Сочельник (джен)

Справка для тех, кто не знаком с каноном, а также для тех, кто знаком, но не читал предыдущие части цикла.

Питер Блад — главный герой романа. Бакалавр медицины, профессиональный военный. Ирландец по происхождению, он отличался хладнокровием, отвагой и ироничностью. Служил во флоте Голландии, произведён в офицеры знаменитым де Ритёром. Именно благодаря ему Блад стал блестящим флотоводцем. Провёл два года в испанской тюрьме в качестве военнопленного, где в совершенстве освоил испанский язык. Осужден за участие в мятеже Монмута, продан в рабство на Барбадос, в г. Бриджтаун. Испанский капер дон Диего де Эспиноса пытался захватить город, и это дало возможность каторжникам во главе с Бладом бежать. После он стал капитаном пиратов. Отстоял в битве с французами Порт-Ройял и был назначен губернатором Ямайки.

Дон Мигель де Эспиноса-и-Вальдес — адмирал испанского флота, брат Диего де Эспиносы. После смерти брата поклялся отомстить Бладу, однако несколько раз оказывался побеждён им.

Я попыталась пофантазировать — а что, если непредсказуемый кульбит Судьбы свел вместе двух заклятых врагов? Например — в тюрьме, куда оба угодили по обвинению в пиратстве? Им явно нашлось о чем поговорить. А после совместного побега они, опять же, волею Затейницы-Судьбы, оказываются... в снегах Московии, в Архангельске, где юный царь Петр повелел начать строительство первых кораблей русского флота.

Архангельск

декабрь 169... года

— Иногда я спрашиваю себя, что я здесь делаю, — задумчиво произнес дон Мигель де Эспиноса-и-Вальдес и покосился на своего неожиданного компаньона, с которым проделал долгий путь от Эспаньолы до заледенелых берегов Белого моря.

Питер Блад, сидя за столом, что-то быстро писал в потрепанной толстой тетради. Услышав высказывание испанца, он хмыкнул, но не поднял головы.

Да уж, Небо щедро посылает испытания ничтожным смертным. Совсем недавно адмирал Испании заставил бы подавиться словами любого, кто осмелился бы только намекнуть, что он будет находиться в обществе своего заклятого врага и не попытается его прикончить.

«Бывший адмирал, — язвительно напомнил себе дон Мигель. — Бывший, черт меня подери!»

Он обвел взглядом толстые бревна, из которых были сложены стены добротной избы, затем посмотрел в узкое оконце. К пластинкам слюды снаружи липли хлопья снега. Темнота за окном казалась живой.

— Неисповедимы пути Господни... Вы поразительный человек, дон Педро. По вашей милости я оказался... — дон Мигель передернул плечами, — в этом преддверии ада.

— Вот как? Позволю себе заметить, что вам пришлось скрываться от ваших же соотечественников, жаждущих свести с вами близкое знакомство в застенках Севильи, дон Мигель.

— Не могу представить, что сейчас Санто-Доминго благоухает цветами... — продолжил дон Мигель, не обращая внимания на сарказм в голосе Блада.

Самообладание дона Педро и его способность иронизировать по поводу самых драматичных перипетий их совместных странствий и восхищали, и раздражали де Эспиносу. Впрочем... Испанцу вдруг вспомнилось, что Блад крайне неохотно говорил обо всем, что было до их дерзкого побега, а также в целом о Вест-Индии. И никогда — о мисс Бишоп, своей невесте. Но однажды на каком-то из бесчисленных постоялых дворов неслышно вошедший в отведенную им комнатушку де Эспиноса увидел, что Блад сидит, откинувшись на спинку кресла, и на его губах играет мечтательная и грустная улыбка. В руке он сжимал небольшой предмет, похожий на книжицу. Скрипнула половица, и лицо Блада мгновенно стало непроницаемым. Он быстро положил книжицу в карман камзола, однако де Эспиноса успел заметить, что это была миниатюра с изображением большеглазой девушки с пушистыми каштановыми волосами.

Во всяком случае, он отдавал должное стойкости дона Педро. Самому де Эспиносе было очень непросто принять резкий поворот судьбы, в одночасье сделавшей его изгнанником.

— Вам не кажется, дон Педро, что весь мир превратился в заснеженную пустыню? Или мы оба умерли, не заметив того, а нашим душам и после смерти суждено скитаться бок о бок...

— Вы слишком пессимистичны, места здесь не такие уж пустынные. К тому же, как вы знаете, в Соломбале начали строить большую верфь...

Де Эспиноса поморщился, c тоской подумав о «Сан-Кристобале». Корабль он был вынужден оставить в порту Севильи перед тем, как отправиться в Московию. А если быть честным с собой — пуститься в постыдное бегство.

— И все же я не понимаю, в чем смысл моего присутствия.

— А ваш опыт и талант флотоводца? Как только появятся корабли, московитам потребуются сведущие в морском деле люди.

— И это говорите... вы? — дернул уголком губ де Эспиноса, в упор глядя на Блада.

— Да, дон Мигель, — твердо ответил Питер.

В жарко натопленной комнате повисло молчание. Но через минуту де Эспиноса, скептически пожав плечами, заговорил вновь:

— Разве московиты способны создать флот? Да и о каком флоте может идти речь, если это негостеприимное море полгода покрыто льдом?

— У царя Петра грандиозные замыслы по выходу на Балтику. А судя по тому, что я о нем знаю, он способен... добиваться своего.

— Вам виднее, ведь царь Московии удостоил вас беседы наедине... — Дон Мигель вдруг зашелся надсадным кашлем, и Питер пристально вгляделся в его лицо.

— Пожалуй, мне следует приготовить для вас тинктуру от кашля.

— Ваша забота трогает, но, помилуй Боже, из чего вы ее приготовите? —

Губы дона Мигеля сардонически изогнулись. — Из мха?

— Отчего же? У меня есть все необходимые ингредиенты. Кстати, мастер Иоанн обещал принести питье, которым местные знахарки пользуют больных, и мне было бы любопытно определить его состав.

— Час от часу не легче! И насколько далеко простирается ваше любопытство? Может, вы даже желаете исследовать на мне действие этого... гм-м… зелья? — приподнял бровь де Эспиноса.

— Не думаю, чтобы оно нанесло вам вред, дон Мигель.

— Вот уж увольте. Не хватало еще ведьмовских декоктов.

— Московиты не столь суровы к древним знаниям, хотя это не мешает им с чрезмерным, на мой взгляд, пиететом относиться к чужестранным лекарям.

— Язычники, — буркнул дон Мигель. — А этот мастер Хуан, ваш друг, — сущий варвар.

— Он не варвар, — возразил Блад.

За бревенчатой перегородкой, в хозяйской половине избы, послышались шаги. В дверь решительно постучали, и она тут же распахнулась. Пригибаясь под низкой притолокой, в комнату вошел человек огромного роста. Он посмотрел на гостей спокойными светлыми глазами и поклонился в пояс.

— Поздорову ли, гости дорогие?

Блад поднялся на ноги и проговорил, шагнув ему навстречу:

— Поздорову, мастер Иоанн.

...Иван Рябов, или Большой Иван, как окрестили его шкиперы торговых судов, был молод, но уже считался одним из самых опытных лоцманов и кормщиков. Воевода Апраксин поручил приехавших по первопутку заморских гостей его заботам, и Рябов выполнял сие поручение без подобострастия, но с большим тщанием.

После безалаберной, по-восточному пышной Москвы Архангельск удивлял своей строгостью и простотой нравов. Блада и де Эспиносу определили на постой к Тимофею Кочневу, корабельных дел мастеру. Воевода нередко приглашал их к себе, а то и сам, не чинясь, наведывался в дом к Кочневу, обсуждал с иноземцами особенности постройки кораблей в разных странах или беседовал об искусстве ведения морского боя. Кочнев с жаром нахваливал поморскую лодью, дон Мигель с не меньшей страстью отстаивал достоинства испанских галеонов, а потом вдруг умолкал, и в его глазах появлялась тоска.

Кормили их столь обильно, что Блад не без иронии сравнивал себя с рождественским гусем. Жирная пища была необычной на вкус, зато помогала переносить морозную погоду. Но холод все равно донимал: вот уже два дня дон Мигель сильно кашлял, хотя фамильная гордость не позволяла ему признаться в недомогании.

Этим утром Рябов, покачав головой, сказал:

— Занедужил Михайло Лександрович...

Выяснив, как звать иноземцев «по батюшке», московиты обращались к ним на свой лад. Блад отнесся к этому философски, у де Эспиносы подобная вольность поначалу вызывала негодование, но затем и он смирился.

— Ничего, бабинька Евдоха поправит, — продолжал Рябов.

Питер представил, как недоверчивый испанец воспримет снадобье, изготовленное неведомой знахаркой, и произнес, тщательно выговаривая слова чужого языка:

— Благодарю, мастер Иоанн, но я сам могу приготовить лекарство.

Рябов понимающе хмыкнул:

— Чай, не отравим. А и ты приготовь, Петр Иванович. Худа не будет...

...Вместо ведьмы с «декоктом» вслед за кормщиком в комнату скользнула невысокая девушка — младшая дочь Кочнева. На подносе она несла две большие кружки, над которыми завивался пар. По комнате поплыл аромат меда и трав. Подойдя к де Эспиносе, девушка гибко поклонилась, держа поднос на вытянутых руках:

— Отведай сбитня, Михайло Лександрович.

В отличие от Блада, дон Мигель не утруждал себя изучением языка. Впрочем, предложение угощения было весьма красноречиво, однако он не торопился брать кружку. С несколько растерянным видом де Эспиноса рассматривал стоящую перед ним девушку. В уголках ее по-детски пухлых губ притаилась лукавая улыбка, а в зеленовато-серых прозрачных глазах мерцали веселые искры.

Блад, внутренне забавляясь, но сохраняя серьезность, подсказал:

— Она просит вас это выпить.

Дон Мигель помедлил еще мгновение, затем поднес кружку к губам и, принюхавшись, храбро отхлебнул.

Девушка шагнула к Бладу:

— И ты, Петр Иванович, не побрезгуй.

— Вот и славно, — прогудел кормщик, видя, что драгоценные гости не перечат. А то, не приведи Господь, слег бы гишпанский боярин, так и ему, Рябову, не сносить головы. — Благодарствуем, Настасья Тимофеевна.

Когда девушка ушла, одарив их всех улыбкой, он усмехнулся:

— Хороша девка? Батюшка ее в большом почете у государя. Зело строг Тимофей Кононович, но ежели сватов заслать надумаешь, Михайло Лександрович, подсобим.

Испанец, продолжавший смотреть вслед девушке, встрепенулся и вопросительно оглянулся на Блада, который невозмутимо перевел ему слова кормщика. Дон Мигель изменился в лице, резкие слова были готовы сорваться с его губ. Затем, осознав, насколько комично он будет выглядеть в своем гневе, де Эспиноса церемонно наклонил голову и сказал:

— Я обещаю подумать об этой высокой чести.

Выслушав ответ испанца, Рябов кивнул:

— Ну, то дело будущее. А нонче из Москвы самого царя стольник приехал. Пойдет теперь потеха! Тимофей Кононович к воеводе зван, а мне наказал вам все честь по чести устроить. Так что пожалуйте в баню, гости дорогие. Поспела баня-то.

На этот раз Блад не смог скрыть своего замешательства.

— Что там? — подозрительно осведомился дон Мигель. — Новое зелье?

— Полагаю, вы зря сетовали на бездействие. В Архангельск прибыл приближенный царя Петра. А еще... Если я правильно понял мастера Иоанна, нам предлагается совершить омовение.

— Да он рехнулся, ваш мастер Хуан?! Омовение в такую стужу! И где? Уж не в проруби ли?

— Для этих целей у московитов есть особые дома... — рассеяно проговорил Блад, пытаясь сообразить, как им уклониться от предложения радушных хозяев. Затем он обратился к Рябову: — Если верно то, что я слышал, в бане вы окатываетесь кипятком и дозволяете сечь себя розгами?

— Так прямо и сечь, — укоризненно ответил Рябов. — Это кто ж такую нелепицу наплел? В бане душа крылья расправляет, а тело-то как радуется! От травок да веничка березового дух стоит легкий, не надышишься. Враз всю хворь снимет. — Кормщик обвел насмешливым взглядом напряженные лица иноземцев. Пауза затягивалась, и он добавил: — Али робеете, господа мореходы?

Усмехнувшись, Блад тряхнул головой:

— Дон Мигель, отказ будет равносилен признанию в трусости.

— А согласие — верным способом отправиться к праотцам, — буркнул де Эспиноса.

— Вряд ли это опаснее, чем блуждать в дебрях Амазонки, где отравленная стрела в любой момент может оборвать вашу жизнь.

— Ваш исследовательский пыл начинает меня смущать, дон Педро. Но... так и быть.

* * *

Рябов открыл дверь бани, и на морозный воздух вырвались клубы пара. В полутьме рядно тлели угли очага. Пахнуло дымом и чем-то пряным.

«Хорошо, хоть не серой» — иронично заметил про себя Блад.

— Miserere mei, peccatoris... — пробормотал де Эспиноса, по-видимому, подумав о том же.

— На абордаж, дон Мигель, — рассмеялся Питер и шагнул через порог.

В бане их встретил низенький раскосый человек с бритой головой — голый, если не считать холщового передника на бедрах. Он бесцеремонно потянул за рукав дона Мигеля и знаком показал, что и тому надлежит раздеться. Де Эспиноса гневно зыркнул на него, но затем, надменно кривя губы, скинул штаны и рубаху. Человечек зацокал языком, то ли одобрительно, то ли с осуждением разглядывая поджарое, покрытое шрамами тело испанца, и ткнул пальцем в сторону широкой лавки. Дон Мигель покосился на неторопливо раздевающегося Блада, затем, вполголоса выругался и лег животом на лавку.

Что-то зашипело и забулькало, пар повалил еще гуще. В нем смутными тенями двигались две фигуры: огромная — кормщика и маленькая — узкоглазого дьявола.

Жар наводил на мысли об адском пекле, и дон Мигель, которым владело весьма скверное предчувствие, собрался было заявить, что не желает рисковать спасением своей души, участвуя в подобном непотребстве. Но в этот миг из туманного марева вынырнул человечек. В руках он держал два пучка розог, отчего-то с листьями, и не успел дон Мигель что-либо сказать, как низкорослый дьявол с азартными гортанными выкриками принялся охаживать его по спине и ногам. Влажные ветки хлестко впечатывались в тело, волнами нагоняли становящийся уже нестерпимым жар. Пот заливал глаза, и дон Мигель, жадно хватая ртом горячий воздух, клял про себя любопытство Блада.

Рядом слышались такие же хлесткие шлепки: мастер Хуан, не покладая рук, трудился над распластанным на соседней лавке доном Педро и низким голосом говорил что-то нараспев.

«Не иначе как читает заклинание», — решил дон Мигель. Ощущение, что он попал в преисподнюю, усиливалось с каждой минутой, и то, что неуемный Блад претерпевает такие же мучения, ничуть его не утешало.

Тем временем человечек отбросил розги и прошелся по спине испанца цепкими проворными пальцами, безошибочно находя болезненно напряженные мышцы и безжалостно их разминая. Затем как будто наступила передышка, и де Эспиноса приподнял голову, пытаясь разглядеть, что происходит с его товарищем по несчастью. И тотчас на него обрушился ушат ледяной воды. Тело будто объял огонь, воздух с тихим свистом вышел из легких, и только это помешало де Эспиносе взвыть в голос. На несколько мгновений он утратил связь с реальностью

— Ибрагим! Что творишь, ирод окаянный?! — с досадой прикрикнул Рябов. — Говорено тебе было — не в полную силу! Так и уморить боярина недолго!

Питер Блад перевел дух: впечатления от неистовства, именуемого у московитов омовением, оказались куда сильнее, чем он мог предположить. Хотя, получается, кормщик его щадил. А что тогда довелось испытать дону Мигелю? Блад с беспокойством взглянул на испанца, однако тот уже зашевелился.

Ибрагим придерживал дона Мигеля за плечи, помогая ему сесть, и удовлетворенно приговаривал:

— Якши... Жив боярин. Вишь — жив. Лихоманка теперь отпустит. Якши, якши...

* * *

— Вы помните, какой сегодня день, дон Мигель?

Де Эспиноса молчал. Стряхнув подступающую сонливость, Питер приподнялся на локте и увидел, что тот лежит, устремив немигающий взгляд в потолок.

— После безумной экзекуции, которой мы опрометчиво согласились подвергнуться, немудрено было забыть не только о дне, но и о своем имени, — наконец сварливо ответствовал испанец. — Но, тем не менее, я помню, что сегодня Сочельник.

— Вот и замечательно, — одобрил Питер. — Возможно, варвары-московиты не так уж безумны. Поразмыслив, я нахожу определенную приятность в таком резком переходе от жара к холоду и обратно.

— Не думал, что вам придутся по вкусу этакие... утехи, — ядовито вставил дон Мигель.

— Отмечу также, что ваше дыхание стало ровнее. Это хороший знак, — усмехнувшись, продолжил Блад. — Кстати, у меня кое-что есть для вас. — Дотянувшись до стоящего рядом с лавкой сундучка, он открыл его и извлек пузатую бутылку. В сиянии свечей ее содержимое налилось густым бордовым цветом.

— Малага! Где вы ее взяли? — Де Эспиноса пораженно уставился на Блада.

— Неисповедимы пути Господни, — тонко улыбнулся тот.

— Дьявол... — пробормотал не проникшийся благостью дон Мигель. — Но... мне нечего преподнести вам в ответный дар, дон Педро.

— О, пустяки. Скажем, это благодарность за удовольствие пребывать в вашем обществе.

Де Эспиноса поднялся с постели и, шлепая по полу босыми ногами, подошел к Бладу.

— У меня не было выбора... — Он осторожно взял из его рук бутылку. — Так что я бы сказал — это судьба.

Блад отвернулся и взглянул в окно. Метель прекратилась, и в комнату скупо проникал свет полной луны.

— И все-таки это не значит, что надо отказываться от попыток все изменить. Вновь и вновь...— тихо, словно обращаясь к самому себе, проговорил он, а затем снова взглянул на де Эспиноcу: — Отчасти вы правы, дон Мигель. Но и с судьбой можно поспорить.