Убить Карлсона! (джен)

Любую историю можно рассказать по-разному. Детям — так, взрослым — иначе. Детей теперь не пугают, а развлекают, и зла в новых сказках вроде как нет. Впрочем, и морали тоже…

Хильдур с раздражением захлопнула книжку и кинула её на журнальный столик, закрыла глаза и стала раскачиваться в кресле-качалке.

Любую историю можно рассказать так, что правда исчезнет, растворится в ненужных подробностях. Вроде всё так и было, но на самом-то деле…

На самом деле всё было не так, и она, Хильдур, могла бы рассказать правду, только вот правда никому не нужна. Конечно, куда как веселее хохотать над недалёкой домработницей — ха-ха! — и умиляться проказам маленького смешного человечка с пропеллером на спине. Если бы все они знали, что это за человечек! Если бы они знали, что это за существо! Было бы им тогда так весело?

Фрёкен Бок встала, тяжело опираясь на подлокотники кресла, прошла на кухню и поставила кофейник на огонь.

— Впрочем, пусть так. Время сейчас другое, и никто не поверит старухе, которая вдруг решила рассказать правду. Вот странность — тому, кто говорит правду, вообще редко верят… — пробормотала она.

Хильдур подождала, пока кофе подогреется, перелила его в чашку — получилось едва больше половины, но заваривать свежий не стала. Посмотрела в окно — на садящееся солнце, на поле с уже сжатой пшеницей и улыбнулась.

Нет, всё-таки она прожила хорошую долгую жизнь и прожила её не зря. Она была одной из немногих Охотниц на демонов, доживших до весьма преклонного возраста, и теперь ей было, что вспомнить. Да и что рассказать — тоже. Вот только жаль, что рассказывать, в общем-то, было некому. Детей она никогда не хотела иметь совершенно сознательно, а из близких ей людей уже никого не осталось. Да и что толку сожалеть обо всём этом сейчас? Хильдур снова бросила взгляд на книгу.

Наверняка это всё мальчишка, Малыш, который помнил только то, что должно было помниться мальчику его лет. Это он, наверняка он, больше некому. Он рассказал писательнице свою версию истории, а та уж расстаралась, что-то добавила, что-то убрала, расцветила всё забавными деталями, сдобрила смешными шутками, и получилась сказка о весёлом безобидном человечке. Безобидный! Как же! Хильдур поджала губы. Сплошная выдумка! Хотя кое-что в этой истории было правдой. Например, то, что она — фрёкен Бок — была злой.

Она всегда была злой, даже мать говорила, пытаясь погладить юную Хильду по голове: «Что же ты как ёжик, доченька?» А Хильда, и правда, как ёжик, фыркала и убегала. Только с младшей сестрой, простушкой Фридой, она иногда проявляла нежность, но порой доставалось и ей, иногда даже больше, чем всем остальным! Да, сколько себя помнила Хильдур, она всегда была злой.

Зато когда в доме стали происходить странные вещи, и Фрида стала плакать и кричать во сне по ночам, Хильда не испугалась. Она и сейчас помнила, как сидела в своей кровати, поджав ноги к груди и вглядываясь в темноту, и в какой-то момент увидела маленькое, мерзкое существо с человеческим лицом, поросячьим пятачком и злыми красными глазками, шестиногое, с непропорционально длинными руками. Оно затаилось в углу комнаты, ровно над кроватью Фриды, и плело паутину. Плело и плело, а нитка — серебристая и почти невидимая — тянулась к существу от груди Фриды. И Хильда откуда-то знала, что когда паутина будет закончена, Фрида умрёт, а эта мерзкая тварь примется ещё за кого-то из их домочадцев, пока не изведёт всех. Только Хильду не рискнёт тронуть, потому что Хильда — злая!

Фрида стонала тихо, приглушённо, как в лихорадке, мама несколько раз заходила в детскую, меняла Фриде примочки — смоченные в уксусе белые льняные тряпочки — вздыхала и уходила. Неужели она не видела эту мерзость? Хильда попыталась рассказать ей обо всём, но мама осветила угол, покачала головой и сделала выговор Хильде — мол, нечего выдумывать всякую ерунду. А когда стало светать, и Фрида задышала часто-часто, Хильда встала со своей постели, пошла тихонько на кухню — мать уже растопила печку — сунула в топку толстую деревянную щепу, вернулась с импровизированным факелом в спальню и ткнула им в тварь, сидящую в углу.

Хильде потом знатно влетело, но зато Фрида пошла на поправку и рассказала родителям о чудовище, которое чуть не высосало из неё всю душу, и о том, что это Хильда придумала, что делать и как справиться с ним при помощи огня. Ни мать, ни отец им вроде бы не поверили, но слухи всё же поползли — от их хутора к соседнему, оттуда в село… Пару раз к ним заезжали совершенно чужие люди, которые возвращались домой с ярмарки из соседнего села, и просили посмотреть девочку, которая не боится дьявола. Отец злился, кричал на Хильду, словно она была в чём-то виновата, только Хильде было наплевать.

А потом приехал пастор Улаф Ларсон. Кажется, (Хильдур уже не помнила этого точно) он был давним приятелем отца. Мужчины долго говорили о чём-то, потягивая пиво из кружек, а затем отец ушёл на двор, а мать подвела упирающуюся хмурую Хильду к хэрру Ларсону.

— Ты правда видела какую-то… тварь? — спросил у неё хэрр Ларсон. Он говорил мягко и тихо, и всё же Хильде в нём почудилась какая-то странная сила, заставившая её отвечать спокойно и вдумчиво, а не привычно грубить.

— Видела, — ответила Хильда, — эта тварь сидела в углу и плела паутину. И была похожа на паука… только побольше, а вместо носа — пятачок. И много ног, а рук всего две, и паутина тянулась прямо от Фриды, и я знала, что ещё чуть-чуть, и Фрида точно помрёт!

— И ты не испугалась?

— Нет, — Хильда покачала головой. — Я знала, оно меня не тронет. Я же злая, а Фрида у нас добрая, хотя и дура ужасная!

— И что же ты сделала?

— Взяла огонь, ну, щепу, толстую такую, и спалила эту мерзкую гадину! Правда, ещё занавески немного… испортила, и мама сильно за это ругалась. И папа, — Хильда расстроенно вздохнула и как-то разом сникла. — Они все сказали, что я вру, хотя сами видели — Фрида-то поправилась! А дура-Фрида обо всём забыла и теперь говорит, что ничего не видела, а только за мной повторяла. Но я-то знаю, что это не так! Это она мне назло, вот точно!

Она замолчала, а потом вдруг, вновь встрепенувшись, спросила:

— Но вы-то мне верите?

— Я тебе верю, — сказал хэрр Ларсон, — думаю, ты и правда видела существо, которое мы называем демоном. — Он вытащил из кармана пару конфет и протянул Хильде. — Вот, возьми, это тебе и Фриде. Поделишься?

Хильда кивнула, хотя мгновение назад уже решила, что сестре конфету конечно же не отдаст.

— Не обижайся на сестру. Дети видят демонов, но только большинство побоится поступить так же смело, как ты. И, к сожалению, все, кроме очень и очень немногих, всё забывают, потому что когда не помнишь, то кажется, что и не страшно.

— А взрослые? Неужели ли они совсем ничего не видят? Не видят этих... существ?

— Те взрослые, которые видят зло так же отчетливо, как и ты — с ним сражаются. Думаю, Хильда, что со временем ты тоже сможешь помогать людям и бороться с демонами. Как считаешь?

Хильда пожала плечами: он говорил странные вещи, и ей не верилось, что она может иметь хоть какое-то отношение к борьбе со злом. Она же простая девочка с маленького хутора!

— Я приеду за тобой, Хильда, когда ты немного подрастёшь, и отвезу тебя в Стокгольм, — пообещал он. — Хорошо?

От Улафа, несмотря на то, что он был не очень высокого роста и каким-то тщедушным, так и веяло спокойствием и добротой. Он улыбнулся ей одними глазами — голубыми и яркими, и в уголках их разбежались морщинки.

— Ты очень необычная девочка, Хильда, и думаю, очень скоро ты сама это поймёшь.

* * *

К шестнадцати годам Хильда превратилась в рослую и сильную девушку и научилась держать свои чувства и мысли при себе. Доброй она не стала — как была злой, так злой и осталась, но теперь лишь сжатые в плотную линию губы, да нахмуренные брови выдавали её тяжёлый характер.

— С таким лицом тебя замуж никто не возьмёт, — вздыхала мама.

— А я замуж и не собираюсь! — отвечала Хильда, а Фрида, которая в свои четырнадцать была ну просто чудо как хороша, только хихикала. По её-то мнению все девушки только и мечтали, как бы поскорее выскочить замуж!

— Меня увезет хэрр Ларсон, он обещал! И не надо мне никаких мужей!

— Отец тебя не отпустит, вот увидишь! — Фрида совершенно по-детски показала ей язык. — И даже не надейся!

Отец, и правда, отпускать её не хотел — несмотря на характер, работницей Хильда была хорошей, умелой и выносливой. Но когда пришёл долгожданный день, отец с неохотой, но всё же уступил. Что там ему сказал Улаф Ларсон, Хильдур не представляла до сих пор. Мать, поплакав, собрала её в дорогу, и Хильда, расцеловавшись со всеми и даже с насупленной Фридой, уехала из дома навсегда.

Первое путешествие в столицу запомнилось ей мельканием разрозненных картинок. Хэрр Ларсон рассказывал ей что-то о тех местах, что они проезжали, о людях, которые тут жили, о том, скольким из них он смог помочь, выгоняя нечисть из их домов, и о том, скольким ещё нужна помощь.

Хильда слушала, кивала, не решаясь и слова вставить. Они уже подъезжали к Стокгольму, когда он наклонился к ней поближе, чтобы их не услышала соседка, грузная дама самого сурового вида, и сказал:

— Таких как ты очень мало, Хильда, потому что у тебя есть особый дар. Но тебе предстоит ещё многому научиться, и прежде всего научиться быть сильной и стойкой. Я расскажу тебе всё, что знаю, научу всему, чему обучили меня, но ты должна понять — ко всему подготовиться заранее нельзя, потому что у зла слишком много личин, — он тяжело вздохнул, но тут же заговорил вновь: — Личин много, но зло всегда остаётся злом. Помни об этом, а остальное придёт со временем и опытом. И главное, ничего не бойся, я буду рядом до тех пор, пока тебе это нужно.

Хильда только молча кивнула и подумала о том, что выглядит, наверное, ужасно глупо.

— Ты мне веришь?

— Да, — сказала она твёрдо.

— Вот и хорошо. А я верю в тебя, Хильдур Бок.

И Хильда впервые за долгое время улыбнулась, но тут же, словно опомнившись, сжала губы в привычную жёсткую линию и нахмурилась.

* * *

Стокгольм, куда привез её хэрр Ларсон, поражал. Она-то думала, что Стокгольм будет похож на соседнее село, куда они ездили на ярмарки, вот только немного побольше, а оказалось всё совсем иначе! Столько людей! И узкие улицы, и наоборот — слишком уж широкие, по которым сновали туда-сюда не только конные экипажи, но и автомобили. Хильда то и дело вздрагивала и морщилась — слишком уж тут было шумно, и пахло совсем не так, как она привыкла. А людей-то сколько! И все такие странные, казалось бы, те же ноги, руки и голова, а нет — приглядишься к ним, а они совсем другие. И дом, где они остановились, тоже был непривычный, какой-то неправильный — слишком уж высокий и мрачный. Пансион при пасторском приходе.

— Ничего, со временем ты ко всему привыкнешь, — сказал ей Улаф успокаивающе, когда она пожаловалась ему, что от Стокгольма у неё всё внутри сжимается и мысли перемешиваются. — Вот увидишь, ты полюбишь этот город.

Впрочем, скоро стало не до размышлений о домах, автомобилях и пешеходах — её ждала учёба, которая как-то незаметно стала отнимать всё время.

Кроме неё в доме жили ещё три девушки, все с дальних хуторов: у одной умерли все родные от какой-то хвори, другая сбежала из дома от злого отчима и нипочём не желала возвращаться, а третью в столицу отправили родичи. Следили за порядком в доме и обучали девушек всяким хозяйственным премудростям две уже старые, на взгляд Хильды, фрёкен — фрёкен Ульссон и фрёкен Перссон. Обе, похоже, были по уши влюблены в Улафа Ларсона, и Хильда, считая это крайне смущающим, вместе с другим ученицами то и дело хихикала над этим. Сам Улаф жил один, в квартире неподалёку, а к ним приходил только для того, чтобы учить Хильду, и никогда не оставался на ночь.

В пансионе царили строгие порядки, но у старых фрёкен не всегда хватало сил, чтобы приглядывать за своими подопечными. Сами же девушки, ровесницы Хильды, только и думали о том, чтобы поскорее освободиться от сельских привычек и стать городскими, найти хорошее место, а лучше — сразу хорошего жениха. Стоило фрёкен выйти за порог, как кто-нибудь из девиц доставал спрятанный патефон и так и норовил устроить танцы. Хильда в общих развлечениях не участвовала, вот ещё! Она приехала сюда не за этим!

Сразу после завтрака и до обеда старые фрёкен учили девочек вести хозяйство: тщательно чистить серебро, изысканно готовить, правильно прислуживать за столом, шить и делать множество других полезных вещей. И Хильда занималась этим вместе со всеми — Улаф строго-настрого запретил ей говорить, зачем он привез её сюда на самом деле, и велел учиться всему старательно, не ленясь: кто знает, что пригодится ей в этой жизни.

После обеда, когда другие девочки садились вышивать или читать, за Хильду брался сам Улаф.

— Ты же говорил, что всё равно всему научиться невозможно, — ныла она после долгих уроков английского. — Ну зачем мне этот дурацкий язык?

— То, что всё узнать невозможно, ещё не значит, что не следует и вовсе учиться, — строго отвечал ей Улаф.

Кроме английского и шведского, математики и географии, он учил её и тому, как нужно убивать. Когда погода позволяла, вместо занятий в кабинете они, прихватив бутерброды, отправлялись в лес.

— Есть демоны, которых можно прогнать, когда знаешь их имя, запереть их в аду и оставить там навечно, — рассказывал он ей как-то, когда они впервые поехали в лес. — Но есть и такие, которых нужно обязательно уничтожить. И важно, чтобы рука при этом не дрогнула…

— И чтобы пули были серебряные?

— Важнее, чтоб была вера.

— В себя?

— В себя. И в ту силу, которую люди называют Богом, в добро, которое сильнее зла. Без этой веры ничего не получится. Огонь, слово, серебряный клинок ничего не значат, если нет веры.

Хильда прислушивалась к себе, пытаясь понять — во что она верит. Она, конечно же, верила в Бога — её ночью разбуди, она все нужные молитвы скажет, но было похоже, что Улаф говорит о чём-то другом.

Он то и дело повторял: «Самое важное — вера!», как будто это было самым сильным заклинанием, способным защитить их и спасти.

— Ну что, попробуем? — спросил он, впервые вкладывая ей в руку пистолет. — Сумеешь?

Хильда подержала пистолет в руках, словно примериваясь к его весу, и с сомнением пожала плечами.

— Почём я знаю? — и вернула пистолет обратно Улафу.

Улаф повесил на дерево импровизированную мишень, зарядил пистолет и сделал несколько выстрелов.

— Попробуй.

— Я не хочу убивать… — она поморщилась, не желая брать пистолет в руки.

— Ты же убила тварь, которая угрожала Фриде?

— Ну вы сравнили! Это же была Фрида, я и не задумывалась тогда о том, что делаю, а вот так… расчётливо и безжалостно...

— Тебе придётся научиться быть безжалостной. Иногда демоны притворяются непобедимыми, а иногда — беззащитными. И то, и другое — ложь. И ты всегда должна об этом помнить. И убивать научиться тоже должна.

Она вздохнула и взяла из его рук пистолет…

А через какое-то время Хильда поняла, что ей очень даже нравится выезжать с Улафом в лес — по крайней мере в эти дни он отставал от неё со своими скучными науками. Они тренировались, потом перекусывали сэндвичами и, если погода позволяла, гуляли, прежде чем снова вернуться к тренировкам. Хильда твёрдой рукой поднимала пистолет, сосредоточенно целилась, стреляла и всё чаще и чаще сбивала все банки, которые они выставляли на бревне вместо мишени. Но больше ей всё же нравилось метать ножи, и через месяц тренировок Улаф подарил ей набор старинных ножей из особого сплава.

— Они проверены временем и не одним поколением охотников за нечистью, — сказал Улаф, протягивая ей свёрток. — Выбери тот, который окажется тебе по руке и по нраву.

* * *

Однажды Хильда сидела у себя в комнате и читала очередной трактат, выданный ей Улафом. «Классификация демонов и способы их уничтожения». Трактат был толстым, и Хильда отчаянно скучала — написан он был до того нудным языком, что мог усыпить кого угодно. И самое главное, что все описанные в нём способы уничтожения демонов заканчивались всегда одной и той же фразой: «Бог вам подскажет, как действовать правильно, и с верой в силу Его и простая палка станет грозным оружием».

— В общем, делай, как знаешь, и глядишь, что-то да и выйдет, — прокомментировала Хильда, захлопнув книжку.

В общем-то, и хэрр Ларсон говорил ей примерно то же самое, всё повторяя и повторяя, что самое важное в их деле — вера, а ещё, что у неё, у Хильды, есть очень редкий дар сразу понимать, чего боится каждый конкретный демон. Улаф уверял её, что всё у неё получится, главное, не сомневаться в собственных силах и верить. Но Хильда всё равно никак не могла взять в толк, как можно верой уничтожать чудовищ, и поэтому ей всё время казалось, что огнём это делать как-то сподручнее.

Она уже собралась было выйти из комнаты, отдать хэрру Ларсону книгу и высказать все свои сомнения, как услышала фрёкен Ульссон, распекавшую Улафа:

— Она всю жизнь будет прислугой! И для чего ты забиваешь девочке голову этой наукой? Зачем ей английский и математика? Деньги посчитать сможет, а больше-то ей ничего и не надо.

Хильда от злости чуть не расплакалась, но сдержалась, сжав руки в кулаки.

— Я знаю, что делаю, Мария, — ответил Улаф мягко, — не переживай. Она умная девочка, хорошая, и ей всё это ещё пригодится, я в этом уверен.

Хильда услышала слова Улафа, и злость её куда-то разом ушла. Она даже расправила спину и плечи и ходила весь день довольная, сама не понимая, почему.

Со временем Хильда стала старожилом в пансионе. Девушки приезжали, учились, находили работу и покидали пансион, а на их место приезжали новые. Хильда со всеми общалась чуть свысока — как самая старшая и уже совсем городская. Фрёкен Ульссон смирилась, что Хильда тут на особом положении, а фрёкен Перссон и вовсе относилась к ней, как к родной внучке. И временами Хильде стало казаться, что ещё чуть-чуть, и она вовсе растеряет всю свою злость.

* * *

Учеба закончилась неожиданно. Улаф приехал к вечеру, велел Хильде собираться, а пока она кидала в чемодан свои нехитрые пожитки, объяснил фрёкен Ульссон и фрёкен Перссон, что нашёл для Хильды работу.

— Что это за работа такая? — спросила Хильда, когда они сели в специально присланный за ними автомобиль.

— Да уж не обед готовить, — ответил Улаф. Выглядел он при этом усталым и странно больным. — Официально ты будешь работать няней, но на самом деле тебе предстоит разобраться с одним существом. Мальчик, к которому мы едем, стал видеть странного человека. Вроде ничего страшного. По его словам, Лильонкваст, так зовут человечка, умеет летать и показывать удивительные… — Улаф защёлкал пальцами. — Я даже не знаю, как это правильно назвать… Мальчик говорит, что попадает в страну, где всё возможно.

— Это звучит не так уж и опасно, — заметила Хильда.

— Помнишь, мы говорили об этом? Зло любит маскироваться и частенько предпочитает выглядеть безобидным. Но разве может быть безобидным кто-то, кто пробирается в дом тайком?

— И чем угрожают мальчишке видения страны, где всё возможно?

— Видишь ли, мальчик серьёзно болен. Полиомиелит… Он не может ходить, но если всё время лежать и только грезить… Нельзя жить одними иллюзиями, Хильда, так можно пропустить всю жизнь.

— Всего лишь одними иллюзиями? — искренне удивилась Хильда.— А что ж ему ещё делать, если ходить он не может?

— Раньше он неплохо рисовал, много занимался, к нему приходили разные учителя. Он любил музыку, а теперь ему ничего не нужно, кроме его нового друга и выдуманной страны. Это существо тянет из него соки, как когда-то другая тварь тянула жизнь из твоей сестры. Пусть и делает это не так явно…

— Может, мальчишка просто всё выдумал? И нет никакого… человечка? — Хильда невольно передёрнула плечами. Она не собиралась признаваться, что встречаться снова с адскими тварями ей совершенно не хочется.

— Всё возможно, но… — Улаф замолчал и какое-то время просто смотрел прямо перед собой. — Я чувствую, что там есть зло, но я не могу его видеть. Не знаю, почему. Может, я стал слишком стар и мне пора на покой… Мне нужна твоя помощь, Хильда.

— Хорошо, я сделаю всё, как надо, — пробормотала она.

В районе, куда их привезли, Хильде бывать ещё не приходилось, но она сразу поняла — тут живут одни богатеи. Не то, что бы это очень сильно её поразило, но всё же она почувствовала невольную робость и от этого только крепче сжала губы, выпрямила спину и на всякий случай вздёрнула нос. Их провели в детскую, где около кровати маленького мальчика их ждали несколько человек: двое мужчин тихо переговаривались, а женщина, вероятно, мать ребёнка, сидела на краю кровати и успокаивающе гладила его по голове.

Улаф поздоровался со всеми за руку и представил Хильду:

— Фрёкен Бок, моя ученица, ещё совсем юная, но уже одержавшая свою первую победу, — сказал он, слегка улыбнувшись.

Мужчины — один был отцом мальчика, а второй лечащим врачом — переглянулись.

— Не очень-то она похожа на изгоняющего дьявола, — пробормотал отец. — Скорее… Впрочем, хэрр Ларсон, если вы говорите…

— Давайте выйдем, и пусть фрёкен Бок осмотрится.

Мать ребёнка, сжимающая ладошку сына, с тревогой посмотрела на мужа.

— Не беспокойтесь, фрау Пальме, — сказал Улаф. — Мы будем в соседней комнате.

— Как тебя звать-то? — спросила Хильда, не глядя на мальчика, когда взрослые наконец-то вышли. — Ну? Немой, что ли?

— Я — Эмиль, — тихо пробормотал мальчишка.

— А лет тебе сколько? — Хильда прошлась по комнате, отодвинула занавески и выглянула в окно.

— Девять.

— А выглядишь на семь, не больше.

— Это всё болезнь. Я слышал, все думали, я умру. А я вот живу, только ноги не ходят.

— И что, всё время тут сидишь?

— Нет, — Эмиль оживился, с трудом оперевшись на руки, поменял позу, сел чуть иначе, чтобы лучше видеть Хильду. — Иногда папа выносит меня в сад. Но мне сейчас никуда не хочется выходить.

— Из-за твоего друга?

Эмиль тяжело вздохнул.

— Мне никто не верит. То есть… сперва мне не верили, папа говорил, что я всё выдумываю, а теперь… Теперь они все говорят, что это плохо. Но что плохого в том, что в той стране я могу ходить? Я же понимаю, что это всё не по-настоящему.

— Понимает он! — Хильда села на край кровати. — Ты пустил в дом какую-то пакость и удивляешься, что взрослые не очень-то этим довольны?

— Я никакую пакость не впускал!

Мальчишка всхлипнул и поджал губы.

— Это ты думаешь, что этот, как ты его зовёшь, Лильонкваст — друг! А на самом-то деле он — самое настоящее зло!

— И кто это у нас тут такой умный-разумный? — раздался насмешливый голос, и прямо из воздуха появился невысокий человечек, фута три ростом. Он был одет очень щёгольски, по последней моде, и ничего угрожающего в его облике не было — кучерявый крепыш с открытой улыбкой и мягким прищуром весёлых глаз. Закинув ногу на ногу, будто сидя на стуле, он парил в воздухе примерно в футах в пяти над полом.

— Ты зачем сюда явился? — спросила Хильда, на всякий случай вставая и складывая руки на груди. Когда она так делала дома, ругаясь с сестрой, Фрида сразу начинала реветь.

— Тебя забыл спросить, женщина, — ответил человечек. — Какая тебе разница? Мы тут играем и играем очень хорошо. Но нет, есть такие, кому чужое веселье, как кость в горле!

— Уйди сам, откуда явился, подобру-поздорову. Иначе я тебе туда по-плохому отправлю.

— От страха сейчас растаю! — человечек закатил глаза и стал демонстративно падать в обморок, одновременно и правда растворяясь в воздухе.

— Не надо, — прошептал Эмиль. — Он мой единственный друг.

— Он тебе не друг, — строго сказал Хильда. — Он враг. Знаешь, что мне сказал хэрр Ларсон?

— Что зло может казаться нам добрым? Я знаю, он говорил мне, — кивнул мальчик.

— Зло всегда остаётся злом, чем бы оно нам ни казалось. Этому существу нужна твоя душа. Ты готов многое отдать, чтобы у тебя появился друг, чтобы снова начать ходить. Я понимаю, но только это всё — ложь, всё это — не настоящее.

— Он мой друг, — упрямо повторил мальчик. — В его стране мне хорошо, там всегда лето, а если идёт дождь, то тёплый, и после него пахнет так вкусно: липовым цветом и немножко корицей и ванилью. И там есть лошадка, у неё шелковая грива и грустные глаза. И я могу на ней кататься! А ещё там есть лес, а в нём живут маленькие смешные существа и мой котёнок! Раньше этот котёнок жил у меня дома, но он умер, а в той стране я всё ещё могу с ним играть… — мальчишка всхлипнул.— А ещё там мы бегаем с Лильонквастом наперегонки и строим огромные башни, до неба! Он, между прочим, может переплыть море, держа меня за руку! И…

— Всё-всё-всё, — Хильда махнула на него рукой. — Там тебе лучше, чем здесь, это я поняла. Вот только, интересно, чем это всё закончится? Может, однажды тебе захочется остаться там со своим котёнком навсегда? И что тогда будут делать твои мама и папа?

— Вы… — у Эмиля затряслись губы. — Вы злая!

— Кто бы сомневался! — проворчала Хильда и, выйдя из комнаты, постучалась в соседнюю дверь, откуда доносились приглушённые голоса.

— Хэрр Ларсон, — позвала она.

Улаф вышел в коридор.

— Ну что, Хильда? Как успехи?

— Я видела этого человечка. Мне кажется, — она запнулась, — мне кажется, я читала о таких, как он, в одном из ваших трактатов. Думаю, раз мальчик призвал его сам, то он же сможет его и прогнать. А вот уничтожить… чтобы уничтожить, нужно знать его имя. Настоящее имя.

— Прогнать мало, — мягко сказал Улаф. — Если мы его прогоним, то он просто появится в другом месте. Что же, мы так и будем за ним гоняться?

— Я попробую его уничтожить, — с сомнением сказала Хильда. — Но, боюсь, быстро у меня не получится.

— Ты сможешь оставаться тут столько, сколько тебе понадобится, — ободряюще сказал Улаф.

Хильда вздохнула. Оставаться в этом доме ей не хотелось, уж больно здесь было роскошно и неуютно, как в музее, куда недавно водил её хэрр Ларсон. Но другого способа выяснить истинное имя существа она не знала, и потому неохотно, но всё же согласилась.

Прожить ей в этом доме пришлось больше недели, и за это время милый человечек по имени Лильонкваст довел её до белого каления. Он изводил Хильду, как только мог, насмехался над ней и устраивал ей каверзы. Пару раз она оказалась запертой в туалетной комнате, не меньше трёх раз осталась без обеда, а однажды он и вовсе чуть не уронил на неё книжный шкаф. А затем его каверзы стали и вовсе злыми — под Хильдой внезапно ломались стулья, на голову ей упала банка с малиновым вареньем, горячий чайник чуть не вывалился на неё с плиты, а её любимое и единственное выходное платье оказалось безнадёжно испорченным. Он то и дело нападал исподтишка и совершенно точно не собирался с ней ни о чём говорить. Она честно пыталась быть сильной и не подавать виду, сохранять спокойствие, но платье! Это платье ей шила мама, и Хильда не выдержала и разрыдалась, прижимая превращённое в настоящие лохмотья платье к лицу.

— Фрёкен, фрёкен Бок, не плачьте! — Эмиль выкатился на своей коляске в коридор и теперь, бледный и испуганный, смотрел на Хильду, которая отчаянно пыталась утереть слёзы, а они всё лились и лились по её лицу.

— Я прогоню его, — сказал он тихо. — Это уже не весело, совсем не весело. Мне не нравятся такие игры. И та страна, которую он показывал… Не такая уж она и прекрасная. Просто не нужно его убивать!

— Нет, — прогундосила, шмыгая носом, Хильда, — его мало прогнать!

Но Эмиль уже развернул коляску, заехал в комнату и запер дверь. А Хильда сползла по стенке и уселась прямо на пол, наплевав на приличия. Она думала, как сообщить Улафу о том, что у неё ничего не вышло, что Лильонкваст не уничтожен, что даже не она его прогнала, а сам мальчишка.

Ни на что она, Хильда, не годится, ни на что!