На все времена (джен)

Веласкес, Веласкес, единственный гений,

Сумевший таинственным сделать простое,

Как властно над сонмом твоих сновидений

Безумствует Солнце, всегда молодое!

<•••>

И эти инфанты с Филиппом Четвертым,

Так чувственно-ярким поэтом-Царем, —

Во всем этом блеске, для нас распростертом,

Мы пыль золотую, как пчелы, берем!

Мы черпаем силу для наших созданий

В живом роднике, не иссякшем доныне,

И в силе рожденных тобой очертаний

Приветствуем пышный оазис в пустыне.

Мы так и не знаем, какою же властью

Ты был — и оазис и вместе мираж, —

Судьбой ли, мечтой ли, умом или страстью,

Ты вечно — прошедший, грядущий и наш!

Константин Бальмонт, 1901 г.

Нельзя сказать, чтобы после ухода Сальвадора Марти с поста руководителя, Министерство времени изменилось до неузнаваемости. Всё-таки Эрнесто не просто так столько лет был его надежным и верным заместителем. Пожалуй, метафора «правой рукой» как нельзя лучше сюда подходила. У преданности и уважения, которые посторонним напоминали безоговорочную веру истинного оруженосца в своего рыцаря, существовали весомые причины. Похоже, знали о них только эти двое, не исключено даже, что у самого Сальвадора имелись одни лишь догадки, почему Эрнесто настолько его ценил. Но вряд ли такое было бы возможно, если бы заместитель не разделял методы и стиль руководства своего начальника. Многие наработки они создавали вместе. А в основе своей Министерство стояло на правилах, которые родились вместе с ним еще при Изабелле Католичке, были проверены временем и защищали историю Испании от хаоса. Очевидно, Сальвадор и позаботился о том, чтобы его кресло занял Эрнесто. Так он мог уйти уверенным: созданное и проделанное им, все, за что он боролся, сохранится и будет продолжено. И спать спокойно, раз двери времени не попали в дурные руки. Спекулянтов, чья главная цель разбогатеть с помощью перемещений в прошлое и обратно. Дельцов, которые видят перед собой «золотую жилу» и теряют голову. Сторонников менять историю по своему усмотрению. Фанатиков или диктаторов, способных устроить миру катастрофу непредсказуемых масштабов.

Таким образом, общие принципы работы Министерства и его внутреннее устройство остались прежними. Но, безусловно, точной копией Сальвадора Эрнесто не являлся, и личность нового руководителя не могла не повлиять на повседневную жизнь сотрудников. Пусть мало кто знал, что он был отцом того самого Томаса де Торквемады, но о его приверженности следовать правилам и поклонении дисциплине слагались легенды уже давно. И не всем удалось безболезненно привыкнуть к более строгим порядкам.

— Я творческая натура, а вы загоняете меня в жесткие рамки! — возмущался Веласкес. — Известно ли вам, что у художника с его собственным талантом имеется некая мистическая связь? Ее называют разными именами: говорят о музе, вдохновении, особом шестом чувстве. И когда художник слышит самого себя, рождаются шедевры. Но для этого ему нужно быть сосредоточенным на связи, поддерживать ее, чтобы голос таланта не заглушали посторонние шумы, понимаете?! Нельзя отвлекаться от замысла, иначе упустишь что-нибудь важное и растеряешь детали. Их надо удерживать все вместе. Не даром говорят: видеть полную картину! Искусству нужно посвящать себя целиком. А я не могу отдаться творчеству, потому что мне постоянно приходится соблюдать всякие бюрократические заморочки, как выражаются в двадцать первом веке!

Он бурно жестикулировал и вложил в пламенную речь всю свою эмоциональность и темперамент, отчего, казалось, великий гений заполнил собой весь кабинет.

Эрнесто слушал его с невозмутимым выражением лица, ни одна жилка не дрогнула:

— Надеюсь, когда вы возвращаетесь в свое время, то не используете там подобные выражения, как и прочий сленг, которого вы нахватались, зависая на форумах в интернете?

— Конечно, нет! — моментально последовал очередной экспрессивный всплеск. — За кого вы меня принимаете? Я состою в Министерстве уже более семи лет, и мне прекрасно известно, что эти обороты речи не должны появиться раньше времени. Но если вы помните, именно я распознал по ним в Каролине пришелицу из другой эпохи и забил тревогу. Филипп IV совершенно потерял от нее голову и собирался уже вступить в брак. История Испании могла серьезно поменяться, не говоря уже о том, что само существование моих «Менин» оказалось под угрозой.

— Мы очень ценим все ваши заслуги, дон Диего, — бесстрастно ответил Эрнесто. — Мною движет именно беспокойство, что более у вас не получится их приумножить. И речь не только о вашей помощи Министерству. Вы рискуете не реализовать в полной мере свой бесспорный талант. Поэтому я вынужден настаивать, чтобы вы прекратили вести бесконечные споры на форумах и ограничили свое пребывание в интернете. У вас уже явная зависимость на лицо. Вы не можете вовремя остановиться, закрыть все страницы и отключиться от сети. И потому постоянно опаздываете, ничего не успеваете, засиживаетесь допоздна, даже поесть забываете. Вот истинная причина перебоев со связью у вас с вашим талантом.

— Вы ничего не понимаете! Это ведь тематические форумы. В дискуссиях я черпаю вдохновение, получаю фидбэк и просвещаю невежд.

— Чего вам делать категорически нельзя, — припечатал Эрнесто, совершенно не повышая тона. — Вы — человек из семнадцатого века, и ваша манера выражать свои мысли на письме сильно отличается от нынешней. Она обязательно привлечет внимание. Про вашу любовь рассказывать о своих картинах я вообще молчу. Боюсь, стоит вам обнаружить тему вроде «Загадки «Менин» Диего Веласкеса», вы не сможете удержаться и не успокоитесь, пока не раскроете их все.

— Я не сделал бы этого при всем желании, потому что сам еще не знаю ответов. У меня даже поводы для замысла не скоро появятся. В моем времени Филипп IV должен жениться на Марианне Австрийской только через восемь лет. Пройдет пятнадцать, прежде чем я создам свой самый известный шедевр.

— Вряд ли это помешает вам высказывать свое ценное мнение, — хмыкнул Эрнесто. — Еще меньше мне верится, что вы спокойно воспримете, если с ним на форуме не согласятся. Послушайте, дон Диего, там могут сидеть убивающие время бездельники и развлекаться троллингом. Или заметят, как вы остро реагируете, и решат накрутить просмотры, хайпануть за ваш счет. Вам будет важно доказать свою правоту, а им не нужна истина. Зато известно много способов развести на эмоции, и в лучшем случае из вас сделают местного сумасшедшего, а в худшем — раскроют тайны нашего Министерства. Разбираться, помимо всего прочего, с душевной травмой, которую могут нанести вашей тонкой гениальной натуре, мне тоже не улыбается. А допустить, чтобы пережитое потрясение повлияло на творческий путь гордости испанского искусства, я не имею права.

— Похоже, вы считаете, будто беспринципные словесные баталии появились только с приходом интернета. Но уверяю вас, они существуют уже давно, и в моем времени их хватает с лихвой, но ваш покорный слуга до сих пор как-то справлялся и не ударил в грязь лицом, — Веласкес с достоинством тряхнул шикарной гривой волос.

Но Эрнесто только нахмурился:

— Вы не представляете на что способны люди, уверенные в своей анонимности и безнаказанности.

— Вряд ли они способны погубить жизнь, как анонимка в моем времени, — веско заметил Веласкес. — Право слово, вы совершенно зря держите меня за эдакий хрупкий цветок. Мир искусства всегда был безжалостен. В начале моего творческого пути, как вы изволили выразиться, меня никто не щадил. Чего только мне не пришлось наслушаться. Каждый художник так или иначе подвергается злым насмешкам. И пока только учится изображать этот мир. И потом, когда ищет себя. Ведь никто не рождается сразу великим мастером. И так просто издеваться над тем, кто делает первые шаги и многого не умеет, но уже вкладывает в свои скромные попытки душу, сомневается и переживает. У любого обязательно найдутся завистники, недоброжелатели, кому-то он просто не нравится сам по себе, кто-то не понимает его замысел. Невозможно стать художником, не пройдя через испытание жестокими словами. Либо ты сойдешь с пути до того, как начнешь что-то из себя представлять, либо закалишься и научишься творить вопреки всем невзгодам. Мастер Пачеко никогда меня не хвалил, разносил в пух и прах одну мою работу за другой, требуя, как мне тогда казалось, невозможного. Он очень много мне дал. Его слова были болезненными, но они вылепили из меня Диего Веласкеса, который постоянно стремится к совершенству и никогда не сдается. Благодаря мастеру Пачеко я понял одну истину и оказался к ней готов, когда пришло время выносить свои картины на суд публики: художнику приходится не показывать, а доказывать зрителю красоту полотна. Вы думаете, не было желающих занять место придворного живописца подле Филиппа IV? Они всячески пытались выставить перед ним в неприглядном свете мои картины и меня самого. Так неужели вы думаете, преодолев все это и выстояв в самый уязвимый для художника период, я вдруг сломаюсь теперь из-за каких-то «троллей» в интернете, когда точно знаю, что получу мировое признание и моими работами продолжают восхищаться спустя века? Найду, чем поставить на место зарвавшихся пустомель, уж не сомневайтесь!

— Именно этого я больше всего и опасаюсь, — пробормотал себе под нос Эрнесто.

Хулиан и Пачино, которые скромно наблюдали за разворачивающимся действом из кресел для докладов, переглянулись, обменявшись солидарными улыбками.

— Напоминаю, дон Диего, что вам нельзя каким бы то ни было образом раскрывать свою личность, освещать темные пятна истории и особенно разглашать тайну дверей времени, — уже в полный голос сказал Эрнесто. — Чем вам так дорог этот холивар?

— Я открыл тему, чтобы люди могли обсудить мои «Менины». Хотел помочь настоящим ценителям найти друг друга, даже если их разделяют океаны, и обменяться своими впечатлениями, понимаете?

Хулиан прикрыл глаза рукой, не в силах сдержать улыбку.

— И поначалу все шло хорошо, — продолжал тем временем Веласкес. — Но потом зачастили какие-то сомнительные историки вместе с диванными искусствоведами. Мне сразу бросилось в глаза, что мои картины их на самом деле мало интересуют. Они приходят на форум вовсе не из любви к искусству и не по велению чувства прекрасного. Им просто хочется прославиться за мой счет. Создать себе репутацию великих знатоков и пользоваться огромным авторитетом.

— Типичная история, которые сплошь и рядом происходят на площадках любой тематики, дон Диего, — с улыбкой констатировал Хулиан. — Что бы люди не обсуждали, они в первую очередь говорят о себе и нуждаются в самореализации.

— Вот и я на первых порах совершенно искренне проявил к ним снисхождение, — кивнул Веласкес. — Только читал, в дебаты не вступал. В конце концов, благодаря их многочисленным комментариям и неутихающим спорам моя тема постоянно держалась наверху. Люди приходили на форум и сразу видели «Менины», пускай даже в уменьшенном изображении.

— Да вы уже продвинутый юзер, дон Диего, — впечатлился Хулиан, откровенно веселясь.

— По крайней мере, я не добиваюсь признания, высмеивая, унижая и обливая других помоями. Потому что стоило упомянутым охотникам за громкими именами и весом в обществе освоиться на форуме, как они принялись выживать остальных посетителей. Особенно сведущих, которые действительно много знали и, можно сказать, жили искусством. Любые их слова переиначивали, глумились над ними, выставляя полной чушью. Как вы понимаете, люди, которые обращаются к работам художников в поисках гармонии, красоты, сильных высоких чувств и новых способов увидеть необъятный мир, предпочтут покинуть зловонное место, нежели мараться в грязи. Истинные ценители моего творчества начали уходить один за другим. А новые если заглядывали, то увидев, какие там царят нравы и насколько гнусные персоны правят бал, не задерживались. Боюсь, многие ретировались сразу после первого визита на сайт. Мне стало неприятно заходить в собственную тему.

Эрнесто собрался было вынести вердикт, но Веласкес, устремивший взгляд в ему одному доступные сферы, произнес:

— Я словно оказываюсь внутри полотна Гойи «Похороны сардинки». Вокруг меня пляшет многоголосая разношерстная — безобразная толпа. Круговорот фигур, у которых вместо лиц уродливая маска анонимности. Можно угадать среди них и мужчин, и женщин, даже детей, но они на глазах теряют человеческий облик. Все славят «тролля», поклоняются ему, несут как знамя его глумливую зубастую физиономию. Он их кумир, тот, кому они стремятся уподобиться. Таковы образы предводителей этого стада: наглые, безжалостные и бесчестные. Их уважают и бояться, вокруг них скачут подпевалы, из шкуры вон лезут, стараясь угодить и получить одобрение. Надеясь, что тогда они смогут безопасно существовать на форуме. А то, глядишь, и объедки славы перепадут. Кое-где можно увидеть испуганные, пока еще человеческие, лица. Эти люди сами не рады, что позволили затянуть себя в буйный хоровод. Некоторые съежились, сгорбились, явно желая спрятаться, провалиться сквозь землю или лучше улететь куда-нибудь далеко — им не посчастливилось оказаться объектом всеобщих насмешек и нападок. За их счет развлекаются, стараясь ударить побольнее в самое чувствительное место. Кое-кто притаился, наблюдая за происходящим и гадая, как себя стоит повести. Вступиться и поставить на место зарвавшихся зубоскалов не хватает духу. Да и смысла особого нет. Воевать с «троллями» дело бесполезное, только время и силы потеряешь. А вдруг еще понадобится здесь прижиться. И вот уже сомневающийся после непродолжительных колебаний надевает уродливую маску, чтобы слиться с толпой. Самые суть и идея искусства извращаются.

Веласкес опустил свой взор на присутствующих:

— Вы же хорошо помните «Похороны сардинки» Гойи?

Пачино и Хулиан смущенно переглянулись, замявшись.

— Вы что, вообще их не видели? — поразился Веласкес.

Последовало неловкое молчание.

— Так введите в поисковик! У вас же есть смартфоны, — требовательно сказал он. — Эта работа Гойи могла бы стать мемом. Она моментально завирусилась бы, даже не сомневайтесь!

— Если все обстоит так, как вы поведали нам с помощью «Похорон сардинки», — Эрнесто с суровым видом разглядывал изображение на дисплее своего ноутбука, — то почему бы вам действительно не похоронить эту тему? В смысле, отключить к ней комментарии, закрыть, а в идеале я рекомендовал бы удалить ее и больше туда не возвращаться.

Но Веласкес отмел саму мысль, ни капли не тушуясь перед грозным начальством. Он даже несогласие выражал в стиле барокко:

— И опозориться, показав себя «удалистом»?! Такой поступок равнозначен проявлению крайней слабости. К тому же я не могу оставить своего льва на потеху стае гиен.

— Какого еще льва? — подозрительно прищурился Эрнесто, ожидая новых неприятных сюрпризов.

— Моего короля Филиппа IV, — решительно ответил Веласкес, будто это было само собой разумеющимся. — Это я создал тему, я написал «Менины». А значит, в ответе, что теперь праздные суесловы вместе с низкодушными «троллями» полощут его имя и порочат королевскую семью. Сначала шло вполне достойное обсуждение, почему я нарисовал отражение в зеркале Филиппа IV с супругой Марианной размытым, сделав черты лиц узнаваемыми, но нечеткими. Собравшиеся говорили о технике мазка, кто-то пошутил про запотевшее стекло, а после вроде бы уже речь пошла об эффекте картины в картине. Но тут особо одаренные из числа самопровозглашенных знатоков всего и вся поделились своим внутренним миром. Беседы об искусстве превратились в вульгарные сплетни. Будто Филипп IV с годами перестал заказывать свои портреты, не желая лишний раз видеть правду и понимая, что в противном случае о ней напомнят подданным и передадут с помощью картины потомкам. Страницу за страницей мусолили родственные браки и кровосмешение.

— Я могу вас понять, дон Диего, но каждого вы не заткнете, — развел руками Пачино. — Тем более, что однозначных фигур в нашей истории нет. Люди по-разному могут оценивать Филиппа IV и имеют право высказывать свое мнение. А что теперь знают, к чему приводят браки между родственниками — однозначно хорошо. Лучше учиться на чужих ошибках.

Его слова еще больше распалили Веласкеса:

— Но Филиппу IV не были доступны знания двадцать первого века, и ему приходилось действовать в обстоятельствах своей эпохи. Как можно не принимать этого во внимание?! Я сам еще не знаю, почему отражение монаршей четы завуалировано. Жду откровения, и оно придет в нужный час. Но мне точно известно, что своей внешности король никогда не стыдился. Да и не было в ней никакого уродства, это я вам как художник говорю! И могу поклясться, его величество никогда не просили меня ничего приукрасить или, напротив, скрыть! Это вам не Фердинанд VII, который невзлюбил Гойю за слишком достоверное изображение королевской семьи. И повторю, Филиппа IV не было нужды идеализировать.

— Вы еще достаточно молоды, дон Диего. А король младше вас. Люди могут меняться, причем довольно сильно. И возраст в этих метаморфозах часто играет значимую роль. Человек бессилен перед временем, сталкиваясь с его беспощадностью, через страдание принимает свою судьбу и начинает делать то, что раньше легко было не делать. Кстати, Веласкес на «Менинах» почему-то выглядит на редкость моложаво для возраста, в котором он закончил картину, — Эрнесто не щадил ни себя, ни других. — А если коснуться правления Филиппа IV, для Испании то были непростые времена. И с высоты истории люди судят его, принимая во внимание факты, которые лично для них важны в первую очередь. Такова природа человека.

— Значит, я тем более обязан был сообщить им правду, которая мне достоверно известна. Без покровительства Филиппа IV золотой век испанской живописи вряд ли бы состоялся. В мое время ее даже искусством не считали. Причисляли к ремеслу, низкому и механическому делу, унижающему достоинство дворянина. Художников держали среди парикмахеров и людей для развлечения. Филипп IV поставил нас на одну ступень со знатью, и его не смутило недовольство влиятельных лиц государства. Но главное, художники получили должное уважение.

Эрнесто вздохнул и поставил точку:

— Если вы до сих пор не поняли, то я запрещаю вам писать на том форуме. И вообще пора выпутываться из всемирной паутины, дон Диего. Вы уже высказали в своей теме доводы в поддержку вашего короля и друга. Они остались на просторах сети, где каждый может с ними ознакомиться. Те, кто способен услышать, примет ваши слова к сведению. Но вы ничего не добьетесь, пытаясь заставить остальных с вами согласиться. Слишком важными вещами рискуете из-за того, что в интернете кто-то неправ.

Веласкес вспыхнул, как факел:

— Это насилие над личностью! Столько кичитесь демократией в своем двадцать первом веке, а на деле сплошной произвол.

— Не стоит путать демократию с анархией. Существуют правила и обязанности, которые должен выполнять каждый агент Министерства, — невозмутимо возразил Эрнесто.

— Даже Филипп IV так со мной не обращался. Он понимал, что таланту нужда свобода, — продолжал Веласкес. — Перед вами великий живописец, который прославил Испанию, создал «Менины», знаменитые на весь мир!..

— Вы сами сегодня несколько раз повторили, что еще не написали их, даже замысла еще нет, — напомнил Эрнесто.

Веласкес задохнулся:

— А вот это был удар ниже пояса. Вы вообще безразличны к тому, что творится в душах ваших подчиненных. К потребностям человека искусства. Восседаете в кресле, безнадежно холодный и непробиваемый. Свод правил во плоти. То ли дело дон Сальвадор. Он меня понимал.

— Помнится, вы им тоже были недовольны. Постоянно устраивали сцены, от которых кабинет сотрясался, если не все Министерство.

— Признаю, был неправ. Все познается в сравнении. Оценил, когда стало уже поздно, — с чувством произнес Веласкес. — Да, мы часто спорили. Но то был диалог двух страстных душ. Когда в каждой горит огонь беспокойства за истинно важное. Но несмотря на разногласия, они подпитывают пламя друг друга. В конечном итоге дон Сальвадор обязательно прислушивался ко мне и шел навстречу. Ему было не все равно. И он проявлял гибкость, находил возможности. А сейчас я вынужден уволиться. Иначе мое пламя погибнет в этом ледяном склепе прежде, чем я напишу то, что должен явить миру.

Изобразив поклон резкими, драматичными движениями, Веласкес стремительно покинул кабинет, хлопнув стеклянной дверью.

В тот же вечер Эрнесто связался с Сальвадором.

— Надеюсь, вы хорошо отдыхаете?

— А куда деваться? — нарочито пробрюзжал тот. — Что мне еще остается делать?

— Мне кажется, выходец из пятнадцатого века вроде меня не тянет руководство Министерством в двадцать первом, — сказал Эрнесто. — Я чувствую себя динозавром, который плохо понимает, почему люди не могут оторваться от своих девайсов.

— Ерунда. Вы освоили технологии лучше, чем те, для кого наш век родной. Дело в вашей незаурядной силе воли, самодисциплине и аскетическом образе жизни. И это вне времени. Просто не забывайте, что другие могут быть устроены иначе. А он не уйдет, — заверил Сальвадор, выслушав его рассказ. — Вы же знаете Веласкеса не хуже моего. Я сбился со счета, сколько раз он грозился уволиться. Но когда потребуется, на него можно рассчитывать. Он взбалмошный, самовлюбленный, с непомерным эго. Может капризничать и вести себя, как ребенок. Однако у него несомненно есть достоинства. Я имею в виду, помимо его гениального таланта живописца. Постараюсь придумать, как дать ему, в чем он нуждается. И надо проследить будет, чтобы не зарегестрировался в мессенджерах по рабочему номеру телефона.

Через неделю, когда потребовался фоторобот по словесному описанию, Веласкес явился в прекрасном расположении духа. Как всегда поразительно точно воспроизвел портрет очередного счастливчика, случайно обнаружившего дверь времени и исчезнувшего за ней в неизвестном направлении. Но так как его лицо разослали по министерствам всех эпох, далеко уйти он не успел. Все закончилось хорошо и для него самого, и для истории Испании.

Довольный своим вкладом Веласкес поделился:

— Представляете, мне в личку написал дон Сальвадор. Сказал, если я останусь в болоте загнивающего форума, то рано или поздно оно меня засосет и превратит в типичного обитателя таких мест. Он не может позволить мне загубить свой талант, а Испания не должна потерять Веласкеса. Убедил, не стоит метать бисер перед свиньями. И позвал на гораздо более продвинутый ресурс с большими перспективами. И там я буквально расцвел, задышал полной грудью. Столько вдохновляющих посетителей, тем об искусстве. А наш дон Сальвадор использовал какие-то свои связи и стал модератором. Все от него в восторге, восхищаются юмором и харизмой. Ни один «тролль» надолго не задерживается. Кроме того, дон Сальвадор может неожиданно направить беседу в интересное русло. Но я-то знаю, что он и не на такое способен. Вот ведь, мог бы человек предаваться заслуженному отдыху, но нет — жаждет деятельности. И ему есть, что дать миру. Не оставил вашего покорного слугу без поддержки. Великий человек!

Перед тем, как вернуться в свое время, Веласкес обратился к Эрнесто:

— Думаю, я должен вас поблагодарить. Что-то подсказывает мне, дон Сальвадор нашел меня не без вашего участия.