Жемчужный гребень (джен)

В Полицейском корпусе мало тех, кто любит работать. Энни — ответственная. Поэтому ей вечно достаётся больше других. Исчезновение учителя исключением не стало.

Утром лейтенант снова прошёлся мимо строя, выдавая каждому работу на день.

— У аптекаря украли лекарства. Ну и скука! — пробормотала Хитч, вчитавшись в свой листок.

Энни вспомнила дело Штратманов трёхдневной давности и не согласилась. Где лекарства, там и до наркотиков недалеко. А это никак нельзя назвать скучным.

Вообще, дело Штратманов словно сдвинуло мир с мёртвой точки. Сперва оно, потом попытка схватить Эрена, потом эта Альке с её чемоданом-домиком…

Энни никогда не любила лишней шумихи, но за последние два дня как-то даже заскучала. Та кукла со шкафа в домике Альке приговаривала голосом Мины: «Твоя жизнь скучная-скучная! А ты — нет. Как ты так живёшь?»

Позавчера была пропажа лошади у извозчика — бродяги увели. Вчера Энни лазила по подворотням в поисках воришки-карманника. Сегодня вот учитель.

Изольда Рейн, пожилая женщина в аккуратном фиолетовом платье с камеей у горла и в белом чепце, рассказала: её сын Ларс преподавал литературу в женской гимназии. Позавчера он пришёл с работы какой-то взвинченный и закрылся у себя. К завтраку не спустился, но дверь была открыта. На работу ни вчера, ни сегодня он не явился.

Госпожа Изольда провела Энни в комнату Ларса. Второй этаж, большое окно, полированная деревянная мебель с простенькой резьбой. Кровать, обитое зелёной тканью кресло, стол у стены и платяной шкаф.

Кровать оказалась заправлена ровно, без единой складочки. В изножье обложкой кверху валялась открытая книга. Сборник стихов некоего аббата Арамиса из Фос-Пьете. Насколько Энни знала, это был единственный монастырь в Стенах.

Открыта книга была на середине баллады «Глас пены морской».

— Это стихи о деве Ариэли, что отдала голос в обмен на ложную любовь, — подсказала Изольда. — Ларс совсем недавно купил эту книгу в Айнрихе.

Стол Ларса оказался весь в книгах. Легенды, сказки, стихи — всё о речных девах. На развороте открытой тетради была ода прекрасной Лорелее из Блюменвальда. Внизу одной из стопок лежала явно запрещённая «Сирены, девы морские». Если упоминание моря у Арамиса можно было простить — стихи всё-таки, вымысел, то некий Одиссей Итакский излагал весьма реалистичную версию событий.

Более того, этот Одиссей был известен и на родине Энни. Почему-то бригадир Магат обожал его историю с конём. В сирен Энни бы раньше не поверила, правда, но если ведьмы реальны, то почему бы и сиренам не жить где-нибудь в тёплых морях?

— Госпожа Изольда, расскажите, пожалуйста, с кем общался ваш сын в последнее время, — попросила Энни, заглядывая в шкаф. Там невинно висели костюмы и стояли три пары ботинок.

— Он сейчас весь в работе — хочет учёную степень получить… Ни с кем почти. Ему помогает его коллега, тоже литератор из гимназии, и девочка ещё есть оттуда же. Ларс её в писательницы прочит. Говорит, талант.

— Посмотрите, пожалуйста, на обувь. Вся на месте?

— У него ещё чёрные были, но он их в починку отдал и пока не забрал, — сказала госпожа Изольда, тоже осмотрев шкаф.

Энни перешла к окну. Пара горшков с сиренью, внизу — козырёк над входом в мастерскую модистки.

На нём что-то лежало. Энни перегнулась через подоконник и, в который раз жалея, что уродилась такой мелкой, еле дотянулась до странного предмета.

Женский гребень, расчёска-украшение. Деревянный, с невероятно тонкой резьбой, инкрустированный сероватыми овальными жемчужинами. Дорогая штука.

Покинув дом пропавшего учителя, Энни заглянула в ближайший торговый квартал и купила себе лимонада. На родине такой, если и был, эльдийцам не полагался. А здесь можно было посидеть в теньке под пёстрым зонтиком и насладиться свежестью.

Надо будет как-нибудь в выходной вот так посидеть, можно даже с Хитч. Главное, без мыслей о работе.

А мысли были нерадостные. Запрещённая литература, дорогие украшения, исчезновение из дома без ботинок… Как бы не влезть куда не надо! Если дело окажется политическим, надо будет передать его Первому отряду раньше, чем они сами им заинтересуются, а то могут и обвинить в укрывательстве.

Этого нельзя было допустить — репутация рядового Энни Леонхарт должна быть безупречной.

Лимонад кончился за двадцать минут до конца уроков в гимназии. Энни подошла к ней одновременно с ударом колокола.

Первой она разыскала второго учителя литературы, высокую даму средних лет по имени Алисия Мозель. Та знала об увлечении учителя Рейна «русалочьей» литературой и намекнула, что молодой красивый преподаватель много рассказывал об этом своей ученице Эмме Северн.

Сама Эмма, примерно ровесница Энни, одетая в серое форменное платье и фартук, возмутилась, услышав об этом.

Она заявила: никаких порочных связей между ней и учителем Рейном нет. Он влюблён в некую Лорелею из Блюменвальда, которой посвятил уже восемь стихотворений.

Действительно, одно из них было в тетради на его столе.

Про Блюменвальд Энни до этого дня не слышала. Пришлось возвращаться в штаб Полицейского корпуса и искать там карту, которую офицеры ещё не успели залить вином.

Отыскав карту и нужное название на ней, Энни поморщилась. Её уже почти привычное «раскрыть дело до заката» угрожало не сбыться.

Блюменвальдом называлось местечко в трёх часах пешего пути к северо-западу от Стохеса. Оно находилось в стороне как от основных, так и от просёлочных дорог, практически в лесной чаще. В Блюменвальде, по данным карты, насчитывалось не больше трёх десятков жителей, но при этом там имелась часовня.

Лейтенант, невесть зачем отвлёкшийся от пьянки и сопровождавший Энни в поисках карты, разрешил взять лошадь.

Бедная старая кляча, которую явно планировали списать и пустить на колбасу, с честью выдержала галоп и медленный шаг по лесной тропе и доставила Энни на место довольно быстро.

Девушка оставила кобылу под деревом и направилась в деревню.

Было тихо. Совсем. Восемь старых домиков косились в разные стороны, приникая к деревьям. Черепица на крышах обваливалась, заборы гнили, и вокруг не было видно ни единого человека. Только бродячая собака голодно догрызала поношенный женский башмак.

Часовня стояла на мостках над рекой. Странное явление, Энни раньше не видела, чтобы их так строили.

Она остановилась в тени деревьев и задумалась. Что-то было не так.

Ларс Рейн интересовался речными девами и хранил из-за них запрещённую литературу. Под его окном нашёлся дорогой гребень с жемчугом. А ещё Ларс любил некую Лорелею из Блюменвальда, в котором определённо давно никто не жил.

В голову закралась мысль, что здесь не обошлось без колдовства. Что, если Лорелея — тоже речная дева? Это бы всё объяснило.

Если так, то что делать? Как бороться с речной девой? А в отчёте что писать?

Простенькое дело вмиг обернулось большой проблемой.

Энни тяжело вздохнула и, привычным жестом вытянув из кармана кольцо, надела его на палец. При этом из кармана выпал гребень. Энни перехватила его уже под водой.

Едва она убрала гребень обратно в карман, как откуда-то из часовни раздалось пение.

В нём не было слов. Мягкий женский голос протяжно пропевал гласные.

Вот она, Лорелея. У неё невероятно чарующий голос, красивее которого нет на свете. Она зовёт зайти в часовню и послушать дивное пение.

Энни шагнула на деревянное крыльцо; тихо, чтобы ни единым скрипом не нарушить мелодию, приоткрыла дверь и вошла.

Сквозь прорехи в крыше проникал зелёный лесной свет. Его отблески ложились на заросший мхом пол и лица слушателей, что сидели кружком прямо на этом чудном ковре, куда так хотелось присесть.

Лорелея стояла посередине. Она оказалась высокой и тонкой, в белом платье без пояса, с золотым водопадом волос до пола. У неё были бездонные синие глаза и чувственные алые губы. Только с таких и могли слетать, подобно лепесткам роз, прекрасные ноты.

Энни уже собралась опуститься на свободное место в кругу, как вдруг что-то показалось ей… знакомым.

Точно. Прелестная златоволосая богиня. Ха-ха. Было не так уж приятно чувствовать себя Райнером, растёкшимся у ног Кристы.

Энни всегда бесили эти две вещи: обожание и фальшь. Поэтому её бесила Криста. А Лорелея была… донельзя кристообразной.

Бр-р! Нет, так нельзя.

Заткнув уши, Энни огляделась. Зелёный мир часовни утратил своё очарование. Мох был гнил, а люди — мертвы. Только один ещё держался. Ларс?

Энни подошла к нему, отняла руки от ушей и, стараясь не слушать Лорелею, поволокла мужчину наружу.

Как только она вынесла Ларса за порог, пение превратилось в истошный визг ползущего по стеклу металла.

Ладно, сама напросилась.

Энни вернулась в часовню и царапнула ладонь шипом. Больше речная дева никого не заморит.

Титан валялся в реке, обломки часовни догорали и плыли вниз по течению. Пахло варёной рыбой.

Поняв, что на общий ужин сегодня опоздает, Энни сбегала в деревню за ведром и набросала в него всего подряд: и рыбу, и довольно крупных раков.

Нагрузив ведро и Ларса на лошадь, Энни направилась в Стохес. Дошла уже заполночь. Потом она ещё доставляла Ларса в больницу, ругалась с врачом, который ночью предпочитал спать, впаривала ему раков в качестве взятки… В общем, занималась всем тем, чем никогда бы не стала заниматься в здравом уме.

В итоге остаток рыбы и раков был подарен офицерам, потому что у Энни сил на них не осталось.

Утром лейтенант выдал всем новые задания. Энни своё пока даже не читала. Сперва надо было навестить Ларса в больнице, чтобы составить вменяемый отчёт.

— Я исследовал литературу о речных девах, — рассказывал Ларс. — Они упоминаются так часто, что я подумал: а может, девы существуют? По слухам, одна обитала в Блюменвальде, и я в прошлое воскресенье отправился туда.

— Но там никого не было.

— Нет, там была одна старуха. Она поведала мне, что у них недавно брошенная невеста утопилась, а потом все жители потихоньку в часовню ушли и умерли.

— Невесту звали Лорелея?

— Лорелея Эйвон. Я тоже в часовню заглянул и услышал пение. Понял, что это дева, и удрал оттуда. Но… забыть её не смог. Сидел и писал ей стихи. А вчера ночью просыпаюсь — и вижу: она в окне стоит. Тянет ко мне руки и шепчет что-то. Ну, я за ней и пошёл. В душелечебницу сдадите?

— Меня тогда с вами за компанию туда сдадут. Напишу, что вы в порыве вдохновения в Блюменвальд ушли и потерялись.

— Отличная мысль, — улыбнулся Ларс.

Энни вытащила из кармана гребень.

— Это ведь её? Заберёте в придачу к вашим исследованиям?

— Нет, ни за что! — Мужчина аж отшатнулся. — С меня хватит и стихов. Не нужен мне её гребень. Знаете… — Он задумчиво посмотрел в окно и вернулся взглядом к Энни. — Если мы врём о речной деве, то возьмите его себе. Он красивый, и вам подойдёт. На свадьбу наденете.

— На свадьбу?

— Ну да. Это же свадебное украшение. Или вы не из местных?

— Не из местных. Я… из глухой деревушки под Сигансиной.

Попрощавшись с Ларсом и дав монетку мальчишке-газетчику, чтобы сбегал вместо неё к госпоже Изольде, Энни привычно направилась за лимонадом.

Сейчас она как никогда чувствовала, что ей всё это надоело. Не то чтобы Энни мечтала выйти замуж — воинов отучали от серьёзных чувств к чему-то, кроме их родной Марли. Просто иногда становилось обидно, что в её жизни никогда не будет того, что для других абсолютно естественно. Зато Энни ждёт жуткая смерть всего-то в двадцать три.

Гребень был плотно завёрнут в старую майку и спрятан в глубине ящика, рядом с жуткой заколкой-цветком, подарком Хитч.