Тайны мертвецов, или Новая история (гет)

Скелеты в шкафу иногда вылезают оттуда и душат того, кто их спрятал. Или же режут его.

Остров… Малый кусочек земли, и вокруг лишь мятежное море, холодное и безучастное. Он окутан туманом. А на вершине скалы над обрывом на острове возвышается старый готический замок, достойный стать домом самого графа Дракулы, разрезающий острыми шпилями серое, хмурое небо. Неприветливо, даже враждебно взирают горгульи с клыками и крыльями в нишах у розы-окна.

Мёртвая тишина. Нарушает её лишь зловещее карканье чёрного ворона, под которое к острову пристаёт лодка. В лодке же — старый моряк Уотсон и одиннадцать его пассажиров.

С обеих сторон палубы расположены широкие скамейки. На них устроились шесть молодых людей, две девушки, а также пожилая дама, один мужчина средних лет и старый седовласый джентльмен. Нос у него крючковатый. Светлые, почти бесцветные глаза полны насмешки.

Зовут джентльмена Лоуренс Гилсон. Ему пятьдесят пять. На мистере Гилсоне белый костюм, такого же цвета и шляпа. Морщинистые руки обтянуты перчатками. С ехидной усмешкой на тонких губах смотрит он на своих спутников, будто бы оценивает их, старается понять, что они из себя представляют. Его пристальному взгляду, увы, недостаёт доброжелательности. В прошлом мистер Гилсон инспектор Скотланд-Ярда, ныне — частный детектив.

 

* * *

 

Эдгар Фейбер — журналист в газете «Таймс» — от нетерпенья то и дело вскакивает, жадно всматриваясь вдаль. Честное слово, ему повезло просто неимоверно! Ведь остров не сходил со страниц газет, но кто таинственный последний покупатель? Доныне оставалось лишь гадать. И вдруг он, Фейбер, получает отличную возможность! Он своими глазами увидит и замок, и остров, а ещё мистер Джастис обещал интервью! Загадочный владелец острова решил открыться именно ему, он, Эдгар Фейбер, будет первым, кто напишет о нём! Нет, это просто невероятная удача!

* * *

Эванджелина Далтон — пожилая дама с высокомерною осанкой и холодным, леденящим душу взглядом нефритово-зелёных глаз. Глаз, в которых отражаются непоколебимое сознанье своей праведности и чувство превосходства над всеми остальными. Её губы сердито поджаты, седые волосы обрамляют голову как будто корона. Сидит Эванджелина Далтон прямо, точно палку проглотив. В семье, в которой она выросла, с детства говорили: леди не должна позволять себе сутулиться, это неприлично. Вместо бус на шее дамы — чётки.

Одета она в целомудренное чёрное платье под горло. Руки, разумеется, тоже полностью прикрыты, ведь не подобает леди, тем более в её возрасте, выглядеть вульгарно. Нынче ведь молодёжь одевается так, что смотреть даже стыдно! Девушки скорее уж раздеты, чем одеты, нисколько не стесняются показывать себя в том виде, в каком их сотворил Господь. Обнажают и руки, и плечи, и спины, даже грудь, прости Господи! Право, стыда у них нет ни капли. А у некоторых девиц и вовсе никакого представления о морали. Ложатся в постель и беременеют до свадьбы.

Тут мисс Далтон переводит взгляд на присутствующих девушек.

* * *

Длинные тёмные локоны юной Амелии Миллер треплет безжалостный ветер. Она очаровательна, ей к лицу это платье из шёлка, украшенное цветами и кружевом. Губы мисс Миллер, подобные лепесткам алых роз, изгибает улыбка: старый замок у моря, ах, можно ли представить место романтичней! А как оно будет выглядеть в лунном свете! Томен, мечтателен взор её серых, словно надгробные камни, очей, лилейные руки с длинными тонкими пальцами сжимают том Байрона.

На миг закрыв глаза, мисс Миллер тотчас погружается в безбрежный океан воспоминаний. Она любила, но любовь принесла ей только лишь мучения. Милый сердцу Вильям предпочёл ей её лучшую подругу и ушёл. Элинор вот-вот утонет, она кричит, зовёт её, Амелию, на помощь… Нет, эта дрянь не стоит, чтобы сожалеть о ней!

* * *

Артур не сводит глаз с Анджелы Эванс: золотые лепестки волос, небесно-голубые умные глаза, оправленные длинными тёмными ресницами, коралловые губы, кожа млечной белизны, стройная фигура — всё в ней очаровывает.

Она снова появилась в его жизни. Та, кого он не должен любить. Анджела принесла ему только страдания и не достойна даже того, чтобы он думал о ней. Нельзя поддаваться чувствам. Прошлое навечно миновало. Если бы он мог себе представить, что она способна совершить такое, то никогда в жизни не полюбил бы её. Есть вещи, которые нельзя прощать, к примеру, предательство и убийство. Тем более убийство ребёнка.

Артур любил Генри — своего маленького племянника. Да, поначалу Артур, безусловно, был несколько расстроен. Конечно, немного обидно, когда появляется шанс стать богатым, а ты упускаешь его. Но Генри был славный мальчик! Объясняя своё положение Анджеле, Артур не мог ожидать того, что случилось! Не мог вообразить, что ей хотя бы на одно мгновение захочется решить проблему настолько страшным способом. А самое ужасное для Артура, что на преступление Анджела пошла из-за него; по его вине любимая стала убийцей.

«Ох, Анджела, — думает Артур, — как бы я хотел верить тебе! Если бы я мог быть уверен, что ты невиновна, если бы ты могла доказать, что Генри действительно погиб случайно! Только это невозможно. Мы не можем быть вместе. Господи, как я хочу и как не хочу видеть тебя!»

Он не хочет и не может быть с Анджелой. И дело здесь даже не в том, что он не сумеет простить. Не в том, кем бы он был, извинив смерть племянника. Ведь простить Анджелу было бы несправедливо. Это означало бы дать ей то, для чего она пошла на убийство. Вместо заслуженного наказания Анджела бы получила желаемое, добилась своего. Даже если представить, что она невиновна, может ли он доверять ей после того, что случилось?

Господи, зачем он не последовал за ней тогда? Почему не обнял, не утешил, не сказал ей, что всё будет хорошо? Что свадьба только лишь отложена, что он обязательно придумает, как заработать денег для женитьбы? Тогда Генри был бы жив!

* * *

Анджела смотрит на Артура и борется с желанием обнять его, осыпать поцелуями. Она не должна любить Артура. После того, как он так оскорбил её? Разве он не разбил её сердце предательством? Она тогда больше всего нуждалась в любви и поддержке, а он бросил её. Поступил бесчестно и жестоко. Воспоминание о страшном разговоре терзает её сердце до сих пор. Анджела, конечно, не ждала сочувствия, но Артур обвинил её в убийстве!

А ведь у неё нет ни малейшего сомнения, что Артур был искренен, когда говорил о любви. Однако жениться не мог. Сказал, что не решается просить её руки, поскольку беден. А ещё, что получил бы наследство, если бы у миссис Андерсон — его невестки и матери Генри — родилась девочка, а не мальчик.

«Вот это да! Ура, он здесь, я снова его вижу! — думает она, ей трудно сидеть на месте. Радость во взгляде сменяется болью, отчаяньем, гневом. — Нет, всё равно я злюсь на этого болвана! Любит ли он меня? Даже если любит, то хочет избавиться от этой любви. Боже мой, ведь решение расстаться наверняка было мучительным и для него! Так, дорогая, держи себя в руках. То, что вы снова встретились, не значит, будто в ваших отношениях теперь что-то изменится. Пусть не воображает, что я буду вешаться ему на шею. Выкинь глупые мечты из головы. Если позволишь себе надеяться, будет только больнее видеть, что он по-прежнему холоден и считает тебя убийцей. Боже, как подумаю, что нам снова придётся расстаться… Но я должна это выдержать. И всё же… Если бы он захотел помириться, если бы всё ещё любил меня… Я бы многое за это отдала».

* * *

Черноволосый, высокий Чарльз Саймон красив, но во всём его облике есть нечто хищное. Загар явно получил не в Англии.

«Рассудительная, умная, насмешливая, — думает он, глядя на Анджелу Эванс. — Такая вот не потеряет головы, что бы ни случилось. И хорошенькая. Стоп. Только не вздумай влюбиться. Тебе такие глупости вовсе ни к чему».

* * *

Осенью Мередиту Макадаму исполнится сорок два года. Должно было исполниться. Полноватый и круглолицый, с тёмными волосами и добродушными маленькими глазами, он всем своим обликом напоминает медведя. Немного даже косолапит при ходьбе.

Бенджамин и Девид — старые друзья мистера Макадама. Он будет рад встретить их. Очень даже рад. Когда он видел их в последний раз? Давно, очень давно, когда ещё была жива его дочь. Тут сердце мистера Макадама, пронзённое воспоминаньями, сжимается от боли. Ведь он же не хотел, нисколько не хотел, чтобы так получилось.

* * *

— С вашего позволения, дамы и господа, я хотел бы представиться. Меня зовут Лоуренс Гилсон, — говорит детектив.

После представляется Ланселот Блер — молодой художник, за ним и остальные.

— Вы, милочка, наверное, родственница хозяев этого замка? — обращается мисс Далтон к Анджеле.

— Вовсе нет, мисс Далтон, — отвечает та. — Я новый секретарь.

— Стало быть, всего лишь секретарь. Должна признать, вы кажетесь настоящей леди, — произносит мисс Далтон, видимо, воображая, что Анджела Эванс должна счесть это за комплимент.

— Благодарю вас, мисс Далтон, — та беззлобно усмехается. — О вас я могу сказать то же самое.

Ведь в её словах нет ничего обидного?

— Однако этот остров весьма далеко от суши. И полагаю, в дурную погоду сюда, должно быть, трудно причалить, — замечает мистер Гилсон.

— Да что вы, сэр, когда на море шторм, здесь не пришвартуешься никак, — отзывается моряк. — Остров изолируется от суши на несколько дней.

— Боюсь, как бы не начался дождь, — произносит Амелия Миллер.

— Да, мадемуазель Миллер, — соглашается с ней молодой доктор Эдуард Картер, — будет нехорошо, если погода испортится.

Он поправляет на носу очки, без которых видит очень скверно, вытирает капли моря, брызнувшие на высокий лоб.

Обращение «мадемуазель» удивляет мисс Миллер.

— Вы, наверно, француз? — спрашивает она.

— Нет, — отвечает ей Картер, — но моя мать была родом из Франции.

— Была? — конфузится мисс Миллер. — О, простите!

— Что вы! Будет вам смущаться, это было давно и неправда. Я почти и не помню о ней.

Отца доктор Эдуард Картер и вовсе не помнит. Тот ушёл из семьи. Мать о нём говорила нечасто, а Эдуард лишний раз не расспрашивал. Ему было лишь семь, когда мать умерла. Эдуард оказался в приюте.

Пассажиры высаживаются на берег и следуют к замку. Их встречает дворецкий — элегантно одетый мужчина среднего возраста, всем своим видом выражающий почтение гостям. Вот только он похож на инквизитора, у него холодный злобный взгляд. Мужчину зовут Ричард Рассел. Рядом с ним его жена Эмма.

— Эмма, — шепчет Рассел жене, — надеюсь, всё готово к приёму гостей? Смотри у меня! — Он сжимает руки в кулаки. В тоне его явственно слышны угрожающие нотки.

— Да-да, конечно, дорогой, — отвечает миссис Рассел, запуганно глядя на мужа. Как всегда, она само смирение.

Вдруг среди гостей женщина замечает его, того самого Джорджа Стивена. Глаза её вспыхивают недобрым огнём.

— Здравствуйте, дамы и господа, — говорит гостям Рассел. — Не изволите ли следовать за мной?

— Рассел, вы? — Эванджелина Далтон безмерно удивляется встрече со знакомым дворецким.

— Да, мэм, — отзывается тот.

— И ваша жена тоже здесь? Вот уж не ожидала, что вы окажетесь тут!

— Да, мэм, мир тесен.

Все поднимаются по горной дороге, что извивается словно змея, входят в замок, и тьма поглощает их. Проникает ли хоть единый луч солнца сквозь эти окна с чёрными стёклами? О нет, мрак озарён единственно свечами в напольных красных канделябрах, в старинных люстрах на массивных позолоченных цепях на крестовом своде потолков. Злобно оскалены волчьи клыки ледяной атмосферы. В гробовой тишине, которая давит могильной плитой, кровавые реки ковров топят звуки шагов. Вошедшие не замечают, как чёрные тени безмолвно преследуют их. Остекленевшими глазами недружелюбно смотрят на гостей отрубленные головы животных: волков, лисиц, оленей и других — с одной из стен, конечно.

— Я бы хотела сначала познакомиться с моей хозяйкой, — говорит Анджела.

— Простите, мисс, но это невозможно, — отвечает миссис Рассел. — Миссис Джастис ещё не приехала.

— К сожалению, — объявляет дворецкий, — мистер и миссис Джастис прибудут только завтра. Нам с женой поручено выполнять все пожелания гостей. Моя жена Эмма проводит вас всех в ваши комнаты. Обед будет подан ровно в восемь.

Следуя за миссис Рассел, Анджела поднимается на второй этаж и проходит в свою комнату, в которой, как ни странно, в окне обычное, прозрачное стекло.

— Миссис Рассел, — молвит Анджела, — отчего здесь так темно и мрачно? И эти головы на стенах…

Тусклое мерцание свечей в кроваво-красном канделябре озаряет лицо миссис Рассел. Одета она в незатейливое чёрное платье. Её каштановые волосы собраны в аккуратный пучок. Лицо Эммы Рассел мертвенно бледно, будто бы у привидения. Глаза — как будто у обиженного котёнка. Кажется, эта женщина вовсе не счастлива в браке.

— Я понимаю, мисс, — произносит она, — но мистер Джастис ведь строжайше запретил что-либо менять в обстановке.

Удивлённая Анджела снимает перчатки и шляпу, кладёт их в шкаф.

— Но, миссис Рассел, это очень странно! Я не понимаю, с чего это мистеру и миссис Джастис вздумалось напугать гостей.

— Честно говоря, я тоже, мисс, — признаётся миссис Рассел.

— Я новый секретарь миссис Джастис, — говорит Анджела. — Вы, должно быть, слышали обо мне?

— Нет, мисс, — отвечает миссис Рассел. — Я знала только, что среди гостей должна быть молодая леди по имени Анджела Эванс.

— Неужели миссис Джастис ничего вам обо мне не говорила?

— Нет, мисс, — произносит миссис Рассел.

— Ну и ну! — изумляется Анджела. — Но вы, миссис Рассел, должно быть, знаете мистера и миссис Джастис лучше, чем я. Не расскажете ли, какие они?

Но миссис Рассел ничего рассказать не может.

— Боюсь, мисс, что я не смогу удовлетворить ваше любопытство. Я знаю о них не больше вашего. Честно говоря, я никогда не видела миссис Джастис, — говорит она и, помолчав, спрашивает: — Я надеюсь, здесь есть всё, что вам нужно, мисс?

Анджела всё осматривает, раздвигает тяжёлые бархатные портьеры.

— Да-да, совершенно всё, — заверяет она, хоть от обстановки в комнате ей не по себе.

— Что ж, мисс, если вам что-нибудь понадобится, позвоните.

С этими словами миссис Рассел удаляется. Однако где же хозяева замка? Почему они до сих пор не приехали, хотя гости уже собрались?

Обои в комнате чёрные, такого же цвета покрывало на кровати. А зеркало накрыто полотенцем, как будто в домах, где есть покойник! На тумбочке подле постели Анджела с удивлением, смешанным с ужасом, видит свою фотографию с чёрною траурной лентой и карту Таро с тринадцатым номером. Глаза становятся круглыми подобно луне в полнолуние. Ведь эта карта означает смерть! Что на ней? Скелет, косящий части человеческого тела, растущие в земле. На одной из стен — репродукция картины Мунка «Крик», где изображена фигура в чёрном. «Лицо» у человека — не лицо, а череп. Воплощённое отчаянье! Фон — кроваво-красное небо.

Страх огромным безобразным пауком опутывает паутиной душу Анджелы. Сердце трепещет будто крылья у пойманной бабочки. Хочется уехать прочь из жуткого места!

«Прекрати, ты воображаешь бог знает что. Наверняка здесь нечего бояться. Чудачества хозяев замка, только и всего. Ты разволновалась из-за ничего не значащих пустяков», — говорит себе Анджела, чувствуя, как по спине холодною волной бегут мурашки страха.

Но беспокойство, неясное предчувствие грядущего несчастья никак не покидают её сердца. Нет, что-то здесь не так! И какие всё-таки странные эти мистер и миссис Джастис. Жаль, что она не познакомилась с ними до того, как приехать на остров.

Впрочем, лодка, к сожалению, уплыла. К тому же, если страх вызывает у неё желание покинуть остров, то другое чувство — страстное желание остаться. Здесь рядом с ней Артур.

Артур… Её милый, любимый Артур. Как давно они не виделись? Четыре года? И если бы не случай, она бы его больше не увидела. Она не уберегла Генри, и мальчик погиб.

Тут Анджела с досадой смахивает слёзы: нет, не хватало ей сейчас расплакаться! Как же больно ей думать о Генри! Но эта боль дороже некоторых радостей.

Сразу после дознания Артур уехал. Сколько было страдания, сколько пролитых слёз! Анджела вдруг вспоминает, как они с Артуром познакомились. Когда она давала своему воспитаннику Генри урок музыки, в комнату вошла миссис Андерсон, а с ней красивый молодой мужчина.

— Дядя Артур! — радостно кинулся к нему Генри.

— Генри, — мягко укорила сына миссис Андерсон, — веди себя прилично! — И, обратившись к Анджеле, произнесла: — Мисс Эванс, это Артур, брат моего покойного мужа. Артур, — сказала она деверю, — это мисс Эванс, гувернантка Генри.

С этими словами миссис Андерсон удалилась.

— Рад знакомству, мисс Эванс, — произнёс Артур.

— Я тоже, мистер Андерсон, — отозвалась Анджела.

— Однако моя невестка назвала только вашу фамилию.

— Меня зовут Анджела.

Дружелюбная улыбка нового знакомого, его взгляд, одновременно несколько смущённый и заинтересованный, Анджеле понравились.

Артур приходил почти каждый день. Мужчина оказался умным и приятным собеседником, Анджела понимала, что всё больше влюбляется. Один из таких вечеров она никогда не забудет.

— До завтра, мистер Андерсон, — как обычно сказала она на прощание.

— До завтра, мисс Эванс, — ответил ей Артур.

— Генри будет ждать вас, — произнесла она и, посмотрев в его глаза, добавила чуть слышно: — И я тоже.

— Я буду счастлив снова вас увидеть, — улыбнулся он, и как тепло ей стало на душе от его улыбки!

И вот однажды Артур признался Анджеле в любви.

— Мисс Эванс… Анджела, — произнёс он, смотря на неё с обожанием.

— Да, мистер Андерсон, — Анджела сердцем поняла, что он хочет сказать.

— Я люблю вас, Анджела. Не знаю, могу ли на что-то надеяться, но я вас люблю!

— Я тоже люблю вас.

И вот сегодня Анджела снова увидела Артура. Хоть сердце неистово заколотилось, душа замурлыкала, свои чувства она постаралась сдержать.

Взгляды Анджелы и Артура встретились. Но если её глаза светились радостью, то его — сверкали гневом.

— Здравствуйте, мистер Андерсон, — сказала она.

— Здравствуйте, мисс Эванс.

— Не ожидала встретить вас здесь.

— Так же, как и я вас, — произнёс Артур.

— Но я очень рада вас видеть, — сказала Анджела, стараясь, чтобы это прозвучало как можно равнодушней.

«Нет, ну здесь же нет ничего такого, — подумала она. — Обычная, ничего не значащая любезность».

— Боюсь, не могу сказать то же самое. Хотелось бы знать, каким ветром вас сюда занесло. Тоже пригласили Джастисы?

— Да, — сказала Анджела. — Секретарь миссис Джастис заболела, и я временно буду её заменять.

— Мы очень давно не виделись.

— Да. С тех пор как… — начала Анджела и осеклась.

— Договаривай. С тех самых пор, как погиб Генри, — яда в тоне Артура хватило бы на десять кобр.

— Идиот! — прошептала она.

Чего больше было в её тоне: гнева или же печали? Анджела отвернулась от Артура. Тут к ней подошёл незнакомый молодой человек, тоже приглашённый Джастисами.

— Не позволите ли представиться, мисс? Меня зовут Чарльз Саймон, — сказал он.

— Анджела Эванс, — представилась она, хотя сейчас была не слишком расположена к общению.

— Кажется, вы хорошо знакомы с этим джентльменом?

— Нет, мистер Саймон, я бы так не сказала, — проговорила Анджела сердито. — Ровно настолько, чтобы сожалеть об этом знакомстве.

— Боюсь, что он расстроил вас?

— Вам, должно быть, показалось, — солгала Анджела. — У меня с ним не такие отношения, чтобы бессмыслица, которую он сказал, могла всерьёз меня расстроить.

Мысленно вернувшись к настоящему моменту, девушка в который раз велит себе быть благоразумной. Не унижаться перед тем, кто знать её не хочет. Оставаться верной своему решению. Если Артуру она не нужна, то и он ей тоже.

Артур теперь для неё — мистер Андерсон. Давний знакомый, который отнюдь не волнует ей сердце. Питать насчёт него какие-то иллюзии, надежды безрассудно, просто глупо. Что было, то было. Минувшего не вернёшь. Ведь в одну реку, как говорится, дважды не входят.

Анджела вздыхает: если б только Артур захотел, они бы снова были вместе. Но ведь их разрыв — его вина. Значит, первый шаг должен сделать Артур. Пока же она притворится равнодушной к нему. Назло начнёт кокетничать, к примеру, с этим Саймоном, которому она, как видно, нравится. Пусть Артур видит: ей и без него прекрасно жить на свете, пусть ревнует. Тут Анджела усмехается собственным мыслям.

«Не слишком ли много я о себе возомнила, решив, что всё ещё могу вызывать в нём ревность? Во всяком случае, Артур приехал сюда не с женой. И другой любимой женщины у него, как видно, тоже нет», — думает она.

Близится время обеда, и Анджела думает: что бы надеть? Выбирает лазурное платье. Оно ей идёт, к тому же в таком она некогда очень нравилась Артуру.

Одиннадцать гостей и двое слуг. Тринадцать. Их тринадцать.

Тринадцать — число с дурной славой, называется также «чёртова дюжина». Есть примета: если за одним столом собирается тринадцать человек, то не пройдёт и года, как один из них умрёт. Как видно, это связано с последней трапезой Христа. Из двенадцати учеников, которые с ним тогда были, один оказался предателем.

Если же тринадцатое число месяца выпадает на пятницу, то такой день многие считают несчастливым. Даже величайшие умы не чужды были этому. Гёте, например, пятницу тринадцатое проводил в постели, а Наполеон на данный день не назначал сражений.

Старый детектив Гилсон, прежде служивший в полиции, сейчас у себя. Стёкла окон в его комнате, как и почти во всех, чёрные. Сидя за столом, который освещает только тусклое мерцание свечей в кроваво-красном канделябре, он рисует в альбоме розу. Но не просто розу. Розу с лепестками, которые оборваны безжалостной рукой. Остался только стебель с листьями и острыми шипами. На столе статуэтка Юстиции — богини правосудия. Её изображают с повязкой на глазах. Повязка — это, как известно, символ беспристрастности. В одной руке богиня держит меч, в другой — весы. Возможно ль быть одновременно весами и мечом?

«Да, я не жалею о том, что совершил. Он заслуживал быть убитым», — думает Лоуренс Гилсон.

 

Я дух, всегда привыкший отрицать,

И с основаньем: ничего не надо,

Нет в мире вещи, сто́ящей пощады,

Творенье не годится никуда.

 

Кажется, так охарактеризовал себя Мефистофель из трагедии Гёте?

Мистеру Гилсону вдруг вспоминаются щенята овчарки, тявкавшие в корзине. Знакомая просила утопить их, она не решалась сделать это сама. Лоуренс Гилсон не смог, нашёл им хозяев. «Чем больше узнаю́ людей, тем больше нравятся собаки», — думает детектив, цитируя известное высказывание, и усмехается.

* * *

Непорочная Эванджелина Далтон в своей спальне с окнами, стекло в которых чёрное. На одной из стен репродукция картины Мунка «Крик». Озаряемая только тусклым мерцанием свечей в кроваво-красном канделябре, прямая, как палка, старая дева сидит за столом. На ней строгое чёрное платье. Седые волосы на голове подобны короне. Ледяной взгляд устремлён на страницы святого Евангелия: мисс Далтон читает.

 

«А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своём будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чём вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него. Молитесь же так: “Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё, да придёт Царствие Твоё, да будет воля Твоя и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твоё есть Царство и сила, и слава вовеки. Аминь”. Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный. А если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших».

 

«Не судите и не судимы будете, каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоём глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: “Дай, я выну бревно из глаза твоего”, а вот в твоём глазу бревно? Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего».

 

Прервав чтение, безгрешная Эванджелина Далтон захлопывает Евангелие и невольно предаётся воспоминаниям. Да, мисс Далтон считает, что поступила с Розалией верно. Нисколько не сомневается в собственной правоте. Розалия Рассел была развращённая, испорченная девица без стыда и совести.

— Значит, ты беременна? — вопрошала непорочная мисс Далтон в праведном гневе.

— Да, миледи, — отвечала её горничная Розалия.

— Но ты же не замужем!

— Нет, миледи, — лепетала та.

— Бесстыдница!

— Миледи…

— Шлюха!

— Миледи, умоляю, выслушайте меня! — говорила Розалия. — Вы ведь тоже были молоды. Разве вы никогда не любили?

Да, когда-то мисс Далтон мечтала выйти замуж и родить детей, но ничего не получилось.

— Может быть, я и любила, — проговорила непорочная мисс Далтон, — только вот не прыгала в постель до свадьбы.

Розалия рыдала. Мисс Далтон же терпеть не может, когда льют слёзы. Слёзы — проявление слабости, а все слабые существа никогда не вызывали в этой женщине симпатии.

— Нечего реветь. Надо было думать раньше. А теперь убирайся. Я не желаю, чтобы ты находилась под одной крышей со мной.

— Но ведь я жду ребёнка. Кто возьмёт меня на работу?

— Это твои проблемы, — так непорочная мисс Далтон ответила Розалии.

— А отец… отец ведь просто убьёт меня! Он будет в ярости, когда узнает. Что, если он меня выгонит из дома? Мама, может, меня пожалеет, да она отцу слова боится сказать. Куда мне тогда идти? Что делать?

— Не знаю и знать не хочу.

— Мисс Далтон…

Розалия бросилась к её ногам, но безгрешная мисс Далтон оттолкнула её.

— Ты уволена.

Родители Розалии Рассел тоже не захотели держать её под своей крышей.

 

* * *

 

Молодой журналист Эдгар Фейбер вспоминает о Каролине. Разве он виноват в её гибели? Разве брошенная женщина обязательно должна покончить с собой? Почему он должен жить с женой, которую не любит? Ведь человеческая жизнь, в конце концов, дана для наслаждения.

Он сначала любил Каролину. Во всяком случае, считал, что любит. Каролина казалась ему совершенством. Он думал, что на свете самое большое наслаждение — смотреть в её глаза. Внимать звуку слов, произносимых ею. Целовать пленительные губки. Просто находиться рядом. Никак не мог представить, что однажды сможет полюбить другую. Каролина отвечала взаимностью. Фейбер сделал возлюбленной предложение, она с радостью сказала «да». Они поженились, были счастливы. Но потом своё сердце он отдал Эльвире. Та настояла, чтобы он развёлся.

Он встряхивает головой, покрытою копной каштановых кудрей, дрожащими пальцами расстёгивает пуговицу на ярко-красной рубашке.

* * *

Эта ужасная новость была для Амелии Миллер как гром среди ясного неба. Элинор ведь была её лучшей подругой, почти что сестрой! Амелия даже представить себе не могла, что на свете есть нечто, способное разрушить их дружбу.

«Как я любила её! Предательница! — рыдала Амелия. — Подлейший, гнуснейший поступок!»

Она ведь верила мерзавке так же, как себе!

«Что, мои чувства её не волнуют?! Я страдаю, а ей безразлично?!» — думала она в ярости.

Амелия решила: нет, предательство прощать нельзя! Элинор растоптала её любовь.

«Мерзавка! Змея! Вероломная, подлая женщина! Наша дружба для неё — просто пустой звук!»

Она не понимала, как Элинор могла такое сделать.

«Она ведь знала, как он дорог мне! Ведь Вильям — любовь всей моей жизни! А она отняла его у меня. Я бы отдала ей всё на свете, но не его любовь!»

Как и любая женщина, Амелия грезила о счастье. Верила: их с Вильямом любовь будет длиться вечно, они поженятся, у них родятся дети. Хотя бы двое: девочка и мальчик. Дочь хотела назвать Флоренс, сына — Вильямом. А из-за гадины мечтаниям конец. Счастье, словно птичка, упорхнуло.

Теперь Элинор мертва. Да, спасать её Амелия не стала.

* * *

Юный художник Ланселот Блер черноглазый и черноволосый. Лицо его, вытянутое, с узкими скулами, вполне можно счесть привлекательным. Над верхней губой у него ниточка чёрных усов.

Блер помнит Джинни. Её прекрасное лицо вновь и вновь встаёт у него перед глазами. Дьявол! Он не должен думать о ней! Да, она была очаровательна. Волнистые длинные огненно-рыжие волосы, лучистые зелёные глаза, мраморно-белая кожа…

Как же он любил её! Воспылал безумной страстью с той поры, как в первый раз увидел. Но только вот Джинни так и не ответила ему взаимностью. Умерла, так и не став его. Джинни была замужем, но однажды он пришёл к Ларкинсам, когда Питера не было, и наконец решился сказать о любви.

— Джинни, я вам должен кое в чём признаться, — начал он.

— Да. Слушаю вас, Ланс, — Джинни, насколько он помнит, пристально взглянула на него.

На комоде в гостиной была фотография, где изображены она и Питер. Голубки, сладкая парочка. Они-то и сейчас вместе…

— Дело в том, что люблю вас, Джинни. Ей-богу, как же вы прелестны. Как я хочу обнять, поцеловать вас… — Он бросился к её ногам.

— Довольно. Встаньте. Вы с ума сошли.

Гордячка! Смела смотреть на него сурово и осуждающе!

— Да. Я без ума от вас. Ангел мой…

Разве она не видела в его глазах обожания?

— Хватит, говорю вам!

Подумать только, она ещё и рассердилась!

Джинни отошла от него к окну с золотистыми шторами.

— Я совсем не нравлюсь вам, Джинни?

Каким жалким он, должно быть, выглядел! Самолюбие заставило его подняться с ковра. Тот, помнится, был песочного цвета.

Джинни, как видно, любила мужа и, разумеется, даже помыслить не могла о том, чтоб изменить ему.

— Я не люблю вас, Ланс. Простите, но я не люблю вас, — сказала она.

— И вам совсем не жаль меня?

— Ох, Ланс, мне вас жаль, но поймите: не могу я ответить взаимностью на ваши чувства. — Его страсть Джинни, видите ли, считала порочной. — К тому же ведь Питер — ваш друг. Вы не должны вести себя вот так, это неправильно. Прошу, смирите чувства, ради себя самого постарайтесь забыть обо мне.

— Забыть вас? — Нет, он не хотел бороться со страстью! — Ей-богу, Джинни, это просто невозможно.

— Возможно, — возразила она, — только сделайте над собой усилие.

Он не видел ничего дурного в том, что влюбился в замужнюю женщину. Что делать, сердцу не прикажешь. Разве он виноват, что какой-то мужчина, пусть даже его друг, раньше покорил сердце Джинни и позвал её под венец?

Она, видите ли, непорочная, образец высокой нравственности и не может полюбить его! Неужели это плохо — добиваться женщины, которая тебе любезна? Он, во всяком случае, так не считал.

— А если я не хочу? — сказал он.

— Тогда мне придётся рассказать всё мужу.

— Вы правы, Джиневра. Я постараюсь забыть вас, — он сделал вид, что смирился, но в его душе кипел гнев.

— А сейчас прошу вас, удалитесь.

Блер был разъярён тем, что Джинни отвергла его. Он решил разрушить её брак, оклеветать гордячку перед мужем. Заявил Питеру Ларкинсу, что как-то раз зашёл без приглашения и увидел, как Джиневра целуется с любовником. «Ревности остерегайтесь, зеленоглазой ведьмы, генерал, которая смеётся над добычей». Отомстить Джинни, сделать её свободной, устранить соперника — да, это казалось Блеру отличной идеей. Поверив злобному навету, Ларкинс в тот же день зарезал верную жену.

Блер не думал, что получится вот так. И всё-таки ему не жаль её.

* * *

Розалия в очаровательном светло-зелёном платье и её возлюбленный Джордж Стивен сидели на диване в гостиной его дома. На одной из стен — зеркало в полный рост, так же, как и в других комнатах этого особняка. На стене напротив — изображение Стивена. Порой он сожалел, что этот портрет не обладает свойством портрета Дориана Грея: с течением времени менялась картина, а сам Дориан выглядел так же, как прежде.

— Милый, — говорила Розалия любимому, — я должна тебе сказать…

— Что, моя радость? — спросил Стивен ласково.

Девушка опустила глаза. Вид у неё был смущённый и в то же время невероятно счастливый.

— Я беременна, милый, — произнесла она.

— Извини?

Ему казалось, будто он ослышался. Она беременна! Оглушённый этим будто безобидным словом словно ударом в голову, Стивен смотрел растерянно. Не знал, что сказать, как реагировать. Розалия же улыбнулась, видя, насколько он обескуражен.

— Что с тобой, Джордж? — сказала она. — Ты так поражён?

— Ну, — признался он, — да, поражён.

— У нас будет ребёнок, Джордж, — глаза её светились непритворной любовью и радостью.

— Скажи, — пробормотал он, — а ты ни капли не сомневаешься, что этот ребёнок от меня?

Розалия смотрела на любимого, не в силах поверить тому, что услышала.

— Ты… Если это шутка, то жестокая, Джордж, — она едва не плакала от обиды.

— Ну прости, хорошо-хорошо, он мой, — поспешил успокоить Розалию Стивен.

Буря негодования в душе у неё несколько улеглась, но вид у Розалии всё ещё был недовольный.

— Да как ты можешь говорить такое! — воскликнула она. — Ты у меня единственный!

Она ждала, что сейчас он попросит её руки. Стивен понимал это. Но он ведь не хочет жениться! Ни на ней, ни на одной девушке в мире. Дальше тянуть было нельзя. Он решил расстаться с ней прямо сейчас.

— Послушай, Розалия, — проговорил Стивен, — ты замечательная. Я искренне желаю тебе счастья, но я не тот человек, который может сделать тебя счастливой. Прости, но мне кажется, что мы с тобой поторопились, и тебе лучше забыть обо мне.

— Но я считала, что ты меня любишь!

Розалия резко встала с дивана. Нет-нет, не может быть! Её любимый Джордж всерьёз говорит ей такое?

— Поверь, я тоже так считал, — сказал Стивен.

— Но ты ведь хотел жениться на мне! — возмутилась Розалия. Губы её задрожали, большие карие глаза наполнились слезами.

Нет, не хотел. Но что он должен был сказать? «Я не люблю тебя, дорогая, мне просто хочется, чтоб ты легла со мной в кровать?»

— Прости, но теперь я передумал, — произнёс он с нарочитым равнодушием. — Так уж вышло, что я больше тебя не люблю. Радость моя, для тебя же само́й так будет лучше. Ну, посуди сама, что это за семья, когда жена любит, а муж женился только из-за ребёнка? И, в конце концов, ты сама вела себя слишком легкомысленно. Очень уж быстро ты легла ко мне в кровать.

На мгновенье ему стало жаль Розалию. Но только жалость не любовь.

— И что же… что же мне теперь делать? — растерянно прошептала Розалия.

— Ну, не знаю, — сказал Стивен и добавил: — Не переживай ты так, Рози, я уверен, всё как-нибудь уладится.

— Я пойду, — произнесла она упавшим голосом, чувствуя, что от боли всё словно в тумане. Она не нужна Джорджу. От счастья остался лишь пепел.

— Иди, — отозвался Стивен.

Розалия Рассел направилась к выходу. По пути обернулась.

— Но я люблю тебя, Джордж.

— А я тебя нет.

 

С рассвета в Валентинов день

Я проберусь к дверям

И у окна согласье дам

Быть Валентиной вам.

Он встал, оделся, отпер дверь,

И из его хором

Вернулась девушка в свой дом

Не девушкой потом.

Какая гадость, сладу нет!

Стоит покуда свет,

Вот так и будут делать вред

По молодости лет?

Пред тем, как с ног меня валить,

Просили вы руки…

 

И что же отвечает на это героине песни её возлюбленный?

 

И обошёлся б по-людски,

Не будь вы так легки.

 

Однако это просто поразительно! Он обещал жениться, после передумал, а девушка осталась виноватой! Она, по его мнению, оказалась чрезмерно доступной, излишне легко согласилась лечь в постель, потому он изменил своё решение, не захотел жениться на распутной девице. «И обошёлся б по-людски». То есть он сам понимает, что поступил с ней не по-человечески.

* * *

Маленький Генри давно уже спал, а Артур и Анджела гуляли в саду возле дома. Воздух был наполнен ароматом роз, обвивавших стену, и цветущих яблонь. Небо озарял бледный лик луны. Артур с нежностью и восхищением смотрел на свою прелестную возлюбленную, обнимал её за талию. Они были счастливы. Почти счастливы. Ведь кое-что всё же тревожило Артура.

— Я люблю тебя, Анджела, — говорил он, — ты ведь знаешь, как я люблю тебя?

Анджела в ответ лишь улыбнулась, смотря на него взглядом, полным райского блаженства. Она знала. Думала, что знает.

— Но я не смею просить тебя выйти за меня замуж.

В тот же миг освободившись из объятий Артура, Анджела смотрела на него с недоумением и испугом. Что случилось? Неужели Артур решил с ней расстаться?

— Но, Артур, почему? Скажи: что произошло? — нашла она силы спросить.

— Клянусь, моя хорошая, ты очень дорога мне. Но пойми: я беден, у меня нет ни гроша!

Анджела почувствовала облегчение. Как говорится, будто гора свалилась с плеч.

— Только и всего? — рассмеялась девушка. — Дорогой мой, это ведь сущие пустяки.

— Ты считаешь это пустяками?

— Артур, — заверила Анджела, — мне ведь всё равно, богат ты или беден. Я хочу быть с тобой.

— Я тоже, дорогая, — произнёс он, — но пойми…

— Так в чём же дело? — перебила Анджела.

Артур взглянул на неё изумлённо. Неужели она в самом деле не понимает его?

— Я из богатой семьи, — выпалил он с горечью, — только вот я ничего не могу предложить тебе!

— Но, Артур, я ведь и сама могу обеспечить себя. У меня есть специальность, работа.

— Но, выходя за меня, — возразил он, — ты вправе рассчитывать, что твоё положение изменится к лучшему. А вместо этого…

— Что вместо этого?

— Я лишаю тебя и того заработка, который у тебя есть сейчас, — ответил Артур. — Ведь когда ты станешь моей женой, то уже не сможешь быть гувернанткой Генри.

— Я поняла тебя, — сердито бросила Анджела.

Значит, из-за своего дурацкого самолюбия Артур не хочет жениться на ней? Не желает, чтобы ей пришлось искать новую работу, да и вообще, жене Андерсона работать не подобает.

— И подумать только, ведь целых три месяца у меня был шанс стать богатым человеком! — досадовал он. — Вот если бы родилась девочка…

— Что, если бы родилась девочка? — спросила Анджела недовольно.

— Тогда наследство получил бы я, — ответил Артур. — Признаюсь, я, конечно, огорчился. Я понимаю, что не вправе был строить какие-то планы, и всё же…

— И всё же, Артур, тебе было обидно, — поняла Анджела.

— Не сказал бы, что сильно, — не стал скрывать он, — но да. Но удача есть удача. Что ж, видно, не под счастливой звездой я родился. А Генри милый мальчик, и я очень люблю его.

— И что ты собираешься делать? — спросила Анджела.

Но любимый, потупив глаза, молчал.

— Всё понятно, — произнесла она холодно и направилась к дому. Плечи её невольно поникли. Глаза жгла горечь невыплаканных слёз.

— Анджела, постой! — кинулся за ней Артур.

Она жестом остановила его.

— Не надо. Пожалуйста. Не следуй за мной. Я хочу побыть одна.

* * *

Детектив Лоуренс Гилсон думает о своей дочери. Несчастная Агнес! Воспоминанья о ней жалят душу как будто бы рой злобных пчёл.

— Папа… папочка, — говорила она.

— Нет, дочь, — отрезал мистер Гилсон, буравя Агнес хмурым, недовольным взглядом. — Пойми: ты не должна встречаться с ним.

— Но я ведь люблю его! — с мольбою в глазах воскликнула Агнес в отчаянии.

— Я это знаю. Но тем не менее разлюбишь, — произнёс отец холодно, тоном, не терпящим возражений.

Агнес готова была пасть к его ногам.

— Я люблю его, папа.

— Агнес Грейс Гилсон, будь же благоразумна, — сказал мистер Гилсон и добавил чуть мягче: — Дочка, ты же у меня умница. Ты правда полагаешь, что он тебя любит?

— Я в этом нисколько не сомневаюсь, — Агнес была уверена, что отец неправ насчёт её любимого.

Мистер Гилсон ни разу даже голоса не повысил на дочь, но и нежность проявлял редко.

— Пойми, дочка: ему нужна не ты, а наши деньги. Ты ещё очень молода и совершенно не разбираешься в жизни. Он беден и решил найти себе богатую невесту.

Но Агнес не могла не упрямиться.

— Не верю я в это!

Мистер Гилсон заметил в её глазах слёзы. Агнес знала: отец упрям, как баран, для него есть два мнения. Его собственное и неправильное. Он не из тех людей, которые терпят, когда им перечат. И всё же надеялась.

— Нет, Агнес, — изрёк мистер Гилсон. — Будет так, как я сказал. Дочка, я хочу для тебя как лучше, пойми. Мы с Джеймсом вчера о тебе говорили, он влюблён в тебя, попросил твоей руки, и я согласился.

— Согласился? Выдать меня замуж? — возмутилась Агнес. — Не спросив моего мнения?

— Дочка, — заявил Лоуренс Гилсон, — я знаю свой долг, знай и ты свой. Живёшь под моей крышей, следовательно, будешь подчиняться мне.

— Папа! Разве я тебе надоела? Я… я ведь буду несчастна с ним, — Агнес не оставляла надежды разубедить сурового родителя.

— Нет, дорогая, — сказал он. — Сначала замуж, а любовь придёт потом.

— Ты жестокий! Если бы мама была жива…

— Не смей при мне говорить о матери, — отчеканил мистер Гилсон. Тон его был спокоен, но Агнес понимала: отец в ярости. — И таких обвинений я не заслужил.

— Это почему же? — задала она вопрос.

— Довольно, юная леди, — мистер Гилсон поднял руку. Он не хотел продолжать бессмысленный спор. — Я принял решение и менять его не собираюсь. Вот что, дочка: Джеймс надёжный, добрый, обеспеченный…

— Но я люблю другого, — перебила его Агнес.

— Или ты за него выйдешь, — вымолвил отец суровым тоном, — или вон из дома, и больше ты не дочь мне. Ты меня знаешь. Я когда-нибудь бросал слова на ветер?

— Нет, папа, — произнесла Агнес. Да, она знала: отец сделает то, что сказал, отречётся от неё, если она его разочарует.

Она смирилась, послушалась и порвала с тем, кто не нравился отцу. Потом… потом свадьба. Невеста была восхитительна: белое атласное платье с кружевной отделкой прекрасно подчёркивало стройную фигурку девушки, прелестную головку Агнес покрывала тонкая полупрозрачная фата. Не хватало лишь улыбки на печальном, бледном личике. Казалось, будто Агнес едва не разрыдалась, когда нелюбимый жених надел ей на палец кольцо.

Вскоре же дочь мистера Гилсона покончила с собой. Не смогла несчастная перенести тоски, жить с нелюбимым мужем.

Дочь Лоуренс Гилсон, конечно, обожал, гордился ею: умница, красавица. Однако это ничуть не мешало ему быть властным и строгим родителем. Мистер Гилсон считал: он лучше дочери знает, что ей нужно. Не сомневался в том, что поступает правильно, запрещая Агнес встречаться с её милым.

Благими намерениями выстлана дорога в ад. А такими ли благими были намерения мистера Гилсона? Разве можно осчастливить человека против его воли? Теперь мужчина думает, что всё же был неправ по отношению к Агнес.

* * *

Мисс Миллер надеялась: Элинор не станет и в сердце Билла возродится прежняя любовь. Они с Вильямом смогут начать всё сначала.

«Боже милостивый, мне тогда казалось, что я вовеки не смогу быть счастлива! Что я так и умру старой девой, не будет у меня ни мужа, ни детей. Да когда Вильям и Элинор пришли ко мне и сказали, что любят друг друга, я… что я тогда почувствовала! Просто не описать. Мне казалось, я умру, сердце разрывалось, всё думала: “Ну почему моя подруга, с которой я знакома с детства, оказалась такой мерзкой, отвратительной и подлой?!” Конечно же, я не могла её простить, но всё же притворилась, что простила».

* * *

В миг неясный упоенья

Я вскричал: «Прости мученье,

Это Бог послал забвенье о Леноре навсегда, —

Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!»

Ворон каркнул: «Никогда!» — вспоминаются Артуру строчки стихотворения Эдгара По.

Артур Андерсон обхватывает голову руками. О, если бы его мучение закончилось, если бы он мог не думать о своей «Леноре»! Его Анджела, которая казалась милым ангелом, — убийца! Одна лишь мысль об этом ужасает. А этот мерзкий тип — Чарльз Саймон, кажется? Смотрит на неё как кот на колбасу. Что это? Неужели ревность? Нет уж, он не должен ревновать! Всё осталось в прошлом. Анджела ему чужая, для него ничуть не важно, нравится ей этот Саймон или нет.

* * *

«Боже мой, таких болванов ещё свет не видывал! — с гневом и горечью думает Анджела. — Артур, ну почему ты не можешь поверить мне! Ведь мы с тобой так любили друг друга. Дорогой мой, ведь мы могли бы уже давно быть женаты. Ведь у нас могли бы уже родиться собственные дети.

Ну почему я всё ещё люблю тебя? Ты же сделал мне так больно, что я бы должна тебя ненавидеть! Да что же ты, так плохо меня знаешь?! Да как в твою дурную голову пришло, что я способна погубить ребёнка?! Как будто Генри виноват, что наследник он, а не его дядя!

Между прочим, миссис Андерсон доверила мне сына, — самое дорогое, что у неё есть. Я видела от неё только добро. Боже мой, с какой стати мне нарушать свой долг перед ней?! Я что, с ума сошла — причинить ей такое горе? И потом, какая подлость — обмануть и убить того, о ком должна заботиться! Я не хотела того, что случилось!

Ну как ты мог подумать, будто я нарочно позволила Генри прыгать на лошади через забор? Я ведь понимала, что мальчик может сломать себе шею».

Да, Анджела тогда была в отчаянии. Она так мечтала всегда быть вместе с Артуром, более того, как ей казалось, Артур тоже этого желает. Анджела верила: милый вот-вот сделает ей предложение. И что же в итоге? Выяснилось, что свадьбы не будет. Не выразить словами, насколько отвратительно ей было. Теперь Анджела, конечно же, уверена, что лучше б всё осталось так, как есть: пусть она и Артур не были бы вместе, зато Генри бы остался жив.

* * *

Перед обедом все собираются в тёмной, мрачной гостиной. С чёрными стёклами в стрельчатых окнах. С кроваво-красным ковром на полу.

Тут мисс Миллер смотрит на Лоуренса Гилсона. Барышня ловит себя на мысли, что он напоминает ей Мефистофеля из трагедии Гёте.

 

Едва он в дверь, как всех буравит

Его коварный, острый взор.

Он так насмешлив и хитёр

И ни во что людей не ставит!

Что он любви вовек не ведал,

Как бы написано на нём.

 

— Скажите, — громко произносит молодой журналист Эдгар Фейбер, — у меня одного зеркало накрыто полотенцем?

Его серые глаза взволнованно смотрят на присутствующих.

— У меня тоже! — раздаётся хор голосов.

— А карта Таро с тринадцатым номером?

— Да! — подтверждают все.

— А фотография, перевязанная чёрной лентой?

— Да!

Амелия Миллер белеет.

— Боже милостивый! — восклицает она. — Ну и шутки у этого мистера Джастиса!

«У меня такое чувство, что хозяин замка — какой-нибудь вампир», — проносится у неё в голове.

— Возмутительно! — ворчит мисс Далтон.

— Ей-богу, ну какой он всё-таки чудак! — восклицает Ланселот Блер.

— Да, — говорит мистер Макадам, — этот Джастис — тип довольно странный.

— Довольно странная затея, — произносит Анджела.

— У этого Джастиса, — заявляет Чарльз Саймон, — явно бардак в голове.

— Очень экстравагантно, — говорит Джордж Стивен.

— Я нахожу, что это довольно глупая ребячья выходка, — изрекает мистер Гилсон.

— Да, что за причудливая фантазия? — говорит доктор Эдуард Картер.

Мисс Далтон проводит пальцем по стоящему в углу фортепьяно: нет ли там пыли?

Анджела думает, что этот замок своей мрачностью напоминает Тауэр.

«Боже милостивый! Я не знаю, смогу ли когда-нибудь вновь полюбить», — думает прелестная мисс Миллер.

Ведь, как ей мнится, если полюбила, то навечно. Любовь бывает лишь один раз в жизни.

 

Только раз, встречаясь с кем-то взглядом,

Узнаёшь любви своей глаза,

Узнаёшь: теперь навек быть рядом

Вам двоим велели небеса.

 

Для развлечения в гостиной есть карты, шахматы, а также фортепьяно.

— С вашего позволения я что-нибудь сыграю, — предлагает Джордж Стивен.

Он молод и хорош собой, красив, как манекен, однако же на лбу как будто бы написано, что бабник. Золотые локоны мужчины достают до плеч.

— Очень признательна вам, мистер Стивен. Поверьте, вы доставите нам большое удовольствие, — говорит Амелия.

— Вы очень любезны, мисс Миллер.

Стивен плотоядным взглядом бесстыдно раздевает присутствующих девушек. На губах — самодовольная улыбка. Блондиночка, конечно, хороша, фигурка и грудь у неё восхитительные, однако ему, Стивену, больше нравится брюнетка.

Он начинает играть. Пальцы его бегают по клавишам, и комнату тотчас же наполняют волшебные, чарующие звуки вальса Шуберта. Чарльз Саймон подходит к Анджеле.

— Вы позволите пригласить вас, мисс Эванс? — спрашивает он.

Анджела встречается с ним взглядом. Судя по самоуверенной усмешке, Саймон нимало не сомневается, что она готова с ним не только танцевать. Ей почему-то кажется, что этот человек походит на разбойника в костюме джентльмена.

— А разве, мистер Саймон, вам можно отказать? — намеренно громко произносит она, обворожительно улыбаясь.

Анджела подаёт ему руку, встаёт с кресла, в котором сидела, и они кружатся в вальсе. Но не к партнёру по танцу прикован взгляд Анджелы. Она смотрит на Артура.

— Не согласитесь ли потанцевать со мной, мисс Миллер? — приглашает тот Амелию.

Коротко подстрижены его светлые волосы. Миловидное лицо с правильными чертами можно было бы даже назвать прекрасным, если б не безвольный рот, который портит впечатление.

— Конечно, мистер Андерсон.

— На этот остров стоило приехать хотя бы для того, чтобы повстречать такую восхитительную девушку, как вы, — шепчет Артур ей на ухо.

— Благодарю вас, мистер Андерсон, — несколько смущённо шепчет в ответ мисс Миллер.

От глаз Анджелы, конечно, не укрывается поведение Артура.

— Нет, мистер Саймон, ну вы это видели? — возмущается она.

— Что именно, мисс Эванс?

— Да он что-то шептал ей на ухо!

— Кто он, мисс Эванс? — спрашивает Саймон.

— Мистер Андерсон! Боже мой, мистер Саймон, неужели вы ничего не заметили?

— Нет, — улыбается Саймон. — Зато, как я вижу, мисс Эванс, заметили вы.

— Нет, ну ни стыда ни совести! Это просто-напросто неприлично!

— Да, вижу, голубушка, вопросы приличия вас очень волнуют! — Реакция девушки явно его забавляет.

Анджела смотрит в улыбающиеся глаза Саймона.

— Да вы надо мною смеётесь! — восклицает она полувесело-полусердито.

— Разумеется, — подтверждает Чарльз Саймон, и в глазах его пляшут чёртики.

— По-моему, я не сказала ничего забавного.

— Думаю, мисс Эванс, вас сердит только то, — с ухмылкой на губах отвечает Саймон, — что в этом «вопиющем безобразии» участвует мисс Миллер, а не вы.

Он, как говорится, попал не в бровь, а в глаз. Однако Анджела не хочет признаваться в своих чувствах.

— Что за бессмыслица, честное слово! — произносит она, гордо вскидывая голову. — Да будет вам известно, мне вовсе нет дела до мистера Андерсона. Да пускай он хоть целуется с мисс Миллер, мне будет всё равно.

— Что-то, голубушка, я не очень вам верю, — усмехается Саймон.

— Ну и не верьте, — Анджела сердито надувает губы.

— А быть злюкой, мисс Эванс, вам не идёт. Я не хотел вас обидеть.

— Вряд ли это вообще может быть к лицу, — улыбается Анджела.

Танцуя с Амелией Миллер, Артур тоже украдкою смотрит на Анджелу. Мисс Миллер замечает это.

— Думаю, мистер Андерсон, — говорит она, — вы бы гораздо охотней танцевали с мисс Эванс.

— Вовсе нет, — возражает Артур. — Поверьте, мисс Миллер, вы здесь единственная девушка, достойная моего внимания.

— А мисс Эванс? Она очень красива.

— Мисс Эванс, конечно, не безобразна, но недостаточно привлекательна, чтобы обаять меня.

Позже Анджела рассказывает о новой постановке «Гамлета».

— По-моему, — замечает девушка, завершая свой рассказ, — Гамлету было бы лучше смириться. Тогда бы всё обошлось смертью прежнего короля. Нет, принц намекнул дяде, что знает его тайну, и пошло-поехало! Сам принц тоже хорош: случайно убил Полония, хладнокровно обрёк на смерть двух человек, с которыми раньше был дружен. А ведь они, может быть, даже не знали, что письмо, которое они везут, — приказ о его казни. Сделал несчастной Офелию.

Артур Андерсон, чьи серые глаза полны печали, пристально смотрит на Анджелу.

— Значит, по-вашему, мисс Эванс, надо было оставить убийство отца безнаказанным, пусть преступники творят, что хотят?

— Я просто не считаю, что восстановление справедливости стоит таких жертв, — отвечает Анджела, не думая смущаться.

И почему она всё-таки счастлива, что вновь видит Артура? Радуется просто оттого, что он рядом, хоть осознаёт, насколько это неразумно.

Лоуренс Гилсон по привычке скрещивает руки на груди.

— Bonum intentio, bonum methods, дражайшая, — говорит он.

— Что это означает? — спрашивает Блер.

— В переводе с латыни, — отвечает мистер Гилсон, — это значит «цель оправдывает средства», молодой человек. Как сам Гамлет говорил, «из жалости я должен быть жесток».

Неужели он когда-то был мальчишкой, которого так сильно восхищал сумасбродный рыцарь Дон Кихот? Мальчишкой, чья гордость не позволяла заплакать, когда учитель бил его тростью. Но из-за четвёрки, полученной вместо пятёрки, Лоуренс мог расплакаться от злости на себя. У него — и что-то не получилось! При этом он охотней получил бы двойку, чем у кого-нибудь списал. Да и сам списывать не давал.

«Сирена, — думает Лоуренс Гилсон об Анджеле. — Прелестна, как белая роза, как сама любовь. Но стоит оборвать у розы лепестки, и останется лишь стебель с листьями и острыми шипами. Анджела Эванс… Как же она похожа на Аманду! Такие же голубые глаза, светлые, как белое вино, волосы. Та же привычка подпирать рукой правую щёку. Даже её платье такого же оттенка, какого было платье Аманды при нашей первой встрече. Я любил Аманду, только она изменила мне. Я не хотел ей зла, но и слушать оправдания не собирался».

— Мне больше по душе Ромео, — молвит мисс Миллер.

— У бурных чувств неистовый конец,

Он совпадает с мнимой их победой,

Распадом слиты порох и огонь,

Так сладок мёд, что, наконец, и гадок, — говорит Анджела, намекая, чем кончается подобная любовь.

— Но ведь, не правда ли, ради любви можно отдать жизнь? — возражает Амелия Миллер.

В чёрном платье мисс Миллер похожа на чёрного лебедя.

— Да, юная леди. Особенно чужую, — изрекает детектив Гилсон.

— А я недавно был на постановке «Отелло», — говорит Джордж Стивен.

Отелло… В тот же миг перед глазами Блера возникает окровавленное тело молодой прелестной женщины, горло у которой перерезано.

Когда в гостиной появляется дворецкий и объявляет, что обед готов, все, не медля ни минуты, идут в столовую. В первый раз они будут обедать все вместе. В первый и в последний раз.

Чарльз Саймон с отменной учтивостью отодвигает для Анджелы стул.

— Благодарю вас, мистер Саймон, — любезно улыбаясь, произносит Анджела.

— Не стоит благодарности, мисс Эванс.

Он садится рядом с Анджелой, полностью довольный тем, что удалось ей угодить.

Обед великолепен. Миссис Рассел отлично готовит, да и муж её прислуживает просто безупречно. Кажется, будто бы всё хорошо.

После обеда Расселы подносят кофе. Казалось бы, всё мирно, безмятежно.

«Цепкий взгляд у этого старика, — думает молодой журналист Эдгар Фейбер, глядя на мистера Гилсона. — Такое ощущение, что он мысленно рисует на всех нас карикатуры! Лоуренс Гилсон. Я вот всё думаю: откуда мне знакомо это имя? И где я мог видеть Гилсона раньше? Ах да, вспомнил. Я виделся с ним, когда писал о тех убийствах на пароходе! Он их расследовал! Настоящий гений в своём деле! Интересно, зачем он здесь?»

Тут Фейбер переводит взгляд на мисс Миллер.

«Прелестное создание! — говорит он себе. — Амелия. Это чудесное имя. Хорошо, что не Каролина».

Подавая кофе Джорджу Стивену, миссис Рассел собирается дать чашку в руки. Вдруг чашка опрокидывается. Горячий кофе льётся прямо на белоснежную рубашку этого мужчины.

— Ай! — кричит Стивен. — Проклятье, как же вы неуклюжи.

— Простите, сэр, — говорит миссис Рассел, исправляя свою оплошность. — Я схожу на кухню и принесу вам другую чашку. Специально для вас.

Но нет, миссис Рассел вовсе не сожалеет, что облила гостя кофе. Во взгляде её карих глаз, которые устремлены на Стивена, читается злорадство, торжество.

«Больно? — мыслит она злорадно. — А мне, мерзавец, не больно от того, как ты поступил с моей дочерью?!»

Миссис Рассел удаляется на кухню, а Джордж Стивен — к себе, переодеться. Выходя из своей комнаты, он смотрит в зеркало, любуясь собственной красотой. Вернувшись в гостиную, Стивен выпивает свой кофе.

— Всё же кофе на ночь вреден, — замечает он. — От него плохо спится.

«Плохо спаться тебе должно по другой причине», — мыслит миссис Рассел. Вслух же она говорит:

— О, можете не беспокоиться, сэр. Будете спать как убитый.

Тон, которым это произнесено, человека менее беспечного, безусловно, заставил бы волноваться.

Снова всё тихо-мирно. В гостиной царит тишина. Безмятежное, спокойное безмолвие. И внезапно эту тишину нарушает ГОЛОС. Кровь стынет в жилах от грозного голоса, а ещё больше от тех страшных слов, которые он произносит:

 

— Леди и джентльмены! Прошу тишины! Вам предъявляются следующие обвинения.

 

Гости вздрагивают. В недоумении смотрят на стены, затем друг на друга, тщетно пытаясь понять, кто это мог говорить.

 

— Артур Лоренс Андерсон и Анджела Лаура Эванс, 16 августа 1933 года вы убили Генри Стюарта Андерсона.

Эдуард Эндрю Картер, вы ответственны за смерть Жаклин Ландор, последовавшую 11 октября 1932 года.

Эванджелина Вирджиния Далтон, Ричард и Эмма Рассел, Джордж Стивен, вы виновны в смерти Розалии Рассел, последовавшей 15 июня 1936 года.

 

В глазах у людей изумленье и что-то ещё. Что? Неужели испуг? «Знает кошка, чьё мясо съела», «на воре шапка горит». Гертруда — королева из трагедии Шекспира «Гамлет» — говорит об этом так:

 

Моей больной душе, где грех живёт,

Всё кажется предвестием невзгод.

Всего боится тайная вина

И этим страхом изобличена.

 

— Амелия Флёр Миллер, 13 июля 1935 года вы убили Элинор Вильямс.

Мередит Дональд Макадам, вы ответственны за смерть Мелани Джейн Макадам, последовавшую 10 мая 1930 года.

Ланселот Джастин Блер, вы виновны в смерти Джиневры Люси Ларкинс и Питера Ларкинса, последовавшей 19 сентября 1932 года.

Чарльз Саймон, 18 декабря 1934 года вы обрекли на смерть двадцать человек из восточноафриканского племени.

Эдгар Джон Фейбер, 20 апреля 1931 года вы убили Каролину Камбелл.

Лоуренс Артур Гилсон, вы виновник смерти Томаса Лэрда, последовавшей 14 марта 1929 года.

Обвиняемые, что вы можете сказать в своё оправдание?

 

Голос умолкает. Потеряв от потрясения дар речи, гости какое-то время молчат.

Джордж Стивен не любил Розалию. Она, бесспорно, нравилась ему, но то было естественное, предусмотренное даже у животных, влечение молодого здорового мужчины к прекрасной юной женщине. Жениться красавчик не собирался. Девушек он менял как перчатки и не желал остановить свой выбор на одной-единственной, какой бы восхитительной она ни казалась. Клялся в вечной любви, жившей лишь две недели, не дольше!

Он сначала пленялся, ухаживал, добивался взаимности, уверял, что готов отдать жизнь за возлюбленную, а когда наконец получал желаемое, тут же охладевал к этой девушке, терял интерес к ней.

Думает ли он, что виноват перед Розалией? Отнюдь. Ведь, по его мнению, она сама не смогла сберечь свою невинность. К тому же родители могли бы простить свою дочь, так что смерть девицы — скорее их вина. Его совесть чиста, подумаешь, лгал! Да кто же не лжёт, говоря о любви? Естественно, ребёнка от Розалии он не хотел и бросил её.

— Я так люблю тебя, — он преданно смотрел в глаза Розалии.

— И я тебя, — она была просто на седьмом небе от счастья.

— Любовь моя… Как же ты прекрасна, моя радость!

Он уже опаздывал на свидание с другой своей «любимой», но решил, что та подождёт.

— Милый…

— Я так хочу целовать твои губки, — он пытался поцеловать, но Розалия уклонялась от поцелуя.

— Нет, Джордж. Это… это будет лишним.

— Неужели ты не доверяешь мне?

— Доверяю, просто…

На руке Розалии блестел браслет. Браслет, который Стивен сначала вручил другой девушке. После с той своей милой он, конечно, расстался. Девушка возвратила браслет, Джордж Стивен же передарил украшение Розалии.

— Не верь, что солнце ясно,

Что звёзды — рой огней,

Что правда лгать не властна,

Но верь любви моей.

Да, он прочитал стихи, написанные Гамлетом для Офелии.

— Ты взаправду любишь меня так, как я тебя?

Как он помнит, она пристально взглянула ему в лицо.

— Радость моя, ну конечно! Мы ведь всё равно поженимся. Обещаю. Я хочу тебя, Рози, — голос у него охрип от возбуждения.

Притянув Розалию к себе, он, Джордж, дрожащими от волнения руками начал расстёгивать пуговицы на её блузке…

* * *

До обеда детектив Гилсон поведал о новой игре.

— Вы слыхали об игре «Убийца», дамы и господа? — спросил он.

— Нет, — сказали все. — А что это за игра?

Нужно сказать, что свою работу детектив не просто любит — он живёт ей.

— Правила её весьма просты. Я даю каждому карту, вы её никому не показываете. У кого пиковый туз, тот «убийца». Я говорю: «Город засыпает» — все закрывают глаза. Говорю: «Просыпается убийца» — глаза открывает лишь тот, у кого соответствует карта. Он выбирает, скажем так, жертву. Говорю: «Город просыпается» — все снова открывают глаза.

Детектив Гилсон раздал карты. Пиковый туз достался Анджеле.

— Город засыпает.

Все закрыли глаза.

— Просыпается убийца.

Анджела глаза открыла. Указала на Артура.

— Убийца засыпает.

Анджела снова закрыла глаза.

— Город просыпается. Жители узнают, что этой ночью «убили» мистера Андерсона.

Артур отдал свою карту.

— Итак, как вы полагаете, кто убийца? Мисс Далтон?

— Я думаю, что это мистер Саймон. — Эванджелина Далтон сидела прямо, точно аршин проглотив.

— Мисс Миллер?

— Мистер Макадам, — сказала она.

— Доктор Картер?

— Бесспорно, это месье Фейбер, — ответил тот.

— Мистер Стивен?

— Мистер Блер, — сказал тот, — я ни капли в этом не сомневаюсь.

— Мистер Саймон?

— По-моему, это мисс Далтон.

— Мистер Макадам?

— По всей вероятности, это мисс Миллер, — промолвил тот («Милая девочка, — подумал он, — но, похоже, вечно витает в облаках»).

— Мистер Фейбер?

— Мистер Картер, естественно! — Серые глаза Эдгара Фейбера встретились с глазами доктора.

— Мистер Блер?

Юный художник Ланселот Джастин Блер сидел, закинув ногу на ногу.

— Мистер Стивен, — вымолвил он.

В общем, одна половина проголосовала за другую.

— Мисс Эванс?

— Мистер Саймон.

— Итак, город судил и приговорил к смерти мистера Саймона — мирного жителя.

Чарльз Саймон отдал свою карту.

— Город засыпает. Просыпается убийца.

Анджела между тем выбрала новой жертвой мисс Далтон. «Ну и ну, — думала она, смотря на них, — неужели никто не заподозрил меня? Четверо проголосовали против остальных четверых. Против Саймона, кроме меня, голосовала мисс Далтон. Значит, если она станет следующей и они не изменят прежнего мнения, то при следующем голосовании снова всё будет зависеть от меня».

— Город просыпается и жители видят, что ночью «убили» мисс Далтон.

Эванджелина Далтон отдала свою карту.

— Мистер Блер?

— Держу пари, — проговорил тот, — это мистер Стивен.

— Мистер Фейбер?

— Естественно, мистер Картер! — говорил тот нарочито громко, будто бы актёр на сцене.

— Мисс Миллер?

Амелия Миллер, следуя старой, усвоенной с детства привычке, накручивала на палец прядь своих тёмных волос.

— Мистер Макадам, — произнесла барышня.

— Доктор Картер? — спокойный и негромкий голос Гилсона никогда не повышается до крика.

— Я, бесспорно, — изрёк тот, — думаю как раньше.

— Мистер Стивен?

— Я по-прежнему ни капли не сомневаюсь, что это мистер Блер, — вымолвил тот.

— Мисс Эванс?

— Мистер Картер, — произнесла Анджела, привычным жестом подпирая рукой щёку.

— Мистер Макадам?

Мужчина ответил как прежде.

— Итак, теперь осуждён доктор Картер — ещё один мирный житель. Город засыпает. Просыпается убийца.

Следующей жертвой стал молодой журналист Фейбер.

— Город просыпается. На этот раз «убили» мистера Фейбера.

Фейбер отдал карту.

— Мистер Блер?

Лицо Ланселота Блера озаряло тусклое мерцание свечей в кроваво-красном канделябре.

— Ей-богу, мистер Стивен, — сказал он.

— Мистер Макадам?

— По всей вероятности, — промолвил тот, — это мисс Миллер.

— Мисс Эванс?

Анджела назвала имя Блера.

— Мистер Стивен?

Стивен ответил так же.

— Итак, осудили мистера Блера — ещё одного мирного жителя. Город засыпает. Просыпается убийца.

На этот раз Анджела выбрала Джорджа Стивена.

— Город просыпается и видит, что на этот раз «убили» мистера Стивена. Мисс Миллер?

Амелия вновь назвала имя Макадама.

— Итак, всё ясно. Убийцей была мисс Эванс — покажите свою карту. Поздравляю, вы победили, мисс Эванс.

— Мистер Гилсон, — сказала Анджела, — мы ведь ещё поиграем?

В тоне детектива Гилсона, ответившего ей, сквозила нескрываемая ирония:

— Безусловно, юная леди.

«Похоже, я в его глазах выгляжу смешной. Он считает меня глупой девчонкой», — подумала Анджела.

Они играли и даже в страшном сне вообразить не могли, что сюжет игры вдруг станет жуткой правдой жизни. Что они очень скоро вновь начнут ломать голову, пытаясь понять, кто убийца. Вот только на этот раз всё будет по-настоящему.

Их было тринадцать.

* * *

— Что за дурацкие шутки! Возмутительная клевета! — Ланселот Блер первым приходит в себя.

— Это надо же додуматься! Взять и предъявить такие обвинения! — негодует Мередит Макадам.

Внезапно Амелия Миллер лишается чувств.

— Фейбер! — кричит сидящий рядом с ней Джордж Стивен.

Мужчины поднимают барышню. К ним присоединяется Эдуард Картер. Мисс Миллер переносят в гостиную, кладут на диван, ноги несчастной поднимают. Вскоре дева приходит в себя.

— Что со мной было? — спрашивает она. — Я потеряла сознание?

— Да, мадемуазель Миллер, — отвечает доктор Картер.

Вид у Картера в высшей степени интеллигентный. Элегантный костюм с галстуком-бабочкой, очки на носу.

«Ну надо же, какая нервная! — думает доктор. — Ох уж эти мне чувствительные барышни! Чуть что, так лишаются чувств. Сколько таких я уже повидал среди моих пациенток. Её обвинили в убийстве некой Элинор, и она упала в обморок. Хотел бы я услышать, что она скажет по этому поводу. Впрочем, если быть справедливым, здесь есть от чего разнервничаться. Бесспорно, атмосфера здесь жуткая. Фотографии с траурной лентой, занавешенные зеркала, окна с чёрными стёклами, карта Таро, означающая смерть. А теперь ещё и обвинения. Да, это действительно пугает. Впрочем, у мадемуазель Эванс, похоже, железные нервы. Честно говоря, мне это нравится в ней. Бесспорно, выглядит мадемуазель Миллер как кукла и для многих мужчин могла б стать мечтой, но одной красоты недостаточно, чтобы очаровать меня. Из них двоих я выбрал бы мадемуазель Эванс. Бесспорно, человек должен быть сильным духом и при любых обстоятельствах не терять самообладания. Даже если этот человек женщина. И мадемуазель Миллер, бесспорно, чересчур романтична и восторженна. “Не правда ли, ради любви можно отдать жизнь?” — говорит она. “Неправда”, — хотелось ответить мне ей».

Мисс Миллер всё ещё напугана.

— Боже милостивый, — восклицает она, — какой жуткий голос!

«Белиберда, в том, что случилось с Каролиной, нет моей вины! — думает Эдгар Фейбер. — Я всего лишь хотел быть с женщиной, которую, как я думал, любил. Но то ли любви нет, то ли я не умею любить. Да уж, ну и поездка! Я точно не забуду её всю оставшуюся жизнь! За это и люблю свою работу: за море новых впечатлений. Подумать только, настоящая сенсация, и я в центре событий! Нет, честное слово, нашёл чему радоваться, дурак! Таинственный хозяин не соизволил приехать, зато обвинил всех гостей в убийствах! А что, если обвинения — только начало? Что, если Джастис задумал прикончить нас всех? Быть найденным мёртвым, стать жертвой маньяка-убийцы — так себе способ прославиться! Что самое досадное, убьют меня, а слава вся достанется другому! Наверняка мой некролог в газете сочинит какой-нибудь бездарный писака. Я не убийца. Естественно, я не считаю себя убийцей! Но отчего мне так страшно? И в то же время мне ужасно хочется разгадать эту загадку. Почему Каролина хотела умереть? Её всего лишь навсего бросил муж. Это же не повод, чтобы кончать жизнь самоубийством! Нашла бы себе другого, а обо мне забыла. Ведь я же сумел разлюбить её, я же полюбил другую! Нет, она решила повеситься!»

В гостиную скоро заходят все.

Мередит Макадам смотрит на мисс Миллер с глубоким состраданием и снова с болью вспоминает отравившуюся дочь. Бедняжка Мелани!

Джордж Стивен наливает в бокал Амелии коньяк и подносит ей.

— Выпейте, мисс Миллер, — говорит он. — Вам станет лучше.

Она покоряется.

«Да, скверная вышла история, — думает Стивен. — И всё же хорошо, что не пришлось жениться на этой девчонке. Я совсем не любил её и не хотел от неё детей. Да и не факт, что она забеременела от меня. Мало ли с кем ещё она спала».

Однако кто же говорил? Голос, судя по всему, шёл из соседней комнаты. Саймон, а за ним и остальные направляются туда. И что же все там видят? Граммофон, а в нём пластинка. Заводят, чтобы проверить, — да, это её они слышали.

Все возвращаются в гостиную. Подходя к стоящему у двери столику, на котором находятся бутылки с выпивкой и бокалы, каждый себе наливает кто вино, кто коньяк, а кто виски. После предъявленных обвинений всем хочется взбодриться.

— Что за чепуха! — возмущается Ланселот Блер.

— Не понимаю, — говорит Эдгар Фейбер, — как этому Джастису, кто бы он ни был, могла прийти в голову подобная белиберда.

— Да это бред какой-то! — вторит им Джордж Стивен.

— Кто… кто мог выдумать эдакую галиматью? — Глаза пленительной мисс Миллер полны слёз.

— Я чрезвычайно возмущена, — произносит мисс Далтон, — могу вас всех заверить, господа, что всегда поступала так, как велит мне совесть.

— Господа, безусловно, — подаёт голос детектив Гилсон, — я не меньше вашего обескуражен этим крайне неприятным происшествием и хотел бы, чтобы мистер Джастис объяснился.

— Наверное, это была очередная глупая и злая шутка, — говорит доктор Картер.

— Вы полагаете, что это шутка? — пристально смотрит на доктора детектив Гилсон.

— А разве вы другого мнения?

— В данный момент я не берусь высказать своё мнение по этому поводу.

— Но кто же завёл граммофон и поставил пластинку? — спрашивает Артур.

— Да, действительно, кто? — поддерживает его прелестная мисс Миллер.

— Это были вы? — обращается Артур к дворецкому Расселу.

— Сэр, клянусь, я всего лишь выполнял указания. — На несчастном дворецком лица нет. Жалко смотреть на него.

— А чьи именно? — интересуется Артур.

— Мистера Джастиса, разумеется.

— И что это были за указания, Рассел? Я бы попросил вас рассказать.

— Он велел, — произносит Рассел, — чтобы после обеда я взял пластину, а моя жена — завела граммофон.

— Ну вот что, — говорит Артур, — пора всё выяснить. Рассел, кто этот мистер Джастис?

— Хозяин острова, сэр, — Рассел смотрит на Артура с недоумением.

Артур снисходительно качает головой.

— Это мы и так знаем, — произносит он. — А что ещё вы можете сказать об этом человеке? Насколько хорошо вы с ним знакомы?

— Дело в том, что я с ним вовсе не знаком, сэр.

— Как же так? — спрашивает Артур.

— Нас с женой наняли через агентство, — поясняет дворецкий Рассел. — Все распоряжения мы получали в письмах. Подготовили дом к приезду гостей. А потом письмо, где было сказано, что хозяева задерживаются, и велено поставить пластинку.

— Оно у вас с собой?

— Да, сэр.

— Тогда, Рассел, прошу вас принести его, — говорит Артур.

Дворецкий Рассел приносит письмо и отдаёт Артуру.

— Не возражаете ли, если я взгляну? — Мистер Гилсон выхватывает послание у Артура из рук. — Бумага самая обыкновенная, — отмечает детектив, осмотрев послание.

— А теперь, — произносит Артур, — пусть все расскажут, что знают о владельце острова. Сам я был приглашён сюда письмом мистера Джастиса. Говорилось, что здесь будут мои друзья Мартин и Томас. Доктор Картер? Что скажете вы?

— Видите ли, я был приглашён как врач. Мистер Джастис писал, что его беспокоит здоровье жены.

— Вы не знали эту семью раньше?

— Нет, — отвечает Картер. — В письме ссылались на одного из моих коллег.

— И этот коллега, конечно, был далеко и не мог ничего подтвердить?

— Да, мистер Андерсон.

— Мистер Блер?

— Мистер Джастис в письме заказал портрет своей жены. Ему будто бы рекомендовал меня один знакомый.

— Мистер Фейбер? — продолжает опрашивать Артур.

— Мистер Джастис, — отвечает тот, — написал мне, пообещав интервью, сказал, что прочитал несколько моих статей и они ему очень понравились. Я, естественно, обрадовался и приехал. Ведь об острове столько писали в газетах, но никто так и не смог узнать, кто его новый владелец.

— Мисс Далтон?

— Я получила письмо с чрезвычайно неразборчивой подписью. Решила, что оно от моей знакомой. Всё это чрезвычайно странно, — произносит она.

— Мистер Макадам?

— Получил послание этого Джастиса. Он писал, что здесь будут мои друзья Бенджамин и Девид.

— Мистер Стивен?

— Этот Джастис, — отвечает тот, — пригласил меня, написав, что здесь будут мои приятели.

— Мисс Эванс?

Анджела рассказывает, как получила место секретаря.

— Мистер Саймон?

Саймон задумывается: стоит ли говорить правду?

— То же самое. Получил письмо, где упоминались общие знакомые.

— Мисс Миллер?

— Я приехала к своей кузине, которая, как написала миссис Джастис, должна была гостить здесь.

— Мистер Гилсон?

— Что ж, скрывать нет смысла, — изрекает тот. — Я был нанят детективом, господа. Мистер Джастис якобы заподозрил, что один из приглашённых — вор, и я должен был наблюдать за всеми вами.

Поразительно! Оказывается, никто из них в глаза не видел этого мистера Джастиса! Даже слуги! Они общались с ним только письменно.

* * *

Семнадцатилетний Эдуард Картер стоял у двери в кабинет директора, прислонившись к обшарпанной белой стене. Малыши носились рядом с гомоном и шумом, но юноша не замечал их. Из-за чего же миссис Смит могла вызвать его? Причин быть недовольной его поведением у неё, похоже, нет. Наконец он постучал.

— Можно войти, мадам Смит?

— Да, Эдуард, входи.

Миссис Смит была одета в строгое тёмно-синее платье с кружевным белым воротником. Глаза её строго смотрели из-под стёкол очков. Из высокого пучка на голове не выбивалось ни единой пряди.

Рядом с миссис Смит за столом, заваленным бумагами, сидела женщина. Незнакомая полная женщина в норковой шубе. Пахло от неё французскими духами. Такими пользовалась мама Эдуарда. Юноша прекрасно помнил этот аромат.

— Здравствуй, Эдуард, — поздоровалась она.

— Здравствуйте, — Эдуард растерянно смотрел на женщину.

— Это мисс Ландор, твоя тётя, — произнесла миссис Смит. — Собирайся, она забирает тебя домой.

— Тётя? — повторил юноша. — У меня нет никакой тёти.

— Нет, милый, есть, — сказала мисс Ландор. — Я сестра твоей мамы. Я только недавно узнала, что ты в детдоме, сделала все документы и оформила опеку над тобой. Теперь мы будем жить вместе.

Эдуард смотрел на мисс Ландор. Тётя? Да он ведь совсем не знает её! Нет, не желает он жить с ней! «Где ты, чёрт возьми, была столько лет!» — хотелось ему крикнуть женщине. Где она была, когда он плакал по ночам и хотел к маме? С ненавистью он смотрел на чужие и такие в то же время знакомые черты. Черты, напоминающие мамины. Столько лет не знала или не хотела знать, что её племянник оказался в детском доме, а теперь вот явилась не запылилась. И что, он, Эдуард, должен броситься на шею посторонней женщине и радоваться, что эта мисс Ландор возьмёт его к себе?

— Нет у меня никакой тёти! — крикнул он и, хлопнув дверью, пулей вылетел из кабинета.

Слёзы текли по щекам Эдуарда. Тут он почувствовал, что его плеча кто-то ласково коснулся.

— Эдуард, — спросила мягко миссис Смит. — Что случилось? Разве ты не хочешь жить в семье?

Эдуард лишь упрямо замотал головой.

— Не хочу я жить с ней!

— Но почему? — кажется, миссис Смит искренне удивилась. — Ведь она твоя тётя и любит тебя.

— Нет, не любит! — крикнул Эдуард.

— Да с чего ты так решил? Ведь ты совсем не знаешь её.

— Я знаю, — сказал Эдуард, — что сегодня в первый раз её увидел. Она совсем не интересовалась, как мы с мамой живём. Она даже не знала, что мама — её родная сестра — смертельно больна, не знала, что она умерла, допустила, чтобы я попал сюда. И почему после этого я должен хотеть к ней?

— Я понимаю, что ты сильно обижен на неё. Она ошибалась, но наверняка уже осознала, что была неправа, и хочет всё исправить. Прошу тебя, дай ей шанс. Она всё-таки твоя родня.

Эдуард решил, что миссис Смит, наверное, права. Тётя, должно быть, действительно ощущала свою вину перед ним. Да, наверно, и перед сестрой, с которою, как рассказала, поссорилась и потому много лет не общалась. Искренне надеялась, что можно всё исправить. Вот только, к сожалению, Эдуард всё-таки, как ни старался, так и не смог полюбить её. Нет, слишком сильна была его обида.

— Я вот сейчас подумала, — говорит Анджела. — Эта фамилия, Джастис… То есть…

— Да, мисс Эванс, — произносит мистер Гилсон. — Джастис, то есть справедливость, правосудие, судья.

В гостиной снова воцаряется молчание. Все эти обвинения, фамилия хозяев — неужели просто совпадение? О нет, едва ли.

— Теперь, — невозмутимо продолжает Артур, — перейдём к обвинениям. Мистер Гилсон? Что скажете вы?

— Лэрда осудили на основании моих показаний. Но уверяю вас, что моя совесть чиста. Я сказал правду, как и должен был. Мистер Картер? — обращается Гилсон к доктору.

— Мадемуазель Ландор была моя тётя, — тот нервно поправляет очки на носу. — Бесспорно, я любил её. Она была тяжело больна, страдала астмой. Видите ли, как-то у неё случился приступ, и я не смог ей помочь. У месье Жюстиса просто-напросто крыша поехала.

Доктор Картер лжёт. Он тогда очень нуждался в деньгах, а его тётя, в конце концов, была старая больная женщина. Большой соблазн… Картер просто ничего не сделал, когда у неё начался приступ.

— А после её смерти вы, конечно, получили наследство? — не скрывая ехидства, интересуется детектив Гилсон.

Доктор Картер вызывающе смотрит на детектива.

— Да чего ради мне было убивать её? — раздражается врач. — Старая, больная женщина, она всё равно бы долго не протянула.

— Мистер Блер? — продолжает всех опрашивать Артур.

— Да что он себе позволяет? Отлично, я, как последний глупец, приехал к ненормальному. Я знал Джинни Ларкинс и её мужа Питера знал тоже, — вся кровь отлила от лица Ланселота Блера. — Ларкинс был ревнивец и зарезал свою жену. Ей-богу, я здесь совершенно ни при чём. Сама виновата.

— Это почему же?

— Не надо было связывать свою жизнь с таким ревнивцем.

Разве он, Блер, виноват, что этот ревнивый глупец Ларкинс решил перерезать своей жене горло?

— Мистер Фейбер?

— Полная белиберда! Я был женат на Каролине. Потом решил жениться на другой. Обычное дело! Если после того, как я её бросил, она покончила с собой, я, естественно, не виноват. Честное слово, она просто-напросто была истеричкой! — говорит тот, размахивая руками.

— Мистер Рассел?

У миссис Рассел слёзы на глазах.

— Позвольте, господа, сказать и мне, — произносит дворецкий Рассел. — У меня была дочь Розалия. Да только вот она опозорила семью. В шестнадцать лет забеременела. Запятнала грязью наше имя. Вот я и выгнал её из дома.

Непорочная старая дева мисс Далтон поддерживает дворецкого.

— И правильно сделали, — говорит она. — Розалия Рассел была моей горничной. Сначала я была довольна ей, но когда узнала, что она, так сказать, в затруднительном положении, разумеется, уволила её.

— И что с ней стало? — спрашивает Анджела.

— Мало того что на её совести был грех прелюбодейства, — произносит непорочная мисс Далтон, — она совершила грех ещё более тяжкий — наложила на себя руки.

— Она убила себя? — шепчет Анджела, с непритворным ужасом смотря на мисс Далтон.

— Да. Она зарезалась.

— Чудовищно! — восклицает юная мисс Миллер.

«Боже милостивый, — думает она, — это ужасно! Разве можно быть такой безжалостной? Бедная, несчастная Розалия Рассел. Да, она забеременела, хотя и не была замужем. Но разве можно было выгонять её, ведь никто другой на работу её не возьмёт? И эта чёрствая, жестокосердная женщина даже не понимает, что поступила чудовищно».

— Что вы почувствовали, когда узнали об этом? — спрашивает Анджела. — Должно быть, жалели, что выгнали её? Винили себя?

Увы, слово «милосердие» для добродетельной Эванджелины Далтон — всего лишь пустой звук. Она морщится, как будто ест лимон без сахара.

— Себя? — мисс Далтон не скрывает удивления. — Мне абсолютно не в чем себя упрекнуть.

— Мне совершенно не в чем обвинить себя, — мистер Рассел смотрит так, словно исполнен сознания своей правоты.

«Как можно быть таким жестоким? — мыслит Анджела. — Как можно отречься от собственной дочери? Да, она совершила ошибку, но нельзя же из-за этого выгонять дочь из дома. Тем более что на работу её никто не возьмёт, о ней некому позаботиться, кроме родителей. Она и будущий ребёнок могли просто-напросто умереть на улице от голода. Отец должен был простить Розалию. Кровь не вода, разве можно разбрасываться близкими людьми? А мать, как мне кажется, совсем не хотела отрекаться от Розалии».

«Не похоже, что она способна убить ребёнка, — думает мисс Миллер, глядя на Анджелу. — Хотя внешность ведь часто бывает обманчива. Вот, к примеру, я. Разве, глядя на меня, можно заподозрить, что я убила лучшую подругу, дала ей утонуть? И всё-таки я это сделала».

— Мистер Стивен?

Джордж Стивен только лишь плечами пожимает. Почему его так сильно клонит в сон?

— Бред! Я вообще ничего не понимаю, я даже не знал этой Розалии Рассел.

«Негодяй! — думает миссис Рассел. — Он даже отрицает, что знал её!»

«Не верю ему, — мыслит Анджела. — Думаю, он всё-таки виноват в смерти Розалии Рассел. Должно быть, он и был отцом её будущего ребёнка. Негодяй, наверно, обольстил девушку, уверял в любви; обещал жениться, понимая, что не собирается этого делать, а потом заявил: ни она, ни ребёнок ему не нужны. Наверно, она нравилась ему, но это была не любовь, а только предусмотренное само́й природой влечение, свойственное даже животным. Он молодой, здоровый мужчина, она женщина, причём, судя по миссис Рассел, очень красивая. Розалия любила его, а он хотел всего лишь затащить её в постель. Бедная, наивная, доверчивая девушка. Поверила тому, кто её обманул».

— Мисс Миллер?

— Элинор была моей лучшей подругой, — голос Амелии Миллер дрожит. — Как-то раз мы купались в море. Она начала тонуть. А я… я ничего не могла сделать. Даже на помощь позвать было некого. Боже милостивый! Это был кошмар…

— И у вас не было никаких причин желать её смерти? — спрашивает Артур.

— Боже милостивый, нет, конечно! Смерть Элинор стала для меня горчайшей из утрат. Галиматья! Подлейшее, гнуснейшее обвинение! — она начинает рыдать.

— По́лно, по́лно, успокойтесь, моя радость. Мы вам верим, — нежно утешает её Джордж Стивен, гладя по волосам.

«Бедная, несчастная девочка! — мыслит Мередит Макадам, глядя на неё с искренним сочувствием. — Она так испугалась из-за того, что её обвинили в смерти подруги. Неужели её мучают угрызенья совести? Совсем дитя. Кажется, не старше моей Мелли. Сколько этой Миллер? Восемнадцать? Или больше? И в таком юном возрасте она, быть может, уже несёт на совести такой груз. Действительно ли она виновата в смерти другой девушки? Как этой бедняжке, должно быть, тяжело на душе. И из-за чего она могла так поступить? По всей вероятности, они не поделили кавалера. Неужели эта девочка Эванс виновата в смерти ребёнка? Этот Стивен — да он просто мерзавец! Наверняка ведь обольстил девочку и бросил. Такой же проходимец, как тот, который заморочил голову моей бедняжке Мелли. И что они находят в таких мужчинах? Поступок Рассела, конечно, просто возмутителен. Я не понимаю, у меня просто в голове не укладывается; как можно отречься от своей родной дочери, что бы она ни совершила? Мелли, Мелли. Что же ты наделала, глупая? Что я наделал, надавив на тебя? Прости меня, дочка. Я хотел тебе добра, но, как видно, сделал только хуже».

«А у блондиночки нервы крепче, она в обморок не упала. Красотка, конечно, но не в моём вкусе. А вот эта брюнеточка — то что надо. Она мне очень даже нравится. Сладкая моя. Это платье ей идёт. Хотя, по-моему, будь она совсем без платья, то смотрелась бы лучше», — думает Стивен.

— Что касается туземцев… — Чарльз Саймон смотрит весело и беззаботно.

— Да, что с туземцами? — сурово спрашивает Артур.

— Это чистая правда. Мы заблудились в джунглях. И тогда я с товарищами смылся, а всю еду прихватил с собой. Ничего личного, просто вопрос сохранения жизни. Ведь беречь свою жизнь — первый долг человека.

— И вы оставили их умирать с голоду? — Анджеле хочется запустить ему в голову чем-то тяжёлым.

— Да, голубушка, — улыбка Саймона походит на волчий оскал.

В глазах у Амелии Миллер ясно читается ужас. Прелестная барышня тоже жалеет несчастных туземцев.

— Вы обрекли их на голодную смерть?

— Вот именно.

Мередит Макадам горбится, будто бы придавленный тяжестью воспоминаний. На искусанных губах заметны капли крови.

— Мелани была моя дочь, — говорит он. — Она влюбилась в какого-то проходимца. Я, конечно, запретил ей встречаться с ним. Настоял, чтобы она вышла замуж за сына моего друга. Но Богом клянусь, я хотел как лучше.

«Я верю, что он и вправду любил свою дочь, искренне хотел как лучше. Но ведь нельзя осчастливить кого-то против его воли», — мыслит Анджела.

— Лучше для неё или для вас? — насмешничает детектив Гилсон. — Насколько мне известно, люди, которым сделали добро, не выпивают яд. И другим способом самоубийство не совершают. Кстати, мистер Андерсон, что вы можете сказать насчёт вашего собственного обвинения? Или может быть, вы предоставите дать объяснение нашей очаровательной даме?

Анджела до боли сжимает пальцы рук.

— Я была гувернанткой этого мальчика, Генри Андерсона, — она едва не плачет. — У нас был конь. Генри любил покататься. Он хотел перепрыгнуть через высокий забор. Я, конечно же, не позволяла. Но однажды… однажды он всё-таки прыгнул… Да, я виновата, но лишь в том, что не смогла его остановить. А Ар… а мистер Андерсон здесь и вовсе ни при чём.

— Вздор, — добавляет Артур, — мисс Эванс не могла желать Генри смерти.

Ведь, защищая её, он защищает себя?

— Ясно как божий день, что нам лучше срочно уехать отсюда, — говорит доктор Картер. — Рассел, есть здесь лодка?

— Нет, сэр. К сожаленью, ни одной.

— А как же вы связываетесь с берегом? — спрашивает доктор.

— С помощью Уотсона, сэр. Он приплывает сюда на лодке каждое утро.

— Значит, уедем завтра утром.

Мередит Макадам, подойдя к столику у двери, наполняет бокал виски. Вновь сев с остальными гостями, он делает глоток…

Вдруг, поперхнувшись, Мередит Макадам начинает кашлять, задыхается. Тщетно хватает ртом воздух. Рыба, вынутая из воды, — вот кого напоминает бедняга. Юная мисс Миллер вскрикивает. Вскоре всё заканчивается… Безжизненное тело соскальзывает со стула на ковёр. Рука с бокалом разжимается.

Гости будто каменеют, не говоря ни слова, смотрят на несчастного, который распростёрся перед ними на полу. В конце концов, доктор Картер подбегает к Макадаму. Или, если вернее, к тому, кто недавно им был.

— Боже праведный, он мёртв! — восклицает Картер.

Все поражены. Ушам своим не верят. Как? Как такое может быть? Умер — вот так, в мгновение ока?

— Разве можно умереть, поперхнувшись виски? — удивляется Фейбер.

— В том-то и дело, что нет, — отвечает Картер с мрачным видом. — Видите ли, он погиб от удушья, но не похоже, что оно было вызвано естественными причинами.

Мисс Миллер закрывает лицо руками.

— Нет, нет, нет, нет, — тихо повторяет барышня.

— Значит, в виски… в виски что-то было подмешано, — шепчет Анджела.

— Какой-то цианид, скорее всего, цианистый калий, — доктор Картер кивает.

— Бедняга! — вздыхает Анджела.

— Боже милостивый! — восклицает мисс Миллер.

— Да, весьма прискорбный инцидент, — произносит мистер Гилсон с совершенно бесстрастным, не выражающим никаких чувств выражением лица.

— Что ж, — спокойно говорит мисс Далтон, — на всё, что происходит, воля Божья.

— Яд был в бокале? — c профессиональным хладнокровием интересуется детектив Гилсон.

Картер нюхает бокал, затем содержимое бутылок с выпивкой.

— Да.

— Но как эта отрава попала туда? — спрашивает Артур. — Неужели он сам добавил яд в свой бокал?

— По какому резону ему взбрело в голову покончить с собой? — спрашивает Блер.

— Разве есть другое объяснение? — отвечает доктор Картер.

— Какой ужасный грех, — качает головой непорочная Эванджелина Далтон.

— Не понимаю, — говорит Эдгар Фейбер, — с чего ему вздумалось умирать.

Тело Мередита Макадама переносят в его комнату, кладут на кровать с алым балдахином, накрывают простынёй. Затем все возвращаются в гостиную. Они перепуганы, многих буквально трясёт.

— Прошу простить меня, дамы и господа, — говорит Джордж Стивен, — но мне очень хочется спать. Спокойной всем ночи.

Он направляется в свою спальню. Вскоре остальные неохотно следуют его примеру. Артур и Анджела идут спать последними.

— Надо же, Артур, это было так великодушно с твоей стороны, — ехидничает Анджела, когда они с Артуром остаются наедине.

— Что же именно? — задаёт он вопрос, думая, как сильно она испугана и расстроена.

— А то, что ты не поделился своими подозрениями насчёт меня со всеми.

— Вот только не думай, моя милая, что я сделал это ради тебя.

— А ради кого, интересно? — Анджела притворяется, будто бы удивлена.

— Ради самого себя, — заверяет Артур. — Если бы я рассказал, что у нас с тобой был роман, все, конечно, посчитали бы, что у меня была причина избавиться от Генри. А мне вовсе ни к чему, чтобы обо мне так думали.

— Понятно. Значит, боишься, как бы не замарать своё доброе имя?

— Да, именно так, милая. А ты что думала? Что мне есть до тебя дело? Что я испугался, услышав, как тебя обвинили в убийстве?

— Значит, я тебе совершенно безразлична? — Анджела с трудом сдерживает гнев.

— Да. Представь себе, дорогая, — говорит Артур, мысленно упрекая себя, что снова любуется ей.

— И ты нисколько не беспокоишься обо мне?

— А хотел бы я знать, с чего бы мне о тебе беспокоиться? — отвечает Артур. — Довольна?

— Нет, — холодным тоном произносит Анджела. — Я разочарована. Мне жаль, что я любила того, кто так ничтожен.

После того, что случилось, им боязно остаться в одиночестве. Каждый машинально запирается на ключ. Сон к ним нейдёт, слишком все потрясены обвинениями, смертью Мередита Макадама. Почему он вдруг захотел умереть? Разумеется, это самоубийство, других объяснений здесь быть не может, но почему он ни с того ни с сего захотел умереть? Да ещё и покончил с собой при всех?

Что вселяет в них ужас, так то, что в глубине души все они невольно понимают: что-то здесь не так. И смерть Мередита Макадама — только начало чего-то такого, что ещё более страшно. Но об этом им думать нисколько не хочется.

Но двоих из них уже ничто не потревожит.

* * *

У Анджелы никак не получается уснуть. В белой ночной сорочке, закутавшись в одеяло, она лежит в постели и тщетно пытается отогнать от себя тревожные мысли. Ей жаль мистера Макадама, и к состраданию примешивается смутный, липкий страх. То и дело ей мерещится искажённое лицо этого несчастного, посиневшее в бесплодных попытках сделать вдох.

А те гнусные, отвратительные обвинения… кто ещё, кроме Артура, мог обвинить её в подобном? А потом Макадам выпил виски и погиб. Что же с ним случилось? Что должно произойти с человеком, чтобы он больше не хотел жить? Неужели же он был в таком отчаянии? Да, быть может, дело в том, что ему напомнили: дочь погибла по его вине. Наверное, его все эти годы терзали муки совести. Макадам не предполагал, что его решение приведёт к таким чудовищным последствиям. Конечно же, самоубийство дочери стало для него ударом. И всё-таки не верится, что этот мужчина мог покончить с собой, причём прямо за столом, в компании людей. А также смущает цианистый калий. Ведь едва ли кто-то станет носить такую вещь с собой.

* * *

Амелия Миллер лежит на кровати. Во всём доме царит тишина, слышно лишь, как мерно тикают часы. Встав с постели, она медленно подходит к зеркалу. Тусклое мерцание свечи в кроваво-красном канделябре позволяет видеть в зеркале бледное лицо испуганной мисс Миллер.

Что это? Уж не обман ли зрения? Нет, ей, наверное, всего лишь померещилось! На миг ей показалось, будто отражение в зеркале мигнуло. Холодея от ужаса, она снова и снова вглядывается в зеркальную гладь. Всё в порядке, ей, Амелии, всего лишь показалось. Просто разволновалась из-за того, что случилось во время обеда.

Но внезапно то, что происходит, заставляет её вскрикнуть. Страх жутким воплем вырывается из её груди. Отражение снова подмигивает, она это видит, точно ведь видит! Это не игра её разгорячённого воображения. Отражение протягивает руку и касается стекла.

Не в силах отвести испуганного взгляда, скованная ужасом, несчастная девушка смотрит на отражение. Страшится смотреть и всё-таки смотрит. Отражение наконец начинает говорить.

— Здравствуй, Мия, — произносит оно.

— Что… что тебе нужно? — вопрошает мисс Миллер дрожащим голосом.

— Что ты сделала с Элинор?

— Я… я… — мисс Миллер не находит слов.

— Что ты с ней сделала? — повторяет отражение.

— Предательство прощать нельзя! — мисс Миллер пытается оправдаться. — Она отняла у меня моего Вильяма!

— Но ведь она, как и ты, любила его.

— Она не имела права так поступать со мной! — упорствует мисс Миллер. — Она не должна была!

— А разве сам Вильям не имел права быть с той, кого любит?

— Я думала, что если её не станет, то Вильям снова будет со мной.

— А тебе не приходило в голову, — спрашивает отражение, — что он будет несчастен, лишившись её?

— Но она не должна была любить его!

— Тобой двигал гнев и жажда мести, — отвечает отражение. — Ты жестока и несправедлива.

— Почему я должна жертвовать собой? — задаёт вопрос мисс Миллер.

— А другими жертвовать легче?

В душе мисс Миллер понимает: отражение ведь право. Только как же больно слышать это.

— Замолчи! — кричит она в ярости и, сняв туфлю, кидает её в зеркало.

Отражение злобно хохочет. Туфля отлетает прямо в голову Амелии.

— Мисс Миллер, мисс Миллер, что с вами? — вдруг слышит Амелия Миллер обеспокоенный голос и, открывая глаза, сознаёт, что лежит на полу.

Склонившись над нею, стоит миссис Рассел. Остальные тоже прибежали в её комнату.

— Простите, — говорит мисс Миллер. — Я, наверно, сильно перенервничала.

А на полу разбитое зеркало.

Вот уже Аврора розовым перстом касается небес. Проснувшись рано, Анджела решает немного прогуляться. Выйдя на улицу, она с наслаждением вдыхает прохладный утренний воздух. Воздух, наполненный запахом моря. Вокруг всё окутано серою дымкой, как будто саваном. А ведь в ясную погоду отсюда можно было бы увидеть дома ближайшей к острову деревни. Пронизывающий ветер дует девушке в лицо. Приблизившись к самому краю обрыва, погружённая в меланхолию Анджела задумчиво смотрит на белоснежных, кружащихся в небесах чаек. Их пронзительные крики разрывают тишину.

«Жаль, что люди не летают. Хотела б я, как эти чайки, улететь отсюда», — мыслит Анджела.

На миг ей представляется, как, сделав шаг вперёд, она раскидывает руки и… не летит, а падает. Равнодушные волны смыкаются над её телом…

— Вздумали прогуляться, мисс Эванс? — слышит она за спиной спокойный, немного насмешливый голос.

Анджела невольно вздрагивает, оборачивается. Перед ней стоит Лоуренс Гилсон, появившийся как чёрт из табакерки.

— Да. Видимо, как и вы, мистер Гилсон, — отвечает Анджела, несколько смущённая собственным испугом.

— Кажется, я напугал вас? Прошу извинения, — говорит мистер Гилсон, не сводя с неё пристального, но холодного взгляда.

От этого Анджеле не по себе.

— Всё в порядке, — изрекает она. — Просто я не заметила, как вы появились.

— Надеюсь, я не помешал вам? — спрашивает Гилсон.

— О, поверьте, нисколько.

— Я ведь вторгся сюда, — говорит мистер Гилсон, — и невольно нарушил ваше уединение.

— Да, — соглашается Анджела, — но это не значит, что я не рада вторжению.

— Полагаю, — произносит мистер Гилсон вкрадчиво, — вы надеялись увидеть вдали лодку?

— Да. Я бы очень хотела скорее уехать отсюда.

Мистер Гилсон скрещивает руки на груди.

— Мы все хотим этого, юная леди.

Какое-то время они оба молчат. Анджела наконец прерывает безмолвие.

— Когда с этого обрыва смотришь вниз, — говорит она, — даже голова кружится. Как вы думаете, если вдруг отсюда упадёшь, сильно пострадаешь?

Мистер Гилсон смотрит на неё с недоброю усмешкой.

— Пострадаешь? — саркастично переспрашивает он, подойдя к Анджеле близко и смотря ей в глаза. — В самом деле, дражайшая? А мне-то казалось, что такого беднягу ждёт верная смерть. Видите: высота здесь большая, внизу скалы и море.

Тут мистер Гилсон отстраняется, отходя на шаг, и бросает равнодушным тоном:

— Полагаю, мисс Эванс, лодка не приплывёт.

Вернувшись в замок, Анджела, пройдя в гостиную, застаёт мисс Миллер.

— Доброе утро, мисс Эванс, — произносит Амелия.

— Доброе утро, мисс Миллер, — отвечает ей Анджела.

— Не правда ль, это был такой кошмар? — Амелию бросает в дрожь от воспоминаний о случившемся. — То, что произошло вчера.

— Да, — вздыхает Анджела, — бедный мистер Макадам.

— Боже милостивый! — восклицает Амелия Миллер. — Ужаснейший случай! Поверить не могу, что это произошло!

— Да. Я тоже, мисс Миллер.

— Ну неужели он и впрямь покончил с собой?!

— Невероятно, — соглашается Анджела. — Но как можно иначе объяснить его смерть?

— Но что… что же довело до эдакого? — удивляется Амелия.

— Должно быть, — произносит Анджела, — его очень сильно огорчило напоминание о том, что по его вине случилось с дочерью.

— Да, мисс Эванс, — говорит Амелия. — Наверное, его терзала совесть, он чувствовал себя безмерно виноватым.

— Он хотел для дочери как лучше, — Анджела печально качает головой, — а получилось просто ужасно.

— Ведь это и впрямь было самоубийство?

На самом же деле Анджела не уверена в этом, но Амелия кажется такой перепуганной. Анджеле хочется как-то её успокоить.

— Конечно, мисс Миллер, — произносит она. — Это было самоубийство.

— Боже милостивый! — восклицает Амелия Миллер. — Как вспомню эти гнуснейшие обвинения…

— Понимаю, мисс Миллер, — соглашается Анджела. Думаю, мы все были потрясены, когда услышали тот голос на пластинке.

— Ведь эти… эти обвинения… полнейшая галиматья, — Амелия Миллер выглядит обеспокоенно. — Они ведь несправедливые? Во всяком случае, не все.

— Но, — возражает Анджела, — мистер Саймон, например, сам признался, что обрёк на смерть двадцать человек.

— Да. Но вот случай мистера Гилсона. Или мистера Блера. Или мой. Мисс Эванс, вы ведь не считаете, что я убила свою подругу?

Хоть Анджела и сомневается в невиновности Амелии, но решает ободрить её:

— Конечно, нет.

— Рада, что вы верите мне, — говорит прелестная Амелия.

Она невольно вспоминает знойный летний день.

Отпросившись у родителей, они с Элинор пошли на пляж одни. Сняли платья, оставшись в купальниках, побежали к прохладной воде.

— Спорим, я первой туда доплыву? — указав на камень вдалеке, Амелия бросилась в море.

И действительно доплыла первой.

После беспокойной ночи все снова собираются в гостиной. Что же приносит им новый день?

— Доброе утро, господа. Лодка ещё не приплыла? — Мисс Далтон спускается к завтраку одной из последних.

— Не знаю, что и думать, — говорит Рассел. — Обычно в это время Уотсон уже здесь. Да и хлеб у нас закончился.

— А где же мистер Стивен? — спрашивает Амелия Миллер. — Все, кроме него, уже собрались.

— Я пойду посмотрю, всё ли с ним в порядке, — говорит доктор Картер.

— Вы знаете, где его комната? — интересуется Блер.

— Да, — отвечает доктор Картер, — мы ведь с ним соседи.

Его спальня расположена на первом этаже. В смежных комнатах живут Джордж Стивен и мисс Миллер. В комнате напротив — мистер Гилсон.

Врач возвращается бледным, будто бы смерть.

— Месье Стивен мёртв, — объявляет он всем.

В сердцах гостей, как будто колокольный звон, звучит тревога: вторая смерть на острове меньше чем за сутки!

— Боже милостивый! — восклицает Амелия Миллер.

— Не может быть, — говорит Анджела, — он же был совсем молод, отчего он мог умереть?

— По всей видимости, у него отказало сердце, — отвечает доктор.

Гости завтракают, однако их мысли полны новым несчастьем. Как объяснить две так внезапно последовавшие друг за другом смерти? Всем хочется верить, что всё это лишь совпадение.

— Если вы позволите, — обращается к Амелии Ланселот Блер, — я бы хотел написать ваш портрет.

— Буду безмерно рада этому, мистер Блер, — отвечает ему барышня.

— Тогда, мисс Миллер, — предлагает он, — после завтрака встречаемся у замка с задней стороны.

— Хорошо, — та соглашается. — Только я переоденусь.

Для портрета мисс Миллер решает надеть бледно-жёлтое платье.

Возле замка с задней стороны расположена окрашенная в белый цвет скамейка. На неё и садится мисс Миллер, пришедшая раньше, чем Блер. Вскоре тот появляется. Устанавливает на земле принесённый мольберт с готовым листом.

— Я сейчас принесу всё, что нужно, — говорит он мисс Миллер и возвращается в дом, чтобы взять карандаш, кисти, краски — в общем, то, что понадобится.

Наконец всё готово, и Ланселот Блер начинает писать.

— Скажите, мистер Блер, почему вы решили нарисовать именно меня?

— А что, если вы нравитесь мне? — спрашивает Блер тихо.

Он действительно пленён дивной красотой очаровательной мисс Миллер. Но барышня лишь хмурится, услышав слова Блера.

— Не надо, мистер Блер, — говорит она сухим, будто пустыня, тоном.

— Но почему же, мисс Миллер? — задаёт Блер вопрос.

— Нет, мистер Блер, — произносит Амелия. — Не хочу я любви. Слишком это мучительно.

Блер смотрит на Амелию с искренним сочувствием:

— У вас была несчастная любовь?

— Да, мистер Блер, — отвечает Амелия. — Он ушёл от меня к моей лучшей подруге.

«Да уж не к той ли Элинор?» — думает Блер, а вслух говорит:

— Да, но это ведь вовсе не значит, что вы не полюбите снова.

Однако Амелия Миллер качает в ответ головой.

— Нет, мистер Блер, — заявляет прелестная барышня. — Мне кажется, снова я полюбить не смогу.

— Ей-богу, — спрашивает Блер, — неужели вы так уверены в этом?

Амелия смущается:

— Я… я не знаю, мистер Блер. Но любовь причинила мне слишком много страданий.

Прелестные черты лица Амелии постепенно переходят на портрет.

Но что же она видит, вернувшись в свою комнату?

Что это? Неужели верёвка с готовой петлёй? Крюк на потолке Амелия заметила ещё вчера, подумала: это, наверно, для люстры.

Амелия Миллер жила, строя воздушные замки. Воображала себя героиней любимых романов.

Младая дева так мечтала, что когда-нибудь встретит его — благородного рыцаря, идеал, которого полюбит столь же сильно, как Джульетта своего Ромео! И вот давно лелеемая грёза претворилась в жизнь. Взглянула в очи Вильяма — и всё. Белый свет на нём сошёлся клином. Вильям, к счастью, отвечал взаимностью. У Амелии тогда как будто крылья выросли от счастья. Только вот она решила познакомить милого с подругой. Как выяснилось позже, это было глупостью.

Златые счастливые дни, к несчастью, закончились быстро. Вильям вдруг предложил расстаться. Сказал, что полюбил Элинор.

Они с Элинор дружили с малолетства. Помогали друг другу с уроками, делились секретами, обсуждали наряды и книги, проблемы с родными. Да всё на свете! Были не разлей вода. Амелия представить не могла, что между ними может что-то встать. Иногда, конечно, ссорились, но всегда мирились. Часто даже первый шаг делала мисс Миллер. Но когда подруга призналась ей, что любит Вильяма, Амелия возненавидела её! Тут Амелия Миллер как будто бы вновь ощущает тот запах. Запах ткани, горящей в камине. Горело же алое платье. То, которое Амелия так часто надевала. Которое они с Элинор купили вместе, решив приобрести два одинаковых наряда. Которое тотчас же было брошено в огонь, когда Амелия узнала о предательстве.

«Я хотела отомстить. Сделать ей так же больно, как она сделала мне, а заодно вернуть Вильяма, — мыслит Амелия Миллер. — С каким наслаждением я представляла, как прихожу и говорю: “Элинор, милая, ты извини, но мы с Вильямом поняли, что по-прежнему любим друг друга. Ты должна понять нас и простить, ты ведь знаешь: сердцу не прикажешь. Тебе сейчас, конечно, больно, но мне ведь тоже было больно, когда Вильям стал встречаться с тобой. Так что ничего. Скоро ты утешишься и всё забудешь, твоя боль утихнет. Мне жаль, что ты страдаешь, но ничего не поделаешь”. Да, поначалу я не сожалела о том, что убила. Но теперь… теперь я постоянно думаю о ней. То, как она тонет, всё время у меня перед глазами. Элинор снится мне каждую ночь. И ведь Вильяма я разлюбила. Я смогла преодолеть свою страсть. Пламя, которое было в моём сердце, погасло. Что, если бы Элинор была жива? Что, если они с Вильямом до сих пор любили бы друг друга и были счастливы? Может, права была она, а не я? Элинор говорила, что любит его. Я же считала, что она не имеет на это права. Может быть, я лишила Элинор того, кто был предназначен ей судьбой. Может быть, я не имела права разлучать их».

В одежде вкусы девушек совпали. Если бы только в одежде… Амелия сделала вид, что простила подругу, но сама втайне думала, как бы свести с нею счёты. Сначала просто-напросто надеялась вернуть своего милого. Потом Элинор ей предложила пойти с утра на пляж. Пришли. Народу — никого, они вдвоём. Элинор заходит в море и вдруг чувствует, что тонет: видно, ногу свело судорогой. Амелия уходит, хотя отлично плавает…

Элинор погибла. Вильяма вернуть не удалось. Амелия сначала мнила, что права. Но потом… потом заговорила совесть…

Мысли Амелии мечутся. Боже милостивый! Голос, страшный голос обвинил их всех. Потом умер Мередит Макадам, позже Стивен. Значит, она, Амелия, следующая! Элинор, бедная Элинор… Её крик как будто и сейчас звучит в ушах. Мередит Макадам был убит. Джордж Стивен тоже. Они все здесь погибнут — вот для чего их собрал мистер Джастис. Ну уж нет! Её не убьют! Лучше уж она сама…

Амелия встаёт на стул и вешается.

Несчастная девица покончила с собой, а остальные между тем сидят в гостиной.

— Кто-нибудь видел, как мисс Миллер возвращалась в дом? — интересуется детектив Гилсон.

— Да. Мы заходили в дом вместе, — отвечает Ланселот Джастин Блер.

— Я, пожалуй, позову её, — решает Эдгар Фейбер.

Возвращается он бледным, точно смерть.

— Мисс Миллер повесилась, — ошеломляет он новостью.

Снова смерть! Уже третья! Следуя за Фейбером, все проходят в комнату Амелии. Труп несчастной девушки вынимают из петли, кладут на кровать. Доктор Картер осматривает покойную. Затем тело накрывают простынёй.

— Вы считаете, что это самоубийство? — Артур пристально смотрит на Картера.

— Никаких признаков, что смерть была насильственной, на теле нет, — отвечает тот.

— Это была кара Божья, — произносит мисс Далтон.

Детектив Гилсон насмешливо смотрит на старую деву:

— Что вы имеете в виду?

— А то, — отвечает мисс Далтон, — что накануне её обвинили в смерти лучшей подруги. Недаром она так перепугалась.

— И вы полагаете, что это?..

— Я считаю, что это правда, — говорит старая дева мисс Далтон.

— Не знаю, почему она это сделала, — вздыхает Анджела, — но как же она была несчастна!

Молодой художник Блер качает головой:

— Я не верю, что это высшие силы.

— Может, вы не верите, а я верю.

— Премногоуважаемая мисс Далтон, — произносит мистер Гилсон с нескрываемым ехидством, — есть такой анекдот. Один глубоко верующий христианин как-то раз начал тонуть. «Господи, — взмолился он, — спаси меня, Господи!» Тут мимо проплывает бревно, но человек даже не попытался ухватиться за него, а продолжал молиться. Затем этот человек увидел лодку, но даже не сделал попытки привлечь внимание. Так он и утонул, а представ перед Богом, спросил: «Господи, отчего Ты не спас меня?» — «Сын мой, — отвечал Бог, — я послал тебе бревно, затем лодку, неужели ты ждал, пока я сам брошусь в воду?»

Непорочная мисс Далтон хмурит лоб, выражая недовольство.

— Это вы к чему? — спрашивает она.

— К тому, мисс Далтон, что Бог предпочитает действовать через людей. В том числе и в том, что касается наказания грешников.

— Не желаю никого пугать, — молвит Фейбер, — но думаю, вы все и сами сомневаетесь, что эти три смерти — самоубийства.

— Согласен, — произносит Саймон, — дело странное. Я мог бы, хотя и с трудом, поверить в самоубийство Стивена, Макадама. В то, что с собой покончила мисс Миллер, поверить было бы ещё проще. Но три самоубийства за такой короткий срок — это чересчур.

— Это так, — соглашается Ланселот Блер.

— И потом, — Чарльз Саймон продолжает, — нам всем были предъявлены обвинения в убийстве. И вот троих из нас уже не стало.

— И вспомните о цианистом калии, — говорит мистер Гилсон.

— Ведь вряд ли человек станет носить его с собой, — подхватывает Артур, — ну, если только он по роду профессии не имеет дела с осами.

— Значит, — говорит доктор Картер, — или он задумал самоубийство ещё до приезда на остров, или…

— Значит, вы думаете?.. — Ланселот Джастин Блер не решается высказать свою мысль до конца.

— Я думаю, что они все были убиты.

— Было бы отлично, — замечает молодой художник Блер, — если б кто-нибудь прихватил с собой револьвер.

— Я прихватил, — отвечает Саймон.

Все смотрят на него с неимоверным изумлением.

— Вы? — удивляется Ланселот Блер.

— Да. Я знал, что попаду в переделку.

— Вчера вы это утаили, — Ланселот Джастин Блер буравит Саймона взглядом.

— Просто ко мне обратился один тип по фамилии Баррингтон, — поясняет Саймон. — За сто гиней я должен был приехать сюда и держать ухо востро.

— А дальше? — спрашивает Артур. — Он, наверно, сообщил вам что-то ещё?

— Нет, — заверяет Саймон. — Я очень нуждался в деньгах и согласился.

— Что же вы не рассказали об этом вчера вечером? — задаёт Артур новый вопрос.

— А откуда мне было знать, что вчера вечером не произошло как раз то, ради чего я был приглашён? — отвечает Чарльз Саймон. — А теперь я понимаю, что мы все в одной лодке и сто гиней — всего лишь навсего кусочек сыра в мышеловке.

— Вот что, — вещает Артур, — боюсь, вывод здесь один: все эти смерти совсем не случайны. Мисс Миллер покончила с собой, но кто-то подтолкнул её к этому.

— Остров нужно обыскать, — предлагает Эдгар Фейбер.

— Но этот Джастис опасен! — раздаётся восклицание Картера.

Саймон с дерзким видом усмехается:

— Если кто здесь и будет опасен, так это я, когда доберусь до него.

— Джентльмены, — произносит Артур, — конечно, можно обыскать и дом, и остров, но думаю, что так вы только впустую потратите время. Думаю, мистер Джастис вовсе не прячется. Всё гораздо проще, господа.

— Но если все трое убиты и на острове нет никого, кроме нас, это значит… — доктор Картер испуган.

— Верно. Здесь нет ни души, кроме нас. Но мистер Джастис всё-таки на острове. Он, похоже, решил покарать людей, виновных в преступлениях, за которые нельзя привлечь к ответственности по закону. Он должен выдать себя за одного из гостей. Мистер Джастис, господа, — один из нас.

А в это время на улице небо заволокло тучами. Воет бушующий ветер, море взволнованно. Ярко вспыхивает молния, раскат грома слышен даже в доме. Начинается ливень. Он барабанит по крыше, стекает по стрельчатым окнам.

Гости в замке молчат, поражённые. Несмотря на горящий в камине огонь, им становится холодно. Неужели они не ослышались? «Один из нас» — обыденные и такие страшные слова. Взглядами, полными подозрения, смотрят все друг на друга.

— Вы согласны со мной, господа? — невозмутимо продолжает Артур.

— Судя по всему, — бурчит Саймон, — вы правы.

— Ей-богу, я полностью с вами согласен, — произносит Ланселот Блер.

— Безусловно, мистер Андерсон, — говорит Лоуренс Гилсон, — я согласен с вами.

— Не могу не признать, что ваши выводы вполне обоснованы, — изрекает непорочная мисс Далтон.

— Вы, естественно, правы, — выражает своё мненье Эдгар Фейбер.

— Я не могу поверить в это, — Анджела потрясена.

Доктор Картер тоже соглашается с Артуром. Детектив Гилсон проверяет, не осталось ли на крюке отпечатков пальцев. Их нет.

— Крюк, на котором закреплена верёвка, очевидно, тщательно вытерли, — говорит детектив.

— Теперь же, — произносит Артур, — нам нужно выяснить, а есть ли среди нас хоть кто-то, кого можно очистить от подозрений лишь на основании фактов. Что касается мистера Макадама и мистера Стивена, тут мы вряд ли сможем что-нибудь узнать. Бокалы и выпивка были на столике возле окна, мы все подходили к нему. Любой из нас мог добавить туда цианистый калий или снотворное. Перейдём к мисс Миллер. Посмотрим, у кого из нас есть алиби. Лично я до самого гонга находился на площадке возле замка, но, конечно, какую-то часть времени меня никто не видел. Мистер Картер?

— До ланча я часть времени гулял по острову, а затем был у себя в комнате.

— Гуляли один? — уточняет Артур.

— Да, — отвечает тот.

— Мистер Блер? — обращается Артур к художнику.

— Я всё время до ланча писал портрет мисс Миллер.

— Мистер Фейбер?

— Я был у себя, — отвечает тот. — Готовил статью о поездке на остров.

— Мисс Далтон? — продолжает допрос Артур.

— До ланча, мистер Андерсон, я вязала в своей комнате, — произносит та.

— Мисс Эванс?

— Я, мистер Андерсон, была в своей комнате и читала, — говорит она.

— Мистер Саймон?

— Я тоже гулял по острову, — изрекает тот.

— Мистер Гилсон?

— Я вплоть до ланча был у себя и читал.

Зовут и Расселов. Итак, алиби, как выясняется, нет ни у кого.

— Да, — произносит Артур, — похоже, ни одного из нас нельзя считать свободным от подозрений.

— То есть как это — никого! — возмущается Картер. — Сама мысль, что я могу убить кого-нибудь, абсурдна!

— Доктор Картер! — осаждает его мистер Гилсон. — Я вполне понимаю ваше негодование. Тем не менее мистер Андерсон прав. Мы все в равной степени вызываем подозрения. Как вы сами сказали вчера, мистер Джастис сумасшедший. А лишиться рассудка способен любой, с этим, я полагаю, никто спорить не будет. Врач может сойти с ума, журналист может сойти с ума. Да и полисмен тоже. Мы все в большой опасности и отныне должны быть начеку. Необходимо подозревать всех и каждого. Помощь, судя по всему, придёт нескоро. Следовательно, до тех пор, пока мистер Джастис не вычислен, всё, что мы можем сделать, — принять все необходимые меры, чтобы обеспечить нашу безопасность.

Анджела лишь гордо вскидывает голову.

— Да будет вам известно, мистер Гилсон, ни один, кто меня знает, — смотрит девушка на Артура, — в жизни не поверит, будто я могу кого-нибудь убить.

Мистер Гилсон пристально смотрит на неё. Хладнокровная стерва — вот кем ему кажется Анджела Эванс. И что самое противное, она напоминает женщину, которой он когда-то имел неосторожность отдать сердце.

— Я вам охотно верю, дорогая, — мягко произносит мистер Гилсон, — и совсем не обвиняю вас. Но ведь сейчас мы в обществе людей, с которыми едва знакомы.

— Да Джастис, — восклицает Блер, — просто-напросто рехнулся!

— Чокнутый! — вторит ему Эдгар Фейбер.

— Да, джентльмены, — говорит мистер Гилсон, — вы правы. Тем не менее суть от этого не меняется.

— Ей-богу, да эта идея абсурдна! — не унимается Блер. — Я — и вдруг задумал кого-нибудь убить!

— Хоть предположить, что я способна совершить убийство, — это в высшей степени нелепо, — холодным тоном изрекает непорочная Эванджелина Далтон, — я понимаю, что вы правы, мистер Гилсон.

— Из десяти человек, находящихся в этой комнате, — объявляет Артур, — один — опасный преступник. Прошу вас, не рискуйте и будьте бдительны.

— Это будет даже увлекательно, — детектив Гилсон мрачен. Голос его холоден, но глаза горят.

Своею жизнью он рисковал не раз и вот теперь рискует снова.

— Иными словами, следствие зашло в тупик, — шепчет Саймон Анджеле.

— Я опасаюсь, что вы правы, мистер Саймон, — отвечает она тихо.

Во время ланча все стараются держаться как обычно. Говорить о чём угодно, только не о том, что в самом деле занимает. Недаром зеркала в их комнатах завешены — как будто бы в домах, где есть покойник. И не зря на тумбочке у каждого тринадцатая карта со скелетом, у которого коса. Карта, означающая смерть. Один из них — убийца. Что за бездушная душа! Кто он? Кому верить?

Будь кто-нибудь из них зарезан прямо здесь, в столовой, на ковре бы не было заметно пятен крови: он такой же красный. Единственный источник света в тёмной, мрачной комнате — тусклое мерцание свечей. Стёкла в окнах замка чёрные.

— Предлагаю, — произносит Фейбер, — выходить по двое.

Вот ланч закончен. Взяв подсвечники с зажжёнными свечами, все выходят и идут к себе. Первыми — Эдуард Картер и Блер.

— Знаете, что я думаю, доктор? — обращается Ланселот Блер к доктору Картеру, когда они остались вдвоём.

— Говорите, месье Блер, — отвечает Картер. — Я внимательно слушаю.

— Ей-богу, я считаю, мистер Джастис — это Фейбер.

Доктор поднимает брови.

— Вот как? — говорит он удивлённо. — Почему вы больше остальных подозреваете его?

— Ну, — поясняет Блер, — дело в том, что он ведь журналист. Ей-богу, доктор, ему легко узнать о нас всякие сплетни. Легче, чем кому-либо другому.

— Видите ли, — говорит доктор Картер, — я подозреваю мадемуазель Эванс.

— Её? По какому резону, доктор? — спрашивает Ланселот Блер.

— Вы видели, как она смотрит на него? — отвечает доктор Картер вопросом на вопрос.

— И что же?

— Готов поспорить, — заявляет Картер, — они с Андерсоном просто сговорились. Видите ли, я сомневаюсь, что они только знакомые. Скорее уж любовники.

— Да, может быть, может быть… — Ланселот Джастин Блер задумывается.

— К тому же, — продолжает доктор Картер, — их имена прозвучали на пластинке первыми. А обвинение для себя месье Жюстис наверняка придумал в первую очередь.

Каждый из мужчин заходит в свою комнату и запирает дверь на ключ. А в гостиной в это время идёт разговор о них.

— Честное слово, мне кажется, Блеру нельзя доверять, — в тоне Фейбера сквозит неприязнь.

— Значит, — говорит Саймон, — вы его подозреваете?

— Ни капельки не удивлюсь, если он есть этот чокнутый Джастис.

— Отчего вы так считаете?

— Подумайте: ведь его второе имя — Джастин! Джастин — Джастис. Вполне естественно, если, придумывая фамилию, он, осознанно или нет, выбрал созвучную со вторым именем.

— Лично у меня, — молвит мисс Далтон, — больше всего вызывает подозрения доктор Картер.

— Почему именно он, мисс Далтон? — любопытствует Эдгар Фейбер.

— Как сказать, мистер Фейбер, мне трудно представить, что добропорядочный английский джентльмен затеет что-либо подобное. А доктор Картер наполовину француз.

— Ваши предположения, безусловно, кажутся весьма обоснованными, — говорит детектив Гилсон. — Тем не менее не будем спешить с выводами и говорить дурно об отсутствующих.

Постепенно все расходятся, и в гостиной остаются трое: Артур, Анджела и Саймон.

* * *

Тот день Валентина запомнится Анджеле, видимо, навсегда. В дом Андерсонов Артур пришёл рано утром. Анджела ждала его всегда, но в тот день с особым нетерпением. С радостным волненьем предвкушала: какою будет эта встреча?

Сама того не сознавая, она ожидала от Дня всех влюблённых чего-то необыкновенного, чудесного. И вот Артур наконец-то появился. В руках у него был прелестный букет алых роз.

— А вот и дядя Артур! — воскликнул Генри.

Артур обнял племянника:

— Здравствуй, милый.

— Здравствуйте, мистер Андерсон, — Анджела радостно улыбнулась.

— Доброе утро, мисс Эванс, — он протянул букет Анджеле. — Это для вас.

— Благодарю, мистер Андерсон, — произнесла Анджела. — Это так мило. Я сейчас поставлю цветы в вазу.

Она вышла и через какое-то время вернулась.

— А у меня есть для вас ещё кое-что, — проговорил Артур.

Глаза Анджелы тотчас же загорелись неподдельным любопытством.

— Спасибо. А что? — сказала она.

Артур достал из кармана длинный узкий футляр из бордового бархата, Анджела поспешила открыть.

— О, это прелесть! — вырвалось у неё восклицание восторга. В футляре была золотая цепочка.

— Вы позволите надеть её на вас? — спросил Артур.

Анджела с радостью согласилась. Она раскраснелась, щёки как будто пылали, глаза у неё сияли от счастья. Лицо озаряла улыбка блаженства. Прикосновения Артура обжигали подобно огню.

* * *

Ричард Рассел женился, когда ему было всего двадцать лет. Да, Эмма, бесспорно, была симпатичной. Не то чтобы она не нравилась ему. Вот только любви к ней Рассел, увы, не чувствовал.

К тому же он знал: невеста беременна. От другого, конечно. Поэтому будущий тесть и спешил выдать замуж свою непутёвую дочь. Он был другом родителя Ричарда Рассела. Женитьба без любви, чтобы покрыть позор развратной девки, конечно, Ричарда нисколько не прельщала. Чужой ребёнок ему тоже был совсем не нужен.

Однако же угрозы жёсткого отца и слёзы матери оказались действенны. Ричард Рассел всё-таки женился.

«Да что нашло на неё утром?» — мыслит он.

— Это всё ты! — кричала Эмма Рассел. — Ты, ты во всём виноват!

— Эмма... — голос мужа зазвучал угрожающе.

— Что? — она смотрела с вызовом. — Ну что?

— Заткнись!

— А иначе — что? — усмехнулась Эмма Рассел. — Изобьёшь меня? Я уже ничего не боюсь.

Ричард Рассел же в недоумении молчал.

— Бедная Рози! — не унималась жена. — Я не должна была тебя слушать! Как… как ты мог так поступить с нашей дочерью!

Муж сжал руки в кулаки.

— Нашей?! — зарычал он. — Розалия всегда была только твоей дочерью, ты посадила её мне на шею. Отец её тот, от кого ты её нагуляла!

— Да, но…

— Что, правда глаза колет? Нечем крыть? Твой-то папаша в своё время подсуетился, чтобы прикрыть твой срам. Да только вот девчонка уродилась такой же грязной потаскухой, как и её мать. Какое дерево, такой и плод. Я делать для Розалии то же самое, что твой отец сделал для тебя, не собирался.

* * *

«Сохраняй хладнокровие, — снова и снова твердит себе Анджела, сидя у себя в спальне. — Ты не поможешь ни Артуру, ни остальным, если будешь себя изводить».

Невольно предавшись воспоминаниям, она будто бы вновь слышит звонкий мальчишечий голосок Генри:

— Мисс Эванс, ну можно я прыгну через забор?

— Нет, Генри, это высоко. Хорошо ли будет, если ты сломаешь руку или ногу?

— Ну, мисс Эванс, позвольте, пожалуйста! Я удержусь, вот увидите!

Артур тогда оказался беспомощен. Она ведь спросила: что он собирается делать, чтобы они были вместе, а он промолчал. Раздавленная, уничтоженная, Анджела зашла в дом и заперлась в своей комнате. Бросилась на кровать. Бурным потоком горючие слёзы текли по щекам, не принося облегчения. Артур не может жениться на ней. Надежды не сбудутся.

Чаяния ведь иногда будто крылья, которые некогда сделал Дедал для Икара. Юноша позабыл наставленья отца. Слишком увлёкся полётом. Подлетел близко к солнцу, воск, скрепляющий перья для крыльев, растаял, и несчастный Икар с высоты рухнул в море. Так вот и упования не выдерживают прикосновения жизни.

Анджела помнила прошлые встречи, комплименты, которые Артур шептал ей, его страстные взгляды. Записки в учебниках, наполненные любовью. И вот он сказал ей, что любит, но из-за племянника беден. И самое ужасное, Артур ничего не может с этим сделать! А может быть, не хочет? Может быть, их свадьба не так уж ему и нужна?

«Боже, лучше б Генри вовсе не рождался!» — подумала Анджела и тут же ужаснулась этой мысли.

Любой шторм, как известно, неизменно сменяется штилем, буйное горе сменилось оцепененьем уныния. Анджела не сознавала, сколько пролежала, с безразличием смотря на потолок. Заснуть ей удалось под утро.

Бледная, с глазами красными от слёз вышла Анджела из комнаты. Миссис Андерсон заметила состояние девушки.

— Мисс Эванс, у вас всё в порядке? — спросила она с ласковым участием.

Анджела нашла в себе силы улыбнуться.

— Да, миссис Андерсон, — заверила она. — Всё хорошо.

А сама подумала: «Нет, миссис Андерсон, нет, ничего подобного! Всё вовсе не в порядке!»

Она решила, что сегодня же уволится. Напишет Артуру прощальное письмо, примерно вот такое:

«Мой ненаглядный Артур, ты и сам прекрасно знаешь, насколько ты мне дорог, как много места занимаешь в моём сердце. Поверь мне, это было тяжёлое решенье, но так для нас обоих будет лучше. Прости, что не прощаюсь лично, но боюсь, я не смогла бы. Мне не хватило б сил сказать такое, смотря в твои глаза. Сказать же надо.

Милый, хоть расстаться нам мучительно, но всё же это меньшее из зол. Было бы невыносимо продолжать любить друг друга, видеться и не иметь возможности стать мужем и женой. Пойми же: если без наследства жениться ты не можешь, то нам лучше навсегда забыть о том, что было. Я не хочу возненавидеть Генри. Не желаю, глядя на него, всё время думать, что мои мечты не сбудутся. Что если бы не он, то всё бы у нас было хорошо. Не хочу надеяться, что Генри вдруг не станет, это омерзительно! Да, я знаю: он ни в чём не виноват. И всё-таки мне больно его видеть.

Прощай, Артур, лучше нам не встречаться. Хотя бы пока.

Любящая тебя Анджела».

* * *

Казалось, в гостиной у Андерсонов осталось всё так, как и было. Те же воздушные шёлковые занавески в цветочек. Те же кресла, обитые бархатом. Тот же самый диван и всё тот же камин. И всё те же картины на стенах. Только вот на ковре уж не будут валяться игрушки: машинки, солдатики да и другие. А на полке средь книг нет учебников. Да и сказок нет тоже.

— Я любил тебя, Анджела, — заявил Артур, — действительно любил. Вот только я бы предпочёл увидеть тебя мёртвой, чем предположить, что ты способна совершить такое.

— Что случилось? — она вмиг стала мертвенно бледной, внутренне съёжилась от услышанных слов, как от порыва холодного ветра.

— Прошу тебя, — нахмурился он, — не надо не делать вид, что ничего не понимаешь.

— Но я на самом деле ничего не понимаю, — сказала Анджела.

— А я думаю, — возразил Артур, — ты всё поняла прекрасно.

— Артур, умоляю: перестань говорить загадками. Объясни же, что произошло!

— Ты хочешь, чтобы я сказал прямо? — проговорил он.

— Да.

— Ты уверена, что действительно этого хочешь? — повторил Артур.

Пол под ногами Анджелы как будто превратился в зыбучие пески. К горлу подступил горький ком.

— Да, хочу.

— Хорошо, я скажу, — Артур избегал взгляда Анджелы. — Вчера я сказал, что из-за бедности не могу жениться на тебе. Что если бы не Генри, я получил бы наследство. А сегодня Генри погиб.

— Я знаю, ты зол на меня из-за Генри, — Анджела смотрела на любимого с искренним недоумением. — Но клянусь, мне можно доверять. И я не понимаю: при чём здесь наш вчерашний разговор?

— Анджела, ты снова притворяешься, что не понимаешь?

— Я правда не могу этого понять, — заверила Анджела.

— Значит, — произнёс он, горько усмехаясь, — ты считаешь, что здесь нет никакой связи?

— Да, никакой, — рассердилась она.

— А я боюсь, — промолвил Артур, — что связь есть.

— Да? — спросила Анджела. — И какая же?

— А самая прямая, — изрёк Артур.

Догадка, возникшая в голове Анджелы, пронзила её будто бы лезвие шпаги.

— Ты намекаешь, что я…

— Именно, — вымолвил Артур. — Я подозреваю, будто ты намеренно позволила Генри прыгнуть через забор, зная, что ребёнок сломает себе шею. Хотела, чтобы я стал наследником и смог жениться на тебе. Вот только я любил этого мальчика.

Она ушам своим поверить не могла. Так вот в чём дело? Он на самом деле мог подумать, что она способна совершить такое?

— И я тоже! — воскликнула Анджела. — Ты… ты мог подумать, что я способна поступить вот так?

— Я больше не могу и не хочу быть с тобой, — впервые Артур говорил с ней так холодно и строго.

Анджела до боли сжала пальцы рук: да как он смеет!

— Ты правда думаешь, что я готова на такую подлость, низость?

— Боюсь, Анджела, что да, — сказал он.

— Боже мой, я не представляю, как ты мог вообразить такое! — её глаза предательски защипало.

— Извини, Анджела, — произнёс Артур, — но только доверять тебе я больше не могу.

— Мой воспитанник погиб, — сказала Анджела холодным, будто айсберг, тоном. — Я всю оставшуюся жизнь буду винить себя, что не смогла его уберечь. Да, вчера я была в отчаянии, злилась на него, но я не хотела, чтобы так получилось.

Она не понимала: как он мог произнести подобное! Господи, да он ведь только что втоптал в грязь всё то, что между ними было!

— Извини, — промолвил Артур, — только вот я в этом сомневаюсь.

Анджела чувствовала себя как бабочка, которой оторвали крылья. Слёзы пеленою застилали ей глаза.

— Я ненавижу тебя.

Артур сделал вид, что удивлён.

— За что же, хотелось бы знать? Я ничем этого не заслужил.

— Неужели, — голос Анджелы звенел от гнева, — ты действительно уверен, что я могла так подло обмануть ребёнка? Обмануть его маму?

— Я не совсем уверен, — сказал Артур, — но подозреваю.

— Да будет тебе известно, чтобы так жестоко упрекать, надо знать, а не подозревать.

Артур промолчал. Анджела же продолжала:

— И ты что же, думаешь, что я смогла бы обманывать тебя всю оставшуюся жизнь? Хорошая основа для семьи — ложь и убийство, ничего не скажешь! Да я б, наверное, возненавидела тебя! Ты был бы для меня живым укором. Напоминанием о том, на что я решилась из-за любви к тебе.

Артур вышел из комнаты. Анджела разразилась рыданиями, прислонилась к стене, невольно ища в ней опоры. Лишённая всех сил, медленно осела на ковёр.

* * *

Фейбер помнит тот вечер, как будто бы это случилось вчера. Дом Эльвиры. В гостиной царил полумрак. Шторы из тёмно-зелёного бархата были задёрнуты, стол с зелёною шёлковой скатертью был накрыт на двоих. Горели зажжённые свечи. Ужин был восхитителен, кровь горячило вино.

— Милый, — проговорила Эльвира с безграничною нежностью.

В чудесном красном платье с открытыми плечами и спиной она была очаровательна.

— Да, любовь моя, — отозвался он.

— Ведь ты понимаешь, что так продолжаться не может? — Эльвира не сводила с Эдгара серьёзного, внимательного взгляда.

— О чём ты, мой котёнок?

Котёнок. Ведь так же когда-то он называл Каролину.

— Тебе нужно определиться. Ты ведь любишь меня? — продолжала Эльвира.

Он поцеловал ей руку, а затем налил себе и любимой ещё вина.

— Милая, — произнёс он, — конечно, люблю.

— Тогда нужно всё рассказать Каролине, — заявила Эльвира. — Ты ведь хочешь всегда быть со мной?

— Ладно, котёнок. Я всё ей скажу, — пообещал Эдгар Фейбер.

Эльвира смотрела на Фейбера строго.

— Когда же? — спросила она.

— Ну, скоро, — пробормотал Фейбер.

Он был в замешательстве. Хоть Фейбер и любил Эльвиру, всё же ему было нелегко решиться на подобный шаг.

— Сегодня же.

Эльвира говорила твёрдо и решительно. Она явно не собиралась ждать бесконечно. Считала, что здесь всё просто. Либо он любит её и тогда разведётся, либо Каролину, и в этом случае нечего изменять своей жене и морочить ей, Эльвире, голову.

Эдгар Фейбер решил, что Эльвира права. Он должен наконец сделать выбор.

— Я люблю тебя, Элви.

— И я тебя.

А дома его ждала Каролина. Она встретила Фейбера в белом платье в зелёный горошек. Поверх платья надет был передник. По плечам её рассыпались каштановые вьющиеся волосы.

— Здравствуй, милый, — сказала она с озарившей лицо ласковой лучезарной улыбкой.

О ноги Каролины тёрлась рыжая кошка.

— Привет, Лина, — ответил Фейбер.

— Там на кухне пирожки, — проговорила Каролина. — Твои любимые, с картошкой.

— Спасибо. Я, наверное, потом.

— Ну ладно, как знаешь, — сказала она.

«Это будет для неё ударом, — подумал Фейбер. — И всё-таки сказать надо».

Не переодевшись, он прошёл в уютную гостиную, сел на диван, покрытый светлым пледом.

— Лина, послушай, — произнёс Эдгар Фейбер, — нужно поговорить.

— Да, милый. В чём дело? — глаза Каролины пристально посмотрели на мужа.

— Видишь ли, Каролина, я подумал и решил, что нам с тобой лучше развестись.

— У тебя есть другая? — тихо спросила она, в тот же миг став белее луны.

— Уже несколько месяцев, — проговорил Эдгар Фейбер. — Я люблю её, Лина.

— Ты… А как же я? Ведь мы же любили друг друга!

— Да, — изрёк Фейбер, — любили. Только любви больше нет.

— Я понимаю, Эдгар, — сказала она с горечью. — Но я не представляю своей жизни без тебя.

«Что делать, — подумал Фейбер, — иногда приходится быть жестоким».

Он с досадой поморщился:

— Ой, будет тебе делать из мухи слона. Ты сильная, переживёшь. Это лучше, чем если бы я продолжал обманывать тебя. Всё. Я собираю вещи. Прошу, не устраивай сцен.

Он ушёл, Каролина в тот же вечер повесилась. С Эльвирой отношения тоже не сложились. Вскоре он понял, что и её тоже больше не любит.

Но кто там за спиной? Горло внезапно сдавливает. Он пытается освободиться, но только напрасно… Давит всё сильней, в глазах темнеет, мозг, лишённый кислорода, отключается. Ну вот и всё. На столе лист с так и не дописанной статьёй…

Вскоре все узнают, что ещё один из них мёртв. Рядом с телом находят белый шёлковый шарф, которым и был задушен мужчина. Шарф Амелии Миллер.

* * *

Доказательств, подтверждающих, что Джастис — мистер Гилсон, у Анджелы, конечно, нет. А если бы она сумела их добыть? Что ей с ними делать? Да, Чарльз Саймон мог бы ей помочь. Она бы как-нибудь спровоцировала Гилсона, он бы попытался убить, а Саймон помешал бы ему. Ей хватило бы смелости исполнить такой план. Вот только Анджела хочет остановить мистера Джастиса, а не убить его.

«Даже Чарльз Саймон вряд ли принял бы мои доводы всерьёз. Чего же ждать от остальных? Конечно, — мыслит она, — мистера Джастиса, будь он Лоуренс Гилсон или кто-то другой, нужно остановить. Нельзя позволить, чтобы он и дальше убивал людей, пусть даже и преступников. Бедная Амелия! Она была такая молодая и красивая, и вот её уже нет в живых. А Мередит Макадам? Он, конечно, был неправ; не надо было давить на дочь. Никого нельзя сделать счастливым против его воли. Но ведь всё-таки Мередит Макадам хотел как лучше, желал ей добра. Джордж Стивен мне само́й противен. Надо же: соблазнить девушку и, когда она забеременела, бросить. А ведь наверняка обещал жениться. И Эдгар Фейбер наверняка был жесток с женой. Но убивать их за это… И всё же я понимаю мистера Джастиса и не могу желать ему зла. Понимаю, почему он решил нас убить. Я чувствую: это Лоуренс Гилсон. Только у меня нет доказательств, одни лишь догадки и ощущения. А если бы я и сумела добыть доказательства, что тогда? Рассказала бы всем? Да Чарльз Саймон ведь сразу застрелит его. Я в этом полностью уверена. Почему? Во-первых, из-за истории с туземцами. Если он так поступил с людьми, которые не хотели ему ничего плохого, то представляю, что он способен сделать человеку, который собирался убить его. Во-вторых, Чарльз Саймон сам сказал: “Опасен буду я, когда доберусь до него”. Да и остальные, если верить пластинке, добротой не отличаются. Разоблачить его — значит обречь на верную смерть. И устроить ему ловушку, спровоцировав его, заявив, к примеру: “Готова поспорить, мистер Гилсон, что эта тайна вам не по зубам. Хоть вы и детектив, а я разгадаю, кто из нас мистер Джастис, скорее. Я разоблачу убийцу”, вообще-то, подло. Но ведь он-то нам ловушку устроил; он не стесняется действовать обманом. Нет, всё равно такие методы мне совсем не по душе. Конечно, спасать оставшихся нужно, тем более что насчёт меня и Артура он ошибается, и всё-таки… Всё-таки я не могу решить, что ради восьми жизней одной можно пожертвовать. Разве жестокий поступок Эванджелины Далтон, которая выгнала беременную горничную, не вызывает во мне гнева? И разве мне вчера не захотелось швырнуть в голову этого Чарльза Саймона чем-то тяжёлым? Разве он не противен мне? Я не знаю, как поступить».

Старая дева мисс Далтон, как обычно, читает святое Евангелие.

 

«Тогда Пётр приступил к Нему и сказал: Господи! Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? До семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе, до семи, но до семижды семидесяти раз. Посему Царство Небесное подобно царю, который решил сосчитаться с рабами своими. Когда начал он считаться, приведён был к нему некто, который должен был ему десять тысяч талантов, а как он не имел, чем заплатить, то государь его приказал продать его и жену его, и детей, и всё, что он имел, и заплатить. Тогда раб тот пал и, кланяясь ему, говорил: государь! Потерпи на мне, и всё тебе заплачу. Государь, умилосердившись над рабом тем, отпустил его и долг простил ему. Раб же тот, выйдя, нашёл одного из товарищей своих, который должен был ему сто динариев, и, схватив его, душил, говоря: отдай мне, что должен. Тогда товарищ пал к ногам его и говорил: потерпи на мне, и всё отдам тебе. Но тот не захотел, а пошёл и посадил его в темницу, пока не отдаст долга. Товарищи его, видев происшествие, очень огорчились и, придя, рассказали государю своему всё происходящее. Тогда государь призывает его и говорит: злой раб! Весь долг тот я простил тебе, потому что ты упросил меня; не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, как и я помиловал тебя?»

 

«Да, я поступила правильно, — думает мисс Далтон, прервав чтение. — Если бы она вела себя, как надлежит приличной девушке, ничего подобного не произошло бы. Узнав о её беременности, я, разумеется, должна была её выгнать. Я совершенно не желала покрывать её позор. И мне, разумеется, не нужна была горничная, запятнавшая свою репутацию. Это была испорченная, чрезвычайно безнравственная девица без стыда и совести. Блудница, развратница, самая настоящая шлюха, не понимающая, что нельзя ложиться в постель с кем попало. Да, я тоже была молода и любила, но только не занималась такими вещами до свадьбы. В отличие от этого распутного создания, я, как и подобает добропорядочной девушке, берегла свою невинность. И нечего пытаться оправдать грех, говоря, что тобой овладела страсть, заставившая потерять голову, заглушившая голос рассудка. Страсти надлежит смирять, а не потакать им, как это делала она. “Не прелюбодействуй” — гласит седьмая заповедь Господня. Розалия Рассел совершила грех и должна была ответить за него. Каждый из нас несёт ответственность за свои поступки. Но она оказалась для этого слишком слабой. Разумеется, и родители не захотели потворствовать ей».

На сорок четвёртой странице Евангелия мисс Далтон хранит цветок розы. Конечно, засушенный. Эту розу ей некогда подарил Джеймс. Она память о единственной любви.

Мисс Далтон знает: они с Джеймсом никогда не будут вместе. Ведает: её любовь милому нисколько не нужна. Его сердце занято другой. Знает: никакой надежды нет, да и, по сути, не было, и всё-таки не может позабыть о нём. Наверно, ей не разлюбить его вовек. Она, как и прежде, мечтает лишь о его взгляде, ласковом слове, улыбке.

Она прекрасно помнит, как решилась признаться в своих чувствах. Как сильно трепетало её сердце, в котором, как и много лет назад, живёт лишь он один. Как душу ей терзал холодный страх: что, если он не любит. Как страх порой сменялся сладким шёпотом надежды. Увы, каким же лживым оказался этот шёпот! Коварный, он твердил: она, Эванджелина, может быть любима. Она поверила и как же обманулась! Каким жестоким было разочарование!

— Джеймс, я должна тебе сказать, — произнесла она, робея. — Не знаю даже, как ты отнесёшься.

Джеймс улыбнулся:

— Да, я слушаю, Эва.

— Джеймс, я люблю тебя. Вот мы с тобою в первый раз увиделись, и я сразу поняла: ты самый замечательный, самый лучший из мужчин. Почувствовала: мы с тобой всегда должны быть вместе.

Ну а Джеймс, к несчастью, полюбил старшую сестру Эванджелины. Та отвечала взаимностью, и вскоре они поженились. Эванджелина, не желая огорчать сестру и мешать их счастью, притворялась, будто всё прекрасно, будто давно забыла свои чувства. За другого выйти замуж она не захотела.

В дверь неожиданно стучат. Непорочная мисс Далтон открывает. Она верит, что Всевышний защитит её; однако же, как говорится, молись, моряк, а к берегу греби, и осторожность — лучшее оружие. В руке убийцы блестит нож.

В живых теперь только лишь восемь.

Вот уже и пять часов. Дворецкий Рассел объявляет, что пора пить чай.

Но мисс Далтон к чаю так и не дожидаются…

— Странно, что мисс Далтон задерживается, — говорит детектив Гилсон.

Тут в гостиную вбегает Рассел с бледным, перекошенным от ужаса лицом.

— Видите ли, леди и джентльмены… — бормочет он. — Мисс Далтон, она… она…

— Она мертва… — мгновенно вырывается у Анджелы.

— Да, мисс.

Женщину находят лежащей на полу с ножом в груди. Удивление и неподдельный ужас на веки вечные застыли во взгляде мёртвых глаз.

— Она мне не нравилась, но то, что с ней случилось, это ужасно, — тихо говорит Анджела.

— Убийца ударил её ножом в сердце, — говорит доктор Картер, осмотрев тело женщины.

— Ещё один из нас доказал свою невиновность, — с горечью изрекает Артур. — Жаль, что слишком поздно.

— Как вы полагаете, доктор, чтобы нанести такой удар, нужна большая физическая сила? — спрашивает врача детектив Гилсон.

— Да нет, — Картер качает головой и добавляет тихо, чтобы не слышала Анджела: — Это могла сделать и женщина.

«Всё бесполезно», — шепчет он, обхватив голову руками. Несчастного, видно, словно морскою волной накрывает отчаянием.

«Она любит Андерсона, это видно, — думает мистер Гилсон, глядя на Анджелу. — Любопытно другое: любит ли он её? Прав студент из сказки Оскара Уайльда о соловье и розе. Любовь — величайшая глупость. В ней нет той пользы, которая есть в логике. Даже половины. Она ничего не доказывает, всегда обещает несбыточное, заставляет верить в невозможное».

— Дьявол! — ревёт Ланселот Блер. — Ему опять всё удалось!

— Я полагаю, — изрекает детектив Гилсон, — всех нас нужно обыскать, чтобы убедиться, что ни у кого нет никаких опасных предметов и веществ. Мистер Саймон, вы должны отдать нам револьвер.

— Да ни за что! — кричит тот.

— Мистер Саймон! — Артур даже в детстве никогда не дрался, но сейчас… — Я бы не советовал вам сопротивляться. Поверьте, сила будет не на вашей стороне. Держать револьвер в комнате, из которой его любой может выкрасть, опасно для всех нас и для вас в том числе, если только вы не мистер Джастис. Почему же это понимают все, кроме вас? Где вы храните револьвер?

— В ящике стола.

Но в ящике стола револьвера нет.

— Чёрт возьми, его украли! — восклицает Чарльз Саймон.

Всех обыскивают, аптечку доктора запирают в сейф, однако револьвер так и не находят. Он как будто испарился.

Чарльз Саймон, безусловно, неприятен Анджеле. Более того, она не понимает, как он может нравиться вообще кому-нибудь. Он подлец, мерзавец, негодяй! Предал тех туземцев! Бросил их в джунглях, а всю еду забрал с собой! Спасал свою шкуру, до них же ему дела не было! И ему хватает наглости смотреть весёлым взглядом, говорить об этом так беспечно! Как будто бы обречь людей на смерть — всё равно что свечку погасить! Она добросердечный человек, но если бы в тот миг у неё в руках был револьвер…

Но Анджела, как это ни парадоксально, поэтому как раз и ощущает, что может ему верить. Вряд ли этот холодный цинизм, себялюбие может быть лишь актёрской игрой. Нет, нет, Саймон слишком дурной человек, чтобы быть мистером Джастисом. К тому же Анджела видит, что она-то Саймону очень даже нравится, и ей, конечно, это льстит. Цену подобной симпатии девушка ведает. Если вдруг придётся выбирать, кого спасать: её или себя, этот человек убьёт её без всяких колебаний. Но пока что такой выбор не стоит, и Саймон будет защищать себя, а заодно её.

* * *

После ланча Артур притворяется, что идёт к себе, сам же скрывается так, чтобы, оставаясь незамеченным, быть рядом. Он не желает, чтобы Анджела думала, что он о ней беспокоится, но и не может оставить её наедине с этим Саймоном.

— Вы правда верите ему, мистер Саймон? — спрашивает Анджела.

Видя, что Артура рядом нет, она тотчас пересаживается дальше от Чарльза Саймона.

— Вы имеете в виду, верю ли я, что убийца один из нас? — слышит она в ответ.

— Да.

— Ну, — произносит Саймон, — если рассуждать логически, разумеется, он прав. Но всё-таки…

— Но всё-таки это так чудовищно… В это просто невозможно поверить.

— Понимаю, — кивает Саймон.

— Как бы мне хотелось, чтобы это оказалось только страшным сном!

— Думаю, мисс Эванс, — говорит Чарльз Саймон, — нам всем бы этого хотелось. Но только, к сожалению, всё не так.

— Да, вы правы, — соглашается с ним Анджела. — Надо смотреть правде в глаза, какой бы страшной она ни была, нельзя не замечать слона в комнате. Но, Господи, как же это всё ужасно!

— Согласен с вами, мисс Эванс.

— Боже мой! — ахает Анджела. — Подумать только, что один из нас убийца. Как представлю…

— Согласен, это совершенно невероятно.

— Вам совсем не страшно, мистер Саймон? — задаёт вопрос Анджела.

— О, мисс Эванс, — на губах у Саймона усмешка, — я и прежде бывал в разных передрягах, но всякий раз мне удавалось выкрутиться.

— Неужели даже мистер Гилсон виноват в убийстве?

— Этот старый лис? — ехидно уточняет Саймон. — По-моему, у него были какие-то личные счёты с тем типом. Просто ему хватило ума, чтобы убить, воспользовавшись своим положением.

— Теперь мы все будем подозревать и бояться друг друга, — с грустью замечает Анджела.

— Между прочим, голубушка, — произносит Чарльз Саймон, — на этом острове есть тот, кто не подозревает вас ни в чём.

«Я думаю о ней гораздо чаще, чем хотелось бы, — мыслит он, смотря на Анджелу. — Она очаровательна, честное слово, очаровательна. Мне бы хотелось, чтоб она смотрела на меня так же, как смотрит на Андерсона, такими же печальными, полными обожания глазами. Хотелось, чтобы я занимал в её мыслях столько же места, сколько занимает он».

Лицо Анджелы печально.

— Да, — говорит она. — И я не знаю, должна я радоваться этому или, наоборот, огорчаться.

— И чем же, — спрашивает Саймон, — моё мнение может вас огорчать?

— Простите, мистер Саймон, — произносит Анджела, — но я имела в виду не вас.

— Я знаю, кого вы имели в виду, — Саймон несколько раздосадован.

— Простите, если я вас обидела.

— Всё же я вам сделал комплимент, мисс Эванс. Очередь за вами.

Анджела отвечает, балансируя между искренностью и вежливостью.

— Я не могу представить, что эту пластинку надиктовали вы, мистер Саймон, — произносит она.

Саймон ухмыляется. Этот мужчина похож на красивого хищника.

— Это верно, — заявляет он. — Я бы мог убить двенадцать человек, но только ради выгоды. А массово карать преступников — это не моё.

— Какой же вы всё-таки циник, — хмурится Анджела.

— Зато, — говорит Саймон, — это правда.

«Тоже мне самый умный нашёлся, — думает он. — Наверняка Андерсон и есть мистер Джастис. Вскружил голову наивной молоденькой гувернантке, толкнул её на убийство, ну, а потом замучила совесть. Гувернантку Андерсон возненавидел, свихнулся и, чтобы искупить вину, решил убить и её, и ещё двенадцать преступников. Причём не удивлюсь, если, несмотря на ненависть, он не прочь затащить её в постель. Одно другому, как известно, не мешает. Мужчина может ненавидеть женщину и при этом сходить с ума от страсти к ней».

Поднявшись по длинной винтовой лестнице, которая ведёт на второй этаж, Анджела в коридоре натыкается на Артура.

— Анджела! — зовёт он.

— Да, мистер Андерсон.

— Давай поговорим.

— Что ж, слушаю тебя, — произносит Анджела, смотря на Артура спокойно и в то же время несколько насмешливо.— А кажется, ты не боишься оставаться с ним с глазу на глаз, — замечает Артур.

«Чёрт бы его побрал, — добавляет он мысленно, — и этот мерзавец ещё смеет смотреть на тебя как кот на колбасу!»

— А тебе есть до этого дело? — Анджеле нравится дразнить его. — Неужели ты ревнуешь? Или, может быть, боишься, как бы я не стала новой жертвой? Или и то, и другое?

— Я не чувствую к тебе любви, — произносит Артур, — но мне есть до этого дело.

— Да? — притворно удивляется Анджела. — Ушам своим не верю: неужели? Тебе небезразлична судьба женщины, погубившей твоего племянника? По-моему, если меня убьют, то тебя это должно только обрадовать.

«Ну же, разубеди меня, скажи, что это не так!» — добавляет она мысленно.

— Новая победа мистера Джастиса мне совсем ни к чему. И в конце концов, сейчас ты — прежде всего человек, попавший в беду, — отвечает Артур, не желая говорить о чувствах, и тут же меняет тему. — Слушай, он не нравится мне.

— А он не женщина, чтоб нравиться мужчинам.

«Стоит мне увидеть, как он смотрит на неё, как я начинаю его ненавидеть! Хочу услышать от неё, что она действительно равнодушна к нему. Мне это важно», — думает Артур.

— Я серьёзно, — говорит он.

— Поверь, мой дорогой, я тоже говорю серьёзно, — отзывается Анджела.

— Скажи, — просит Артур, — у тебя к нему чувства?

— А что, если так? Мы, если ты помнишь, давно расстались.

— Прошу, ответь, — настаивает он. — Я должен это знать.

Почему его волнуют её отношения с Чарльзом Саймоном? Отчего ему так важно услышать, что Чарльз Саймон ей безразличен?

— Нет у меня никаких чувств ни к нему, ни кому-либо другому, — заявляет Анджела. — Поверь, дорогой, моё сердце сейчас совершенно свободно.

— Совершенно? — переспрашивает Артур. — И давно ли, хотелось бы знать? Мне просто любопытно: как быстро женщина забывает человека, которого она так страстно любила?

— А это тебя не касается, — Анджела не намерена признаваться, что всё ещё любит его.

— Господи, да он ведь негодяй последний! — восклицает Артур. — Анджела, ведь ты прекрасно слышала, с каким бесстыдством он признал свою вину!

«Очень хорошо, — думает она, — злись и негодуй, если ты такой болван. Это тебе за все твои гадкие подозрения».

— Но ведь, несмотря на имя, я, по-твоему, тоже не ангел?

— И знаешь, Анджела, — говорит Артур, — даже если ты действительно ему нравишься, я не думаю, что у него серьёзные намерения. Тебе очень не везёт с мужчинами, — добавляет он с горечью.

— А уж в этом, мой дорогой, — отзывается Анджела, — я разберусь сама, без твоей помощи.

Отчего же Артур кипит от злости? Оттого что он волнуется за Анджелу? Оттого что он считает Чарльза Саймона опасным? Несмотря ни на что желает ей добра? Переживает за неё, пытается предостеречь, а она вредничает, ведёт себя словно последняя дура?

— Как ты не понимаешь, что он может быть опасен?! — кричит Артур, всплеснув руками.

— А мне кажется, — возражает Анджела, — что ему можно верить. Он слишком плохой для того, чтоб быть мистером Джастисом.

— А я? — спрашивает Артур. — Ты же веришь, что это не я?

— Не знаю, что и думать, мистер Андерсон, — изрекает Анджела, так же уверенная в том, что Артур не убийца, как в том, что слоны не летают. — На этот счёт я не пришла к определённому мнению. А ты? Ты мне веришь?

Она помнит былое. Но вспоминать в дни печалей минувшее счастье — это ведь всё равно что лизать мёд с крапивы.

— Я не считаю, что ты миссис Джастис, — отзывается Артур.

— Ещё бы! — Анджела язвит. — Тут уж что-нибудь одно: либо я убила Генри, либо же я миссис Джастис. И в смерти Генри, кстати, обвинили нас обоих.

Артур ничуть не хотел, чтобы Генри погиб, и всё же винит себя: нельзя было проявлять слабость.

— Вот только не надо валить с больной головы на здоровую! — злится он. — Это ты, ты хладнокровная убийца! Это ты обрекла ребёнка на смерть. Знаешь, у меня с тех пор не было ни одной счастливой минуты.

— У меня тоже, — вырывается у Анджелы. — Но я, Артур, как и ты, никого не убивала.

Как бы ей хотелось вернуть дни, когда она и Артур играли вместе с Генри! Во время жмурок Артур будто бы нарочно ловил скорей её. А она уворачивалась и звонко смеялась, когда наконец ему удавалось поймать.

— Извини, но мне в это верится слабо, — говорит Артур.

«Ты прекрасна, Анджела, — думает он. — Я и сам страдаю, оттого что должен делать тебе больно. Но своего решения я не изменю. Я должен быть суровым и не поддаваться твоим чарам. Тебе не смягчить меня своим ангельским личиком и мелодичным голосом».

— Кто бы сомневался! — Анджела смотрит, не зная, плакать ей или злиться.

— Ты убийца, — взгляд Артура полон отчаяния, страшной муки. Всего лишь два слова, но каждое будто выпило литр его крови.

— Конечно, лучшая защита, как известно, — это нападение! А если ты действительно так думаешь, ты совсем меня не знаешь, — произносит Анджела и думает: «Не страшно, что так считает этот мистер Джастис. Страшно, что так считаешь ты».

Артур любит Анджелу. Отелло ведь тоже не смог разлюбить Дездемону. И заподозрил он её всего лишь в измене. Только вот любовь нимало не помешала ему убить.

 

Ведь каждый, кто на свете жил,

Любимых убивал,

Один — жестокостью, другой —

Отравою похвал,

Коварным поцелуем — трус,

А смелый — наповал.

 

— Извини, — говорит Артур, — но мне трудно поверить в такое совпадение.

— Ну конечно же! — язвительно восклицает Анджела.

«Ты ведь видел Генри, — думает она. — У него твои глаза. Были».

— Я говорю, — продолжает Артур, — что если бы не племянник, наследство получил бы я, и что же происходит на следующий день? Генри погибает. Ничего у нас не выйдет, Анджела. Я бы хотел, чтобы наши отношения могли быть прежними, но это невозможно.

— А быть может, — спрашивает Анджела, — ты мистер Джастис, если видишь во всех преступников?

— Прекрати городить вздор! — возмущается Артур, борясь с желанием заткнуть ей рот поцелуем.

— А ты не вздор городишь? — отвечает Анджела. — Знаешь, странно, что я полюбила такого, как ты. Если я и могла желать Генри смерти, то из-за тебя.

— Вот в том, что наш роман был ошибкой, я с тобою полностью согласен!

«Чарльз Саймон, может, негодяй, — хочет сказать Анджела. — Но он меня не подводил. Он не разбивал моего сердца. Не бросал тогда, когда больше всего был нужен. Рядом с ним ощущаешь себя под защитой. А ты? Помнишь, четыре года назад? Я любила тебя, я тебя очень любила. Я просто жизни без тебя не представляла. Я тебя боготворила. И что я нашла в твоём сердце? Мне казалось, что ты меня тоже любишь. Мечтала, как мы с тобой будем счастливы. Оказалось, что ты беден и не можешь содержать семью, поэтому просить моей руки ты не решаешься. Считаешь, видите ли, подлостью жениться, не имея за душою ни гроша. А раньше подумать об этом что, было нельзя? Зачем ты признавался мне в любви, зачем ухаживал? Может, правда рассчитывал, что я позволю Генри претворить в жизнь его опасную затею? Тогда ты получишь наследство, которого тебя лишило рождение племянника. Может, ты вправду лишь притворялся, что любишь меня? Может, ты меня просто-напросто использовал? Нет, нет, скорее уж я поверю, что ты мистер Джастис. Только ныть ты и мог, нет чтобы вести себя как настоящий мужчина! Чарльз Саймон решает проблемы, хоть и за счёт окружающих. Действует, а не хнычет! Но почему я всё-таки люблю тебя?»

Вдруг при мысли о грозящей им опасности злость и обида в душе Анджелы тают. Остаётся лишь любовь. Любовь и вместе с нею беспокойство о том, кого так сильно любишь:

— Артур! — кричит Анджела.

— Да? — отзывается он.

— Береги себя.

— Я надеюсь, что ты будешь вести себя разумно.

«О Пречистая Дева Мария! — думает миссис Рассел. — Бедная, бедная Рози, несчастная моя девочка! Прости, умоляю, прости свою жалкую, ничтожную мать! Доченька, милая моя доченька! Что я наделала? Что натворила? До сих пор в голове не укладывается, это ведь просто немыслимо! Это безумие, нонсенс, бессмыслица, неужели такое возможно? Есть ли на всём белом свете мать, которая отреклась бы от собственного ребёнка? Неужели можно забыть голос крови? Конечно же, нет. И всё-таки такая мать есть. Это я. Я виновата перед тобой, дорогая. Виновата гораздо больше, чем Рассел. Что может быть подлее, недостойнее, чем знать, как нужно действовать, и всё же поступать не так, как надо. Если Рассел оказался бессердечным, причём до такой степени; если его жестокость позволяет отречься только лишь потому, что ты полюбила, поверила тому, кто тебя недостоин, кто обманул твоё доверие, то уж я, я-то должна была тебя поддержать!

Я должна была, я была просто обязана заступиться за дочь, уйти вместе с ней, если муж не смягчится, — и не сделала так. Мне кажется, я умерла вместе с ней. Сама не знаю, почему я до сих пор продолжаю жить. Жить? Нет, просто существовать. Что мне этот незнакомый человек, который каждого из нас обвинил в убийстве и осудил на смерть? Моё наказание здесь — в сердце, которое всё ещё бьётся в груди. Жить и помнить, что я наделала, терзаться болью, вспоминая дочь. Рози познакомила меня со своим милым. Её глаза так светились любовью и счастьем, а он лгал моей дочери. Сначала говорил красивые слова; уверял, наверное, что без неё не сможет жить на свете, что непременно женится на ней. Рози так любила и, конечно же, поверила ему. Не сумела устоять перед напором его страсти. Негодяй, подлец, мерзавец! Я увидела его, и во мне вся кровь от гнева закипела. Каких трудов мне стоило не броситься к нему и не расцарапать гадкое лицо! Он ещё вчера был жив, здоров и весел, а Рози давно нет. Как подумаю о ней, так слёзы сами льются из глаз. Портрет — вот всё, что у меня осталось от Рози».

В отличие от мужа, миссис Рассел знала Стивена и раньше. Несчастная! Прошло так много времени со дня, когда Розалия покончила с собой, а боль не утихает. Муж разъярился и прогнал Розалию. Мать струсила и не посмела заступиться, хотя от горя сердце разрывалось на куски. Как часто миссис Рассел теперь плачет! Заснуть ей часто удаётся, лишь прибегнув к помощи снотворного.

Вот и сейчас она глядит на портрет дочери, а из глаз всё льются, льются слёзы. Но муж не ведает о том, что Эмма плачет. Горе женщина переживает в одиночку, мужа её слёзы только рассердили бы.

Эмме Рассел уже безразлично, что будет с ней дальше. Женщина уже давным-давно не живёт, а только существует. Машинально выполняет домашние дела, на требования своего супруга отвечает: «Да, мой милый», «Как ты скажешь, дорогой». Давно усвоила, что отвечать иначе — себе дороже будет.

Замуж Эмма вышла в девятнадцать лет. Сейчас ей тридцать семь. Будущего мужа не любила, но делать было нечего, на свадьбе настоял её отец. Ричард Рассел — сын старого друга родителя.

С одной стороны, Эмма Рассел уже от природы была мягкой, послушной и ангельски кроткой. С другой же — в силу воспитания сурового отца она с малолетства привыкла к покорности. Из такой любой верёвки может вить.

Мистер Рассел же считает, что жена ему служанка, и относится соответственно. Бывало, маленькая Рози просыпалась из-за крика: снова папа орёт на маму. И порою, выбирая, что надеть, миссис Рассел думает: а рукава у платья достаточной длины? Смогут ли они скрыть синяки на руках? К тому же мистер Рассел, мягко говоря, не слишком верен. Он взял эту женщину в жёны — чего же ещё ей желать? Семью он, безусловно, ценит и не хочет разводиться, но ведь, как известно, запретный плод всегда сладок.

* * *

После чая Чарльз Саймон и Анджела вновь остаются «вдвоём» в тёмной, мрачной столовой с чёрными стёклами стрельчатых окон и кроваво-красным ковром на полу.

— Как вы считаете, кто из нас мистер Джастис? — спрашивает Чарльз Саймон.

Анджела задумывается:

— Ну, мистера и миссис Рассел, — говорит она, — на мой взгляд, вполне можно полностью исключить из числа подозреваемых.

— Да, мисс Эванс? — Саймон выражает удивленье. — Почему же?

Анджела привычным жестом подпирает рукой правую щёку.

— Во-первых, — произносит девушка, — если ты затеял такое дело, то жену с собой на остров точно брать не станешь.

— Если только жена, — возражает ей Саймон, — не заодно с ним. Может быть, действительно есть не только мистер, но и миссис Джастис.

— Думаю, — говорит Анджела, — миссис Рассел могла убить разве что Джорджа Стивена.

Тусклое мерцание свечей в кроваво-красных канделябрах озаряет лицо Чарльза Саймона.

— Зачем ей убивать Стивена, — задаёт он вопрос, — если она не миссис Джастис?

Голубые глаза Анджелы внимательно смотрят на мужчину.

— А то, что Стивен обольстил дочь миссис Рассел, а когда та забеременела, бросил, — это не причина? — отвечает она. — На мой взгляд, она несчастна. Очень несчастна. Она не кажется жестокосердной, я уверена, что это муж надавил на неё, чтобы она выгнала Розалию из дома. Во-вторых, — продолжает Анджела, — слишком много свидетелей, что вся эта история правда. Мистер и миссис Рассел, их, впрочем, можно считать за одного, мисс Далтон. А искать надо того, кто обвинён несправедливо. Это же так же ясно, как то, что нос на лице.

— Разумеется, мисс Эванс, кроме вас, — изрекает Чарльз Саймон.

— Да, кроме меня, — Анджела с недовольством сжимает губы. Тон Саймона ей совершенно не нравится.

«Он мне, похоже, не верит, думает, что я на самом деле виновна в смерти Генри», — проносится у неё в голове.

— Вы правы. Если только Расселы не выдумали самоубийство дочери, чтобы посмотреть на реакцию мисс Далтон. Впрочем, может быть и так, что Джастис совершил убийство, а после потерял рассудок от угрызений совести и, хоть это абсурдно, пытается искупить вину, убив двенадцать преступников. Лично я больше всего подозреваю Андерсона.

Анджела таращит на него округлённые от удивления и ужаса глаза. Чарльз Саймон что, подозревает Артура? В самом деле? Серьёзно?

— Что, мистер Саймон? — не может она скрыть изумления.

— Да, я подозреваю Андерсона, — говорит он спокойно.

Лицо Анджелы будто бы превращается в маску из мрамора. Глаза — как две узкие щели.

— Но на каком же основании? — говорит она, всеми силами стремясь сдержать гнев.

Господи, она не сомневается, что Артур даже мухи не обидит! А уж убить пять человек, пусть даже преступников — тем более не способен.

— Ну, мисс Эванс, посудите сами. Скажите мне правду: вы убили мальчишку?

— Нет, мистер Саймон, — гордо вскинув голову, она смотрит на мужчину взглядом, выражающим холодное презрение.

— Ладно-ладно, — Саймон поднимает руки: мол, сдаюсь. — Пусть так, вы невиновны.

— Спасибо, — отвечает Анджела, кисло усмехаясь.

— Но, — продолжает Саймон, — он-то думает, что смерть его племянника на самом деле не была случайной.

— Пусть так. Но я голову даю на отсечение: Артур человек порядочный и честный, — произносит Анджела, с трудом удерживаясь, чтобы не добавить: «В отличие от вас».

— Может быть, мисс Эванс. Но порядочный и честный человек как раз и может стать безумным мстителем, который одержим идеей правосудия.

Нет, Анджела не хочет даже думать, что её любимый Артур может быть убийцей. Слишком это больно. Слишком страшно.

— И всё-таки, — упрямится она, — этого не может быть.

— Представьте, мисс Эванс, себе такую ситуацию: вы человек по натуре порядочный, добрый. И по вашей вине вдруг случайно кто-то погибает. А если это не просто «кто-то», а близкий и любимый человек? А если знаете, что вашего близкого убили, и не можете заявить на убийцу в полицию, потому что нет никаких доказательств? Если вы любили его убийцу?

Анджела молчит, по-прежнему отказываясь верить, что это может оказаться правдой.

— Согласитесь, — продолжает Саймон, — у Андерсона есть мотив, причём более серьёзный, чем у кого-либо из нас. Женщина, которую он любил, убила его племянника. Во всяком случае, он так считает. Что ещё хуже, на преступление она решилась из-за него. Он уверен, что она виновна, но ничего не может доказать. Не удивлюсь, если за четыре года мысли об этом постепенно свели его с ума.

— Этого не может быть, — отрезает Анджела. Стараясь успокоиться, она делает глубокий вдох, до боли сжимает пальцы рук.

— Почему же, голубушка? — уточняет Чарльз Саймон. — Лишь потому, что он был вашим любовником? Простите, но для меня это не довод. Ну, право, мисс Эванс. Я не хотел бы расстраивать вас, но нельзя ведь смотреть сквозь пальцы на очевидные факты!

«Чёрт возьми, — думает он, — ну как даже умная женщина может быть такой дурой!»

— Да будет вам известно, — отвечает Анджела, — я доверяю мистеру Андерсону как само́й себе.

— Почему же? — любопытствует Саймон и тотчас же понимает, какой глупый вопрос задаёт. — Впрочем, понятно. Вашего драгоценного Артура вы, разумеется, исключаете.

— Вовсе он не мой, — бурчит Анджела.

Саймон усмехается:

— А с тем, что он драгоценный, вы, как я вижу, согласны?

Золото её волос невольно привлекает его взгляд.

— Не верю, и всё, — упирается Анджела.

«Конечно же, я не подозреваю Артура. Я так же уверена в том, что он не способен кого-то убить, как в том, что рыбы плавают», — думает она.

— Давайте-ка я угадаю: вы, мисс Эванс, как и раньше, в него влюблены, — Саймон пристально смотрит на девушку.

— С чего вы решили? — удивляется Анджела.

— Не притворяйтесь. У меня, возможно, много недостатков, но я, по крайней мере, не лицемер.

Отчего же Артур ждёт её ответа с нетерпением и боязнью?

— Да, влюблена.

— Какой он идиот, если вас бросил! Ну ладно, не будем о нём больше. А кого подозреваете вы?

Но Анджела не соглашается ответить.

— Извините, мистер Саймон, злословить я не стану, — говорит она.

Анджела уходит из комнаты.

«Я вижу, ты злишься, голубушка, — думает Саймон. — Сильно злишься. Разумеется, тебе не нравится то, что я сказал. Разумеется, ты считаешь его совершенством. Полностью уверена, что он благородный рыцарь, который, разумеется, не способен убить даже одного человека, не говоря уже о двенадцати. Но извиняться за свои слова я не намерен. Брать их назад — тем более. Не собираюсь, щадя твои чувства, потакать иллюзиям. Я ведь сказал то, что думаю. Он может быть мистером Джастисом, нравится тебе это или нет. Да, Андерсон был твоим любовником, но у него есть серьёзный мотив, и нельзя закрывать на это глаза. Жаль расстраивать тебя, но, вполне возможно, он тебя даже никогда не любил, а всего лишь использовал. Хотел с твоей помощью избавиться от племянника. Разумеется, когда ты сделала, что он хотел, то стала не нужна, и он тебя бросил. Притворился, будто догадался о том, что ты совершила, и пришёл в ужас от твоего чудовищного поступка: “Как тебе могло прийти в голову убить ребёнка?! Пусть даже ради нашего с тобой счастья”. Впрочем, может быть, он и чувствовал к тебе страсть. Трудно поверить, что к такой красотке, как ты, можно быть равнодушным».

* * *

Юный художник Ланселот Блер сейчас в своей спальне. Внезапно в ночной тишине раздаётся стук в дверь. Блер встаёт, зажигает свечу.

— Кто там? — спрашивает он. В ответ лишь тишина.

Открывает — в коридоре ни души.

— Дьявол! — восклицает Блер. — Не возьму в толк, что здесь происходит.

В недоумении он ложится на постель. Стук повторяется. Блер открывает — снова никого.

— Да что же тут такое! Ей-богу, что творится! — кричит Блер, ничего не понимая.

Смутное беспокойство нежданно овладевает душой. Невольно сердце начинает биться чаще.

«Перестань, — говорит он себе, — здесь совершенно не о чём тревожиться».

Плечо вдруг пронзает обжигающий холод, как будто бы кто-то приложил кусок льда.

Раздаются торжественно-мрачные звуки орга́на, хоть Блер знает: орга́на здесь нет! Да и, скажите на милость, кто будет играть среди ночи?

Блеру хочется пойти к кому-нибудь, оставаться в одиночестве сейчас просто невозможно. Но ведь он мужчина. Ему не подобает чего-либо бояться, тем более — собственных фантазий. И потом, ну что он скажет? Что слышал, как сейчас звучала музыка? Его ведь посчитают сумасшедшим, решат, что его разум просто-напросто не выдержал этих треволнений.

Свеча вдруг гаснет. Тут Блер слышит хохот. Зловещий, леденящий душу хохот. Блер ощущает, как мороз бежит по коже. Хочется накрыться одеялом с головой. Желудок будто стянут в тугой узел. В ногах чудовищная слабость, Блеру мнится, что он тут же упадёт, если нужно будет встать и сделать шаг.

Перед Блером появляется прозрачная фигура юной женщины, окружённая зелёным таинственным сиянием.

— Джинни? — пересохшими губами шепчет он.

Она лишь кивает. В горле Джинни зияет глубокая рана, белоснежное платье испачкано алою кровью. Лицо неестественно-белое. Красивое, но неживое. Чёрные губы искривляются в злобной усмешке, а огненно-рыжие волосы теперь потускнели. На голове венок из розмарина и чёрных гвоздик. Потухшие зелёные глаза запали в череп. В руке у неё нож.

— Я была невинна, — говорит она с упрёком. — Я знаю: это ты меня оклеветал!

Блер не смеет взглянуть на неё.

— Я любил тебя, — произносит он тихо.

— Я отказала тебе, и из-за этого ты убил меня! — восклицает Джинни.

— Нет, тебя убил твой муж! — Блер отчаянно оправдывается. — Это он решил тебя зарезать!

— Но ведь он был обманут, — возражает Джинни.

— Да, но я не думал… — шепчет Блер.

— Ты убийца, — говорит она. — Мы с Питером были счастливы, но ты наше счастье разрушил. Тот, кто отнимает жизнь другого, сам должен быть убит. Видишь этот нож?

Кровь течёт из её раны, льётся каплями с ножа. Джинни не спеша подходит к зеркалу. Макая палец в собственную кровь, пишет на стекле одно единственное слово: «УБИЙЦА».

Медленно-медленно она приближается к бледному Блеру, сердце которого будто бы прямо сейчас выпрыгнет из груди.

В холодном поту Блер наконец просыпается. Бросает на зеркало робкий, опасливый взгляд, невольно боясь вдруг увидеть то самое слово, что было написано кровью.

* * *

«Рози, — мыслит миссис Рассел, — была для меня самой большою радостью в жизни. Помню, как читала ей сказку на ночь, а потом целовала в щёчку со словами “Спокойной ночи, дорогая”, как заплетала её волосы в косичку. Помню, как она порезала шторы, чтобы сделать платье для куклы. Пока муж не заметил, пришлось пришивать всё обратно. Я тогда ругала её, а сейчас это кажется милым. Я так гордилась, видя, как она с каждым годом становится всё красивее. И ведь я должна скрывать своё горе, муж бы только разозлился на меня, если бы узнал, что я плачу о бедняжке. Ведь она, по его мнению, не достойна сожаления, она опозорила семью и “запятнала грязью наше имя”. Рози мертва, а всё из-за чего? Из-за того, что любимый просто-напросто использовал её, чтобы насладиться, не любя, абсолютно не думая о её чувствах, о том, каково будет девушке, которая беременна, но не замужем. Цинично растоптал её любовь, ему не было никакого дела, что он разбивает Рози сердце. Что из-за него бедняжка будет опозорена».

Однако женщина замечает записку. «Я знаю, что вы убили Джорджа Стивена». И ведь то, что написано, — правда. Посланье Эмма Рассел рвёт. Выход она видит лишь один…

Снотворное закончилось. Женщина набирает в ванную воду, раздевшись, залезает в неё, держа в руках бритву… Ложится, режет вены, вот прозрачная вода краснеет…

Эмма Рассел умирает почти счастливой: она искупила свою вину. Однако же погибших двое. Об этом никто не знает, но миссис Рассел была беременна.

Нормальный любящий родитель принимает дочь такой, какая она есть. Разумеется, это не значит, что он не наказывает. Как-никак наказание — часть воспитания. Но наказывать можно любя, желая добра человеку, а можно — питая в душе ненависть, гнев, отвращение. Отец, узнав, что дочь беременна вне брака, в сердцах, конечно, может накричать, побить, из дома даже выгнать. Но если он любит, то всё равно пожалеет, а за своё поведение ещё и прощения будет просить. Но Рассел не таков. Мужчина хладнокровно вычеркнул Розалию из жизни, как будто просто вырвал страницу из тетради. Ведь, безусловно, его дочь не вправе быть блудницей. Не думал, что если Розалия так оступилась, то это и его вина, что он не должен из-за этого отрекаться от дочери. Для Рассела Розалия умерла задолго до того, как покончила с собой. К ней он чувствует не больше сострадания, чем шахматист к проигранной фигуре или же художник к неудавшейся картине.

Что было бы с Эммой Рассел, когда бы она осталась жива? С мужем, если бы он не погиб, она бы наверняка развелась. Решила бы, что её сыну или дочке такой отец не нужен. Вот только растить своего второго ребёнка ей в любом случае было бы не суждено. Что, если бы мистера Джастиса вычислили? Ведь все бы решили, что Стивена так же, как всех остальных, убил он. А миссис Рассел не смогла б допустить, чтоб за её преступление осудили другого. Того, кто невиновен. Пусть даже мистер Джастис всё равно бы уничтожил Стивена. Пусть даже ещё одно убийство не ухудшило бы положение мистера Джастиса.

Ярость — вот что ощущает Ричард Рассел, обнаружив в ванной труп своей жены. Не скорбь, что потерял свою любимую, не угрызенья совести или хотя бы сожаление, что не был рядом и не уберёг. Нет, одну только лютую злобу. Его ведь вдруг лишили его собственности! Ограбленным — вот таким себя чувствует Рассел.

Тут мысли мужчины невольно переносятся к Розалии. Разве в её смерти есть его вина? Собственное бесстыдство, грех прелюбодеяния — вот что погубило эту девицу. А он, Ричард Рассел, всегда и со всеми поступает по совести. Ведь сказано же в Евангелии: «Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё ввержено было в геенну. И если правая рука твоя соблазняет тебя, отсеки её и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё твоё тело ввержено было в геенну».

* * *

Бороться со злом — это нужно? Всегда ли, если борешься со злом, цель оправдывает средства?

Жил на свете человек, Жан-Поль Марат, известный деятель Великой французской революции. Он требовал террора, сеял в сердцах ненависть. Ведь, как он считал, во имя торжества свободы и покоя миллионов граждан пятьсот-шестьсот изменников казнить необходимо. Марат писал, что нельзя колебаться ни минуты, даже если придётся отрубить сто тысяч голов.

Шарлотта же Корде, убившая Марата, чтоб остановить кровопролитие, на суде сказала: «Такие, как Марат, несут погибель. Я убила одного, чтобы спасти сотни тысяч. Я убила негодяя, чтобы отомстить за невиновных. Убила кровожадную тварь, чтобы доставить своему отечеству спокойствие».

Вы не находите ничего общего? Оба пламенно любили свою родину, оба руководствовались в действиях одним и тем же принципом. Перед казнью девушка сказала адвокату: «Палачам не дано оставаться в живых». Шарлотта говорила о Марате. Но только ли к нему можно отнести её слова?

* * *

Приходит новый день, уж время завтрака. Только вот завтракать никто не зовёт. Люди заходят на кухню и видят… видят голову Рассела… На столе… Обезглавленное тело распростёрто на полу. Рядом с телом топор. И кровь, кровь, снова кровь…

Закрыв рот рукой в попытке сдержать вопль отчаянья, ужаса, готовый слететь с её губ, Анджела не отрываясь смотрит на неподвижное тело. Тело того, кто недавно был в этом замке дворецким.

— Вам нехорошо, мисс Эванс? — участливо спрашивает Артур, положив ей руку на плечо.

Хоть его забота, словно солнце, греет душу, руку Анджела мгновенно сбрасывает.

— Со мной, — выделяет она голосом это слово, — всё в порядке — чего о нём не скажешь! — огрызается Анджела, указывая взглядом на труп.

Она ничуть не желает выглядеть в глазах Артура слабой, ей нестерпимо сознанье того, что ещё один пленник убит.

— Ещё один из нас оправдан. Жаль, что слишком поздно, — грустно произносит Артур.

— Отпечатков пальцев нет. Орудие убийства вытерли, — отмечает мистер Гилсон, посыпав топорище мукой через ситечко.

— Интересно, кто же будет следующий, — изрекает Саймон с невесёлою усмешкой на губах.

На самом деле это для него не так уж важно. Главное (и в этом он уверен), он, Чарльз Саймон, новой жертвой точно уж не станет. Уж он-то о себе позаботиться умеет. Он в переделки попадал не раз, и ему всегда удавалось выпутаться.

— Нам конец. Боже праведный, это конец! — шепчет Картер, обхватывая голову руками.

— Отлично! Мы, как последние глупцы, снова проворонили убийство у нас под носом! — Блер со всей силы стучит кулаком по столу красного дерева.

Гнев кипит в душе Блера, невольно вырывается наружу, будто шампанское, которое перед тем, как открывать, встряхнули. Как он их всех ненавидит!

Лоуренс Гилсон по привычке скрещивает руки на груди. На лице его — улыбка Чеширского Кота.

— Мистер Блер, надеюсь, вы не сильно ушибли руку? — произносит детектив с насмешкой. Тон его мягок, как кошачьи лапки. — Нам никак нельзя терять голову.

— Если вы не забыли, именно это с ним и случилось, — фыркает Блер.

Ему не жаль дворецкого, не интересно, выживет ли кто-нибудь ещё, но он, Ланселот Блер, в живых остаться должен! Сердце Блера жжёт огонь бессильной ярости и злобы. Следующим может стать он! А он… он не желает умирать! Он слишком молод!

Как же Анджела хочет запереться сейчас в своей комнате. Скрыться навечно от этого ужаса, который творится вокруг. Ничего бы не видеть, ничего бы не слышать, ничего бы не чувствовать. Просто недвижно лежать на постели и реветь, головою уткнувшись в подушку. Но нужно быть сильной. Прежде всего, ради Артура.

«Держи себя в руках. Ему уже ничем не поможешь, — говорит себе Анджела. — Лучше подумай, что ты можешь сделать».

— Я наведу порядок и приготовлю завтрак, — её голос неестественно спокоен, — а вы пока подождите в гостиной.

— Дражайшая моя, — отзывается мистер Гилсон, — полагаю, вы не возражаете, если кто-нибудь из нас поможет вам?

Есть ли в словах намёк, но девушка видит его. Её это задевает, но обиды Анджела не показывает.

«Вообще-то, отравить кого-то — это по вашей части. Я уверена, что мистер Джастис — это вы. Я такую приправу, как цианистый калий, ни в еду, ни в напитки не добавляю. Но нужно держать себя в руках. Я не должна даже намёком показывать, будто догадываюсь, что убийца он, иначе точно стану следующей жертвой. Рисковать жизнью можно, даже нужно, но только тогда, когда это действительно необходимо», — думает она, а вслух говорит:

— От помощи не откажусь, но вы, мистер Гилсон, конечно же, слишком умны, чтобы бояться, что я отравлю еду. Ведь тогда подозрения в первую очередь падут на меня.

— Если вы желаете, мисс Эванс, — предлагает Ланселот Джастин Блер, — то я вам помогу.

— Буду очень признательна вам, мистер Блер. — И, обращаясь к Лоуренсу Гилсону, Анджела добавляет: — Я читала о вас, мистер Гилсон. Ваше имя упоминалось в газетах в связи с громкими убийствами. Я, конечно, имею в виду, что вы их расследовали.

Труп несчастного дворецкого переносят в его комнату. Анджела и Блер убираются на кухне. Когда кровь была отмыта, Анджела решает сделать к завтраку яичницу с беконом.

— У вас необыкновенная выдержка, мисс Эванс, — говорит Ланселот Блер, когда Анджела разбивает яйца над сковородой и следит, чтоб ничего не подгорело.

— Благодарю, мистер Блер, — Анджела лишь пожимает плечами. — А что мне остаётся? Здесь сойдёшь с ума, если будешь поддаваться чувствам. Или, на радость мистеру Джастису, добровольно полезешь в петлю.

Когда яичница уже была готова, ну а вода для чая закипела, Анджела и Блер идут в гостиную.

— Завтрак готов, — докладывает Анджела.

Храня безмолвие, все заставляют себя поесть, всем не до поддержания беседы.

Шесть насмерть перепуганных людей собираются в гостиной. Шесть человек. Шесть пленников этого острова. Мышки, пойманные котом в мышеловку. Остальные семеро уже убиты. Точнее, жертв не семь, а восемь. «Один из нас, один из нас», — крутится в голове у каждого. Все погружены в свои безрадостные мысли. Каждый на грани нервного срыва. За окном бушует буря. И не только за окном. В их душах тоже.

 

«Боже мой, боже мой, боже мой! Кого он на этот раз выберет жертвой? Я хочу всё это прекратить, но как? Да уж… “И добродетель стать пороком может, когда её неправильно приложат”».

 

«Сказать или не сказать? Иногда так хочется подойти к ней и сказать, что я её люблю. Просто, чтобы она знала. Это ведь, может быть, наши последние дни. Перед смертью не играют в игры, не лгут ни другим, ни себе».

 

«Просто взять и прикончить их всех, и всё. Остаться одному. В безопасности. Бояться больше будет некого. Эта особа Эванс… Очень уж она хладнокровная. Надо следить за ней».

 

«Нет, я здесь не умру! Я и раньше попадал в переделки, но всегда выходил сухим из воды. В этот раз тоже выкручусь. Я умею постоять за себя».

 

«Мне страшно. Мой единственный шанс выжить — узнать, кто убийца. Если всё получится… Только бы удалось! Только бы успеть…»

 

«Так, спокойно. Сохраняй хладнокровие. Безусловно, кое-что пошло не так, как ты предполагал. Тем не менее в целом всё идёт по плану. Ну надо же быть таким дураком — он всему поверил! У тебя всё получится, главное — не терять головы. Ворон каркнул: “Никогда!” Никогда никто из них не вернётся с острова живым».

 

Как бы то ни было, в ближайшее время ни одна лодка к острову не причалит. И что же им делать? Ждать у моря погоды?

Анджела поднимается в комнату, и внезапно все слышат пронзительный визг.

— Это Анджела! — сидевший на диване Артур тотчас вскакивает. Мчится вверх по лестнице. За ним и остальные.

Влетают в комнату. Она не заперта. Анджела не успела закрыться.

— Что случилось, мисс Эванс?

Та сидит на постели. Глаза перепуганные.

— Я видела тут мышь, — с нескрываемым смущением произносит Анджела. — Она уже убежала.

— Мышь, мисс Эванс? — переспрашивает Картер, недовольно сдвинув брови: ох уж эти женщины!

— Простите, — вид у Анджелы донельзя виноватый. — Я устроила такой переполох, всех перепугала. Весь дом подняла на уши. Поверьте, мне очень стыдно.

«Я повела себя как последняя дура», — мыслит она с досадой.

— Ничего, мисс Эванс, — утешает её Саймон.

— Поверьте, мадемуазель Эванс, — заверяет доктор Картер, — никто не винит вас.

— Да, всё хорошо, мисс Эванс, — произносит Ланселот Блер.

Артур приносит неоткупоренную бутылку коньяка, штопор и бокал. Наливает коньяк и подаёт Анджеле.

— Пейте, мисс Эванс, — говорит Артур.

«Это ведь только вежливость, — думает он, — ничего такого. Я ведь, в конце концов, джентльмен? А она женщина, которая только что перенесла сильный стресс».

— Благодарю, мистер Андерсон, — улыбается Анджела. — Вы очень добры.

— Не стоит благодарности, мисс Эванс, — любезно отвечает Артур.

Тут Анджела видит, что в комнате нет детектива.

— А где мистер Гилсон? — спрашивает она.

— Мистер Гилсон? — произносит доктор Картер. — Он, должно быть, отстал от нас.

Мистер Гилсон, как выяснилось, преспокойно остался в гостиной.

— Как я рассудил, — поясняет он, — будет совершенно неразумно сломя голову нестись к мисс Эванс. Ведь мы все вместе находились в гостиной в тот момент, когда вдруг услышали крик. Следовательно, едва ли на мисс Эванс мог кто-нибудь напасть.

«Наверняка Андерсон побежал наверх не столько ради неё, сколько ради того, чтобы поймать убийцу», — мыслит мистер Гилсон.

«Любовь будто платье, подаренное Медеей царевне, — думает Артур, глядя на Анджелу. — Платье, что сжигает, но снять его нельзя. И всё же не напрасно соловей из сказки Оскара Уайльда пожертвовал собой, чтобы влюблённый студент мог подарить своей любимой розу. Любовь достойна того, чтобы отдать за неё свою жизнь. И не важно, что, может быть, твоего поступка никто не оценит».

Мистер Гилсон лёгкой и бесшумной кошачьею походкой подходит к фортепьяно, которое находится у одной из стен.

Сев за инструмент, детектив, как видно, изливая в звуках музыки свою тоску, начинает играть похоронный марш. Мелодия чудная, вот только от неё хочется застрелиться.

— Мистер Гилсон, перестаньте, пожалуйста, — говорит Анджела, — хоронить нас пока ещё рано.

— Извините, мисс Эванс, — отвечает детектив. — Сейчас моему настроению соответствует именно эта мелодия.

— Сыграем в шахматы, мистер Андерсон? — предлагает Саймон Артуру, а про себя думает: «Я обыграю его в два счёта, да ещё при ней».

— Я раньше не играл, но с удовольствием, — отвечает Артур.

Он смотрит на Анджелу.

«О ней не думай, сосредоточься. Она смотрит. Ты ведь не хочешь проиграть ему, тем более у неё на глазах? Тогда соберись», — говорит он себе.

— Смотрите, — Саймон объясняет правила, — все фигуры, кроме коня, ходят только по прямой, перепрыгивать друг через друга не могут. Если на пути фигуры вражеская, её можно взять, то есть чужая фигура убирается и больше не участвует в игре, а ваша встаёт на её место; на этом ход нужно закончить. Во втором ряду — это пешки, их восемь, ходят только вперёд; при первом ходе на одну клетку или на две, при следующих — только на одну; если ход обычный — по вертикали, если со взятием — по диагонали. Вот эта фигура на клетке «ди» — королева.

— Как она ходит?

— Ходит на сколько угодно клеток, причём в любом направлении. Самая сильная фигура.

Артур указывает на фигуры по краям доски, похожие на башни:

— А эти?

— По краям — ладьи, — говорит Саймон, — ходят на любое число клеток, но лишь по вертикали и горизонтали.

— А это? — спрашивает Артур.

— Третьи слева и справа — слоны, ходят на сколько угодно клеток, но только по диагонали.

— А как ходят кони?

— Кони — вы, я вижу, сами догадались, где они — ходят на одну клетку по вертикали, две по горизонтали или наоборот: по вертикали две клетки, по горизонтали — одна, — отвечает Саймон.

— А вот эта фигура с короной?

— Король, — произносит Саймон, — может ходить во все стороны, но лишь на одну клетку. Главное — ему нельзя ходить под шах, то есть на клетку, где его атакует чужая фигура. А если король уже под шахом и нельзя ни взять эту чужую фигуру, ни уйти из-под атаки, ни закрыть короля одной из своих фигур, это называется мат. Иными словами, игра проиграна. Ваша задача — защищать короля. Один раз можно сходить сразу двумя фигурами — королём и ладьёй.

— Двумя?

— Да. Это называется рокировка. Король перемещается на две клетки в сторону любой ладьи, а ладья становится на клетку между той, где он был раньше, и той, на которую он перешёл. Главное — нельзя рокироваться, когда король уже атакован или попадает под шах, между королём и ладьёй не должно быть фигур; и для короля, и для ладьи это должен быть первый ход. Я, если вы не против, буду играть белыми, вы — чёрными. Всё ясно?

Артур заверяет, что вполне.

Начинают играть. Саймон делает первый ход, двигая белую пешку.

— Пешка на e4.

Артур по возможности повторяет действия Саймона, полагая, что если его соперник придерживается этой тактики, значит, она лучшая.

— Пешка на e5.

— Конь на c3.

— Конь на c6.

«Как там ходит конь? — думает Артур. — Две клетки по вертикали, одна по горизонтали. Или наоборот? Поставлю своего коня как раз напротив его. Получается две клетки по вертикали, одна по горизонтали».

И вот в игру вступает второй белый конь:

— Конь на f3.

Выходит второй чёрный конь.

— Конь на f6.

— Пешка на d4.

— Пешка на d5.

— Слон на e3.

— Слон на e6.

Вот выходит второй белый слон:

— Слон на d3.

В игру вступает второй чёрный слон:

— Слон на d6.

— Королева на d2.

— Королева на d7.

— Рокируюсь.

«Как он говорил, делается рокировка? — мыслит Артур. — Король перемещается на две клетки в сторону ладьи, а ладья на клетку между его начальной и конечной позицией».

— Я тоже, — произносит он.

Вторая белая ладья движется к первой:

— Ладья на e1.

Вторая чёрная ладья движется к первой:

— Ладья на e8.

Белый конь переходит в атаку. Ест чёрную пешку:

— Конь на d5.

«Так, — размышляет Артур, — слоном побить пешку или конём? В любом случае фигуру съест или конь, или пешка. Но слон, насколько я понял, ценнее, чем конь».

— Конь на d5, — вороной мстит за пешку: съедает белого.

— Пешка на d5.

«Так, — мыслит Артур, — нужно бить эту пешку слоном, пока она сама его не побила».

— Слон на d5.

— Конь на e5. — Белый конь расправляется с чёрной пешкой.

«Нужно защитить слона от этого коня, — решает Артур. — Побью его другим своим слоном».

И чёрный слон закусывает белым конём:

— Слон на e5.

Неожиданно чёрный слон сам становится обедом для белой пешки.

— Пешка на e5.

— Конь на e5.

«Что ж, мистер Саймон, — думает Артур, — этой пешкой вы сейчас пойти не можете. Если вы её сдвинете на одну клетку вперёд, то её смогут съесть и королева, и ладья, и слон, и пешка. Да и сейчас она в опасном положении».

— Слон на h7, — белый слон обедает чёрной пешкой.

«Надо прогнать этого слона с клетки, — думает Артур. — Поставлю-ка ладью сюда, на h8. Слоны-то ходят по диагонали, а ладья по вертикали, ну, горизонтали тоже. Значит, я побить его слона смогу, а он мою ладью нет».

— Ладья на h8, — чёрная ладья грозит слону.

— Слон на d3, — белый слон возвращается на прежнее место.

Поразительно! Как чёрный конь сумел съесть целого слона? И кони же, вообще-то, травоядные!

— Конь на d3.

Чёрный конь вдруг получает смертный приговор от белой королевы:

— Королева на d3.

«Его королева может съесть моего коня, — думает Артур. — С другой стороны, если я уберу его с клетки, то могу потерять королеву. Но ведь тогда и его королева будет потеряна. Ладно, надо на что-то решиться. Возьму слона, хотя ладью, конечно, потеряю».

И вот белая ладья ест слона:

— Ладья на e3.

Ужас! Это же каннибализм какой-то: ладья ест ладью!

— Ладья на e3.

— Слон на c6, — чёрный конь бежит от белой государыни.

Её белое величество преследует:

— Королева на c3.

— Слон на a4.

Артур внимательно смотрит на доску. Белый-то король остаётся без защиты. Один ход — и победа! Артур понимает, каким должен быть этот ход:

— Королева на d1. Шах и мат.

Лоуренс Гилсон, нужно сказать, наблюдал за их игрой с непритворным интересом: он и сам великолепно играет в шахматы.

Артур торжествующе смотрит на Анджелу. «Вот видишь, не такой уж он умный», — как будто говорит его взгляд.

— Поздравляю, мистер Андерсон. Что ж, как говорится, не везёт в игре — повезёт в любви, — Саймон тоже смотрит на Анджелу.

На второй этаж ведёт длинная винтовая лестница без перил. Ещё вчера на ней был кроваво-красный ковёр. Сегодня его уже нет. Куда он мог деться?

* * *

Много лет назад мистер Гилсон был женат. Его жену звали Аманда, он души в ней не чаял. Да и теперь ещё любит, хотя минуло уж почти двадцать лет и её уже нет в живых. Но он видел, как она целовалась с его другом. Разумеется, Аманда уверяла, что тот сам её поцеловал. Что она нисколько не хотела этого. Что любит только лишь его, своего Лоуренса. Её слова были правдой, но доверять Аманде Гилсон больше не мог. Он сказал, что разведётся с нею и сделает всё, чтобы дочь больше не виделась с безнравственной матерью. «На мою жену не должна падать даже тень подозрения», — произнёс Юлий Цезарь. Мистер Гилсон мог бы подписаться под этими словами. С тех пор он взял за правило: всё, отныне никаких романов. Любви на время он не хотел никогда. Лучше уж ночные бабочки: с ними-то всё просто, они, по крайней мере, поступают честно. Ты знаешь, что нужно им, они — что тебе.

* * *

«Она хорошенькая, — думает об Анджеле Чарльз Саймон. — Нет, не просто хорошенькая, она красивая. А ещё умная и хладнокровная. Да что это со мной? Кажется, ещё чуть-чуть, и я в неё влюблюсь. Только этого не хватало! Мне это совсем ни к чему. Любовь — это слабость. Она делает человека уязвимым, тем более в такой обстановке. К примеру, голубушка Анджела любит этого Артура Андерсона и поэтому, конечно, не подозревает его. Он для неё благородный рыцарь, не способный никого убить. А ведь её любовник вполне может оказаться мистером Джастисом. Мне совсем не нужно страдать, переживать из-за неё, надо сохранять холодную голову, думать и заботиться только о себе. И вообще, семейная жизнь — это не для меня, я не из тех, кто женится. На всю жизнь связать себя верностью одной женщине, довольствуясь в постели только ей, лишать себя возможности пробовать других? Позволить, чтобы какая-то дамочка стала для меня единственной в мире, — нет уж, ни за что на свете, ни за какие сокровища. Я своей свободой дорожу. Быть готовым на всё что угодно лишь для того, чтобы просто видеть её, ради одного лишь ласкового взгляда её голубых глаз? Ради её улыбки? Говорить, что она самая прекрасная девушка на свете? Дарить цветы, даже стихи посвящать? Делать все те глупости, которые обычно делают влюблённые? Никогда. Удивительно: неужели она правда всё ещё любит этого Артура Андерсона? Ведь прошло уже целых четыре года. К тому же он ведь бросил её. Анджела должна бы ненавидеть Андерсона из-за причинённых им страданий, а она его любит!

Может, голубушка Анджела действительно невиновна в смерти того мальчишки? А если виновна, то на убийство она решилась из-за Артура Андерсона. Нарочно или нет, но он толкнул её на это. Видимо, ребёнок чем-то мешал их счастью. Они ведь были любовниками. Как она смотрит на него! К тому же, когда мы все давали объяснения насчёт обвинений, она пыталась защитить его. “А Ар...” — она, конечно же, хотела сказать: “А Артур”. Любил он её или просто использовал? Может, он для того и завёл роман с ней, чтобы избавиться от племянника? Как бы то ни было, сейчас он бросил её. Не знаю. Если бы женщина ради меня решилась убить, я бы не только не расстался с ней, но и ценил её ещё больше».

* * *

Ланселот Блер у себя. Он один. Только вот отчего ему кажется, что в комнате есть кто-то ещё? Кто-то, кто наблюдает за ним. «Перестань, — говорит он себе. — Это лишь нервы».

«Она сама виновата, — невольно мысли Блера возвращаются к Джинни. — По какому резону этот Джастис обвинил меня в убийстве? Да, я оклеветал её. Солгал Ларкинсу, сказав, что Джинни ему изменяет, но ведь горло ей перерезал он. Во всяком случае, я не хотел её смерти. Я не думал, что он так отреагирует. Считал, что Ларкинс просто разведётся с ней. Кто же виноват, что он оказался таким глупцом? Решил, что если жена не хочет быть с ним, значит, не будет ничьей. Он не любил её по-настоящему. Если бы любил, то дал бы ей свободу. Позволил быть с тем, кто ей мил. Я любил её. Она казалась мне совершенством. Ей-богу, как она была прекрасна! Её глаза, улыбка, локоны волос… И она так и не стала моей. Я мог бы сделать её счастливой, но она отвергла мою любовь. Джинни была гордячкой. Видите ли, она верная жена, воплощение добродетели и поэтому не может ответить взаимностью на мои чувства. Любит лишь своего мужа и ни за какие сокровища на свете не изменит ему. Моя порочная страсть была, по её мнению, достойна только осуждения. Не знаю, смог бы я простить Джинни или нет, захотел бы я после этого утешить её и быть вместе с ней».

Отчего ему кажется, что в комнате есть кто-то ещё? Внезапно чувствует: на горло что-то давит. Это лезвие ножа… Мужчина даже не успевает ощутить боли…

Блера находят с перерезанным горлом. Волосы и одежда мужчины испачканы кровью. Чёрные глаза неподвижно смотрят в потолок. На мольберте в комнате портрет Амелии, который навсегда останется незаконченным.

Лоуренс Гилсон наутро не спускается к завтраку. Начинают стучаться к нему — никакого ответа. Толкают дверь — не заперто, когда же входят, выясняется, что хозяин комнаты лежит недвижно на своей постели. Доктор Картер подходит к нему, берёт руку, чтоб нащупать пульс.

— Мистер Гилсон мёртв, — говорит врач. — Вероятно, его отравили. Некоторые яды действуют довольно медленно.

Больше всех, конечно, это поражает Анджелу. Она думала, что детектив Гилсон и есть убийца, и вот теперь он мёртв.

— Несчастный мистер Гилсон! — вздыхает она. — Я была неправа перед ним, думая, что это он убивает.

— Значит, вы подозревали его, — обращается к ней Саймон. — А почему?

— Вспомните пластинку, — отвечает Анджела. — «Что вы можете сказать в своё оправдание?» Мистер Джастис ведь не сразу начал убивать. Сначала он устроил подобие суда. Ему хотелось убедиться, что все те, кого он обвинил, действительно виновны. Но как Джастис может быть уверен, что не ошибается? Ведь против нас нет никаких улик. У мистера Джастиса наверняка есть большой опыт общения с преступниками. И к тому же «кто сражается с чудовищами, тому стоит опасаться, чтобы самому не стать чудовищем. И если долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя». А на острове есть только лишь один подобный человек. Точнее, был.

День проходит, и вечером их, как и прежде, четверо.

— Пойду спать, — произносит Анджела и тихо добавляет: — Я этого больше не вынесу.

Саймон соглашается с Анджелой.

— Вы правы, — говорит он. — Хотя думаю, никто из нас не сможет сомкнуть глаз.

— Предлагаю завтра собраться в гостиной ровно в девять. Лучше нам из своих комнат лишний раз не выходить, — говорит доктор Картер. — Нам стоит всё время находиться либо в одиночестве, либо всем вместе.

— Я согласен, — отвечает Артур.

— И я тоже, — говорит Анджела. — Впрочем, другим это не очень-то помогло. Убийца в комнаты всё-таки заходил.

— Договорились, доктор, — произносит Саймон.

— Спокойной всем ночи, — доктор Картер угрюм, — надеюсь, завтра нас будет столько же, сколько сейчас.

— Да, мистер Картер, — улыбается Анджела грустно. — Мы все на это надеемся.

Ночь. В небе светит полная луна. Комната покойника. Тело человека накрыто простынёй. Вдруг простыня начинает вздыматься, обнажая лицо мертвеца. Тот открывает глаза и неспешно встаёт… Тут Чарльз Саймон просыпается. «Это только сон, — говорит он самому себе, стараясь справиться со страхом. — Покойники не оживают».

Ни в девять утра, ни в двадцать минут десятого Картера в гостиной нет. Начинают стучаться к нему.

— Картер! Доктор Картер! — кричат они, барабаня в дверь.

Толкают её, а она, как выясняется, открыта. Но вот вопрос: а где хозяин комнаты?

— Я иду искать его, — решает Саймон.

— Я тоже, — говорит Артур, — Анджела, — обращается он к девушке, — запрись в своей комнате и никому не открывай, разве что если мы оба, слышишь — оба — заговорим с тобой.

— Хорошо. Я поняла.

— А с чего это, мистер Андерсон, — заявляет Саймон, — вы вдруг здесь раскомандовались?

Он задет, что Артур вдруг заботится об Анджеле, а она охотно подчиняется.

— Может быть, оттого, мистер Саймон, — Артур смотрит на Саймона с вызовом, — что, кроме меня, о мисс Эванс заботиться некому?

Тут Чарльз Саймон теряет терпение.

— Знаете что, мистер Андерсон? Уж меня-то её безопасность волнует побольше, чем вас!

— О да, — с сарказмом замечает Артур. — Более надёжного защитника, чем вы, и не придумаешь! Да вы всегда заботились только о собственной шкуре! Чужие жизни вас не волновали, да и не волнуют! И между прочим, вы сами без стыда признались в этом!

— Ну да, мистер Андерсон, — в тон ему отвечает Чарльз Саймон, — куда мне до вас! Вы же у нас безукоризненный джентльмен! Да большего лицемера я в жизни не видел! Использовать девушку, которая любит, а потом бросить — до этого надо додуматься!

«Судя по всему, — думает он, — Андерсон стал изображать из себя воплощённую добродетель, сделал вид, что он ни при чём. Что вовсе не хотел случившегося, что в смерти племянника виновата только коварная гувернантка, которая ради их счастья сумела пожертвовать человеческой жизнью. Я-то, во всяком случае, честен. В отличие от него».

Анджела наконец не выдерживает.

— Так, прекратите оба, — произносит она тоном строгой гувернантки. — Вы оба ведёте себя как последние идиоты. Вам должно быть стыдно: взрослые мужчины, а хуже мальчишек, которые не поделили игрушку! Не хватало нам ещё ваших ссор.

Несколько пристыженные, Артур и Саймон какое-то время молчат.

— Прости, Анджела, — говорит наконец Артур. — Вы тоже извините, мистер Саймон.

— Вы правы, мисс Эванс, — произносит Чарльз Саймон, — ссориться нам ни к чему.

— Ну то-то же, — Анджела решает сменить гнев на милость. — Прошу вас, не ссорьтесь, пожалуйста.

Мужчины начинают поиски, оставив Анджелу сходить с ума от страха. Но не за себя она боится. За Артура, которого так любит.

Что, если Артура убьют? Если так случится, то и ей пытаться выжить незачем. Не должен… Он не должен умереть! Не находя себе места, она ходит по комнате. Тревога ледяной рукой сжимает сердце; давит душу будто бы железным обручем, мучает кошмарными виде́ньями.

Пусть Артур и дальше её ненавидит, пусть думает, что по её вине погиб его племянник. Пусть. Лишь бы остался жив, лишь бы смог выбраться с этого жуткого острова! Да, даже если они с Артуром выживут, то, скорее всего, вновь расстанутся. Да, им не суждено быть вместе. Да, её самолюбие оскорблено. Она не заслужила таких гадких подозрений. И что самое обидное, Артур ведь любит её. Она знает, чувствует, что любит. Но она смирилась бы с этим. Простила бы Артуру это мерзкое чувство, жгущее душу калёным железом. Чувство, что он считает её последнею тварью, способной погубить ребёнка. Сумела бы выдержать рвущую душу на части боль от разлуки с любимым.

Как медленно текут минуты ожидания. Они мнятся Анджеле часами. О боже, боже, как её пугает эта неизвестность!

* * *

Артур и миссис Андерсон сидели в уютной столовой за круглым столом с белоснежною скатертью. Они пили чай из фарфоровых кружек с изображёнными на них сердечками. Решение Артура не на шутку удивило женщину.

— Артур, ты это серьёзно? — она пристально смотрела на деверя своими ласковыми, добрыми глазами.

— Серьёзней не бывает, Хелен, — заверял Артур, беря себе печенье из вазочки, стоящей на столе.

— Ты действительно хочешь отдать мне половину наследства? Действительно? — продолжала Хелен Андерсон.

Чёрное платье подчёркивало жемчужную белизну её кожи и стройность изящной фигуры.

— Да, — произнёс он. — И поверь мне, своего решения я не изменю.

Глаза у миссис Андерсон синие, словно бы море.

— Послушай, это, конечно, очень мило с твоей стороны, ты добрый человек, но… — она долила в чашку Артура чаю.

— Что «но»? — спрашивал Артур.

«Ты не понимала, кого наняла в гувернантки Генри, — думал он с горечью. — И я не расскажу тебе. Я не хочу взваливать на твои плечи ещё и это. Ты не должна страдать, как страдаю я».

— Но я не могу взять этих денег, — сказала миссис Андерсон. — Они твои.

Она заправила за ухо прядь тёмных волос, которая выбилась из причёски.

— Именно, — отозвался Артур. — И мне решать, как с ними поступить.

«Ох, если бы ты знала, Хелен, то, что знаю я, ты бы меня возненавидела!» — думал он.

— Но я не могу, Артур, — Хелен Андерсон чихнула, прикрыв нос рукой.

— Будь здорова. Ты можешь и должна. Я настаиваю. У меня такое чувство, что эти деньги я получил ценою смерти племянника.

Хелен Андерсон смотрела на него с изумлением. Бедняга! Вот что его мучает. Неужели он действительно считает себя виноватым, что Генри погиб?

— Глупости, — миссис Андерсон погладила деверя по плечу, взгляд её выражал сочувствие и благожелательность. — Смерть Генри, — выдавила она из себя эти два слова, — случайность. Ни ты, ни кто другой в ней не виноват. Ты не должен из-за этого чувствовать угрызения совести.

«В этом нет твоей вины, Артур, — думала она. Слишком ты добрый и совестливый».

— И всё же я настаиваю. Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать.

— Спасибо, Артур. Ты очень хороший человек.

* * *

Весь остров обыскивают, осматривают каждую трещину в скале — нет, доктора Картера нет! Да на острове и негде прятаться. Деревьев на нём нет. На северо-западе скала отвесно спускается к морю. Осматривают дом — успех всё тот же. Картер как в воду канул.

Наконец, мужчины стучатся к Анджеле:

— Анджела!

— Мисс Эванс, откройте, пожалуйста!

Анджела открывает. «Ну наконец-то!» — думает она, а вслух спрашивает:

— Вы нашли его?

— Нет, — говорит Артур. — Картера нигде нет. Ни живого, ни мёртвого.

Буря на море тем временем стихает. Остаток утра все проводят на горе, подавая сигналы при помощи зеркала, взятого Анджелой. Но вот уже близится время обеда.

— Не знаю, как вы, — говорит Саймон, — а я уже проголодался. Пойду-ка в дом.

— Я не хочу есть, — молвит Анджела, — я останусь здесь.

— Что ж, как хотите, мисс Эванс. Ну а вы, мистер Андерсон?

— Я, пожалуй, предпочту остаться с Анджелой, — отвечает Артур.

Саймон колеблется: стоит ли оставлять Анджелу с Артуром наедине? Девушка замечает это.

— Не беспокойтесь обо мне, мистер Саймон, — говорит она. — Если вы боитесь, что Артур убьёт меня, то, по-моему, напрасно. Но думаю, вам не стоит идти в дом одному. Нам нужно держаться вместе. — Как бы Анджела ни относилась к Саймону, не предостеречь его она не может.

— Не волнуйтесь обо мне, мисс Эванс. Я умею себя защитить.

«Конечно же, я беспокоюсь о нём, — думает Анджела. — Так же, как беспокоилась бы о любом другом из нас. Он, конечно, мерзавец, подлый негодяй, который заботится лишь о спасении собственной жизни; обрёк на смерть двадцать человек, ему было всё равно, что они погибнут. Конечно же, я не питаю к нему добрых чувств. Но ведь сейчас он как-никак человек, попавший в беду, ему грозит смерть. Так же, как я и Артур, он — одна из намеченных жертв, хотя и виновная, в отличие от нас. Он-то на самом деле совершил то, в чём его обвинили».

«Нет, всё-таки не стоит говорить ей о любви, хоть иногда и хочется, — мыслит Артур. — Так будет только хуже».

Чарльз Саймон отправляется по дороге к дому.

— Всё же, — произносит Анджела, оставшись с Артуром вдвоём, — Саймон, по-моему, очень сильно рискует.

Внезапно раздаётся шум, как будто бы хлопушка.

— Боже! — восклицает девушка, вцепившись в руку Артура, которую тот отнимает далеко не сразу. — Это выстрел!

— Я иду туда. Нужно выяснить, что случилось.

— Я с тобой.

— Нет, — возражает ей Артур, — это очень опасно. Тебе лучше остаться здесь.

— Ой, Артур, ради бога, — произносит Анджела с насмешкой, — прекрати строить из себя джентльмена.

— Я всё же расстроюсь, если для того, чтоб подарить тебе цветы, мне придётся идти на кладбище, — отвечает ей Артур.

Анджела фыркает:

— Моя жизнь в опасности с той минуты, когда я ступила на этот остров. И вообще, тоже мне благородный король, предводитель рыцарей Круглого стола. Для меня это не опаснее, чем для тебя. Погибать, так вместе. Или, может, ты вообразил, что разоблачить мистера Джастиса — это только твоё дело? Он и мой враг тоже, так что не жадничай.

Анджела и Артур идут к дому. Следом раздаётся ещё пять выстрелов. Возле дома они видят Саймона… Не живого — мёртвого. Мужчина застрелен. Продырявленная белая рубашка вся в крови. Для того чтобы его убить, хватило первой пули, попавшей прямо в сердце. Остальные мистер Джастис выпустил в живот. Рядом с телом валяется револьвер и записка.

— Интересно, что в ней? — Анджела поднимает её и читает вслух. «В револьвере осталась последняя пуля. Любопытно, кто из вас выстрелит. А Эдуарда Картера ищите в море», — гласит послание.

— Что за бессмыслица? — Анджела бледна, смотрит на покойного печальными глазами. — Я ничего не понимаю. Он фактически даёт револьвер нам в руки! И эта странная фраза: «Эдуарда Картера ищите в море»… Ты когда-нибудь стрелял из револьвера? — спрашивает она Артура.

— Из настоящего — ни разу, — во взгляде, которым он смотрит на мёртвого, ясно читается жалость.

— Я тоже. Как всё это странно. Но в любом случае мистер Джастис совершил ошибку, — Анджела поднимает револьвер. — Пойдём отсюда. Он наверняка рассчитывает, что мы начнём искать его. Так что от замка нам лучше держаться подальше.

— Согласен, — произносит Артур.

Бродя вдоль берега, то взбираясь на вершины, то спускаясь с них, Артур и Анджела замечают что-то между скал.

— Смотри! Ты видишь, что там? — спрашивает Анджела.

— Это как будто одежда, — говорит Артур.

— Спустимся и посмотрим.

Выясняется, что это тело человека. Несчастный утонул. Страшно видеть посиневшее, распухшее лицо.

— Да это доктор Картер! — в один голос восклицают Анджела и Артур.

В тягостном молчании молодые люди смотрят на лежащий перед ними труп. Время будто бы остановилось, земля словно уже не вращается. Обоим кажется, как будто прошла вечность. На самом деле только лишь минута.

— Ну, что скажешь? — молвит наконец Артур.

— Кроме нас двоих, здесь уже никого не осталось, — говорит Анджела. — Никого, — повторяет она с ударением.

— Верно. Но ведь это значит…

Анджела кивает. Что это значит, она понимает прекрасно. Ведь если все остальные мертвы, а она невиновна, то получается… получается, что убийца — Артур!

— Да. Всё верно, — с горечью подтверждает Анджела.

Он… он убийца, какой же она была идиоткой! Артур ненавидит её, он не просто винит её в смерти Генри, он хочет её убить! И, что самое ужасное, он уже убил! Убил десять человек!

— Этого не может быть…

— Боюсь, Артур, что может, — произносит Анджела.

Какой же дурой она выглядела в его глазах! А она-то не хотела верить, когда Саймон говорил, что Джастисом вполне способен оказаться Артур. Отказывалась смотреть фактам в лицо.

— И что же дальше, Анджела?

Удивительно: смотреть в лицо человеку, зная, что он хочет убить тебя, и не чувствовать ни страха, ни ненависти.

— Как ты мог это сделать? Ну почему ты не убил одну меня? — вопрошает Анджела каким-то тусклым голосом. Не упрёк, но отчаяние в этих словах. Потухший взгляд не выражает ничего. Всё кончено. Слёзы, укоры уже ничего не изменят.

«Здесь что-то не так, — мыслит Артур. — Это не я, я никого не убивал. Кроме меня, в живых осталась лишь она. Но я не верю, что это Анджела, что она сейчас притворяется. Похоже, она действительно считает, что мистер Джастис — это я. Неужели это так?»

— Если хочешь меня застрелить, — говорит он угрюмо, — стреляй. Знаешь, мне как-то не страшно. Господи, во что я превратил тебя!

Да, страха во взгляде Артура нет. Одна только жалость, одна только боль.

— Стрелять? В тебя? — на губах у Анджелы горькая усмешка. — Браво, Артур. Моя судьба решена. Впрочем, как и твоя. Прощай, — Анджела покорно приставляет к своей голове револьвер — и падает. Последняя мысль в угасающем сознании: «Ну вот и всё. Сейчас я умру, и мне это безразлично».

— Анджела! — Артур кидается к ней, едва успевая подхватить, прикладывает ухо к её груди, пытаясь услышать биение сердца. Она не сделала выстрел. Она в обмороке. — Анджела, ну же, очнись! — Он одной рукой хлопает её по щекам. — Я люблю тебя, Анджела. Господи, невинна она или виновна, я не хочу, чтоб она умерла!

Он вспоминает, как недавно доктор Картер приводил в чувство Амелию Миллер, поднимает Анджелу на руки, чтобы уложить.

Тут Анджела приходит в чувство.

— Почему я всё ещё жива? И ты держишь меня на руках. Это не ты, не ты всех убивал!

Артур всё ещё бледен, его бьёт дрожь.

— Дура! Не смей даже думать о самоубийстве!

— Значит, ты не хотел моей смерти?

— Конечно, нет! — возмущается Артур. — Да как ты могла подумать, что всех остальных на острове убил я! Да если бы я мог тебя убить, я сделал бы это давным-давно. И знаешь когда?

— Когда узнал о смерти Генри? — уточняет Анджела.

— Да. Когда подумал, что ты могла нарочно погубить его. Но, во-первых, я не был до конца уверен, что ты действительно виновна.

— И всё же, — укоряет Анджела, — расстался со мной.

— Тогда я не мог поступить иначе, — произносит Артур. — Во-вторых, даже если бы у меня были доказательства твоей вины, я не стал бы говорить о них.

— А почему?

— Из-за Хелен, — отвечает Артур. — Моя невестка потеряла сына, и я не захотел бы делать ей ещё больнее. Она и так страдает.

— Конечно, — говорит Анджела.

— Каково бы ей было узнать, что девушка, которой она доверила сына, убила его?

Анджела прекрасно понимает Артура.

— Да. Это было бы ужасно, — подтверждает она.

— К тому же, — говорит Артур, — я верил: пусть даже ты преступница, ты можешь раскаяться в том, что совершила убийство, осознать, насколько ужасен твой поступок. Я не мог желать тебе смерти, а способствовать твоей гибели — тем более. Я никого не убивал. Но и в то, что всех остальных на острове убила ты, я не верил. Не верил хотя бы потому, что из всех, кто здесь собрался, ты, конечно, первым бы убила меня, а не Мередита Макадама. Во всяком случае, когда мы играли в «Убийцу», меня ты убила первым. А в жизни? Можно предположить, что и в жизни ты поступила бы так же. Хотя может быть и так, что тебе захотелось измучить меня, прежде чем убить. Заставить целых четыре дня бояться за свою жизнь. Ведь я, по твоему мнению, ещё больший негодяй, чем этот Саймон. В его случае, по крайней мере, речь шла о спасении собственной жизни. Я же просто-напросто хотел получить деньги. Кроме того, мне, как ты считаешь, хватило подлости использовать для своих целей влюблённую девушку, а потом бросить тебя, сделав вид, что так и надо. Что я как будто вовсе не хотел, чтобы Генри умер. Что я порядочный человек, а ты чудовище. Уже то, что я разбил тебе сердце, достаточная причина, чтобы ты меня возненавидела. Знаешь, Анджела, в какой-то момент я подумал, что ты застрелишь меня.

— Нет, Артур, — возражает Анджела. — Я бы не смогла в тебя выстрелить даже ради спасения собственной жизни.

Её тошнило, стоило подумать, что если она выживет, то Артура придётся сдать в полицию. Да ещё и давать против него показания.

— А что ты имела в виду, говоря, что моя судьба тоже решена?

— Что после моей смерти тебе останется лишь совершить самоубийство.

— Самоубийство? — переспрашивает Артур. — После того, как успешно убил всех?

— Да. Я верила, что ты не стал бы убегать. И солгать о том, что здесь произошло, ты тоже не сумел бы. Для этого ты слишком честен.

Тут обоим вспоминается один и тот же случай. Как-то раз они вместе с Генри решали задачу по математике. Решали правильно, а получалась какая-то бессмыслица. Как выяснилось, в условии той задачи была ошибка.

Ошибка в условии… О, ну конечно! — теперь Анджеле всё ясно. — Мы ошиблись! Мы считали мёртвым кого-то, кто на самом деле жив.

— Да, похоже, мистер Джастис решил не дожидаться, пока станет очевидным, кто он.

— Вот уж не думала, что я, как и положено прекрасной даме, упаду в обморок, — улыбается Анджела. — Но держать меня на руках уже вовсе не обязательно.

Бережно, как будто она сделана из хрусталя, Артур ставит её на землю.

— Теперь мы будем играть по нашим правилам. — Он поднимает револьвер, выпавший из рук Анджелы. — Мы должны заставить его действовать. Вот что, идём в дом. У меня есть план, а ты мне подыграешь.

— Идём, — она не может не вздохнуть. — Боже мой, как я боюсь.

— Если хочешь, оставайся здесь.

— Нет. Это так, минутная слабость. И потом, я тоже хочу наконец узнать правду. Я иду с тобой.

Молодые люди входят в дом, стараясь говорить как можно громче.

— А знаете, мисс Эванс, нужно всё-таки похоронить всех мёртвых, — произносит Артур. — Нехорошо, что в доме почти в каждой комнате по трупу.

— Согласна с вами, мистер Андерсон, — отвечает Анджела.

Вскоре в гостиную входит Лоуренс Гилсон. Такой же бесстрастный, как и всегда. Близость смерти как будто совершенно его не страшит. Артур целится в него из револьвера. Какое-то время царит безмолвие. Все трое молчат, будто воды в рот набрали. Первым тишину нарушает детектив.

— Что же вы не стреляете? — спрашивает он, смотря на молодых людей спокойно и насмешливо.

Он ждёт выстрела. Думает, Артур застрелит его не задумываясь и без разговоров. К этому Лоуренс Гилсон готов. Он отважный человек и сумеет умереть достойно. Но Артур, похоже, стрелять не намерен.

— Не желаю брать пример с вас, — отвечает он. — Хотя, учитывая, что вас ждёт, когда прибудет помощь, застрелить вас было бы, пожалуй, милосерднее.

К тому же доброта и жалость порою могут быть самым тяжким наказанием. Мистер Гилсон после совершённого предпочёл бы стать предметом ненависти, а не сострадания.

— Скорее, мистер Андерсон, вы достаточно умны, чтоб понимать: если вы меня застрелите, то ни один суд не признает это самообороной, — говорит мистер Гилсон и добавляет с насмешкой: — Странно, что револьвер взяли вы, а не мисс Эванс. Это ведь в вашем стиле — свалить решение всех проблем на женщину, верно?

Анджела смотрит детективу Гилсону в лицо. Взгляд её попеременно выражает неприязнь — и глубокое сочувствие.

— Значит, мистер Гилсон, это вы всего лишь притворялись мёртвым, — произносит девушка. — Или, может быть, мне лучше называть вас мистером Джастисом?

Лоуренс Гилсон лишь пожимает плечами.

— Как вам будет угодно, мисс Эванс, — отвечает он.

— Мистер Лоуренс, — говорит Анджела, — вы ничего не хотите нам рассказать? Например, как вы убили десять человек.

Мистер Гилсон думает. Что ж, пожалуй, стоит рассказать им, отпираться он не хочет. Лгать он мог бы раньше, а теперь, когда они сами догадались, это подло. Да и, вероятно, бесполезно. Раз они сумели вычислить его, то, наверное, имеют право всё узнать. К тому же ему хочется с кем-нибудь поговорить о сделанном на острове. Пусть даже с ними.

«Лоуренс, — мыслит Артур. — Не “мистер Гилсон”, как обычно, а мистер Лоуренс. Почему она впервые за всё время назвала его не по фамилии, а по имени? И ведь она знакома с ним лишь пятый день, и Лоуренс Гилсон старше её лет на тридцать. Что это, фамильярность? Да, наверно. После всего, что пережила по его вине, Анджела имеет на это право. Она ведь за эти дни перенесла настоящий кошмар. Анджела видела, как погибают люди, и понимала, что в любой момент может стать следующей. Подумать только, что она почувствовала, когда подумала, будто мистер Джастис — это я! Что человек, которого она любит, хочет её смерти. Или это обращение по имени — проявленье сострадания?»

Мистер Гилсон скрещивает руки на груди.

— Не человек, мисс Эванс, а преступников, — поправляет он Анджелу. — Поверьте, я бы ни за что не убил невинных.

Детектив Гилсон садится в обитое бархатом кресло и вальяжно в нём раскидывается.

— Присаживайтесь, молодые люди, — молвит он, указывая им на диван.

«Я должна бы ненавидеть вас, мистер Джастис, — думает Анджела. — Вы хотели отомстить мне, наказать меня? Что ж, у вас получилось. Вы сделали мне так больно, заставив посчитать убийцей Артура, что смерть после этого была бы для меня наградой, а не карой. С моей душой произошло примерно то же самое, что случается с глазами, когда пытаешься смотреть на солнце; с ушами, когда из-за слишком сильного шума теряешь слух; со всем телом, когда от физической боли лишаешься чувств. Вы хотели убить меня. Что ещё хуже, вы собирались лишить жизни Артура — невиновного человека. И всё же я не чувствую к вам ненависти. Ведь вы считали, что он, как и я, виноват в смерти ребёнка. Что он хотел избавиться от племянника, чтобы получить наследство. Хотя, конечно, это не так».

Артур и Анджела садятся. Детектив Гилсон начинает рассказывать.

— Хотите знать, с чего всё началось? — говорит он. — Один мой знакомый врач как-то заметил, что есть множество преступлений, остающихся безнаказанными. Человека ведь можно убить, не пролив ни капли его крови, даже не прикасаясь к нему. Для этого порой достаточно эгоизма и жестокосердия. В качестве примера доктор привёл случай из своей практики: пациентку, как он полагал, погубил племянник. Причём его коллега, который умышленно не дал ей вовремя лекарство. Услышанное вызвало во мне такую бурю гнева, что я решил узнать и о других подобных случаях и покарать преступников. Одного убитого мерзавца было бы мне мало. Я остановился на числе двенадцать: двенадцать месяцев в году, двенадцать присяжных в суде, двенадцать апостолов, двенадцать подвигов Геракла — столько будет и убийц, над которыми я совершу возмездие.

— Как вы узнали о нас? — спрашивает Артур.

— Очень просто, мистер Андерсон. Истории мисс Далтон, Расселов, Фейбера, Стивена, Макадама, Блера (как выяснилось, он сказал Питеру Ларкинсу, что жена ему изменяет, а сам признавался этой женщине в любви) — от моих коллег, расследовавших убийства и самоубийства. Вашу — от кухарки, некогда служившей в доме Андерсонов. Амелии Миллер — от молодого человека по имени Вильям Мейсон. Он был убеждён, что его Элинор погубила Амелия, которая могла спасти утопающую, но не захотела. Не смогла смириться, что ей предпочли её подругу. Во время разговора с путешественником я узнал о некоем Чарльзе Саймоне.

Через Баррингтона я инкогнито приобрёл этот остров. В первый день, когда вы слушали обвинения на пластинке, я внимательно наблюдал и пришёл к выводу, что все вы без исключения виновны. Подойдя к столику с выпивкой, стоящему у двери, я незаметно подсыпал в бокал Мередита Макадама цианистый калий. На следующий — улучив подходящий момент, я проник в комнату Амелии Миллер и подготовил декорации к её приходу. Увидев верёвку с готовой петлёй, девушка, как я и предполагал, впала в истерику и повесилась. Расселу я отрубил голову топором, который тот хранил на кухне. Дворецкий готовил обед и не заметил меня. Что касается мисс Далтон, я постучался к ней и, когда та открыла, ударил ножом в сердце. Эдгара Фейбера я задушил, спрятавшись в шкафу в его комнате и незаметно подкравшись сзади. Благо, выходя из комнат, двери вы не запирали. Аналогичным образом я перерезал горло Ланселоту Блеру. Джорджа Стивена я, кстати, не убивал. Это сделала миссис Рассел. Я догадался об этом по тому, как странно она смотрела на него, по тому, каким тоном произнесла это «специально для вас» и «будете спать как убитый». Помните, как она облила его кофе и принесла другую чашку? Полагаю, миссис Рассел добавила в неё смертельную дозу снотворного, несколько упаковок которого я нашёл в её комнате в корзине для бумаг. Я оставил женщине записку, что знаю о совершённом ей поступке, и та покончила с собой.

Кроме того, Лоуренс Гилсон велел Расселам сделать дубликаты ключей от всех комнат. Правда, сейчас никаких дубликатов у него с собой нет.

— А где вы спрятали револьвер? — спрашивает Анджела.

— Под телом миссис Рассел.

— А ковёр на лестнице? — продолжает она. — Его убрали вы?

— Я отнёс его в ванную Расселов. Ведь вас, мисс Эванс, как я указал, поместили в комнате на втором этаже? И вас, мистер Андерсон, тоже? Винтовые лестницы без перил весьма опасны… Оставалось только смазать маслом верхние ступени.

Через друзей и родственников детектив Гилсон даже сумел раздобыть фотографии будущих жертв.

— А позже, — говорит Анджела, — вы инсценировали свою смерть.

Лоуренс Гилсон рассказывает, как сговорился с доктором Картером, что притворится мёртвым. Убедил того, что это напугает убийцу, а заодно поможет легко его выследить. Гилсон взял с собою вещество, вызывающее нечто вроде комы: двигаться не можешь, более того, почти не дышишь. План удался, но, разумеется, только лишь для Лоуренса Гилсона. Ночью он назначил Картеру встречу на скале, при встрече же нагнулся и сказал, что внизу, похоже, виден вход в пещеру. Предложил и доктору в этом убедиться. Картер, ничего не заподозрив, наклонился, и Лоуренс Гилсон столкнул его в море. Из окна комнаты бедной Амелии (в котором тоже было обычное, прозрачное стекло) детектив Гилсон увидел, как Чарльз Саймон идёт к дому, застрелил мужчину, а револьвер бросил рядом с телом, оставив записку. Лоуренс Гилсон надеялся, что или Артур застрелит Анджелу, или же, наоборот, выстрелит девушка. Здесь он просчитался. Игра окончена.

— Я всего лишь восстанавливал справедливость, — молвит детектив. — Себя мне тоже не жаль. У меня была дочь, и я погубил её. А то, что вы оба проживёте дольше, чем я, — что ж, считайте это наградой за то, что смогли меня вычислить.

Лоуренс Гилсон искренне считает, что поступил правильно и его совесть совершенно чиста.

— Вы, значит, возомнили себя Богом. Решили, что имеете право убивать, — произносит Анджела тоном, исполненным горечи. — Вы жестокий человек.

— Справедливый, юная леди. И уж точно не вам говорить мне о милосердии.

«Вы говорите, мистер Гилсон, или, вернее, мистер Джастис, что никогда бы не убили их, если бы они не были преступниками; если бы у каждого из них не была на совести чья-нибудь смерть. Что ж, я вам верю. Я знаю, что вы говорите правду. Вы убивали, чтобы восстановить справедливость. Но ваша жестокость мне, конечно, претит. Когда я слышала, как вы злорадствуете, торжествуете, что из двенадцати человек, которых вы решили убить, семь уже мертвы, я чувствовала: ненавижу вас, ненавижу всем своим сердцем», — думает Анджела.

— Вы ведь должны были понимать, — обращается к детективу Гилсону Артур, — что, даже если ваш план полностью удастся, сбежать вы вряд ли сможете. И думаю, вам не хватило бы подлости лгать. Своим планом вы губили и себя.

— Я понимал это, мистер Андерсон.

Да, мистер Гилсон всё прекрасно понимал. Он и не планировал бежать от наказания за убийства. Когда всё будет завершено, он собирался покончить с собой. Лоуренс Гилсон и сейчас думал об этом, но решил, что теперь такой поступок — трусость.

— И вы так уверены, что не ошиблись? — спрашивает Анджела. — Хотя бы насчёт некоторых из нас?

— Полностью, — произносит Лоуренс Гилсон. — Человек с моим опытом ошибиться не может. А вы? Вы ни в чём не хотите признаться? Ведь вы, мисс Эванс, умышленно позволили мальчику прыгнуть, чтобы наследство мог получить ваш любимый. А вы, мистер Андерсон, видели в мисс Эванс только средство, чтобы получить деньги.

Думаю, не нужно говорить о том, что обвинение, составленное Гилсоном для себя, несправедливое.

— Не смейте так говорить о ней! — заступается Артур за любимую женщину. — Вы мне, конечно, не поверите, но Анджела невиновна, и я могу это доказать. Три дня назад я слышал её разговор с Чарльзом Саймоном. Она не захотела говорить, кого подозревает. Посчитала, что злословить — это дурно.

«Да как он смеет! — думает он. — Сам я, конечно, тоже хорош. Надо же было быть таким идиотом! Я ведь тоже заподозрил её. И всё же не позволю так говорить о ней! И обо мне тоже. Я нарочно подстрекал Анджелу, чтобы она позволила Генри прыгать через забор? Не любил, а использовал, чтобы получить наследство? Да разве он может судить обо мне? Что он знает о моих чувствах? Да чего бы я только не отдал для того, чтобы Генри был жив! Этот мистер Джастис не представляет, каково мне было, когда я узнал о смерти бедного мальчика и понял, что, может быть, в ней виновна Анджела. В один день я потерял и племянника, и любимую девушку, которая казалась мне ангелом. А самым ужасным было то, что я понимал: если Анджела сделала это, то из-за меня. Ради нашего с ней счастья. Я сам невольно подтолкнул Анджелу к этому, рассказав о наследстве. Да, я винил себя в смерти Генри, но я никогда не был ни коварным, ни лицемерным. Тоже мне, Джастис, Правосудие, Справедливость! Ведь Анджела мечтала, что мы поженимся, а тут я говорю такое. Повёл себя как легкомысленный эгоист. Господи, ну о чём я тогда думал!»

— Почему ты не сказал об этом раньше? — удивляется Анджела.

— Я считал, что при таких обстоятельствах в наших отношениях лучше оставить всё так, как есть, — отвечает Артур. — Анджела, я прошу тебя выйти за меня замуж.

— Я согласна, — в какой-то момент Анджела хочет сыграть на рояле марш Мендельсона. Хочет — и тут же раздумывает.

— Благородно, мистер Андерсон, — усмехается детектив Гилсон.

Разумеется, ни единому слову Артура он нисколько не верит.

— А теперь, мистер Гилсон, — говорит Артур, — я бы попросил вас пройти в мою комнату, где вы будете находиться до тех пор, пока не прибудет помощь.

Лоуренс Гилсон поднимается с кресла.

— Как вам будет угодно, — изрекает он, — будьте любезны следовать за мной и закрыть дверь в комнату на ключ.

Мистер Гилсон, безусловно, прекрасно понимает, что Артур с Анджелой и так пойдут в комнату вместе с ним и закроют его. Но ему хочется, чтобы это было сделано по его просьбе. Хочется сохранить иллюзию, что хозяин положения, как и прежде, он.

— Если вам что-то понадобится, сэр, говорите, мы принесём, — как можно мягче добавляет Артур.

Артур и Анджела вскоре возвращаются в гостиную.

— Боже мой! — восклицает Анджела. — Что за человек! Но я могу понять, почему он захотел нас всех убить.

— Честно говоря, я тоже.

— Ведь даже если бы мы захотели помочь ему избежать наказания за убийства, — говорит Анджела, — он не принял бы нашей помощи.

— Да, — соглашается Артур, — он слишком горд, чтобы согласиться на помощь от людей, которых так сильно ненавидит и презирает.

— А ещё, — добавляет Анджела, — он слишком совестлив, чтобы принять доброту людей, которым причинил так много зла. И что самое грустное, я бы презирала его, если бы он вёл себя иначе.

— Прости меня, Анджела. Я боялся поверить тебе, винил себя в смерти племянника, не мог простить себе, что рассказал о наследстве.

— А теперь не боишься?

— Теперь не боюсь, — говорит он. — Я скучал по тебе. Мне тебя не хватало.

— Артур, я тоже виню себя. Я ведь тогда была в отчаянии, злилась на него. Но я не хотела нашего счастья такой ценой!

— Я люблю тебя, Анджела. Хотел ненавидеть — и всё же любил.

— Я тоже люблю тебя, Артур. Все эти годы любила. Как я ни пыталась всё забыть, не было ни дня, чтобы я не вспоминала о тебе.

Когда настало пять, Анджела решает принести мистеру Гилсону поесть. Он сидит за столом. Услышав звук отпираемой двери, Лоуренс Гилсон тотчас же поднимается. Взгляд, которым он смотрит на Анджелу, ясно говорит: «Зачем вы здесь?»

— Чему обязан честью видеть вас, мисс Эванс?

Анджела ставит на стол поднос с чаем и печеньем.

— Я принесла вам поесть, мистер Гилсон, — молвит она.

— Как это мило! — Лоуренс Гилсон язвит. —Любопытно, зачем же?

Что ему теперь остаётся делать? Только ждать. Ждать конца. Пока не прибудет полиция и его не арестуют. Затем — ожиданье суда. И скорее всего, казнь. Они оба понимают это.

— Затем, что вы голодны, — отвечает Анджела.

— Благодарю вас, юная леди, поверьте, я вовсе не голоден.

Анджела печально качает головой.

— А мне кажется, мистер Гилсон, дело не в этом, — произносит девушка.

— Вот как, мисс Эванс? И в чём же дело, как вы полагаете?

— Вы просто-напросто не хотите принимать еду от меня.

— Любопытно, почему же, юная леди? — говорит мистер Гилсон.

— Боюсь, моя забота вам претит, мистер Гилсон. Вы ведь ненавидите меня.

— Чай не отравлен? — Лоуренс Гилсон продолжает язвить.

— Поверьте, такую приправу, как цианистый калий, я не использую.

— Вы, безусловно, радуетесь, что победили, юная леди.

— Ошибаетесь, мистер Гилсон, — возражает Анджела. — Победили вы.

— Может быть, вы ещё скажете, что вам меня жаль? Я не буду есть.

— Как хотите, мистер Гилсон. Почему вы не убили меня тогда утром, когда мы встретились у обрыва?

— Потому, юная леди, — отвечает мистер Гилсон, — что ваше время умереть тогда ещё не пришло.

— Понятно, я, с вашей точки зрения, была виновна больше, чем другие.

— Да, — усмехается Лоуренс Гилсон, — уж вы-то, дражайшая леди, никак не могли надеяться на быструю смерть. Я решил дать вам ещё два-три дня для страха и размышлений.

— Потому, мистер Гилсон, вы и решили меня и Артура убить в последнюю очередь. Вам хотелось сделать мне как можно больнее. Хотелось уничтожить меня морально, растоптать то, что мне было дорого, лишить меня даже светлых воспоминаний о прошлой любви, — Анджела говорит спокойно, констатируя факт.

— Да, юная леди, — не собирается Лоуренс Гилсон утаивать.

Кроме того, ему хотелось понять: осталось ли в Анджеле с Артуром что-нибудь человеческое? Сможет ли Анджела застрелить человека, которого некогда так сильно любила, что пошла на убийство, чтобы он мог жениться на ней? И сумеет ли она жить после этого? Решится ли Артур умертвить женщину, которую сам же довёл до такого? Которая из-за любви к нему стала преступницей?

— У меня есть вас ещё кое-что, мистер Гилсон, — произносит Анджела.

— Что же, мисс Эванс?

Тут она достаёт из кармана платья револьвер.

— Возьмите, мистер Лоуренс. Я хочу, чтобы вы сами приняли решение, — молвит Анджела, протягивая оружие мистеру Гилсону. — Как вы сами знаете, в нём ещё осталась одна пуля.

Голос её грустен. Она сглатывает комок в горле.

Лоуренс Гилсон не изменяет своей обычной насмешливости.

— И вы, безусловно, уже разрядили его, — произносит он.

— Можете не верить мне, мистер Гилсон, — говорит Анджела, — но он ещё заряжен.

Конечно, мистер Гилсон уверен, что Анджела не может дать ему заряженный револьвер.

— И зачем же тогда вам давать мне его?

— Затем, — отвечает Анджела, — что я не хочу, чтобы вас повесили.

«Вы можете меня расстроить, но играть на мне вы не можете», могла бы ответить Анджела словами Гамлета. Хотя, в отличие от Гильденстерна, сыграть на флейте Гилсон бы сумел.

Револьвер мистер Гилсон всё же берёт. Демонстративно приставляет к груди и спускает курок. Оглушительный выстрел. Руки детектива Гилсона, прижатые к груди, обагряются кровью. Бледный, он смотрит на Анджелу так, словно видит её в первый раз. Впервые за последние пять дней мистер Гилсон выглядит растерянным.

— Благодарю вас. Я рад, что умру. Очень рад, — говорит он и навек покидает этот мир.

Палачам не дано оставаться в живых.

Тут в комнату влетает Артур. Он находился у двери. Анджела с трудом уговорила его не входить вместе с ней.

— Анджела, что случилось? — видя Лоуренса Гилсона мёртвым, он подходит к нему, закрывает ему глаза. — На этот раз он действительно умер. Это ты дала ему револьвер. Но почему?

— Ты сам говорил, что так для него будет лучше… Ты, конечно, прав, но… но это всё ужасно! — из глаз её начинают литься слёзы. — Если бы я считала его негодяем, я бы сейчас не плакала.

Артур подходит к Анджеле, прижимает её к себе, нежно гладит её волосы. Он недоволен собой: любимая плачет, а он ничего не может сделать! Так они стоят обнявшись. Наконец Анджела отстраняется.

— Я не могу оправдать совершённого им, но мне всё равно его жаль! — слёзы Анджела вытирает, но всё ещё бледна и вся дрожит. — Хотя, как подумаю, что он хотел убить тебя…

— Так вся жалость испаряется, — заканчивает фразу Артур. Он чувствует то же самое при мысли, что жертвой могла стать Анджела.

— Неужели он так и не понял, что был неправ? Хотя бы по отношению к тебе? — Артур бросает взгляд на мёртвого.

— Не знаю, Артур. Не знаю.

— Ты рисковала, моя хорошая, — упрекать её он всё же не в силах.

— Вовсе нет, — возражает Анджела. — И потом, я не могла иначе.

— Ты позволишь мне поцеловать тебя? — робея, спрашивает Артур. — В щёчку, конечно.

Теперь они на острове действительно одни. Артур понимает, насколько оскорбительна сейчас малейшая нескромность. Он не собирается позволять себе ничего того, чего не может брат по отношению к сестре.

— Попробуй, — по её тону он понимает, что это согласие.

Тело доктора Картера они поднимают выше, чтобы не смыло приливом.

Вскоре лодка наконец-то приплывает. Уотсон спрашивает, где все остальные, и молодые люди рассказывают, что произошло. Позже они повторяют это же полиции.

Остров… Малый кусочек земли среди бурного моря. От острова отчаливает лодка. В лодке той — старый моряк и двое его пассажиров. Одиннадцать же человек уже никогда не вернутся отсюда живыми. Анджела и Артур поженятся. Их впереди ожидает долгая и, в общем-то, счастливая жизнь. Старшего сына они назовут Лоренс Генри. После долгой разлуки они вместе вновь. Одно доброе дело Лоуренс Гилсон, собравший на острове этих людей, всё-таки сделал. Но тринадцатое августа — день приезда на остров — в семье Артура и Анджелы навеки останется траурным.

Итак, мне послужил для вдохновения роман Агаты Кристи «Десять негритят». Главное отличие — у Агаты Кристи все герои были виновны и погибли, у меня — нет.

Есть также и другие изменения.

Интересно, догадались ли вы, зачем понадобилась записка?

Все детали, указывающие на убийцу, придуманы мной. Любопытно, вы сумели их заметить?

Во-первых, история с Агнес.

Во-вторых, фраза, которую мысленно цитирует Гилсон: «Чем больше узнаю людей, тем больше нравятся собаки».

В-третьих, похоронный марш, который Гилсон играет на фортепиано.

В-четвёртых, насмешничая, мистер Гилсон точно называет способ, которым Мелани Макадам покончила с собой.

В-пятых, статуэтка Юстиции в комнате Гилсона.

В романе Агаты Кристи мистер Оним следовал считалке:

 

Десять негритят отправились обедать,

Один вдруг поперхнулся, их осталось девять.

Девять негритят, поев, клевали носом,

Один не смог проснуться, их осталось восемь.

Восемь негритят в Девон ушли потом,

Один не возвратился, остались всемером.

Семь негритят дрова рубили вместе,

Зарубил один себя, и осталось шесть их.

Шесть негритят пошли на пасеку гулять,

Одного ужалил шмель, их осталось пять.

Пять негритят судейство учинили,

Засудили одного, осталось их четыре.

Четыре негритёнка пошли купаться в море,

Один попался на приманку, их осталось трое.

Трое негритят в зверинце оказались,

Одного схватил медведь, и вдвоём остались.

Двое негритят легли на солнцепёке,

Один сгорел, и вот один, несчастный, одинокий.

Последний негритёнок поглядел устало,

Он пошёл повесился, и никого не стало!

 

В моей истории считалки нет. Но если кто-то решил убить определённое число людей, то это число должно для него что-то значить. Я остановила выбор на числе «тринадцать».

Вот мои варианты перевода приведённых стихотворений:

 

Во всём моей душе больной и грешной

Беды начало мнится неизбежной.

Боится обличения вина,

И этим обличается она (слова королевы Гертруды).

 

Песня о дне Валентина:

 

Вот завтра Валентинов день,

Лишь начало светать,

Как я, девица, у окна,

Чтоб Валентиной стать.

И вот беда, он встал тогда,

Оделся, отворил.

Впустил он девушку в свой дом,

Не деву отпустил.

О боже праведный! О срам!

Мужчины таковы:

Желанье жжёт, так он возьмёт,

Виновны вечно вы!

Ведь ты жениться обещал,

Пред тем как повалил.

«Когда б в кровать не смог зазвать,

Я б так и поступил».

 

Из «Фауста» Гёте:

 

Лукавства полон он, насмешки,

Едва войдёт, как всех подряд

Буравит хитрый, острый взгляд.

Мнит, будто люди только пешки!

И на лице его читаю,

Что он не любит никого.

 

Отрывок из «Ворона» Эдгара По:

 

«Жалкий! — вскрикнул. — В твоём горе о потерянной Леноре

Через ангелов Создатель шлёт забвенье навсегда,

Пей забвенье о Леноре, пей забвенье навсегда!»

Ворон каркнул: «Никогда!»

 

Я изменила имена, ввела новых героев, а некоторых из тех, что были, наоборот, убрала. Характер и преступление остались прежними только в случае Эмили Брент и Филиппа Ломбарда.

Думаю, главная причина, по которой герои Агаты Кристи не смогли вычислить убийцу, — никто из них не попытался понять логику А. Н. Онима. Даже Ломбард, который согласился, что обвинение против него справедливо. Ведь это, по сути, означало признать, что их есть за что приговорить к смерти. Всем было гораздо легче думать, что мистер Оним сумасшедший и на самом деле ему, в общем-то, всё равно, кого убивать.

Об этом говорит и обсуждение, может ли Онимом быть дворецкий Роджерс. Ломбард считает, что нет, потому что, во-первых, у Роджерса на такую затею не хватило б ума, а во-вторых, миссис Роджерс уже оказалась одною из жертв. Роджерс мог бы убить жену, но не в качестве кары за преступление, совершённое ими совместно. А судья Уоргрейв возражает: ведь точно не известно, действительно ли Роджерсы убили свою хозяйку. Возможно, миссис Роджер испугалась, потому что поняла: муж сошёл с ума.

Но ведь мистер Оним, может быть, психопат, только вот не идиот! Неужели Роджерс, если бы задумал совершить такое, не сумел бы приехать без жены? И не мог же он надеяться, что миссис Роджерс ничего не поймёт. Можно, конечно, предположить, что поначалу Этель Роджерс была на стороне мужа, а потом передумала. Но здесь, как говорится, нужно отделять мух от котлет. Одно дело — убить людей, которые сами убили, и совсем другое — лишить жизни невинную женщину, тем более близкого человека, только потому, что она хотела помешать этому.

В отличие от Анджелы, Вера Клейторн из романа Агаты Кристи действительно погубила ребёнка. Чтобы его дядя Хьюго мог жениться на ней, Вера разрешила своему воспитаннику Сирилу плыть к скале, понимая, что тот утонет.

Да, осознанно или же нет, Хьюго своими словами, своею беспомощностью толкнул её на преступление.

Вере больно вспоминать о прошлом, но из-за чего? О чём она сильнее сожалеет: о том, что потеряла Хьюго, или о том, что убила ребёнка?

Да, Вера была так ослеплена своей эгоистичной страстью, жаждой счастья, что забыла даже обыкновенную жалость. Как видно, Вера даже не подумала о Хьюго. О человеке, которого она вроде любила.

Ведь то, что Вера сделала, подло не только по отношению к миссис Хамилтон. Подумала ли Вера, что если Хьюго женится на ней, то всю оставшуюся жизнь придётся обманывать его?

А ведь Вера вовсе не бессердечна, в ней есть способность к состраданию. Узнав, что Филипп Ломбард обрёк на смерть туземцев, девушка «подняла голову и посмотрела на Ломбарда:

— И вы… вы оставили их умирать с голоду?»

Услышав рассказ о несчастной судьбе Беатрис, потрясённая Вера «в ужасе прошептала: “Она убила себя?”» Заметив, как равнодушно, спокойно Эмили Брент говорит о случившемся, Вера спросила: «Что вы почувствовали, когда узнали об этом? Не жалели, что выгнали её? Не винили себя? А если её принудила к этому ваша жестокость?» Потом же Вера ясно представляла Беатрис, мёртвое лицо которой ещё долго стояло у неё перед глазами.

Когда Филипп Ломбард и Вера обнаружили тело Армстронга, девушка, «опустив глаза, склонилась над трупом и вздохнула: “Бедный доктор Армстронг!”» Думаю, она говорила это искренне. В ответ на ироничные слова Ломбарда о женском сострадании Вера сказала: «Неужели вы никогда не испытывали сострадания?»

План убийства, должно быть, возник у Веры спонтанно. Она была в отчаянии после того, как Хьюго сказал, что не может жениться, и, когда Сирил в очередной раз спросил: «Мисс Клейторн, можно мне поплыть к скале?», не справилась со своими чувствами.

Но потом ведь у неё было время, чтобы передумать. Целый день. Она пообещала Сирилу, что завтра отвлечёт его маму, и он сможет поплыть. Но, ожидая этого, Вера даже не думала отказываться от такого страшного замысла. Наоборот, опасалась, что мальчика успеют спасти и он скажет, что поплыл с её позволения. «Нет ничего проще убийства. Но потом воспоминания об этом никогда не покидают тебя».

С тех пор как погиб Сирил, Вера не любила море. У неё перед глазами вставало, как она плывёт за мальчиком, увы, слишком хорошо зная, что спасти его не успеет. Когда Эмили Брент сказала, что любит шум моря, у Веры вырвалось: «А я его ненавижу».

Понятно, почему ненавидит. Он слишком мучительно напоминает ей то, что она больше всего на свете хочет забыть. Её отвергнутую любовь, её несбывшиеся надежды, её чудовищное преступление. Услышав вопрос Ломбарда: «Значит, мальчишку вы всё-таки утопили?», Вера закричала:

— Нет, нет, не смейте так говорить!

Такое отрицание вины означает больше чем признание. Не только своего собеседника, но и себя Вера хотела бы убедить, что не совершала этого ужасного убийства. Совесть. Интересно, где же раньше была её совесть? Вера хотела счастья с любимым человеком. Этого хочет каждая женщина. Но не каждая ради этого способна лишить жизни ребёнка.

В финале Вера застрелила Филиппа Ломбарда из его же револьвера. На острове осталось четыре человека: Армстронг, Блор, Ломбард и Вера. Ночью Армстронг исчез. Осталось только трое. Три человека, которые так боятся друг друга, что готовы на всё. У одного из них револьвер… В ответ на замечание Блора, что зверинца, о котором говорится в восьмом куплете считалки, на острове нет, Вера сказала:

— А вы ещё не поняли? В нас уже не осталось ничего человеческого — хоть сейчас отправляй в зверинец. Так вот вам и зверинец.

Но разве сами эти слова не говорят, что Вера всё-таки человек?

Затем Блор был убит. Не без помощи мистера Онима ему свалились на голову мраморные часы в виде медведя, которые были в комнате Веры. После этого Ломбард и Вера обнаружили труп утонувшего ночью доктора Армстронга. Теперь каждый из них был уверен, что убийца — другой.

А ведь если бы они объяснились, то, вполне возможно, пришли бы к верному выводу: на острове всё-таки есть ещё кто-то живой, кроме них. И прежде всего должен был догадаться Ломбард.

Во-первых, уж он-то прекрасно знает, что револьвер у него действительно украли. Блор задаёт логичный вопрос: зачем А. Н. Ониму, кем бы он ни был, возвращать оружие?

Вера своей фразой о зверинце подсказала: мистер Оним рассчитывает, что револьвером воспользуются. Но почему А. Н. Оним так уверен в собственной безопасности? Может быть, потому, что уже нашёл способ исключить себя из числа подозреваемых?

Во-вторых, ведь очевидно, что у Веры не было какой-либо возможности застрелить судью. Для этого ей бы пришлось спуститься на первый этаж так, чтоб никто не увидел, достать револьвер, мантию и парик, одеть судью после того, как тот будет убит, и притом вернуться в свою комнату раньше, чем туда прибегут мужчины. Не говоря уже о том, что, когда все прибежали, Вера была в обмороке. Доктор Армстронг, который вряд ли стал бы лгать ради неё, это подтвердил.

А вот кто мог бы уговорить доктора обмануть остальных — это вопрос.

Во-вторых, Блор утверждал, что видел, как кто-то выходил из дома. Судя по тому, что потом Блор был убит, никаких причин лгать у него не было. Обнаружив, что Армстронга в комнате нет, Блор и Ломбард тотчас бросились за ним. Из слов Ломбарда ясно, что во время погони они с Блором не разлучались. Но если Армстронг был тогда ещё жив, то почему Блор и Ломбард не сумели найти его? А если нет, то кого же тогда видел Блор?

В-третьих, даже если допустить, что Вере как-то удалось свалить часы в виде медведя, находясь вдали от дома, зачем ей такие сложности? Часы ведь находились в Вериной комнате, она могла сделать это в любой момент. Нужно было только выманить жертву на улицу. Ломбарду что-нибудь сделать с медведем было б гораздо труднее. К тому же логично было бы предположить, что тот, кто застрелил судью, в комнате появится последним. И Блор первым решил принести Вере выпить. Ломбард ведь не мог знать, что виски Блор возьмёт на кухне и Вера откажется пить.

Да, пытаться отобрать револьвер силой, конечно, было крайне глупо. На что, в самом деле, рассчитывал Ломбард? Что Вера (а она ведь хладнокровная убийца!) растеряется?

— Как вам удался этот фокус с мраморным медведем?

— Ловкость рук, голубушка, и никакого мошенничества.

Это была глупая шутка, но Вера-то его слова восприняла как признание. Почему Ломбард сразу, как только они нашли Армстронга, не застрелил Веру, более того, согласился помочь ей поднять тело доктора выше, чтобы не смыло приливом, тем самым дав возможность украсть оружие?

Во-первых, он, скорее всего, просто-напросто не считал Веру достойным противником (а зря!).

Во-вторых, возможно, у него хватило ума понять, что живая Вера — это доказательство его непричастности к убийствам на острове. А если молодой, сильный мужчина застрелил безоружную девушку, ни один суд не признает это самообороной. Даже учитывая, что девушка сама хотела убить.

В-третьих, если Вера — это миссис Оним, то застрелить её не так жестоко, как оставить в живых, чтобы потом сдать в полицию.

В-четвёртых, возможно, Ломбарду всё же было не так-то просто решиться лишить жизни девушку, которая до этого нравилась ему.

С одной стороны, то, что Вера не растерялась, сумела выкрасть револьвер достойно уважения и даже восхищения. Положение было заведомо проигрышным: Ломбард гораздо сильнее, к тому же у него револьвер, а она безоружна. Но Вера смогла выйти из этой ситуации победительницей. С другой — лучше бы она предпочла умереть, но не совершать ещё одно убийство.

И всё же за этот поступок Веру осуждать трудно. Она всего лишь защищала свою жизнь. Да и можно ли девушку, в прошлом погубившую ни в чём не повинного ребёнка, осуждать за то, что она пристрелила того, кто сам хотел убить её? Пристрелила негодяя, обрёкшего на смерть двадцать человек?

«Самосохранение — важнейший долг человека», — говорит Ломбард. Интересно, говорил бы он так, если бы знал, что в конце концов этот самый долг обернётся против него?

Застрелив Филиппа Ломбарда, Вера была счастлива: бояться больше нечего или, точнее, некого. Во всяком случае, ей так казалось. Кто мог бы подумать, что вскоре, увидев верёвку с готовой петлёй, Вера встанет на стул и повесится? Впрочем, кое-кто мог. Да, для человека, у которого нечиста совесть, одиночество невыносимо. Чувство вины за смерть Сирила, расстроенные за последние дни нервы, ужасающая обстановка, да ещё и бессонная ночь сделали своё дело. «Ты можешь поплыть к скале, Сирил», — вспомнила Вера свои роковые слова. Она поняла, что не заслуживает спасения.

Кстати, фильм «И никого не стало» не слишком понравился мне именно из-за финала для Веры. У Агаты Кристи, в фильме Станислава Говорухина этой героине, несмотря на то, что она сделала, можно посочувствовать. А в «И никого не стало» перед нами законченная мерзавка, цинизмом превосходящая даже Ломбарда. Да, в какой-то момент она хотела повеситься. Только вот увидев, что в комнату вошёл мистер Оним, тотчас передумала. Стала просить о пощаде. Причём предлагала обвинить во всём Ломбарда, человека, которого сама же убила. К которому у неё вроде возникли чувства.

Честно говоря, прочитав роман, я не могла понять, кто мистер Оним — наименее виновный или, напротив, самый страшный преступник из них всех.

С одной стороны, он стремился восстановить справедливость. С другой — его жертвы, конечно, дурные люди, но никто из них не убивал ради удовольствия. Более того, даже не все они убили намеренно. А для А. Н. Онима довести Веру до самоубийства — «увлекательный психологический эксперимент». «Жажда убийства была ведома мне с детских лет», — пишет он в своей исповеди. «Я упивался, наблюдая гибель живых существ, наслаждался, убивая их». При этом мистер Оним подчёркивает, что никогда бы не убил невинного.

В фильме, нужно сказать, образ А. Н. Онима несколько отличается от того, что есть в романе.

Оним в книге — человек, который хочет убивать. Но поскольку моральные принципы у него всё же есть, убивать кого попало ему не позволяет совесть. Оним выбрал себе жертвами людей, которых, как он думает, не жалко.

А вот в фильме Станислава Говорухина акцент сделан именно на чувстве справедливости мистера Онима, на его желании наказать преступников, которых законным путём осудить невозможно. Наверное, поэтому ни словом не упоминается смертельная болезнь Онима: диагноз не должен влиять на его решение. К тому же если дни А. Н. Онима сочтены, то его готовность умереть ничего не стоит. Ему просто-напросто нечего терять. Смерть от пули лучше медленного угасанья от болезни.

Самоубийство мистера Онима в фильме — признание, что, как и его жертвы, он убийца. Единственный достойный выход, чтобы не обесценить то, ради чего это было.

В романе — всё совсем не однозначно. С одной стороны, мистер Оним пишет: к тому времени, когда врач сказал, что новая операция не поможет, план был готов. Значит, Оним уже продумал и то, что будет делать после убийства всех жертв? С другой же — тогда для чего было нужно упоминание о разговоре с врачом?

Кроме того, Ониму хотелось, чтоб ни один не сумел разгадать, кто совершил все эти убийства. Во всяком случае, без его помощи.

Все жертвы А. Н. Онима, как он и предполагал, оказались виновны. Но, возможно, ему просто-напросто повезло? Может ли человек, который хочет убить, быть справедливым судьёй?

Мне нужно было сразу же определиться, кто будет мистером Джастисом. Анджела Эванс верно отметила: для мистера Джастиса важно было убедиться, что все намеченные жертвы виновны. Кроме того, он хотел, чтобы они знали, почему он убивает. Но отчего мистер Джастис настолько уверен, что сможет по реакции на обвинение безошибочно определить, кто виновен, а кто нет? Скорее всего, он много лет имел дело с преступниками.

Также нужно учитывать, как профессия способна повлиять на личность человека.

Кроме того, героев довольно много, как познакомить читателей сразу со всеми?

А также возникла проблема с финалом. Нет, то, что Анджела и Артур выживут и снова будут вместе, а Гилсон тоже должен умереть, я знала с самого начала. Загвоздка здесь в другом. Ведь если Гилсон будет застрелен Артуром или, не дожидаясь ареста, покончит с собой, то для него это станет не наказанием, а милостью. Настоящей карой для него было бы раскаяться. К смерти же мистер Гилсон готов.

К тому же разве тот, кто считает, что поступил правильно, станет убегать как преступник, как самый обыкновенный, подлый убийца? Какое же это правосудие, если других он убивать готов, а за свои поступки отвечать не желает? Тем более что в романе Агаты Кристи А. Н. Оним был смертельно болен.

В романе Агаты Кристи есть отрывок из Библии. У меня — из Евангелия и с другим смыслом. Сравните:

«Обрушились народы в яму, которую выкопали; в сети, которую скрыли они, запуталась нога их.

Познан был Господь по суду, который Он совершил; нечестивый уловлен руками дел своих».

«Не судите и не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоём глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: “Дай я выну сучок из глаза твоего”, а вот в твоём глазе бревно? Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего».

Беременность миссис Рассел придумала я. То, что дворецкий и его жена оказались родителями погибшей горничной, — тоже моя идея. В романе на остров была приглашена только хозяйка девушки.

В романе Агаты Кристи на острове не было любимого Веры.

Описывая дом, я добавила пугающих деталей.

Кроме того, я ввела игру «Убийца».

Сцены из прошлого Артура и Анджелы почти полностью мои.

Кошмары Амелии Миллер и Блера тоже придумала я. Так же, как и утреннюю встречу Анджелы с мистером Гилсоном у обрыва.

Прошлое доктора Картера тоже придумано мной.

Вот так и была создана эта история.