Покой для души (джен)

С тех пор как Катерина Ивановна взяла Ивана Федоровича под свое крыло, он достаточно оправился, чтобы периодами размышлять здраво и толково отвечать на вопросы. Спустя полгода безмолвия и удручающих прогнозов докторов Иван впервые проявил инициативу и оделся сам, без помощи прислуги.

В скором времени доктора изменили свои прогнозы, объявив, что Иван Федорович стремительно идет на поправку. Иногда он сам начинал обращаться к психологу с замечаниями и размышлениями, соглашался проводить некоторые психологические тесты и отвечать на вопросы. К концу года психолог подобрался к основной проблеме своего пациента и задал главный вопрос:

— Иван Федорович, кто убил вашего отца? — совершенно спокойно произнес психолог, как будто задавая рядовой вопрос о здоровье.

Иван Федорович внимательно посмотрел тому в глаза, как будто что-то припоминая.

— Кто-то убил моего отца? — произнес он задумчиво.

Вопрос так и остался без ответа; в записях психолога появилась пометка о намеренном уходе пациента от реальности.

Впрочем, бывали дни, когда Иван Федорович был сам не свой: грубил, задирался, смеялся над всеми и подтрунивал. Тогда психолог решительно не знал, как обращаться с ним, и порой терялся от его выходок, но отнюдь не пугался его, чем изрядно злил Ивана. Он вызывал психолога на спор и всегда брал верх своим напором, доводами, убеждениями и властным обращением со старичком психологом.

— И не такое видывали, — спокойно отвечал старичок Катерине Ивановне, услышавшей однажды, как бранится Иван.

К слову, в таком состоянии Иван никогда не кричал, наоборот — говорил тихо, размеренно и порой вкрадчиво, но властно и стремительно. Порой он будто читал мысли Кати и дерзко смотрел на нее испытующим взглядом, когда она смущалась перед ним. Он позволял себе подойти к ней поближе и нюхал ее волосы, приводя Катерину Ивановну в дрожь.

— Боишься или хочешь? — шептал он ей на ухо с гадливой улыбкой и отстранялся как ни в чем не бывало.

В другие же дни, когда Иван Федорович был вполне адекватным человеком, Катерина Ивановна любовалась им при любой удобной возможности. Она была в восторге от его успехов. Когда она ловила его взгляд и снова находила в нем того самого Ивана Федоровича, которого она знала год назад, ее лицо покрывалось румянцем, в груди от удовольствия волновалось сердце, и она смущенно отворачивалась.

В течение следующего полугодия психиатр продолжал будто невзначай вспоминать о вышеупомянутом вопросе, но вместо ответа получал лишь задумчивый взгляд человека, который не понимает, о чем его спрашивают. Препараты к тому времени Ивану назначать перестали.

Катерина Ивановна все то время решительно не понимала, как общаться с Иваном, поэтому их разговоры были чаще обрывистыми и преимущественно на бытовые темы.

— Закрыть окно? — спрашивала она.

— Да, пожалуйста. Май холодный, — говорил Иван.

— Хоть печку снова топи. Не припомню такого холодного мая... Хм, а может быть и вправду приказать затопить печку на ночь?

— Как знаешь.

К концу мая Ивана посетил Алеша, успешно окончивший гимназию. Катя была рада новому лицу, ей наскучило быть в доме с одними и теми же людьми, ведь общество отвергло ее за решение принять в свой дом мужчину, который не являлся ей ни мужем, ни братом. Лишившись сестер и светского общества, Катя стала больше читать. Иван Федорович подметил ее новые увлечения и пытался похвалить, но не находил слов. В его груди тоже сладко щемило, когда Катя находилась рядом с ним. За это он злился на себя и в такие минуты совершенно закрывался ото всех разговоров с ней. Ей было досадно, когда Иван вдруг отворачивался от нее посреди разговора. Впрочем, она списывала подобные странности на его болезнь, в которой она ровным счетом ничего не смыслила.

Возвращаясь к Алеше, стоит уточнить, что он почти не изменился: полон сил и здоровья, глаза его так же светились, однако теперь все чаще при разговоре с кем-либо появлялась на его лице легкая добрая улыбка.

Когда Катя вышла, оставив братьев наедине, в комнате повисла тишина. Иван смотрел в пол, а Алеша — на Ивана.

— Иван, не все в порядке у тебя на душе, — тихо сказал Алеша.

Губы Ивана дрогнули, но он не произнес ни звука.

— Ты все помнишь. Почему ты скрываешь это?

— Каково мое положение, Алексей? — начал Иван после минутного молчания, руки его отчего-то забились в мелкой дрожи. — Я попал в дом Кати психически нестабильным существом, из-за меня от нее отвернулись сестры и общество. Я живу за ее счет, Алексей, а по ночам меня мучают сны. В этих снах я убиваю этого человека... Снова и снова это повторяется: я бью его по голове разными предметами, голова раскалывается, всюду кровь. Я убиваю его, пока не проснусь. Внутри я понимаю, что если я с кем-то заговорю об этом, то приду в исступление или со мной случится нервный припадок... — он помолчал, а затем продолжил: — Он снова приходит ко мне, Алексей. Зачем ты приехал мучить нас, Алексей, раб Божий?

При последних словах Алеша вздрогнул и поднял глаза, но не успел поймать взгляда Ивана — тот вновь опустил голову. Легкая тонкая улыбка показалась на губах Ивана, и он закрыл лицо руками.

— Уезжай, дай мне забыться и стать идиотом! — воскликнул он истерически, дрожа всем телом.

Алеша не поверил, с негодованием покачал головой, присел рядом с Иваном на диван и положил ему руку на голову. Тот сразу ослабел и опустил голову Алеше на колени. Рыдания вырвались из груди Ивана с такой силой, что взволнованная и растерянная Катя буквально вбежала в комнату.

С тех пор Алеша остался в Скотопригоньевске, чтобы чаще видеть брата и помогать ему во время припадков приходить в себя. Со временем Алеша стал замечать, что, когда он приходил к Ивану, им чаще владел бес, чем здравый рассудок. В таких случаях Алеша садился рядом с Иваном и гладил его по голове, а тот вновь слабел и плакал, но уже сдержаннее.

— Алеша, как считаешь, когда он все вспомнит? — спрашивала Катя втайне от Ивана.

Алеша обычно отвечал ей общими фразами, подыгрывая ивановой лжи, предоставляя тем самым Ивану свободу выбора. Продлилась эта игра примерно с месяц, до тех пор, пока Иван убежденно, но как-то слишком спокойно не сказал Алеше:

— Я убил, Алеша.

— Нет! — воскликнул Алеша и быстро заключил брата в объятья. — Брат, я тебе на всю жизнь это слово сказал: не ты! Слышишь, на всю жизнь. И это Бог положил мне на душу тебе это сказать, хотя бы ты упирался и твердил иное!

— Ничего, скоро ты примешь это, как и я, — проговорил Иван, с холодной усмешкой отстраняясь от брата. — И ты знаешь, как я не терплю пророков и посланников Божьих. Если ты не прекратишь мне проповедовать, я разорву с тобой навсегда. Слышишь меня?

В один день психиатр пожал руку Кате и поздравил с полным выздоровлением Ивана.

— Здесь моя работа окончена, Катерина Ивановна, Иван Федорович полностью оправился. Передайте мой поклон Алексею Федоровичу, он очень хорошо повлиял на своего старшего брата.

На следующее утро Катя не обнаружила Ивана Федоровича в доме.

Слуги утверждали, что рано утром он куда-то ушел. Катя, совершенно испугавшись, — ведь прежде такого никогда не случалось, — поспешила к Алеше, полагая, что Иван Федорович там, но в квартире, в которой Алеша снимал комнату, не было даже самого Алеши. Потерявшись в догадках и сомнениях, она пришла домой и обнаружила там обоих братьев. Иван Федорович объявил ей, что получил от психолога документ, подтверждающий его полное психическое здоровье и пригодность к работе. С этим документом он пошел в школу и устроился там учителем истории, что позволяло его образование. Младший брат в то время сильно повлиял на решение Ивана Федоровича, так как обучался при храме Закону Божьему, чтобы иметь возможность вести соответствующий предмет в школе.

Время шло, и вскоре Иван Федорович снял комнату неподалеку от Алеши, но не в том же доме, как предлагал ему брат.

— Мне не нужна нянька, — строго аргументировал Иван.

Немного помолчав, он прибавил с легкой улыбкой:

— Но ты можешь приходить ко мне. А ты примешь меня, Алексей?

— Конечно, Иван! — восторженно произнес Алексей и подался вперед, чтобы обнять брата, но по его лицу понял, что тот не хочет.

Алеша давно стал подмечать, что в характере Ивана Федоровича, про который он думал, что знает все, обострилась некая строгость, пуще прежней. Иван чаще кривил губы, презрительно смотрел на людей и иногда очень удивлял Алешу своей вспыльчивостью. Все это было в нем и раньше, но Алеше, как человеку отвыкшему от этой стороны характера Ивана, казалось странным его поведение. Тем более, что застал он его в разбитом состоянии духа. Однако, пока Иван Федорович восстанавливался психически, в нем также возрастала и уверенность в себе. Соответственно, характер вновь давал о себе знать.

— Не приставай, я всегда таким был, — отрезал Иван на деликатные замечания младшего брата, после чего тот вовсе перестал касаться темы его душевного состояния.

В школе Алексей Федорович стал обучать детей Божьему Закону с полной отдачей. На переменах вокруг него собирались толпы мальчишек, в числе которых был и Коля Красоткин, и несколько других мальчишек, которых помнил Алексей. Другие подбегали познакомиться с младшим Карамазовым из интереса, вызванного Колей, который, к слову, пользовался среди ребят большим уважением, а некоторые, которым нравился Иван Федорович, из любопытства хотели узнать, что такое этот младший Карамазов и насколько братья похожи. Существенная разница всегда приятно поражала мальчишек. Влияние бывшего послушника распространялось даже на самых бунтовских мальчишек, чьи взгляды были схожи со взглядами Ивана Федоровича. На этой почве у Ивана возникали негативные чувства к брату и ревность к детям, которые позволяли себе на уроках вставлять: "Так говорит ваш брат", "Так считает Алексей Федорович", "Алексей Федорович всегда прав". Однако бо́льшую часть негодования в нем вызывала вера брата, его непоколебимость в убеждении, высокая мораль и добрая улыбка, не сходившая с его губ.

Не жалея сил, Алеша обучал деток на дому бесплатно, ходил в пригородные поселки, где жили крестьянские дети, не имевшие возможности ходить в школу. Алеша дополнительно учил их читать и писать. Иван Федорович всем видом выражал свою безразличность к действиям Алеши, но внутри себя он удивлялся стойкости младшего брата и силе его духа, удивлялся, как он мог ходить на такие дальние расстояния ради одних только детей, не имея ничего от их родителей, не получая никакой награды взамен за старания. Однако в этом Иван Федорович был не прав, он не знал, что родители крестьянских детей щедро благодарили Алешу тем, чем могли, а именно: кормили обедом и угощали чаем с медом. Алеша был очень благодарен им за это, понимая, что к нему относятся со всем сердцем. Для него это была высшая награда.

— Благодетель, — язвительно бурчал Иван в ответ на восторженные рассказы брата о крестьянских детях.

Бывали дни, когда Алеша очень уставал и буквально валился с ног. Придя домой, он не раздеваясь ложился на кровать и засыпал крепким сном. Иван Федорович всегда замечал крайнюю усталость брата, и это его злило.

— Не щадишь себя ради неблагодарных оборванцев, — проговорил он однажды.

— Как же? — улыбнулся Алеша своей привычной доброй улыбкой. — Дети невинны, чисты и достойны получать от жизни только хорошее. Разве не так ты рассуждал, Иван?

— Было дело, но я убедился, что не все дети чисты. Вот увидишь, будет тот, кто кинет тебе в спину камень.

— И такое было, Иван, но разве это отменяет чистоту детской души? Они наивны и как губки впитывают манеру поведения окружающих их взрослых. Однако, если рассказать им, как до́лжно себя вести, и что хорошо, а что плохо, они захотят исправиться. Дети всегда стремятся к свету именно от чистоты своей души. Дети как птички, Иван, они очень добрые.

— Вспомни Лизу Хохлакову, ей шестнадцати не было, как в голове зародились садистские фантазии и развратные наклонности.

— Она стала такой под влиянием взрослого, о чем я и говорю, — заключил Алеша.

— Ты хочешь меня обвинить? — холодно проговорил Иван, усмехнувшись.

— Хочу ее защитить.

— Знаешь ли ты, что с ней сейчас?

— Нет.

— Тебе и не стоит, — проговорил Иван Федорович, прекрасно зная, что вызвал интерес, но специально умолчал.

Алеша нахмурил брови, внимательно приглядываясь к старшему брату.

— Скажи.

— Плохая слава у нее, — презрительно бросил Иван. — И все-таки, ежели ты хочешь обвинить в этом меня...

— Нет, Иван.

— Я привык, что меня обвиняют во всех грехах, — продолжил он настойчиво.

— Это не так, — отрезал Алеша и поспешил удалиться, чувствуя, что Иван Федорович начинает злиться и давить на него.

К слову, подобные напряженные разговоры между братьями стали не редкостью после переезда Ивана Федоровича, но Алеша пропускал все оскорбления мимо ушей, задеть его было невозможно, чего не сказать о Катерине Ивановне. Часто их с Иваном разговоры кончались ссорами, а было, ими и начинались. Только при Алексее они вели дружеские разговоры и были снисходительны друг к другу.

— Никто за тебя такого выйти замуж не захочет! — воскликнула однажды Катя, вскочив со стула как обожженная. — Ты все время кривишься, твоя гордость просто необъятна, с тобой говорить невозможно.

— Можно подумать, моя гордость уступает твоей, строптивая ты моя! — ответил Иван, тоже вскочив и засверкав глазами. — И с чего бы никто не захотел за меня выйти? Ты же захочешь!

— Ни-ко-гда, — гневно проговорила Катя. — Как ты смеешь мне такое говорить? — тотчас спохватилась она. — Это что сейчас было, предложение руки? Поди вон от меня! — прибавила она, когда Иван к ней приблизился.

Но Иван и не подумал уйти, наоборот: нарочно подошел к Кате почти вплотную, прижав ее к шкафу за ее спиной. Катя вспыхнула от негодования, хотела сделать движение рукой, но Иван схватил ее за руку и крепко поцеловал в губы. Катя слегка толкнула его в грудь.

— Не согласна? — вдруг прошептал Иван, потерявшись.

Катя не смогла сдержать улыбку и тут же покрылась румянцем.

— Идиот, конечно, согласна.

С тех пор ссор между ними было не меньше, однако впредь Иван не скрывал своего восторга, любуясь злостью Кати, как она хмурила бровки или всплескивала руками. В таких случаях Катя не могла продолжать злиться, вся краснела и негодование в ней пропадало вмиг, особенно, когда Иван снова в порыве страсти целовал ее в самые губы.

В один такой миг их случайно и застал Алеша.

Алексей Карамазов разыскивал Ивана Федоровича, чтобы отдать ему тетрадки, забытые им в школе. Не обнаружив его в квартире, он пришел к Кате. Служанка проводила Алешу в комнату, но, только приоткрыв дверь, ойкнула и прикрыла ее вновь. Алеша, игнорируя этот жест, не долго думая толкнул дверь. За ней не оказалось ничего криминального: Иван листал книгу, сидя в кресле, Катя перед зеркалом поправляла выбившиеся из прически пряди волос.

— Добрый день, Катерина Ивановна, — с улыбкой сказал Алеша, держа тетрадки в обеих руках.

Иван их тут же заметил и подошел. Алеше показалось, что щеки брата покрылись румянцем, но разглядеть себя он не дал: приняв тетрадки и поблагодарив, он тут же отвернулся, поспешив на прежнее место.

— Алеша, что же мы как незнакомые? — проговорила Катя, поворачивая к нему свое покрывшееся румянцем лицо. — Присаживайся, я велю подать чай. Ты, верно, еще не обедал после работы? Так я велю накормить. Ты уху кушаешь, Алеша?

— Не откажусь, — улыбнулся Алеша, присаживаясь.

Когда младший брат был накормлен, подали чай, и Катя присоединилась к чаепитию с большой охотой. Ей нравилось слушать рассказы Алексея о школьниках, о крестьянских детях и об их приключениях вне класса.

Иван давно уже принялся листать тетрадки, и по лицу его было видно, что в тетрадках явно было что-то неудовлетворяющее требованиям строгого учителя. Он редко поднимал глаза на присутствующих, но Алеша успел подметить, что они с Катей стараются не смотреть друг на друга.

После чаепития Алеша постеснялся приглашать брата пройтись вместе. Однако Иван сам охотно принял инициативу на себя, и уже через минуту два брата шли по улице.

Иван был мрачен, смотрел преимущественно себе под ноги.

— Все так плохо? — спросил Алеша.

— А, что? — растерянно произнес Иван, выныривая из своих, по всей видимости, не о работе, мыслей. — Что плохо?

Алеша указал на тетрадки в руках Ивана.

— А, это. Это да, я возмущен. Столько времени у них было выучить тему, а они одну белиберду написали мне. И, к слову, представь, Красоткин позволяет себе прямо на уроке писать и передавать записки.

— Я поговорю с ним, — серьезно сказал Алеша.

— И попроси его не тыкать мне.

— Тыкать? — удивился Алеша.

— Он считает мои наказания и мои оценки несправедливыми и в порыве гнева обращается ко мне на "ты". Дрянной мальчишка совсем страх потерял.

— Обязательно поговорю с ним, брат, только не бранись, пожалуйста.

Дойдя до развилки, где Иван обычно шел налево, а Алеша направо, Иван вдруг пошел вместе с Алешей в его сторону.

— А знаешь, — вдохновленно и неожиданно добрым голосом произнес Иван, — Алексей, давай пройдемся по парку? Знаю, что не откажешь. Поговорить с тобой хочу. А может и не поговорить, а так, просто помолчать. Знаешь ты, как порой хорошо с кем-то молчать? С иными молчать неловко, кажется, что необходимо найти тему для разговора, а иначе тебя задавит неловкость. А с иными молчишь и понимаешь, что слова и не обязательны, чтобы просто быть рядом. Понимаешь ты меня, Алешенька?

Алеша был приятно поражен необычным настроением своего брата и, конечно, не мог сдержать улыбки, когда тот назвал его "Алешенькой". Иван тоже вдруг разулыбался, и Алеша заметил у него симпатичные ямочки на щеках, о существовании которых на всегда строгом лице брата он прежде и не подозревал.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, Иван. Конечно, пойдем.

— Знаешь ли ты, что жизнь моя скоро круто изменится? — загадочно спросил Иван, заглядывая в глаза своему собеседнику.

— Нет, не знаю, брат, — Алеша понял, о чем речь; ему вдруг очень захотелось услышать долгожданную хорошую новость.

Иван выдержал паузу, наблюдая реакцию брата.

— Я женюсь на Кате! Представляешь? На этой строптивой женщине! — Иван всплеснул руками, но счастливая улыбка осталась при нем.

— Несмотря на это, она очень любит тебя, Иван. Вы будете счастливы в браке, — искренне обрадовался Алеша. — Я очень рад за вас и очень счастлив видеть твою улыбку! Поздравляю! — он крепко пожал руку брату, но знал бы кто, как сильно ему в тот момент захотелось обнять Ивана.

— Спасибо. И неужели обнять не хочется? Видно по лицу, что хочется, — Иван усмехнулся и за руку притянул брата в свои объятья. Алеша с приятным чувством ясно ощутил, как сильно бьется сердце в груди Ивана.

— Я так рад, Иван, что ты сейчас мне открылся, — вдохновленно заговорил младший брат. — Я давно тебя наблюдаю: ты чаще выглядел суровым, строгим, но в эту последнюю неделю ты стал несколько рассеянным и задумчивым. Не по-прежнему задумчивым, а мечтательно задумчивым. Знаешь ли ты, как тебе идет такое выражение лица?

Иван рассмеялся.

— Алеша, я давно хотел ступить на эту дорожку, если ты понимаешь, о чем я, но обычаи, брат. Это венчание, этот храм. Не сочти за личное, но я не хочу туда заходить. Сейчас же... Сейчас думаю о том, что, кажется, я в таком состоянии, что готов переступить порог храма. Ненадолго, лишь для соблюдения правил.

Алеша с надеждой и горечью во взгляде посмотрел на брата:

— Иван, послушай... Ты только говоришь себе, что лишь для правил, а на деле ты же... не о людских правилах думаешь. Ты, если бы совсем Бога отрицал и Его не чтил, ты бы вовсе не пошел, ты бы ее своею женою не сделал. Жили бы без таинства, и тебе дела ведь нет до того, что люди о вас говорить будут. А ты все равно под венец идешь, значит, признаешь дар Божий — брак, и этим ты Бога чтишь. Наверное, это для тебя очень много, поэтому ничего не страшись, я с тобой рядом буду, помогу, чем смогу, только иди в храм, Иван. Там... Там всегда ждут. Я в тебя очень верю, брат. Думаю, что и Бог тоже...

Иван покачал головой, умиленно глядя в глаза брата.

— От тебя другого и ждать не следовало. Все-то ты видишь... — он одернул рукава своего сюртука, старательно натягивая их на кисти рук. — Но давай о другом. Дети говорят, что ты, когда о Распятии говорил, расплакался. Да и вообще все тебя хвалят за чуткость и любовь к детям. Не слышал я твоих лекций, но ожидал от тебя такого усердия. Горделивый Красоткин при тебе так и тает, я смотрю. В чем секрет?

Сумерки стали сгущаться, когда братья приблизились к дому Ивана Федоровича, увлеченные разговорами о детях.

— Иван, ты у меня так ни разу и не побывал в гостях. Хотя бы посмотрел, как я живу, зашел бы, — сказал Алеша с надеждой в голосе.

— Точно, — задумчиво произнес Иван, улыбка тот час ушла с его губ. — Ха! А пришли-то мы к моему дому, а не твоему. Ты не подумай, что я что-то скрываю, но пустить тебя к себе сегодня не смогу, Алеша. У меня... беспорядок.

Алеша невольно поднял одну бровь. Оба брата вдруг ярко ощутили, что последние слова были слишком явной ложью, потому что Иван всегда был аккуратен во всем. Некоторое время они постояли в неловком молчании. Однако Алеша имел мудрость пропустить слова брата и просто попрощался с ним, пригласив его назавтра к себе в гости.

Как раз на следующий день Иван без каких-либо предупреждений и не явился на работу.

Но обо всем по порядку.

Алексей Федорович вышел из класса и привычным жестом толкнул дверь, чтобы та притворилась поплотнее. Не успел только ключ из кармана вынуть, как его окликнул учитель математики. Мужчина средних лет, довольно высокий и плотный, грузными шагами подошел с недовольным выражением на лице. Алексей сразу понял, что причиной недовольства является Иван Федорович.

— Алексей Федорович, будьте любезны, объясните, где сегодня ваш брат? Случилось, может, что? Ни слуху ни духу, ни записочки.

— Как? Сегодня, если я не ошибаюсь, у него аж четыре урока, — взволнованно сказал Алексей Федорович, вынув ключ из кармана и внимательно глядя на собеседника.

— Вы, верно, не поняли, — серьезно произнес учитель математики, — он в школу не пришел совсем. Я заменил его на двух уроках. Далее у меня свои занятия, а сменить его больше некому. Что же, дети будут шататься по школе без урока? Алексей Федорович, вы свободны до которого часа сейчас? — прибавил он, вынув свои часы из кармана сюртука.

— До двенадцати, — прошептал Алексей Федорович, холодея внутри.

— Идите и разыщите вашего брата.

Алексей Федорович наспех запер дверь и чуть ли не выбежал из здания. На пути его остановил Коля Красоткин. Алексей, занятый мыслями о брате, не обратил на него внимания, но Красоткин был настойчив, поэтому догнал своего учителя и остановил за руку.

— Коля, что такое? — с удивлением спросил Алексей.

Коля тоже был обеспокоен; он крепко держал Алешу за руку.

— Что случилось, Алексей Федорович? На вас лица нет. Вы только скажите: чем смогу — помогу!

— Коля, я к Ивану... Я спешу. Все потом, — успел только произнести Алеша и тут же, вырвав свою руку из рук Коли, скрылся за поворотом, оставив того стоять в недоумении.

Алеша давеча говорил Ивану, что наблюдал за ним, но наблюдения его строились на одной лишь заботе, а не на личном интересе, как расценил это сам Иван Федорович. Когда его приступы одержимости стали сходить на нет, Алексей боялся пропустить момент, когда бес вновь вернется. Он чувствовал, что бес оставался в Иване, но до времени притих, чтобы вернуться в бо́льшей силе. Алеша сам себе не давал отчета, с чего он так считает, но был уверен в своей правоте до глубины души.

В те дни, когда Иван Федорович был слишком занят и не мог отойти даже на пару слов, Алексей украдкой за дверью слушал его лекции, чтобы понять, в каком настроении и состоянии находится его брат.

Так, к примеру, неделю назад Иван Федорович позволил себе стукнуть кулаком по столу в порыве гнева, что вызвало большое беспокойство среди учеников. Алексей в тот день приметил особое волнение в брате. На следующий же день Иван Федорович очень хвалил учеников и даже отпустил их с урока на пять минут раньше. В тот день Алеша впервые и заметил мечтательную задумчивость Ивана, по которой он заключил, что именно намерение сделать предложение руки Катерине Ивановне было причиной давнишней нервозности брата, но все уже позади, и получено заветное согласие.

Одно обстоятельство не давало покоя Алеше: Иван часто тянул рукава своего сюртука и никогда его не снимал. Конечно, у иных бывает такая привычка, положим, от стеснительности или зябкости, но Иван Федорович не имел ни того качества, ни другого. Алексей смотрел на его рукава в такие минуты и чувствовал, как внутри него растет какое-то необоснованное беспокойство в ответ на этот, казалось бы, не стоящий внимания жест.

Первым делом Алексей побежал в квартиру, где Иван снимал комнату. Хозяин, сухой старичок, сразу впустил его, предупредив, однако, что "барин, дескать, вышел, и еще не известно, когда вернется".

— Во сколько именно он ушел? — спросил Алеша.

— Да вот, часов в девять, может раньше.

— У вас есть ключ от его комнаты?

— Естественно.

— Впустите меня, пожалуйста, я его подожду.

— Нет, исключено, — тут же возразил хозяин, конфиденциально понижая голос. — Иван Федорович запретил кого-либо впускать к себе. Тем более, что, — он вдруг совсем перешел на шепот, — у него, наверное, есть что скрывать.

— Что вы имеете ввиду? — серьезно проговорил Алеша.

Хозяин по-старчески дрожащей рукой аккуратно взял гостя за локоть и проводил в ближайшую комнату, которая оказалась кухней. Убедившись, что никого в коридоре нет, он прикрыл дверь и продолжил говорить низким голосом. Вид старика был крайне обеспокоенный. Алексею показалось, что старика порой пробирал холодок по спине, от которого он ежился.

— Вы не в курсе, молодой человек, — покачал он головой с досадой. — Что ж, раз вы брат, я, наверное, прямо-таки должен рассказать вам все... Ваш брат... э-э, глубоко извиняюсь, — он замялся, вопросительно протягивая руки к рукам собеседника.

— Алексей Федорович.

— Алексей Федедорович! — Старик с улыбкой кивнул: молодой человек еще с порога вызвал в нем симпатию. — Ваш брат очень буйствует в своей комнате. Порой там совершенно тихо, а потом вдруг как загромыхает стул об пол. Думаю: упал! Ан нет, топает по комнате из стороны в сторону, да как кинет что-то об стену, потом как рявкнет, как начнет браниться. Боже, думаю, с кем он говорит? Да так громко, так оживленно ведет спор! Я со всех сил прислушиваться: второго нет. Точно нет, я вас уверяю, там всегда только голос Ивана Федоровича! Как моя старуха стала креститься, как услышала это в первый раз. Думал и схороню ее в ту ночь, так она испугалась. Да и сам я как не в себе был. Хотел даже за дохтуром бежать, но Иван Федорович вдруг притих. Я подумал, чтобы конфуза не случилось, тогда лучше не звать. Кто там знает, как у него все происходит? Он сам-то и знает. Стало быть, он и позаботился бы о себе, коль нужно было бы.

— Это происходит только по ночам? — осведомился Алексей.

Вид у него был уже совсем строгий, но глаза выражали страдание и горечь.

— Да-с, такое происходит только ночью. Днем барин тоже иногда говорит с собой, но этот монолог действительно звучит именно так, как люди с собой разговаривают и рассуждают вслух. Ночью — вот когда самый страх творится! Днем, должен признать, когда мы с ним, бывает, сталкиваемся в коридоре случайно, так он смотрится совсем здоровым, уважительно кивает мне, приветствует. Недавно он даже улыбнулся мне... Я бы этого не вспомнил, Алексей Федорович, если бы не увидел вашу улыбку, когда я только дверь входную вам открыл. Уж больно лица у вас во время улыбки похожи становятся... Старуха моя очень его боится! — вдруг вспомнил он, подняв указательный палец. — Как увидит днем, так сразу крестные знамения кладет на себя, а Иван Федорович делает вид, что не замечает ее. Сначала я думал, что это неуважительно с его стороны, а потом решил, что вовсе и мудро. Старуха моя еще убежит от него, коль обратится он к ней. К стыду мне будет такая сцена!

— Почему же вы до сих пор ему сдаете?

Старик развел руками.

— Средства нужны, голубчик, а Иван Федорович вносит двойную плату.

— Все-таки я подожду брата в его комнате, — серьезно сказал Алеша, выходя из кухни. — Я имею право, я его брат.

— Не спорю, касатик, — махнул рукой старик, вынимая связку ключей из кармана. — Только умоляю вас: ничего не трогайте! Если вы его не застанете, я не хочу, чтобы он узнал, что я впускал кого-то.

Алеша пообещал просидеть не больше получаса и не тронуть ни единой вещицы.

Переступив порог, он ужаснулся и невольно замер на месте, рассматривая комнату.

В комнате на первый взгляд был абсолютный беспорядок, но, если обращать внимание на личные вещи, книги и тетради, то все было разложено ровно и аккуратно. Чувство беспорядка придавали порванные, почти исполосанные чем-то острым шторы, пятна и брызги на стенах, а также пятнышки на полу, в местах, где не было ковра.

Алеша внимательно разглядел пятна и пришел к выводу, что на полу была кровь. Он медленно прошелся вдоль стены и остановился у штор, прикрывавших наглухо запертую дверь, ведущую в соседнюю комнату, по всей видимости, хозяйскую кладовую, имевшую второй вход в другой стене.

Повисла тишина, и, только слух Алексея к ней успел привыкнуть, как вдруг ясно зазвучали шаги за главной дверью. Алеша невольно сильно вздрогнул и по наитию, совсем не задумываясь, забежал за штору, что прятала дверь.

В комнату вошел Иван.

Почувствовался запах спирта. Иван имел вид очень непривычный для Алеши: сюртук и жилетка распахнуты, галстука вовсе нет, а первые пару пуговиц рубашки халатно расстегнуты. Волосы Ивана тоже были приложены совсем иначе: неаккуратно спадали на уши, обрамляя его лицо и пряча небольшие бакены на висках. Движения были фривольными, слегка потерянными. Он вошел в комнату и тут же, не осматриваясь, припал к кровати, уткнувшись в нее лицом.

Алеша сделал порыв выйти из своего укрытия, но Иван вдруг вскочил и развязно заговорил, снимая сюртук и отбрасывая его в сторону:

— Боишься, тварь, что я войду в храм?!

Он помолчал, закатывая рукава и будто слушая ответ.

— Я боюсь тебя потерять? Ты совсем сбрендил?! Ух, я бы тебе таких тумаков навешал! (тишина) Ой, хватит! — он отмахнулся как от назойливой мухи и повернулся в противоположную сторону, с которой Алеша увидел его обезумевшие стеклянные глаза и дрожащие губы, а также до локтя оголенные руки, исполосованные шрамами.

— Убил — я! Да, я! А Митрий за меня отбывает, я пред ним в пожизненном долгу! Такая я падаль! — крикнул он истерично и капризно. — Ты добился своего: ты в моей голове круглые сутки, ты уверил меня, что я убийца и развратник под стать своему отцу. Карамазовщина во мне больше всех плещет, согласен. (тишина) Как не говорил? А не ты ли подтрунивал надо мной за мои мысли? (тишина) Тварь, еще и мысли мои читаешь, а потом издеваешься! Что б ты знал, я просто здоровый мужчина, оттого такие мысли! Будь у тебя плоть, скот ты эдакий, ты бы понял меня! (тишина) Хорошо, согласен, Карамазов не обязан быть таким. Алеша же не такой! (тишина) Замолчи и не смей впредь произносить его имени своим поганым ртом!

Он стукнул по столу кулаком так, что тетрадки, лежавшие в стопочке на краю стола, одна за другой посыпались на пол. Иван совсем не обратил на них внимания.

— Войду в храм и точка! А ты на улице подождешь меня. Согласен на такую сделку? (тишина) Да черт бы тебя... — начал было Иван, в гневе сжимая кулаки, но вдруг, осознав каламбур, прерывисто рассмеялся.

Руки его очень задрожали, он схватил себя за голову и в отчаянии опустился на стул, облокотившись на колени. Послышались тихие всхлипы. Алексей снова сделал шаг и был готов выйти из-за штор, но одержимый подскочил как обожженный и бросился быстро ходить из стороны в сторону, утирая слезы.

— Резюмирую: я хочу обвенчаться, ты хочешь при мне остаться. Ты не веришь, что сможешь держать меня в своих лапах и дальше после посещения храма, поэтому не пускаешь. Если я войду, ты грозишь меня опозорить приступом и вновь забрать мой рассудок. Однако же я... Я придумал!

Он подбежал к столу и вынул из ящика садовый нож. Недолго думая, он торжественно резанул поперек свою левую ладонь. Алеша вздрогнул всем телом и зажал себе рот руками.

— Поклянусь же, что отдаю себя тебе, и тогда нас ни один храм не разделит! Так?!

Алеша не знал, что делать, он ждал, пока брат опустит нож, но тот все держал его в правой руке и расхаживал из стороны в сторону, кивая головой, будто слушает нотации.

На улице кто-то кого-то громко позвал.

— Ах так?! — топнул Иван ногой словно ребенок. — Я сейчас, получается, зря себе руку резал? (тишина) Дурак!

Одержимый остановился спиной к шторам, где стоял Алексей, и подбоченился, слушая.

— Не-ет, — осторожно протянул он тихим голосом после некоторого молчания. — Его здесь нет.

Алеша всматривался в затылок брата, ожидая хотя бы вполоборота увидеть выражение его лица, чтобы понять, в чем дело. Иван медленно повернул голову, прислушиваясь. Его глаза забегали и остановились, глядя в сторону Алеши. У Алеши по спине пробежал холодок, однако он сразу взял себя в руки и, невзирая ни на что, уверенно ступил из-за шторы.

— Иван, я здесь, — сказал он твердым голосом, выставив ладони перед собой.

Иван с первого движения Алеши за шторой не на шутку испугался и пулей отскочил в противоположную сторону комнаты, закричав благим матом. По пути он споткнулся о край ковра и рухнул на пол, ударившись затылком.

Сцена происходила так быстро и выглядела настолько дико, что Алеша, не думая ни о чем, бросился к брату, пав перед ним на колени, обхватил его голову дрожащими руками и прижал к груди:

— Иван, я рядом, слышишь? Брат, потерпи, я сейчас, — повторял Алеша, бережно помогая Ивану дойти до кровати.

Уложив его в постель, он вытащил из его руки нож и проверил затылок больного. Убедившись, что вся кровь, которая есть, из руки, Алексей снял с себя галстук и крепко перемотал рану.

Иван, все еще силясь понять, что случилось и откуда взялся Алеша, крепко сжал в своей больной руке его ладонь. Тот поморщился, понимая, как Ивану должно быть больно сейчас.

— Алеша, милый, голубь мой, херувим, — заговорил Иван, силясь улыбнуться. Его тело била мелкая дрожь. — Где ты все время был, когда он меня мучал? Не кажешься ли ты мне сейчас, спаситель мой? Откуда ты взялся? Скажи, ты проводишь меня в храм, Алеша? Проводи меня туда прямо на венчание. Не покидай меня совсем никогда. Слышишь? Только рядом с тобой его нет. Я хочу в ту квартиру, где ты снимаешь комнату. Ведь еще можно? Ты ведь еще не против? Там есть свободная комната? Пошли прямо сейчас, Алеша.

Алеша не смог сдержать своих слез от боли за брата и досады на себя за то, что не был рядом все эти полгода, когда Иван переехал и стал жить отдельно. Конечно, вины его в том не было, потому что Иван сам стремительно отдалялся от брата, но в тот момент Алексей не думал почти ни о чем, кроме как о том, что брату круглые сутки без него было ужасно плохо и страшно.

— Отдохни, отдохни, я буду тут, он тебя не тронет, — Алеша успокаивающе гладил брата по голове.

— А работа? — спохватился Иван.

Алеша попытался улыбнуться:

— Сейчас записку пошлю, что ты в горячке, и останусь за тобой ухаживать.

— У меня нет горячки, — возразил Иван.

— Есть, Ваня, у тебя лоб горит, — сказал Алеша.

Веки Ивана стали стремительно тяжелеть, он прикрыл глаза.

— А с кем же пошлешь записку? — уже почти невнятно проговорил он, погружаясь в сон.

— Найду, Иван, спи... Отдохнешь, а я пока и записку пошлю, и за доктором. А потом я помогу тебе переехать. Вот увидишь, все будет хорошо, лучше прежнего. Ты пока спи, а позабочусь обо всем я сам. И под венец к Кате тебя проведу, и молиться о тебе Богу буду больше. Теперь я точно вижу, что ты будешь свободен. Я наверняка в этом теперь уверен, брат.

Убедившись, что старший брат спит, Алеша тихо подошел к окну, раскрыл его и с призывом махнул кому-то рукой.

Коля Красоткин сразу поспешил в дом. Алексей, еще пока бежал к брату, знал, что не зря при нем упомянул, куда направляется, ведь неугомонный подросток обязательно всегда увязывается за ним, что в этот раз сыграло на руку. Что Коля уже внизу, Алексей понял, когда тот позвал его с улицы в перерывах между монологами Ивана.

Красоткин в тот день служил своему учителю как настоящий почтовый голубок, разнося записки: одну, о болезни Ивана Федоровича — в школу, вторую — доктору, и третью — к Катерине Ивановне с просьбой прийти, поскольку Алексею нужно было возвращаться на уроки, но он боялся оставлять брата.

Доктор подметил, что организм Ивана Федоровича ослаб вследствие какого-то стресса, оттого он и подхватил простуду. Несмотря на это, Иван Федорович довольно быстро поправился под чутким надзором и заботой младшего брата и своей невесты.

Через неделю Алексей помог Ивану переехать в комнату в том же доме, где жил он сам. Катя переживала за Ивана Федоровича первые пару дней, но, когда он смог сам ходить, и на щеках вместо мертвенной бледности появился румянец, она вновь стала к нему относиться как и прежде: говорила, гордо подняв головку, никогда не бросалась помогать первой, а потом и вовсе отказалась приходить. Однако Алексей своим зорким глазом заметил, что Катя заглядывалась на своего жениха, пока тот не обращал на нее внимания, и участливо смотрела на его действия, чтобы, в случае чего, помочь.

В день, когда Иван Федорович должен был выйти на работу, Алексей собрал мальчишек и предложил им встретить учителя со всей искренностью и добротой, что в них была. Поэтому, когда ничего не подозревающий Иван Федорович ступил на порог школы, дети радостно обступили его и подарили цветы. Лицо застигнутого врасплох Ивана тут же покрылось краской от такой любви и внимания. Это обстоятельство особенно растрогало учеников. Весть о смущенном Иване Федоровиче тут же доставили Алексею Федоровичу.

— Ты их прислал, — сказал Иван брату в тот же день.

— Но я не заставлял, а про цветы и вовсе не моя идея, — улыбался Алексей. — Угадай, чья.

— Не люблю гадать, говори прямо. А знаешь, лучше не говори вовсе. Кому оно надо? — холодно проговорил Иван, махнув рукой.

— Ладно, — продолжал улыбаться учитель Божьего Закона.

Иван сделал движение, чтобы уйти, но в последний момент любопытство взяло верх, он повернулся и спросил:

— Красоткин, да?

— Красоткин, да, — кивнул головой Алексей, снова улыбнувшись.

Иван Федорович озадаченно посмотрел на брата и, ничего не сказав, ушел.

Через два месяца Иван Федорович и Катерина Ивановна поженились. Венчание прошло спокойно, хотя поначалу Иван и медлил входить в храм. Тогда Алеша взял его за руку и повел внутрь.

— Я буду рядом, — сказал он по пути.

— Больно надо, — фыркнул Иван, борясь с желанием улыбнуться. — Это так, формальность.

Но тут уж начинается новая история, история более искренней дружбы между братьями, история новой семьи, новых обстоятельств и трудностей, с которыми сталкивается каждая супружеская пара. Это могло бы составить тему нового рассказа, — но теперешний рассказ наш окончен.