Солнце и червяк (джен)

На дворе стояла морозная декабрьская ночь. В общежитии, где виною случая, а может всё-таки судьбы, в одной комнате ютились четыре студента. Кириллов, конечно, сидел в обнимку с кружкой чая на кухне, Шатов громко спал, Верховенский, спрятав голову под подушку, пытался дремать, а вот Ставрогин и глаз сомкнуть не мог. Казалось бы: пол года уже слушал ночные симфонии Шатова и пора бы уже привыкнуть, но организм упорно требовал тишину взамен на сон.

— Верховенский, — прошептал Николай. — Как ты можешь так легко спать под этот храп? Мне кажется, соседи тоже не высыпаются.

В полутьме было видно, да и слышно, как заерзала подушка. Николай встал и вышел в кухню, где стояла достаточно прозрачная темнота, чтобы разглядеть мыслителя Кириллова, сидящего за столом.

— Когда привыкаешь? — спокойно спросил тот.

— Кажется, что никогда, — вздохнул Николай и подошёл к окну, от которого веяло холодом. Он усмехнулся. — Много снега.

— Да, хорошо.

— Черт, Кириллов, я убью тебя раньше, чем тебе самому надумается, — послышался раздраженный и сонный голос Петра.

Он выскочил с комнаты, спотыкаясь о сапоги Кириллова.

— Уже нет, — констатировал Кириллов и с небольшим раздражением поставил кружку на стол.

Опять они столпились посреди ночи в и без того тесной кухоньке, мешая Кириллову думать и наслаждаться тишиной. Тот, правда, уже привык, что ночь давно не ему одному принадлежит. Спокойно допив последние капли любимого напитка, Кириллов ушел в комнату.

Петр подошёл к Николаю и заглянул ему в лицо: строгое, задумчивое, красивое. Невольно улыбнувшись, он опасливо отстранился от друга и сел неподалеку, закурив сигарету. Ставрогин всё это время молчал и даже, казалось, не моргал; потом внезапно наклонился и включил гирлянду, обрамляющую подоконник.

Петр недовольно прищурился, выдыхая вонючий сигаретный дым. Он согнул ноги в коленях и обнял их свободной рукой. Было зябко.

— А не пойти ли на улицу? — улыбнулся Ставрогин.

Для Верховенского его поведение было совсем не внезапным: он с первого дня пристально наблюдал Ставрогина и изучал его поведение, подмечая даже прихотливые детали его характера и привычек. Глаза голубые, предпочитает, когда с ним говорят глядя в глаза, предпочитает, чтобы волосы не коротко стрижены были, чтобы одежда была чистая, выглаженая и черного цвета, чтобы кофе с одной ложкой сахара, а чай — без. Интроверт, эгоист, обладает самоконтролем, безжалостен и холоден по натуре. Много Петр мог рассказать о друге, которым любовался вот уже пол года и боготворил с первого же дня их встречи.

Сидел, внимательно рассматривал стройную фигуру Ставрогина и понимал, что точно увяжется за ним, если тот не шутит. И правда: Ставрогин ушел одеваться.

Через пятнадцать минут друзья уже вдыхали ледяной лёгкий воздух, а выдыхали клубочки дыма. На Ставрогина накатила какая-то радость, и он, скомкав снег, бросил в голову Верховенского снежок. Тот так и запрыгал от холода за пазухой, ещё больше веселя Николая.

— Какой же ты, — проговорил Ставрогин во вдохновении, — какой же... Змий ты, конечно, крыса, но лицо у тебя как у ребенка!

Петр усмехнулся.

— А ты красавец по летам, Ставрогин. И даже немного моложевый.

— Да кому нужна эта красота?

С этими словами Николай запрыгнул ногами на окоченелую от мороза качелю и немного раскачался. Петр не сводил с него восторженных глаз, будто тот делал что-то умное или хотя бы занятное.

— У тебя никогда не было голоса в голове, — начал Николай, — что, если ты что-то сделаешь, то попадешь в неприятности?

— Нет, — не думая ответил Петр.

— Это многое объясняет.

— Голоса в голове, — повторил Петр с улыбкой. — Ставрогин, когда ты делаешь что-то незаконное, то всегда будут те, кто устроят тебе неприятности. Тут, главное, как всё обставить...

— То есть, ты хочешь сказать, что можно всё заранее так подстроить, что этот голос не возникнет в твоей голове и ты со спокойной совестью будешь жить дальше?

— Да, — с уверенностью сказал Петр.

— А если ты не знаешь, будет ли молчать человек, которому ты сделал... зло?

— Нажалуется что ли? — похабно вырвалось у Петра.

— Всё, закрыли тему! — Николай раздражённо махнул рукой и спрыгнул с качели.

Угодив ногами прямо на замёрзшую неглубокую лужу, Ставрогин пошатнулся и по наитию ухватился за Петра, утянув его с собой на землю. Белый снег окрасили алые капельки — Петр рассек висок.

— Верховенский, ей-Богу, а! Как я так? А сам сухим из воды вышел. Пошли домой.

Петр совсем не разозлился. Ну, то есть он злился, конечно (много ли ему всегда нужно было для злости?). На жуткую холодину, на лёд, на то, что забыл перчатки надеть, но не на Ставрогина. Обидно было за висок и испачканое пальто. На Ставрогина и мысли не было обижаться. Было даже приятно, когда его замёрзшие тонкие пальцы касались лица Петра и голубые глаза с небольшим сожалением рассматривали рану и заглядывали в глаза Петра с немым вопросом: "Ты обиделся?" Конечно не обиделся. Хоть бы и швы наложить нужно будет...

Растормошив аптечку Кириллова, Верховенский, шипя и чертыхаясь обработал себе рану и внимательно поглядел на свое отражение. Какое-то глупое выражение лица с ним сделалось. А может ему так казалось из-за острого, внезапно накатившего желания спать? Ставрогин, глянув на висок Петра, сразу забраковал все его умения к оказанию первой помощи, да и в медицине в общем.

— Кровь остановил, а рана-то открыта, — спокойно сказал Ставрогин, посербывая чай.

Петр безразлично махнул рукой, зевая.

— Потом не говори мне, что я не предупреждал: утром со слезами будешь свою рану от подушки отрывать, — с тем же холодом сказал Ставрогин.

Петр взял худо наполненный пакетик-аптечку и поставил перед Николаем. Тот посмотрел на друга, на пакетик, потом снова на друга. И усмехнулся, глядя на сонную глупую физиономию Петра.

— Садись, — с ноткой горделивости бросил Ставрогин.

Петр поставил перед другом стул и сел.

— Можешь не наклоняться... Я аккуратно, не переживай... Надо ценить мелочи жизни, — прибавил он с усмешкой, отрывая клочек лейкопластыря.

Петр свёл брови домиком.

— Ну не мелкий я... Только тебя чуть пониже.

Ставрогин свёл края раны и аккуратно, ровно вдоль прикрыл их лейкопластырем. Важно поглядев на проделанный фокус и мысленно расценив его по достоинству, он проговорил как врач со стажем в двадцать лет:

— До свадьбы заживёт.

Петр как-то невинно глядел ему глаза, но когда их взгляды столкнулись, он сделал привычное выражение лица и, поблагодарив, встал.

— Сиди со мной теперь. Я спать не хочу, — строго сказал Ставрогин, в прочем, не без нотки юмора.

Верховенский безоговорочно развалился на стуле и прикрыл веки. Ставрогин всё разглядывал разноцветные прыгающие огоньки гирлянды. Петр уже почти клевал носом, когда Николай с ним заговорил.

— Каково оно? Я про пистолет. Ты уже стрелял, ведь так?

— Так, — буркнул Петр.

— Убил?

— Неа...

— Хотел?

Петр положил все силы на то, чтобы раскрыть глаза и внятно ответить:

— Хотел, да убежал гаденыш...

— Но ранил?

Петр пожал плечами и коснулся лбом о стол, несколько расслабившись.

— Ранил.

— Приятно было, да?

Несчастный соня только сложил руки перед собой, да голову пристроил на них поудобнее.

— А мне вот приятно было, — в задумчивости тихо проговорил Николай, и снова погрузился в напряжённые размышления.

Его глаза вдруг нервно забегали по огонькам, которые будто бы вот-вот и взорвались от частоты мелькания. На душе у него стало как-то мерзко. Огоньки уже успокоились, а глаза Николая всё бегали под сдвинутыми черными бровями. Дыхание стало неровным, правая нога незаметным образом стала нервно потопывать. Совсем плохие воспоминания стали одолевать его ум.

Вдруг накатившую тьму растормошила простая неожиданность: кисти его руки, свободно лежавшей на столе, коснулось что-то ледяное. Николай опустил уже успокоившийся взгляд: Петр ненамеренно коснулся его кончиками пальцев. Совсем потеряв сознание, он ровно и тихо сопел.

Николай одернул свою руку, встал и подтолкнул друга в плечо перед уходом. Тот вздрогнул и приподнялся.

— Я не сплю, — по привычке буркнул Петр, протирая глаза.

— Спокойной ночи, — холодно бросил Николай и ушел в комнату.