Чувство острова (джен)

Когда я всё-таки выбрался из тумана, оказалось, что я лежу на чём-то мягком, а надо мной белеет потолок и качаются какие-то тряпичные штуки на пластиковой крестовине, из тех, что вешают над детскими кроватками — два мячика и две непонятные загогулины, а в центре — ещё один мячик с облапившим его медвежонком. Медвежонок неподвижно и жутко глядит чёрными глазами-пуговицами.

Моя голова слишком большая, а руки слишком короткие и абсолютно неуправляемые, и на левую намотался край голубого одеяльца. У моей кровати высокие решётчатые бортики. Это совершенно определённо детская кроватка, но мне, с моими шестью с лишним футами роста, в ней почему-то вполне удобно...

Стоп. Я младенец?

От неожиданности я вздрогнул и завертел головой по сторонам — если это не сон и не глюк, стоит запечатлеть подробности. И даже если сон и глюк. Может быть, прямо сейчас начнётся мой детский кошмар, и на этот раз я его запомню.

Комната как комната. Точно не приют и не детская в доме приёмных родителей. Вокруг темно — вечер, ребятишкам пора спать...

Кто-то включил свет — молодая женщина в белой ночной сорочке, блондинка, с мальчишкой лет четырёх на руках.

— Пожелай братику спокойной ночи.

Она улыбалась. Они оба улыбались, и я, глядя на них, невольно улыбнулся в ответ.

Тогда она поставила мальчика на ноги, и он мигом очутился возле моей кроватки, перегнулся через бортик, и его лицо оказалось совсем близко — круглое, с огромными глазами и еле заметными точками веснушек. Он разглядывал меня, как только что распакованный рождественский подарок, а я хотел изучить и запомнить его — это ведь мой брат, вдруг получится его потом разыскать в реальном мире, хотя вряд ли, за двадцать лет эта физиономия уж точно успела измениться. Вот если бы услышать его имя...

— Пока, Сэмми, — сказал он и растаял в воздухе, как Чеширский кот — всё ещё улыбаясь.

Исчезли и комната, и женщина в ней, и я тоже исчез.

В нос ударили запахи недавнего дождя и мокрой травы, кругом была непроглядная темень, и я бы так и не понял, куда меня занесло на этот раз, если бы не мертвенно-голубое сияние переносной лампы, стоящей у края раскопанной могилы. Рядом валялась расстёгнутая армейская сумка. Из неё многозначительно высовывался ружейный приклад. Вокруг шелестели ухоженные кладбищенские ивы, а из могилы летели комья земли и доносились скрежет железа и чьё-то пыхтение.

Кажется, это всё ещё был то ли сон, то ли глюк, и продолжался он безо всякого перехода, как это обычно и бывает во сне, просто раз — и картинка меняется, и ты принимаешь это как само собой разумеющееся. Обидно, конечно, что меня выбросило из детской кроватки в этот кладбищенский ужастик, но не попрёшь ведь против собственных снов...

В яме скрежет лопаты вдруг сменился глухими ударами. Затрещали доски, и невидимый гробокопатель сказал:

— Буэнос ночес, красотка!

У него был очень знакомый голос, я даже уловил в нём знакомую самодовольную нотку.

На край ямы легла вымазанная землёй лопата, а следом выбрался и сам по уши перепачканный осквернитель могил и оказался тем Дином из парка, последним, кого я видел перед тем, как вырубиться, так что, в общем-то, ничего удивительного, что он затесался в мой глюк. Хорошо бы ещё выяснить, откуда затесалось кладбище...

Дин тем временем выпрямился, стряхивая землю с футболки, извлёк из сумки пачку соли и высыпал в разверстую пасть могилы. Ещё и по донышку постучал, чтобы последние крупинки выпали. Бросил пустую упаковку обратно, взял мятую пластиковую бутыль и щедро плеснул в яму. Резко завоняло бензином.

Дин мурлыкал себе под нос.

Всё эти загадочные манипуляции он проделывал с благодушным спокойствием кухарки, колдующей над кастрюлей с супом. Я, во всяком случае, очень ясно представил его на кухне — умиротворяющее зрелище, я вам скажу. Если бы не этот готичный кладбищенский антураж...

Потом он быстро огляделся, достал из кармана джинсов массивную «Зиппо», откинул крышку и нажал на рычажок.

Щёлк.

Ничего не произошло. Он огляделся ещё раз, озадаченно пощёлкал зажигалкой и выругался.

По земле пробежала волна холода. Дин выдохнул облачко пара и поёжился, озирась уже затравленно. Чёртова зажигалка не работала.

Щёлк. Щёлк...

Строго говоря, меня там не было. Я ничем не мог ему помочь. Не мог даже предупредить: «Эй, оглянись, у тебя за спиной мёртвая девчонка!» — потому что это был мой глюк и Дин меня не слышал, хотя я орал прямо ему в ухо.

А девчонка и впрямь была мёртвая — серая, тусклая, как обложка журнала, который всё лето пролежал на витрине и выгорел. Я видел стволы деревьев сквозь её живот. У неё были толстые очки на носу, жиденькие волосёнки, зачёсанные старушечьим пучком, и злые глаза.

И подкралась она бесшумно и незаметно. Дин успел только обернуться в последний момент, так что она запустила когти ему не в спину, а в грудь, но больше он не успел ничего.

Я всё чувствовал — так, словно это мне призрак вцепился в сердце. Больно было только в первую минуту, пока Дин ещё пытался осознать, как такое нелепое недоразумение случилось именно с ним, а его сердце всё ещё беспорядочно трепыхалось в мёртвых пальцах. Когда оно наконец остановилось, он просто смирился с этим.

Победоносно ухмыляясь, мёртвая девчонка вытащила руку из его груди, небрежным движением столкнула труп в собственную могилу и растворилась в воздухе.

* * *

Когда я очнулся — действительно очнулся, всплыл на поверхность, как подводная лодка, — вокруг всё так же пахло дождём. Я даже испугался, что сейчас открою глаза — и опять окажусь на кладбище.

И ещё зажигалка рядом щёлкала. Бессмысленно и раздражающе.

И Дин бродил взад-вперёд мимо меня, а я лежал на трёх составленных вместе пластиковых стульях в холле главного корпуса юрфака, хлопал глазами и пытался прийти в себя. Мои ноги свисали с крайнего стула, задевая носками пол, на лбу лежала какая-то мокрая тряпка, нагревшаяся от моего тепла, холл был совершенно пуст, если не считать нас с Дином, и всё это было жутко неудобно и неловко.

Дин шагал вдоль моего импровизированного ложа — три шага вперёд, три назад, как караульный, — и щёлкал зажигалкой. Слабый огонёк вспыхивал и гас. Кажется, его это развлекало.

— Заправь уже проклятую зажигалку. А лучше — спички возьми, — посоветовал я только для того, чтобы он перестал щёлкать.

Он резко остановился и с сомнением посмотрел сначала на зажигалку, потом на меня.

— Знаешь, обычно люди спрашивают «Где я?», или «Что случилось?», или «Как я здесь оказался?». А ты решил сразу указания раздавать? Оригинально.

— А чего спрашивать? Я в холле юрфака, у меня был, кажется, тепловой удар — я ведь часа два просидел в парке на жаре. А здесь оказался потому, что на улице ливень — не могли же вы оставить под дождём человека без сознания... Кстати, надолго я вырубился?

— Минут на пятнадцать, — улыбнулся он. — Дождь только что начался.

Я сел, откинувшись на спинку стула. Голова всё ещё кружилась. Мокрая тряпка, оказавшаяся чёрной в турецких "огурцах" банданой, упала мне на колени, и Дин забрал её. Так и стоял, комкая бандану в руках и не решаясь уйти. Он, видимо, лекцию прогуливал, и, пока он был здесь, прогул был оправдан заботой о ближнем. Хотя вряд ли он вообще заморачивался какими-то оправданиями.

И тут я брякнул:

— Ну и зачем тебе приспичило раскапывать ту могилу?

Он не покрутил пальцем у виска, как я ожидал. Не обозвал психом. Даже не засмеялся. Разве что удивился слегка.

Снаружи корпус опоясывала галерея, и он вышел туда и вытянул руку с банданой под дождь. Я следил за ним через стеклянные двери. Когда он вернулся, с банданы щедро капало. Он слегка отжал её, протянул мне и, дождавшись, пока я приложу её к многострадальной своей голове, сел рядом и очень серьёзно велел:

— Рассказывай, что ты видел.

Я рассказал про зажигалку, которая не сработает, и про мёртвую девчонку, которая его убьёт. Про детскую кроватку промолчал — это не имело к Дину никакого отношения. Впрочем, он и второй серией моих глюков вполне впечатлился.

— Только на кой чёрт я тебе всё это говорю? — спохватился я. — Это просто... Этого же никогда не происходило и не произойдёт, так что какая разница?

— Там видно будет, какая, — туманно ответил он, разглядывая зажигалку, которую всё ещё держал в руке. — И часто у тебя бывают видения?

— Посреди бела дня — впервые. Обычно кошмары снятся, да и то редко. Раз в год, если быть точным.

— И что снится?

— В том-то и дело — не помню... Слушай, не делай вид, будто тебя действительно это интересует. Спасибо, конечно, что помог, но на этом всё, до свидания. Ещё не хватало, чтобы завтра весь курс ходил за мной по пятам, ржал и просил предсказать будущее.

Дин хмыкнул.

— Тоже мне, звезда экстрасенсорики... Если кто и узнает про твои глюки, то уж точно не от меня.

— А от меня и узнавать некому. Я тут никого не знаю.

— Ты что, за три месяца в колледже ни с кем не познакомился? Ботаник... А выглядишь нормальным.

— То есть видения наяву — это, по-твоему, нормально, а три месяца не заводить друзей — сразу "ботаник"?

— Разумеется!

Я так и не придумал, что на это возразить.

Ливень тем временем начал выдыхаться, шум падающей воды немного приутих. Дин встал и сказал, что ему пора идти.

На секунду мне стало как-то тоскливо. И, вспомнив, как холодные пальцы призрака впиваются в грудь, я крикнул Дину вдогонку:

— Про спички не забудь!

Он обернулся у самых дверей.

— Ладно, мелкий! — и ушёл. И почему я был уверен, что ему пригодится то, что я наговорил про кладбище и зажигалку? Он ведь тоже выглядел нормальным, а нормальные люди не раскапывают по ночам чужие могилы и их не убивают призраки. Правда ведь?

Когда я вышел в галерею, он уже скрылся из виду, и я остался стоять там один. Мне хотелось посмотреть, как кончится дождь и появится радуга.