, быстро дойдя до своей комнаты, зашла в нее, с силой захлопнула дверь и, не раздеваясь, бросилась на кровать. Она ждала Арабеллу или хотя бы слугу с вестью от нее сначала десять минут, потом двадцать, а через полчаса в ее комнату без стука вошел Михаил Феодорович.

— Почему ты ушла, Настасьюшка? — спросил он. Михаил Феодорович не хотел на нее ругаться без причины, а причина, из-за которой она ушла без его разрешения, определенно была. — Мне без тебя трудновато было — никак губернатору не сказать, что идти мне пора. Сам хоть догадался, и на том спасибо…

— Скучно мне стало, батюшка! — не отрывая лица от подушки, сказала она. — Губернатор говорит и говорит без умолку, полковнику Бишопу я не нравлюсь, как и жене губернатора, да и девушка, которая там была…

— Девушка? — спросил Михаил Феодорович, стараясь припомнить эту самую девушку. — Девушка — Арабелла Бишоп, верно?

— Верно, — подтвердила Настасья. — Она со мной поговорить хотела, да не смогла почему-то — я ее ждала, ждала, а пришел ты, Михаил Феодорович.

— Ну что ж, в другой раз и поговоришь — нечего было убегать только за этим, — он недовольно покачал головой, а потом сказал: — Все бы вам, девкам, болтать да стрекотать — ни до чего дела нету!

— А ты, батюшка, за собой следи! — ответила Настасья из-под подушки.

— Ишь ты, зубастая какая! — удивился Михаил Феодорович, потом задумчиво погладил бороду и рассмеялся. — Ну, бывай, доченька — пойду я к себе: Софья Алексеевна, царевна наша светлая, просила от меня за каждый день ей писать, так не знала она, что пригласят нас в такую даль; вот как приедем в Москву, так я все грамоты сразу и отдам, чтоб сподручней было… А ты пока найди свою Арабеллу — вот тебе и подруга найдется, чтоб не скучно тебе было.

Михаил Феодорович вышел, все еще бормоча что-то себе в бороду, а Настасья задумалась: преимущественно ее мысли были заняты той самой Арабеллой Бишоп, которая пока еще непонятно что из себя представляла. Хотя по ней было видно — она не одна из жеманниц Сент-Джеймского двора, с которыми довелось встретится Настасье, и не одна из тех луноликих боярынь, которые всегда неотступно следовали за ней, как и за любой девушкой из богатой московской семьи. Что-то тянуло к ней — хотя бы то, как она начала с ней разговор. И все же… Что-то страшное нависло над ними, и почему-то Настасье казалось, что это будет не столько страшно, сколько судьбоносно.

1) С польского — крупный рогатый скот. В переводе на русский не нуждается… Словечко прихватизировано из «Тараса Бульбы».

Вернуться к тексту

2) По моде допетровских времен незамужние девушки красили лицо белилами (не знаю точно, как они назывались), подводили брови сурьмой и подкрашивали красным щеки. Также эталоном красоты являлось полноватое тело, говорившее о высоком положении невесты, и широкие бедра.

Вернуться к тексту

3) В английской транскрипции Анастасия часто превращается в Стейси или в Анну. Для примера: в мультфильме «Анастасия» главную героиню зовут Анастасия, но ее уменьшительно-ласкательное имя в оригинальной озвучке не Настя, а Аня.

Вернуться к тексту