Так пугающая их (джен)

Курильщик был одним из немногих находившихся в небольшом зале в такое время. Он устроился за маленьким столиком, отодвинув подальше стул, на котором ему полагалось сидеть — если бы он не находился в коляске. На её шины налипла грязь и пара листьев, и парню до ужаса хотелось просто встать и пересесть на один из высоких стульев на тонких ножках рядом с баром, от которого доносилась тихая музыка, дополняемая едва заметной хрипотцой старых пластинок. От пары столиков — в том числе и его — вверх поднимались тонкие струйки дыма непогашенных сигарет в пепельницах, обречённых догорать до фильтра. Курильщик сидел молча и изредка делал глотки почти остывшего кофе, попутно делая наброски в блокноте и прислушиваясь к тихим разговорам немногочисленных посетителей. Таким бы и полагалось быть Кофейнику ещё достаточно ранним утром. Но было одно «но».

Это был не Кофейник.

Курильщик находился в Наружности уже почти полгода, и в первые дни он только ездил по улицам, неуютно ёжась и оглядываясь по сторонам. Вопреки всем доводам здравого смысла, ему казалось, что у него развивается клаустрофобия, что на улицах города куда меньше пространства, чем в захламлённой от пола и до потолка Четвертой. Весь мир казался ему каким-то неправильным и картонным — плоским, словно одним из рисунков в его блокноте. Этому миру чего-то не хватало — так сильно не хватало, что он казался искусственным, но Курильщик до последнего не хотел признаваться в том, что же это.

Этим улицам, полным спешащих и погруженных в свои дела людей, не хватало болтовни и безумных песен Табаки, его энтузиазма и изобретательности, не хватало его жизнерадостных воплей и историй, которые Шакал посвятил бы каждому попадающему в его поле зрения предмету.

Этим проулкам между домами не хватало таинственных теней, в любой из которых сумел бы притаиться Слепой, выжидая чего-то, известного только ему.

Этим площадям не хватало красоты Лорда, которая отвлекала бы абсолютно всех прохожих от неухоженных клумб, трещин в асфальте и заплёванных бордюров — только красота потомка драконьего рода сумела бы затмить всё, заставляя не замечать ничего, кроме него.

Этим бездомным дворнягам с бесконечно грустными глазами не хватало Горбача, который делился бы с ними своими едой и любовью, заставляя их хвосты радостно вилять при появлении его нескладной фигуры на горизонте.

Этим переполненным кафе, общепитам и другим заведениям не хватало молчаливого и предупредительного Македонского, предугадывающего твои желания и не лезущего, настойчиво заглядывая в глаза и словно желая залезть не только в кошелёк, но и в душу.

В этой жизни Курильщику не хватало их всех.

Даже то небольшое кафе, в котором он находился сейчас, было ужасно похоже на Кофейник — и в то же время кошмарно отличалось от него.

Здесь не было задушевных посиделок знакомых, здесь не играли на гитаре и не подпевали всем скопом знакомым песням, здесь не обсуждали заговорщицким шёпотом последние сплетни. Курильщик соскучился даже по наигранно веселым Псам, шумным Бандерлогам, комически разукрашенным Крысам, которые умудрялись заполнить пространство собой и сделать его удивительно живым.

Здесь на него почти каждый норовил посмотреть с сочувствием, придержать ему дверь, схватиться за ручки и подкатить коляску к свободному столику, заставляя Курильщика испытывать раздражение всё чаще с каждым днем.

Только теперь он начал понимать многое. Его — да, его — стая вовсе не боялась Наружности, они не нуждались в Доме — это Дом нуждался в них. Только все вместе они и делали старое серое здание Домом и, если бы им пришлось его покинуть, они унесли бы его с собой — в бездонном рюкзаке Шакала, в странных сказках Лорда, в памяти Слепого, на широкой спине Красного Дракона, в мелодиях флейты Горбача. Любое место, где были бы они, и стало бы новым Домом — но они просто не могли так с ним поступить. Для них это стало бы предательством изрисованных от пола до потолка стен, захламленных комнат, трещин в потолке, осыпающейся штукатурки — это было бы предательством истории Дома и их жизни в нём.

Именно они и сделали Дом тем, чем он и был, наполняя его собой, своими сказками и песнями, своей верой и традициями, своими мирами. Они не боялись Наружности — они не хотели видеть этой пустоты картонного мира, за которым не было ничего, кроме крепления для декораций. Только в Доме для них был выход из переполненного нелепыми макетами театра — и этой дверью была Изнанка. Теперь Курильщик и сам видел это, прожив в Доме совсем немного, но всё равно изнывая от пустоты пространства — но что бы тогда чувствовали они, ставшие его частью и отрывком его истории, что чувствовали бы те, кто и был Домом, покинь они его?

Вряд ли бы они чувствовали хоть что-то, ведь вся Наружность была куда меньше одной только Четвертой.