Генезис (джен)

После происшествия на Хэллоуин Снейп сообщил, что Гарри больше не может посещать Хогсмид из-за Блэка. Причем до праздника уже было первое посещение, и ничего необычного не случилось, а Блэк появился в школе спустя сутки. Гарри никак не мог связать свой выход за пределы школы с вторжением сбежавшего преступника в Гриффиндорскую башню. Это было настолько нелепо, а потому сильно разозлило его, что он позволил себе повысить голос на Снейпа, о чем сильно пожалел. Снейп по такому поводу сделал страшное — снял десять баллов со Слизерина и отправил Гарри к директору выяснять причины запрета, если ему это так нужно. Гарри уже почти смирился и хотел оставить все, как есть, пока Паркинсон не начала смеяться над «бедным мальчиком, которому любой взрослый может запретить что угодно, потому что у мальчика нет родителей».

— Я к директору, — заявил Гарри горгулье, но та никоим образом на это не отреагировала.

— И что я должен тебе сказать?

Гарри еще некоторое время постоял перед горгульей, посмотрел на нее.

— Ах да, я забыл, что Альбус Дамблдор очень важная персона и в его кабинет просто так не попасть любому ученику со своими глупыми вопросами. Не для того же пост директора создан, — Гарри очень надеялся, что эта каменная статуя запоминает речь, и это хотя бы передадут.

Именно в этот момент горгулья отъехала в сторону, чем еще больше разозлила Гарри. Сама система этого закрытого кабинета с паролем предполагала какую-то недоступность директора, его важность и невовлеченность в дела школьников. Кто вообще бывал в кабинете Дамблдора чаще, чем раз в пару лет? Гарри был уверен, что многие ученики так и оканчивали школу, ни разу не поговорив с директором о каких-либо школьных делах. Чем он вообще занят на посту главы школы? Закупками продуктов для обедов? Гарри постарался взять себя в руки и с нарочитым спокойствием вошел внутрь.

В круглом кабинете за полгода ничего не изменилось. Разве что феникс выглядел более крупным, чем раньше, а его красное оперение блестело ярче. Все позвякивающие и жужжащие приборы продолжали свое жестокое дело с целью действовать посетителям на нервы.

— Итак, Гарри, ты выглядишь недовольным, — сказал Дамблдор, появляясь из маленькой двери, ведущей куда-то еще из круглого кабинета. Вид у директора был уставший.

— И вы, полагаю, знаете причину, — Гарри, не дожидаясь разрешения, сел в кресло.

— Думаю, да, — директор прошел к своему столу. — Но ты должен понять мое беспокойство, Гарри. Сириус Блэк…

— Проник в школу. И проникнет еще раз, если будет необходимо, — Гарри сощурил глаза, глядя на Дамблдора, прежде чем вспомнил, как Риддл рассказывал ему о легилименции.

Директор пригладил бороду. Он выглядел так, будто нес на своих плечах всю тяжесть мироздания, а запрет на посещение Хогсмида конкретным студентом был лишь пушинкой, в сравнении с этой тяжестью. Неважной, незначительной. Ну, запретил и запретил. Гарри почудилось, будто на лице его даже мелькнуло некое удивление: как это кто-то решил помешать его уединению в решении несомненно важных вопросов, чтобы поговорить с ним о неважных. Возможно, Гарри так лишь казалось.

— Твоя жизнь, Гарри, очень ценна, чтобы рисковать.

— Чем же моя жизнь более ценна, чем жизнь любого другого студента? Это не всеобщий запрет, и вы абсолютно не вправе запрещать мне то, что позволили мои опекуны. У меня есть разрешение от Дурслей!

— Жизнь любого человека ценна, но не каждым заинтересуется сбежавший преступник. Твои шансы попасть в неприятности несколько выше. Я думаю, ты это можешь понять.

Гарри встал. Он не собирался исполнять дурацкие прихоти директора, на которые тот не имел никакого права.

— Я пойду в Хогсмид, директор. Через три недели, как и все. Потому что ваша компетенция и обязанности по обеспечению моей безопасности заканчиваются в тот день с моим официальным выходом за пределы территории замка и возобновляются в момент моего возвращения. Мой законный опекун, а именно моя родная тетя, подписала разрешение на этот выход. Вы можете злоупотребить своим положением, и тогда я все равно уйду, но не через главные ворота. И буду знать, что свои вопросы решать через административные структуры в этой школе совершенно бесполезно, — сказав это, Гарри развернулся к двери, намереваясь уйти.

— Мне жаль, — услышал он тихий голос, почти шепот.

— Что? — Гарри остановился, оглядываясь.

— Жаль, что ты не относишься серьезно к своей безопасности. И ты абсолютно прав, я с этим не могу ничего поделать. Я надеялся, что ты поймешь, — Дамблдор снял очки и потер переносицу, прежде чем водрузить их обратно.

— Так расскажите мне, директор. Чтобы что-то понять, нужно обладать информацией. Иначе вы надеялись не на мое понимание, а на мою веру.

— Что именно ты хочешь знать, Гарри?

— Все! Почему Т… Волдеморт пытался убить меня? Я единственный магический ребенок, пострадавший в войне, я читал об этом! — глаза Гарри блестели, он так давно хотел знать, почему все это произошло. — Почему Блэк будет охотиться за мной, какое ему дело? На свободе множество Пожирателей смерти, которым удалось избежать тюрьмы, и до этого момента никто из них не пытался мне навредить.

— Сириус Блэк и твой отец были друзьями. Ты знаешь, что такое Фиделиус? — спросил Дамблдор и продолжил после того, как Гарри покачал головой: — Это нечто среднее между комплексом чар и ритуалом, способное запечатать секрет. Обычно так скрывают дома в случае опасности, и только допущенные к тайне могут найти дом. Сириус Блэк был хранителем тайны нахождения дома в Годриковой впадине, где ты провел первый год своей жизни. И он выдал этот секрет Волдеморту.

— Но почему? Они поссорились с моим отцом? Или Блэку предложили за это что-то очень ценное? Почему вообще мой отец не стал хранителем? Это глупо — полагаться на кого-то.

— Ты так думаешь?

— Конечно, я бы сам стал хранителем этого секрета. Но я понял, что вы имеете в виду, директор. — Гарри задумался над возможным объяснением поступков Блэка. — Он захочет мне отомстить, потому что если ему пообещали что-то ценное, то он этого не получил из-за смерти Темного Лорда и, более того, оказался в Азкабане. И так как считается, что это я каким-то образом уничтожил самого ужасного темного волшебника Британии, что несомненно полная чушь, он может желать отомстить мне за свои нарушенные планы.

— Верно, Гарри. Надеюсь, ты понимаешь, что в данный момент находишься в большей опасности, чем другие ученики.

— Только он проник в башню Гриффиндора. Все знают, что я там не учусь, ему бы это сказал любой ученик любого факультета.

— Азкабан вряд ли способствует сохранению ясности ума, — Дамблдор говорил очень спокойно, как будто видел в своей жизни миллионы судеб, и его уже не трогали ни предательство Блэком родителей Гарри, ни охота сбежавшего преступника на тринадцатилетнего школьника, ни возможное сумасшествие Блэка. — Твои родители учились в Гриффиндоре, полагаю, он мог думать, что ты непременно там.

— Я понимаю, директор. И все же у меня есть причины, по которым я считаю ваш запрет на посещения Хогсмида недействительными, — уже более осторожно сказал Гарри, не желая раскрывать, что причины его банальны — поддержание хоть какого-то хрупкого имиджа на факультете, где спасибо, что не издеваются. А если он будет «любимчиком» директора — определенно станут.

— Это твое право, Гарри. Но я надеюсь, что ты будешь осторожен.

— Конечно, директор. Насколько они были близки, Блэк и мои родители?

— Очень. Сириус Блэк — твой крестный отец.

И только выйдя из кабинета директора, Гарри понял, что старик не ответил на его вопрос, касающийся попытки Волдеморта его убить, переведя разговор исключительно на Блэка.

* * *

Гарри знал, что он плохой слизеринец. Шляпа говорила, что видит в нем талант, неплохой ум и желание проявить себя, сам же он в себе не видел ничего из перечисленного. Он замечал, к чему приводят манипуляции старшекурсников Слизерина, когда в чем-то в итоге обвиняют хаффлпаффцев, знал, что в прошлом году несколько учеников младших классов получили полный доступ к Запретной секции, вычислив в Локхарте человека, который готов на все, если ему польстят. Гарри видел это все, он полагал, что это и было слизеринской хитростью, и он ею не обладал. Поэтому раздумывая над тем, как вынудить Парксинсон одолжить ему ту проклятую книгу, Гарри мог рассчитывать только на что-то довольно прямолинейное. Именно поэтому, убедившись, что в коридоре никого нет, зашел в женский туалет, потому что только здесь она могла быть без Малфоя, Дэвис и кого-либо еще, с которыми вечно таскалась повсюду.

И тут же столкнулся с Паркинсон, собиравшейся выходить. Он бросил несколько заклинаний на дверь, чтобы она не могла сразу же уйти.

— Поттер? Что ты делаешь? — дерзко спросила Паркинсон, вскинув голову, но Гарри показалось, что ей все же стало немного страшно. Это придало уверенности.

— Нужно поговорить, — сказал он, прислонившись к двери.

— Мне не о чем с тобой разговаривать, Поттер. Проваливай.

— Я не буду тебе угрожать, Паркинсон… — начал Гарри.

— Еще бы ты мне угрожал!

— Хочу предупредить. Если ты меня не выслушаешь, плохие вещи могут произойти с тобой или твоей семьей. И я к этому не буду иметь никакого отношения.

— Ты несешь какую-то чушь. Отвали, Поттер, ты безобидный идиот. Угрозы от тебя не несут никакого смысла, — Паркинсон ухмыльнулась. Ее карие глаза блестели, но все же в них можно было прочесть легкое беспокойство.

— Одному человеку нужна от вас книга с записями Герпия Злостного, и, поверь, зная этого человека, я могу сказать, что он пойдет на все, чтобы ее получить, — прямо сказал Гарри. Шантаж точно не был его сильной стороной.

— Откуда…

— Он сказал попросить ее у тебя для него, но я не думаю, что он рассчитывает, что у меня хоть что-нибудь получится, — так же честно сказал Гарри, чувствуя себя каким-то гребанным хаффлпаффцем.

— Знаешь, Поттер, я не могу представить, чтобы у тебя могли появиться опасные друзья, — глаза Паркинсон сощурились. — С учетом того, что у тебя вообще нет друзей.

— Верно. Но откуда, по-твоему, я знаю, что в Британии есть два экземпляра этой книги: один у Паркинсонов, а второй у Блэков? Может быть, ты и права, я не умею заводить друзей, мне не место в Слизерине, и что ты там еще обо мне можешь думать. Ты можешь даже предположить, что я из чувства благородства предупреждаю тебя, но если это так… Допустим, я и правда такой. Тогда я искренен в своих благородных намерениях, не находишь здесь некоего противоречия?

— Может быть, ты хочешь книгу для себя и все это выдумал! — закричала Паркинсон, пытаясь его оттолкнуть, чтобы пройти к двери.

— И зачем бы она мне понадобилась! — так же повысил голос Гарри, удерживая свою самую ненавистную однокурсницу, чтобы она не убежала. — В этой книге говорится, как вырастить василиска, на кой бы хрен он мне сдался!

— Ты бы и не смог, — уже более спокойно добавила Паркинсон. — По легенде только змееусты могут получить василиска.

— Именно! — тут же ответил Поттер, абсолютно не желая размышлять над тем, мог бы он получить свою огромную змею или нет. И, недолго подумав, решил добавить: — Кстати, знаешь, чудовище в Тайной комнате — это василиск.

— Что? — на детском лице Парксион, которое иногда казалось даже милым, проступил шок. — Что ты знаешь о Тайной комнате?

— Я знаю, кто ее открыл, если тебе интересно. И нет, я не могу тебе сказать, — Гарри поднял руку, открывая запястье, где по его желанию появлялась тонкая синяя светящаяся нить непреложного обета. Ее можно было скрыть и сделать невидимой, но она всегда была, напоминая ему о цене, которую он заплатил, чтобы героически не сдохнуть на детской общественной площадке Литтл Уингинга.

— Ему нужны эти записи, да?

— Да. И это не студент Хогвартса, можешь не вычислять среди старшекурсников. Поэтому я и говорю, что у твоей семьи могут возникнуть проблемы. Поверь, он сделает все, чтобы заполучить эти записи.

Паркинсон отступила и прислонилась к стене. На лице ее появилось задумчивое выражение, как будто она вычисляла, чем именно можно угрожать ее семье и как безопаснее всего поступить. Гарри знал, что у нее есть младший брат, который еще не поступил в Хогвартс. Возможно, их семью можно было достать через ребенка.

— Знаешь, Поттер, я презираю тебя всей душой. Нет, правда, — очень спокойно и очень тихо сказала Паркинсон, глядя в сторону грязного окна. — Ты, возможно, был бы гораздо лучшим гриффиндорцем, и тогда это было бы правильно. Герой, сын своих героических родителей. Но нет, Поттер, ты не герой. И это не проблема, на самом деле. Мы, слизеринцы, могли бы даже радоваться, что Мальчик-Который-Выжил не оказался героем, готовым защищать сирых и убогих грязнокровок и предателей крови. Проблема в том, что ты вообще… ничего из себя не представляешь. И это противно. Тебе так много дано по факту поступка, который ты даже не помнишь. За тобой могли бы идти люди, ты мог бы иметь влияние, причем не только среди сверстников, тебе лишь надо было разыграть свою карту. Но ты не сделал ничего. Просто плывешь по течению и общаешься с неудачницей Булстроуд. Вы два аутсайдера, и это мерзко.

— У меня есть свои причины быть тем, кем я являюсь, Паркинсон. Ты думаешь, что перед человеком всегда стоит выбор, но это не так. Например, мнение Малфоя о чистоте крови и грязнокровках — это мнение его отца, его так воспитали. Поместили бы его с рождения в дом Уизли — не было бы твоего любимого Малфоя. Меня тоже кто-то и как-то воспитывал, и единственное, что это воспитание могло дать — это умение выживать, молчать, когда хочется сказать, и тихо, но бессильно ненавидеть. История про героя — это вообще не ко мне, Паркинсон.

— Не то чтобы я хотела услышать твои откровения, — тут же противно улыбнулась Паркинсон, обнажая слегка крупноватые зубы. — Но это было любопытно. Как ты относишься к магглам, Поттер?

— Я не хочу иметь с ними ничего общего, — сказал Гарри, не раздумывая.

В голове тут же возник образ дяди Вернона с красным от злости лицом, кричащего на него за разбитую кружку, которую Гарри разбил даже не магией — всего лишь неаккуратно поставил на стол. В тот день дядя схватил его за ухо и потащил в чулан под радостный смех Дадли, который потом приходил к чулану и разговаривал с ним через дверь, заявляя, что он рожден быть неудачником, которого никто не любит. Он вспомнил именно этот момент, потому что Дадли был прав — его никто и никогда не любил, и это вряд ли изменится.

— Я дам тебе записи Герпия Злостного после каникул при одном маленьком условии.

— Каком?

— Ты назовешь какого-нибудь грязнокровку грязнокровкой публично, в присутствии кого-нибудь из Гриффиндора или Хаффлпаффа, а еще лучше профессора! И никогда никому не скажешь, что сделал это по моей просьбе, не возьмешь свои слова обратно и не будешь, заикаясь как первокурсник Хаффлпаффа, говорить, что тебя заставили. Ты сделаешь это так, будто это был искренний порыв.

— Что за дурацкое условие, Паркинсон? Хочешь, чтобы меня возненавидела половина школы?

— О, отвали, Поттер. Как будто мне есть дело, что тебя за это кто-то возненавидит.

— Ты и так дашь эти записи. Не мне, так тому, кому они нужны. Зачем тебе это условие?

— Именно, Поттер. Мне не нужен бесполезный посредник в твоем лице, так что сам решай.

* * *

Гарри не знал, следует ли ему сообщать Риддлу, что он договорился о книге с Паркинсон. Он все еще считал ее условие очень детским и глупым, однако он так же понимал, что она права. В том, что посредник из него никудышный и он бесполезен. Можно сказать, что это был его шанс показаться чуть менее бесполезным, только и всего. Когда Гарри вечером в спальне, пока все были в общей гостиной, библиотеке или еще где-либо, рассказал Риддлу про его разговор с Парксинсон, тот рассмеялся.

— Ну разве она не забавная, — сообщил он, улыбаясь особенно белозубой улыбкой на фоне индийского загара.

— Она сука, — честно сказал Гарри. — Не дай Мерлин меня вызовет к себе Дамблдор, начнет говорить про мою мать, которая тоже была магглорожденной, а я даже не смогу сказать, что это было на спор или что-то в этом роде, потому что отсутствие оправданий входит в ее условие.

— Я и говорю, твоя Парксион — прелестное дитя. И ты даже не понимаешь, какой подарок она тебе делает.

— О да, это именно тот подарок, о котором можно мечтать, когда меня возненавидит вся школа, в том числе учителя, с меня снимут баллы, и поэтому даже Слизерин будет настроен неодобрительно.

— Вряд ли, за оскорбления никогда не снимали много баллов в мое время, зато отсутствие оправданий даст им почву для размышлений.

— О том, что я такой же фанатик чистоты крови, как ты и твои дружки-Пожиратели, — выпалил Гарри, не подумав.

— Не позволяй себе в следующий раз так со мной разговаривать, — сухо ответил Риддл.

— Ладно, извини, — ответил Гарри, не чувствуя никакой вины.

Иногда он забывал, кем должен был стать Риддл. Хотя Гарри понял по некоторым оговоркам, что тот окончил только пять курсов и сдал СОВ, но уже неплохо владел невербальными заклинаниями, которые начинали изучать на шестом курсе, а многим они так и не давались на протяжении жизни. И сделал что-то такое, чтобы он мог каким-то образом стать бессмертным. Гарри даже боялся подумать, какая магия для этого могла бы понадобиться, и в голове возникали образы средневековых страшилок о злых колдунах, принесших в жертву тысячу девственниц. Но глядя на загорелое и порой даже какое-то беззаботное лицо Риддла, таких ассоциаций не было. Как будто в голове возникала пропасть между его образом и его возможными или совершенными действиями. В конце концов, девочку Джинни он точно убил!

— Я буду в Британии к Рождеству и вернусь в Индию, когда получу записи Герпия Злостного.

— Э-э-э, хорошо. Но я смогу забрать их только после каникул, мне придется отправлять тебе их почтой.

— Это не годится, сов могут перехватывать. Тебе нужно встретиться с Паркинсон на каникулах. Увидимся.

— Я не планировал уезжать на каникулы из Хогвартса, — тут же отозвался Гарри, не желая проводить лишние три недели с родственниками. — Ненавижу Дурслей!

— Оставь их. Мне казалось, что им плевать на тебя.

— Боюсь, мне устроят сопровождение с аврорами до их дома, если я поеду к ним на каникулы, и я не смогу выбраться в какое-либо другое место.

— Приедешь к ним и сразу уедешь, или будешь приходить только ночевать, — как о чем-то совсем простом и не требующим переживаний сказал Риддл. — Они безмозглые магглы, тебе должно быть абсолютно плевать на них.

Гарри это казалось странным. При всем ужасном отношении к нему в течение его детства, у него никогда не было мысли сбежать. И только сейчас он вдруг подумал: почему? Почему он ни разу после того, как его запирали в чулане, не попытался уехать в Лондон на поезде и затеряться среди улиц. Или даже «найтись» сотрудниками полиции и притвориться, что ничего не помнит.

Как будто в голове засела абсурдная мысль, что Дурсли действительно были правы, относясь к нему так, как относились. Он не думал, что могло быть иначе. Они внушали ему, что он должен быть благодарен за еду и за то, что не спит на лавке, но было ли это на самом деле лучше, чем воровать еду и спать на лавке? Гарри помнил свои мысли в семь лет, он тогда на самом деле хотел быть таким, как Дадли. Он полагал, что тот в самом деле хороший ребенок, каким он и должен быть, а Гарри — неправильный, грязный, сын алкоголиков, разбившихся в ДТП по пьяни.

И несмотря на то, что обстоятельства его жизни изменились, он как будто продолжал жить с этой мыслью. Он недостоин всего, что у него есть. Ни этого дурацкого прозвища «Мальчика-который-выжил», ни места в школе чародейства и волшебства Хогвартс, ни места в Слизерине, ни настоящих друзей, ни денег, которые ему оставили родители, ни более дорогих вещей. Он боялся, что мир его не примет и в итоге не делал вообще ничего, чтобы быть принятым. Из-за бездействия мир его и не принимал, как верно заметила Паркинсон, он был пустым местом.

— Хорошо, я так и сделаю, — решил Гарри, чувствуя, будто он впервые организовал в своей душе маленький бунт против правил.