Его сердце (джен)

Охотничье чутье даже сейчас, когда он одной ногой в могиле, работает на всю мощь. Дин еще никого не видит, но знает, что сейчас в палате он не один. Он пытается чуть повернуть голову на подушке, но затекшая шея тут же отдает острой болью, вызывая невольный стон.

Кто-то мгновенно появляется в его поле зрения, что-то лихорадочно шепчет, но в ушах все еще стоит звон, а перед глазами все затянуто мутной пленкой. Ему приходится моргнуть несколько раз, чтобы вернуть четкость зрению, но, когда у него получается, его сразу же затягивает в бешеную воронку.

— Сэм?

Возможно, это предсмертный сон, потому что Сэм здесь, в его палате, — лохматый, растрепанный, с огромными синяками под глазами и какой-то весь очень несчастный, как побитая собака. Дину всегда казалось, что в его последнем сне он должен быть не таким.

— Дин, ты молчи, ничего не говори, береги силы, — шепчет Сэм, придвинувшись на стуле чуть ближе к кровати. Дин еле заметно вздрагивает, когда чувствует, как он прикасается к его руке. Сэм мгновенно сникает, отдергивая руку, и, кажется, становится еще более несчастным.

Дину хватает нескольких секунд, чтобы понять, что происходящее вполне реально, а не бредни его умирающего сознания.

— Ты… — он делает хриплый вдох, чтобы суметь вытолкнуть из себя следующие слова. — Что ты здесь делаешь?

Ты меня ненавидишь, так почему ты здесь?

Сэм молчит долго, кажется, целую вечность. А когда поднимает лицо, Дин поражается, заметив, что оно мокрое от слез.

— Сэм, ты что…

— Мистер Сингер, Бобби, мне все рассказал, — торопливо, судорожно перебивает его Сэм, словно боясь, что Дин сейчас заткнет его и больше никогда не даст шанса все сказать. — Мне и маме.

Дин прикрывает глаза, мысленно костеря Бобби на чем свет стоит. Просил же…

— Мы не поверили, пока он не показал нам твой дневник, и… он вызвал какую-то девушку, Линду, кажется…

Желудок Дина проваливается куда-то вниз, он застывает, не зная, что хуже: что они читали его дневник или что разговаривали с призраком той, о которой ему так хотелось забыть.

— Он так злился, — нервная усмешка мелькает на губах Сэма и тут же исчезает. — Черт, да даже наш отец по сравнению с ним просто паинька…

Дин не удерживается от легкой улыбки и снова смотрит на Сэма, который почти что пожирает его взглядом. Дин ежится от этого, неловко отводит глаза, хотя и понимает, что Сэм видит его впервые за почти двенадцать лет. Он так смотрел на него, когда-то давно — когда таскался за ним везде и всюду, как хвост за павлином.

Слишком давно.

И, видно, что-то такое отображается в его глазах, потому что Сэм вдруг меняется в лице, его искажает страшная, невыносимая мука, которую невозможно описать словами, но Дину это и не нужно — он и сам знает.

Сэм резко сползает со стула прямо на грязный пол, на колени, и прижимается щекой к его безвольной руке, комкая в кулаках края простыни.

— Прости меня, — вздрагивая всем телом, сдавленно говорит он, — прости меня, прости меня, прости…

Дин смотрит на него, на своего младшего брата, ставшего несчастным за какие-то несколько минут, смотрит, как он убивается, обливая слезами его руку, повторяя мантрой лишь одно слово. Смотрит на него, на эти жалкие остатки его прежнего — в будущем серьезного, невозмутимого адвоката, за которым он столько лет подглядывал, как чертов сталкер.

Он понимает, что просто не может его ненавидеть. Никогда не мог, хотя Сэм давно уже не был неопытным мальчишкой и за это время мог бы понять, что был не прав, что причина для того, чтобы ненавидеть своего старшего брата, слишком надуманна. За все эти годы Дин мог наказать его, и не раз, просто так взять однажды и, как Бобби, заявиться к нему домой с неоспоримыми доказательствами. Это он мог. Но не хотел. Слишком сильно любил, чтобы сделать это.

Он медленно тянется к Сэму свободной рукой, хотя это причиняет сильную боль, и кладет ладонь ему на макушку, зарываясь пальцами в волосы, почти невесомо гладит по голове. Сэм замирает, как олень в свете фар, застывает и, кажется, даже дышать перестает.

И вдруг с громким всхлипом вцепляется в его руку, стискивает ее обеими ладонями и убирает со своей головы, прижимая к другой щеке.

Дышать трудно. Так трудно…

— Сэм, — тихо зовет Дин. — Я не знаю, передал ли Бобби тебе мой кулон… но ты… ты отдай его своей дочке. Пусть у нее будет что-нибудь от меня. На память.

Сэм судорожно мотает головой, продолжая неподвижно ластиться щекой к одной его руке и держаться за вторую. Дин знает, что он просто боится посмотреть ему в глаза.

— Нет, Дин, — голос Сэма становится более окрепшим. — Ты его сам ей отдашь, слышишь? Ты не вздумай… — остальные слова теряется в судорожном выдохе.

Сэм, наконец, поднимает голову, встречая его взгляд своими покрасневшими опухшими глазами, садится прямо, но руки не отпускает. Дин, с отторжением относящийся ко всем сентиментальностям, чувствует себя донельзя неловко, но ладонь убрать не решается. В глубине души боится, что Сэм ему мерещится и, отпустив его, он просто исчезнет.

— Ты не вздумай даже думать об этом, — теперь во всей позе Сэма действительно отдает чем-то властным… адвокатским, думает Дин. — Ты не умрешь. Слышишь? Дин…

Кадык перекатывается по его шее. Сэм отводит взгляд, и вина читается во всей его поникшей позе.

Дин знает, что он хотел сказать.

Я не позволю тебе умереть.

И еще знает, почему он внезапно споткнулся, прервался — понимает, что после всего не имеет права что-то ему не позволять. И если Дину хочется сказать что-то утешительное в ответ, он все равно не знает нужных слов. Разговаривать с котом — не то же самое, что с родным братом, последний разговор с которым закончился убийственным монологом.

— Мы тебе так много задолжали, Дин. — Дин чувствует дрожь Сэма через свою руку. Сэм ловит его взгляд своим, и его глаза снова блестят от слез. — Ты не представляешь, как много мы тебе задолжали за все это время… Я пойму, если ты не простишь нас, — вопреки сказанным словам лицо Сэма мученически искажается, уголки губ скорбно поникают. — Я вообще не знаю, как можно простить после такого… мы… Господи, мы заслужили первый приз в номинации «Самая отвратительная семья десятилетия», но ты… ты позволь нам позаботиться о тебе. Пожалуйста.

Дин осознает, что вот, вот он, этот миг, когда Сэм цепляется за него, как за последний оплот, когда он, наконец, здесь, теплый, живой и настоящий, что он не дымка воспоминаний, приносящих боль.

Как бы ни были глубоки раны на его душе, как бы сильно ни жгли эти раны, он всю жизнь, где-то там, где сам себе не признавался, нестерпимо ждал этого момента, жил ради него.

— Иди сюда, придурок безмозглый, — хрипло говорит Дин, и эти слова лучше всяких сентиментальных фраз на тему «Я тебя прощаю».

Сэм словно только этого и ждал все время: он с готовностью подтягивается выше, осторожно кладет голову ему под руку и сопит куда-то в бок, затихнув и закинув ладонь ему на грудь. На секунду Дин видит перед собой не здорового серьезного двадцатипятилетнего мужика, а пятилетнего мальчишку, прибегавшего к нему в кровать после кошмаров. Он обхватывает его свободной рукой, обнимая за плечи, и неподвижно смотрит в потолок.

Он знает, что им еще далеко идти до того, как все станет действительно хорошо, до того, как призраки прошлого оставят их, наконец, в покое. Слишком много ран на его душе от ножей, которые они в него втыкали. Знает, что будет штыком стоять их спокойная жизнь в его кочевой, с дамокловым мечом над головой, от которой он все равно сможет отказаться. Он знает, что долго будет учиться заново верить им, а они долго будут пробиваться сквозь его стены. Знает, что Бобби, которого он никогда не бросит, до последнего будет отказываться принять их. Знает, что его всепонимающий кот сначала дико невзлюбит Сэма и будет ссать ему в ботинки при каждом удобном случае, мстя за любимого хозяина.

Это будет тяжело, больно, но когда-нибудь эти стены рассыплются.

Дверь тихо скрипит, открываясь, и Дин поворачивает голову, встречаясь глазами с матерью. Она выглядит намного более старой, чем тогда, когда Дин видел ее в последний раз полтора года назад. Мэри делает маленький шаг вперед, и дверь за ее спиной закрывается. Лепестки белых астр, которые она держит в руках, еле заметно дергаются от проникнувшего внутрь сквозняка.

Он слабо ей улыбается, и океан боли в ее взгляде на мгновение перекрывает вспыхнувший огонек слабой надежды.

Дин чувствует, как быстро-быстро и громко колотится его оживающее сердце, спрятанное под большой теплой ладонью Сэма, и с еле заметной улыбкой на губах закрывает глаза.