Кое-что о нюансах (джен)

Тедди сидит в углу под лестницей и изо всех сил старается слиться со стеной. С его способностями это не фигура речи. Правда, слиться с аляповатым убранством Норы не так-то просто.

Ровный гул нарушает противный детский плач, плач превращается в визг и заканчивается громким мужским хохотом. Видимо, пришел Рон и подбрасывает в воздух кого-то из малявок.

Тедди морщится и привычно давит раздражение, готовое полыхнуть красным вихром на голове. Еще не хватало, чтобы кто-то из взрослых полез к нему с разговорами по душам.

Завтра весь этот бардак закончится и алый паровоз в третий раз помчит его в школу. Конечно, вся эта толпа повалит его провожать — его и малявку Мари-Виктуар. И, конечно же, все будут изображать, что они его семья, вот только кто кого обманывает? Тех, кого ему хотелось бы видеть в провожающих, он не увидит никогда. Теперь даже бабушку. Но их… их он и не видел.

Ну как не видел...

Тедди тянется к нагрудному карману рубашки и достает из него замусоленную колдографию, которую никогда никому не показывал. На ней девушка с фиолетовыми волосами ярко улыбается мужчине в поношенном, слишком свободном в плечах пиджаке. Мужчина поглядывает на девушку искоса и что-то ей говорит — его губы двигаются, но слов не разобрать (Тедди честно пытался научиться читать по губам). После этого двое на фотографии целую секунду смотрят друг на друга и девушка (мама) покатывается со смеху, а мужчина (папа) фыркает, буквально впитывая маму глазами. Сколько себя помнит, Тедди пытается перехватить взгляд счастливой девушки или смущенного мужчины, но двоим на колдо не нужен третий.

Тед разворачивает колдографию изображением вниз. Той стороной, где почерком бабушки написано: «Любимому сыну от мамы и папы».

Обман.

Вся жизнь Тедди Люпина строится на обмане.

«Мама и папа наблюдают за тобой!»

«Папа и мама гордятся тобой!»

«Мама и папа любят тебя».

Мама и папа гниют в земле, и им абсолютно плевать, что происходит шестью футами выше. Им стало плевать еще раньше, когда, вместо того чтобы остаться со своим новорожденным сыном, они пошли на битву и… умерли.

— О чем грустим? — на плечо Тедди ложится рука, а чувствительный нос, «подарок» отца, тревожит запах алкоголя, впрочем, даже по голосу Люпин понимает, что крестный не совсем трезв.

— Ни о чем, — бросает он своим лучшим безразличным тоном. Просто чтобы Гарри отстал, а тот не теряет надежды завязать беседу:

— Соскучился по однокурсникам?

Действительно, на что Тедди рассчитывал?

— Не очень.

Кого-то другого короткие ответы навели бы на разумную мысль, что не стоит лезть, когда тебе не рады, но точно не Гарри Поттера.

— Эх, помню, я успевал за лето…

Понеслось…

Люпин отключает звук и старается контролировать эмоции. Пожалуй, будет невежливо сейчас продемонстрировать крестному ярко-красную шевелюру. Чтоб отвлечься, он накрывает колдографию ладонью и незаметно запихивает в карман брюк. Гарри снова сжимает плечо. Кажется, какая-то история из его юности закончилась. Тедди вскидывает на него глаза.

— Мы заберем тебя в десять. Андромеда в курсе.

Вот «Андромеда в курсе» — это фигура речи, а если без иносказаний, наглая ложь. Бабушка второй месяц проживает каждый свой день, словно первый.

Теперь крестный смотрит понимающе. Нет-нет-нет, только не это!

— Я знаю, чего бы ты хотел, — проникновенно говорит он.

Тедди упрямо мотает головой.

Почему взрослые считают, что всё про всех знают? Почему думают, что имеют право совать нос куда не просят?!

— Я ведь и сам такой…

Теду кажется, что его сейчас вырвет. Зажать бы уши, чтобы не слышать этих лицемерных высказываний.

— …родители отдали жизнь за меня, как и твои.

Тедди вскакивает, сжимая кулаки, и ловит тень страха в зеленых глазах Гарри Поттера. Это приятно.

— Так же?! — надсадно орет он.

Аврорская сноровка дает о себе знать, палочка оказывается у крестного в руке раньше, чем Тедди срывается. Он ждет, что его приложит чем-то неприятным, но вместо этого в укромном уголке под лестницей начинает гудеть воздух. Не исключено, что это гудит кровь в ушах Люпина-младшего. Нет, единственного.

— Ты серьезно считаешь, что наши случаи можно сравнивать?! — голос подводит, Тедди кажется, что он визжит как девчонка. — Серьезно? Твоя мать прикрыла тебя собой, если я правильно помню то, чем ты кормишь меня с пеленок! Твой отец встал на пути у Волдеморта, чтобы не пустить его к тебе!

— А твои родители пожертвовали жизнью, чтобы ты рос в мире без войны.

Больше, чем просто разговоры по душам, Тедди ненавидит пафосные разговоры по душам.

— А мои ушли на битву! Не улавливаешь нюанс? Мои не думали о том, что я останусь один, что никогда не увижу их, и…

Гарри беспомощно моргает. Не ожидал такого всплеска эмоций от всегда сдержанного крестника. Что ж, все когда-нибудь происходит впервые.

— Ты просто не понимаешь…

Еще один железный взрослый аргумент. Люпин, сцепив зубы, подавляет вспышку злости и изображает скепсис. Он-то точно знает, кто тут не понимает. Наверное, на лице отражается что-то не то (все может быть — не репетировал же Тед мимику перед зеркалом), потому что вид у крестного становится еще более растерянным.

— Ты сейчас так похож на отца, — вот и объяснение поспело.

Гарри сразу же осознает, что ему достается приз «крестный года».

— Извини, я не хотел, — исправляется он.

Тедди видит, что крестному хочется оказаться где угодно, только не здесь, что он мысленно костерит себя за то, что подошел, и мысленно же взывает к кому-то из женщин — Гермионе или Джинни. Но обе сегодня отсутствуют, из дам здесь только бабушка Молли и малявки. Растерянность Гарри — бальзам на рану, она задевает что-то темное внутри. Хочется сделать больно, чтобы больно было не только ему. Тедди не верит, что боль можно разделить, Тедди верит, что ее можно удвоить.

— Ты вырос в мирное время, — пошел новый виток душеспасительной беседы. — Сложно объяснить, что такое…

— Адреналин? — хмыкает Люпин. — Я в курсе. Гермиона тоже приложила руку к моему воспитанию.

В отличие от той, которая должна была…

— Нет, — мотает головой Гарри Поттер и пытается найти другие слова (глупый, глупый крестный!). — То есть да. Адреналин тоже, но не только. Это было… если не я, то кто?

— Про тебя речи нет, — сухо роняет Тед.

— Я не про себя, я про каждого. Каждый думал так.

— Но ведь не все были тогда в Хогвартсе, — из горла рвется рык, и Тедди ожидает, что его сейчас снова сравнят с отцом. — Кто-то же остался… остался, чтобы не бросать того, кого любит. Просто папа и мама любили эту войну больше, чем…

— Не говори так! Ты не знал своего отца.

Действительно. Почему же это?

— Когда… Твой отец, он… — крестный осекается, о чем-то вспоминая. — Он готов был пойти на все, чтобы ты жил без войны.

Тедди не дурак, он чует в недомолвке предательство. Но отец второй, второй, про кого он всегда думает.

— Но она… мама…

— Она любила твоего папу, — пытается достучаться Гарри.

— Больше, чем меня, — вылетевший смешок почти не горький.

— Любовь не бывает больше или меньше. Но любовь — это самое важное, что есть у людей.

О любви они сегодня еще не беседовали…

Люпин видит: крестному нечего добавить к сказанному, он надеется на откровение свыше. Усилием воли Тед заставляет волосы позеленеть.

— Хватит, поговорили. Можно я побуду один? — это невежливо, но после истерики уже нечего терять.

Будь Тедди не так взвинчен, посмеялся бы над тем, как поспешно ретируется герой магического мира. Удивительно, но становится легче. И правда, легче. Желчь, стоящая в горле, проваливается вниз.

— Ты эгоист, Тед, — раздается мелодичный голосок.

А эта-то здесь откуда?

— Подслушиваешь, Вик? — злится он.

— Сложно было не расслышать, оказавшись рядом с вами, вне зоны действия заклинания дяди Гарри, — девчонка смешно грассирует, отчего имя крестного звучит совсем нелепо. — Твои родители…

— Мы не будем об этом говорить, — Тедди снова заводится.

— Позволь сказать.

«Позволь»… Будто его запрет что-то решит. Маленькая вейла все равно скажет. И не уйти — она приставучая, отправится следом. Настоящий репей!

Тедди показательно закатывает глаза.

— Не надо делать такое лицо, — влезла со своими нравоучениями и еще имеет наглость возмущаться. — Знаешь, мои родители тоже были там. Оба. Если бы с ними что-то… что-то стряслось, меня вообще не было бы.

— Лучше бы и меня не было.

— Ты же так не думаешь, — пожимает плечами она.

Может, и не думает. Или думает. Иногда. Часто.

— У моей мамы вейловская кровь, вейлы — однолюбы, они чахнут, если с их половинкой что-то происходит.

Тедди не может взять в толк, зачем слушает.

— Она не пережила бы смерть папы.

— Есть нюанс, Вики. У твоих тогда не было детей. У них были только они, сами за себя. Улавливаешь разницу?

— Улавливаю. Не улавливаешь — ты. Не сами за себя, а вместе! Где один, там второй.

Неужели непонятно, что в этом и беда? Из-за того, что они ушли вместе, Тедди остался один.

— Ты, Тед, в своей злости не видишь главного. Тебе подарили жизнь. Ты живой, а они нет.

От этих слов делается так больно, что перехватывает дыхание.

Боль и раздражение — вечные спутники Тедди, но прямо сейчас боли становится так много, что раздражению не остается места. Маленькая вейла своими словами сумела ее удвоить. Удвоить именно для него, не для каждого. И ведь продолжает:

— Все, что у них было, — это чуть-чуть времени, чтобы любить друг друга. Ты должен радоваться, что они успели побыть счастливыми. Соль в том, что у тебя любовь когда-нибудь будет, а у них — только была.

Взметнув белокурыми косичками, Мари-Виктуар отворачивается и начинает степенно подниматься по лестнице. Чисто принцесса без королевства.

Тедди кладет руку на карман брюк, где лежит колдография, которую он никогда никому не показывал. Колдография, на которой девушка с фиолетовыми волосами ярко улыбается мужчине в нелепом пиджаке, а тот смотрит на нее в ответ смущенно и счастливо.

Тедди засмотрел снимок до дыр. Он знает, что папа смешно морщит нос, а возле его глаз собираются добрые морщинки, он знает, что мамина улыбка обнажает десну над передними зубами, а цвет ее волос становится глубже, когда она начинает смеяться.

Странный порыв застает Тедди врасплох. Впервые ему хочется поделиться. Поделиться не болью нелюбимого ребенка — их счастьем. Любовью, которая действительно была.

— Вик?