Старик и старуха (гет)

…Долго у моря ждал он ответа,

Не дождался, к старухе воротился —

Глядь: опять перед ним землянка;

На пороге сидит его старуха,

А пред нею разбитое корыто.

Старик смотрел на старуху — одинокую, потерянную. Рядом с ней лежала куча тряпья — их тряпья, среди которого он увидел и её нарядное платье в мелкий цветочек, и свою рубашку, красную, нарядную, которую она же и вышивала. В этой одежде они были на всех праздниках ещё тогда, когда оба были тонкими, стройными, с ясными глазами. Сердце его вдруг защемило какой-то болезненной, нездоровой нежностью — и не вздохнуть в полную грудь.

— Давай сюда корыто, старая, — грубо сказал он.

— Явился, — бросила ему старуха. — Дурачина. Рыба где?

— Там же, где твоё дворянство.

Он взял корыто и с показной удалью его поднял. Спину прихватило, но он не подал виду и понёс корыто в кособокий сарай, к своему нехитрому набору столярных инструментов.

Корыто было старое, рассохшееся, но это было полбеды, — это легко можно было исправить смолой, которую старик как раз заготовил накануне. А вот то, что оно было разбито, исправить было непросто. Не было у старика железных ободов, которые бы жёстко скрепили цельный кусок дерева, расколотый пополам. По-хорошему, надо было купить, найти или завалить самому большой осиновый ствол для нового корыта — да денег не было, ветра злые тоже давно не буйствовали, а самому валить — это на месяц остаться без рыбы, старуха его совсем со свету сживёт. Выходом были деревянные скобы, но и для них работы было немало.

Чёртово корыто, старуха ему всю плешь из-за него проела. Работа-то нехитрая, но долгая — а старая любила командовать. Берёшься за полку — надо дров наколоть, берешься за дрова — надо воду наносить. И ведь всё нужное и нужное прямо сейчас. А потом вопросы: а почему полка не прибита, а почему корыто не починено. Тьфу! Сама, главное, разбила корыто, а ему — чинить.

Да и история с рыбкой... старику было под конец уже смешно, когда же его старая остановится. И всё, главное, гоняла его, доброго слова не сказала. Лишь простофиля да дурачина — а где же тут ласка? Тут и не то что рыбка, тут собака сбежит. Ну вот и получила старая, что хотела. Да и правду сказать, никакое дворянство им не нужно было, не шло ей оно... а корыто, вон, он и сам починить может. Хоть ворчать перестанет.

Хотя ворчать, честно говоря, было за что. Рыба не ловилась, пшеница не уродилась, одной капустой питаться? Тут кто угодно ворчать будет.

Завтра, пожалуй, он попробует новое место. Невод ещё нужно починить. Корыто к завтру пообсохнет, глядишь, старуха подобреет и согласится сделать еще невод, немного другой, старик уже знал, какой нужен.

А пока... скудный ужин старуха ему, поди, приготовит. Даже щи постные у неё удаются на славу, даром что неделю только их и ели.

Последняя неделя... Ох, какой далекой она ему казалась! Может, золотой рыбки и вовсе нет и не было, привиделось ему с голода-то? Но нет, бока от тычков стражи по-прежнему болели, да и про дворянство старуха ему не возразила. Царица его... грозная.

Он вспомнил, какой царицей была его старуха — и вдруг замечтался. Какой взгляд! Какой стан! Как шли ей царские наряды! Но характер попортился. Так что лучше ворчливая крестьянка в женах, чем столбовая дворянка или вольная царица, а самому на конюшне спать...

За ленивыми мыслями работа прошла незаметно. Когда старик закончил возню с корытом, солнце уже село, но полная луна хорошо освещала их скромное хозяйство.

Хмуро ухмыляясь, он направился не в землянку, а в картофельное поле. Там нашел картофельный цветок покрасивее, с ним и зашёл в дом:

— Держи, сударыня, — в голосе его можно было обнаружить долю ехидства... но старухе было, похоже, всё равно.

— Что ты мне цветами тычешь, есть их будем? — почти с отчаянием произнесла она. — Стирать в них будем? Как я лён буду вымачивать? Без пряжи останемся. Зиму не переживем.

Старику вдруг стало стыдно.

— Корыто я починил, — сглотнув, выдохнул он. — Как будет время, сделаю тебе запасное... Прости меня, — он взял морщинистую руку, изъеденную тяжелой работой и непростой жизнью, и нежно поцеловал каждый палец, не поднимая глаз. Старуха вдруг замерла, не двигаясь. После махнула на него полотенцем.

— Щей поешь хоть, спать давно пора, а ты с самого утра...

Она осеклась и отвернулась. Старик сел за стол и споро зачерпал деревянной ложкой, украшенной хитрой резьбой — её он делал в молодости, подарок для любимой... Сейчас эта любимая, ненавистная и родная торопливо ставила картофельный цветок в кружку. И глядя на её суету, он пообещал себе каждый день, покуда цветет картофель, приносить ей по цветку. Пусть ругается. Лишь бы видеть её беспокойную возню, лишь бы слышать её голос, лишь бы целовать её морщинки.

"Спасибо тебе, государыня рыбка", — подумал он. То ли рыбка была виновна в его внезапно проснувшийся ностальгии, так похожей на нежность и любовь, которую он, кажется, позабыл, то ли безвременные недели без старухи, покуда была она царицей, заставили скучать — он не знал, да ему было и не важно.

На душе было спокойно и легко.