Груз прожитых лет (джен)

— Значит, ты и есть Белый Демон, один из четырёх лидеров Джои? — усмехнулся Хиджиката, глядя через прутья решётки то ли на врага, то ли на соперника, то ли на друга, и не замечая похабной улыбки Сого, направленной в спину. — Я так и знал, что ты преступник.

Гинтоки сидел на деревянном полу камеры и делал вид, что не попал за решётку по серьёзному обвинению, грозившему казнью, а просто присел отдохнуть на лужайке под деревом. Посетителей, приходивших поглазеть на легенду времён последнего восстания Джои, он игнорировал. Но услышав знакомый голос, наигранно лениво приоткрыл один глаз, сверкнувший алым блеском в свете луны. Её же свет серебрил волосы, и Хиджиката, глядя на спокойное, даже безразличное лицо, украшенное лишь хитрой ухмылкой, как никогда чётко осознавал, почему Сакату прозвали Белым Демоном: сейчас он был похож на кого угодно, только не на человека. Один взгляд на него вызывал дрожь в теле, будил подсознательный страх, вызывал ощущение опасности…

— Даже не отрицаешь? — отвлёкся от мыслей Тоширо. Он хотел задеть, разбудить в этом существе обычную для Гинтоки шумность, заставить сделать хоть что-то, чтобы тот сопротивлялся аресту, как сопротивлялся всегда, когда его арестовывал сам замком. Но голос дрогнул, а судорожное дыхание выдало чувства: видеть этого человека за решёткой ему не хотелось.

Хиджиката ждал резкого ответа, издёвки, но никак не тихих слов, признания, произнесённого с лёгкой улыбкой на губах:

— Я бессмысленно пролил слишком много крови и своей, и чужой, слишком много жизней оборвал, чтобы позволить себе отрицать грехи, — тихо выдохнул Саката, почти шёпотом, на самой грани слышимости, отчего у Тоширо по позвоночнику пробежал табун мурашек и волосы зашевелились на затылке. Осознание сказанного заставило снова рвано выдохнуть от противного ощущения, что обманывал себя, думая, что изучил главу Йородзуи, что знал о нём… Но это было ложью. Этого человека знали разве что Кацура Котаро и Такасуги Шинске — другие лидеры Джои, такие же преступники, как и… Широяша. И от этого понимания неприятно скребло под ложечкой, отдаваясь пульсацией в висках, скорее от ощущения обманутости, чем от реальной боли.

— Бессмысленно? — переспросил Хиджиката, пытаясь отвлечься от мыслей, сделать вид, что ему всё равно. — Я думал, вы сражались за свободу и независимость…

— Джои? — вроде как даже удивлённо переспросил Гинтоки, открывая второй глаз. Но будто что-то вспомнив, хмыкнул: — Да, так предполагалось. Многие действительно верили в это, — улыбка стала ироничной, а в голосе зазвучал цинизм: — Но другие присоединились к нам, чтобы отомстить вторженцам-Аманто и трусливому правительству, предавшему народ. Месть — вот что двигало большинством из нас. И утопичные идеи, которым никогда не суждено было воплотиться в жизнь.

Хиджиката смотрел на спокойное лицо… демона и не верил ушам. Он, конечно, знал, что Йородзуя не поддерживал как в целом современные идеи Джои, так и в частности движение Кацуры. Но теперь, понимая, какое прошлое скрывал этот человек — не мог поверить тому, что слышал:

— Ты говоришь так, будто презирал движение.

Гинтоки снова прикрыл глаза и фыркнул:

— Презирал? Нет. Люди лишились свободы, домов и земли, лишились близких. Естественно, что они взяли в руки оружие, — легонько пожал плечами он.

— А ты был с ними не поэтому? — с интересом спросил Хиджиката, надеясь узнать правду. Но в ответ услышал лишь резкое:

— Нет.

— Почему же? — настаивал он, закусив губу. Больно сильно хотелось знать, что стало мотивом для вступления Сакаты в ряды восстания. Он оправдывал интерес расследованием дела, необходимостью составить как можно более точное досье. Но… приговорённому к казни оно было не нужно.

Йородзуя шумно выдохнул в ответ:

— Была… причина, — в голосе тренькнула горечь. У Хиджикаты, Дьявольского Замкомандующего Шинсенгуми, от этого что-то рвалось внутри, задевая за живое, словно бередило его собственные старые раны на душе, отдававшиеся в памяти такой же горечью. Йородзуя никогда не был слишком открытым или откровенным хоть с кем-то. О том, что им двигало, как и о том, что было у него на сердце — всегда приходилось гадать. А сейчас… Эти слова… Причина была. Но по горечи становилось ясно даже идиоту, что её больше не было.

Тоширо считал, что они — равны. Что у каждого из них было прошлое, о котором хотелось забыть, как о страшном сне. Прошлое непростое, оставившее свои следы в душе, в разуме. Но это снова было не более чем самообманом…

— Ты был лидером, — не спросил, констатировал факт Хиджиката. — Вёл в бой тысячи за собой…

От мыслей о том, каково было вести за собой людей в тот кровавый период истории страны — ему становилось не по себе. Вот сколько он был заместителем командующего нескольких десятков человек? Несколько лет. И это в мирное время. Йородзуя стал лидером больше десяти лет назад, в период кровавой войны. В то время, когда он сам пытался прижиться среди учеников одного додзё, заботясь лишь о себе, Саката уже воевал, сражался за что-то, защищал… Через что он прошёл? Сколько боёв пережил?

— Тысячи? — переспросил Гинтоки, качая головой. — Нас было от силы несколько сотен…

— … вёл к победе, — скорее мыслям, чем Йородзуе заметил Хиджиката. Но Гинтоки мгновенно опровергнул его утверждение, холодно заявив:

— Вёл на убой! — Тоширо дёрнулся, посмотрев на Сакату непонимающе. Слишком сильно не вязались слова с образом Широяши и легенды о нём, слишком не вязалось с тем, что он вообще знал о Джои. Гинтоки вдруг снова улыбнулся, но… непередаваемо печально. В тот момент его алые глаза выглядели особенно… неживыми. Он словно смотрел в пустоту, туда, куда смотрели мертвецы. — Они хотели уничтожить Аманто или изгнать. И отказывались понимать, что нас, самураев, становилось всё меньше с каждым днём, — отчего-то пояснял Широяша. — Не понимали, что, даже побеждая, мы проигрывали. Восстание Джои было обречено, — спокойно, с улыбкой рассказывал он, контрастом между словами и выражением лица вызывая ощущение нереальности происходящего. — Аманто… их было слишком много. Целый космос населённых планет. И скольких бы мы не убивали — на место одного павшего приходили десятки, сотни других. Чем сильнее мы сопротивлялись, чем успешнее — тем больше привлекали к себе внимания, тем яростнее нас хотели уничтожить. И наша гибель была лишь вопросом времени.

Хиджиката невольно закусил губу: вот значит, каким было прошлое Йородзуи. Он был обречён. И наверняка чувствовал безысходность тех лет до сих пор.

— И всё же ты сражался! — не сдержавшись, воскликнул Тоширо, словно пытаясь переубедить Сакату, доказать, что в боях его прошлого был смысл. — Ты был одним из лидеров…

— Был… — согласился Гинтоки. Улыбка на его губах исчезла, будто её и не было. Он внимательно смотрел на распалявшегося Хиджикату:

— И остаёшься им до сих пор! — горячим шёпотом убеждал он, тихо, чтобы не привлекать внимание куда-то запропастившейся охраны. — Аманто пугают твоим именем детей, Широяша, — прозвище из его уст звучало почти интимно, но Тоширо и не обратил внимание. — А Джои смотрят в твою спину с восхищением. Ты ведь защищаешь их до сих пор! Никто бы не узнал, кто ты, если тебе не взбрело бы в голову подставиться, защищая одну из группировок.

— Эти глупцы наслушались речей Зуры. Засранец всегда умел говорить красиво и убедительно. Но никогда не объяснял, во что они лезут и чем рискуют, — раздражённо фыркнул Гинтоки, закатывая глаза, чем на миг, всего на очень краткий миг, напомнив Хиджикате человека, которого он знал как лидера Йородзуи.

— Они всё равно арестованы… — напомнил Тоширо, нашаривая в кармане пачку сигарет и прикуривая одну.

— Сейчас их подрывная деятельность приравнивается к разбою. А времена Джои давно позади. Им грозит тюрьма, но не смерть, — пожал плечами Саката снова. И до Дьявольского Замкомандующего вдруг дошло, что Широяша всего лишь защищал жизнь людей, по глупости вступивших в Джои. Раскрыл свою личность и прошлое, но не для того, чтобы запугать сёгунат, а чтобы сами Джои не наделали глупостей, за которые их могли казнить.

Неужели это и было той причиной, по которой когда-то Саката Гинтоки не только вступил в сопротивление, но и стал одним из его лидеров? Если подумать, да, Джои проиграли войну, но сведений о том, что они были уничтожены — не было. Зато всем было известно, что трое из четырёх лидеров восстания ушли в подполье и продолжили свою деятельность. Неизвестно было лишь о судьбе одного, но самого выдающегося лидера. До тех пор, пока он себя не выдал.

Широяша. Мог ли он просто защищать людей, как делал всегда на памяти Хиджикаты с момента знакомства, защищать от смертей, которые считал бессмысленными?!

Тоширо нервно затянулся сигаретным дымом и выдохнул, не замечая, что руки у него тряслись.

— Да, им казнь не грозит. Чего не скажешь о тебе, — заметил он наигранно безразлично. Но почти тут же усмехнулся криво: — Из твоей смерти раздуют шумиху…

— Я ведь легенда, — снова улыбнулся Гинтоки и засмеялся хриплым неожиданно низким голосом. От смеха вибрировала вся камера, — так казалось Хиджикате, потому что и у самого подгибались ноги, словно расслабившись после долгого напряжения.

— Почему ты так спокоен? — снова выдохнул сигаретный дым он.

— Я — мертвец уже многие годы, — оскалился Йородзуя, но, кажется, был серьёзен. — Шимпачи, Кагура, да и остальные делали меня живым, но расплата должна рано или поздно настигнуть меня.

— Ты не хочешь жить? — задохнулся Хиджиката от ещё одного осознания, уже жалея, что вообще пришёл к Сакате.

— Это имеет значение? — склонив голову к плечу, Гинтоки медленно моргнул. Свет луны выхватил длинные белые ресницы, движение которых отчего-то заворожило Тоширо. Он не знал, что ответить, как пояснить. Но неожиданно для себя просто выдохнул:

— Да!

И он пропустил момент, когда алые глаза Белого Демона оказались напротив. Они смотрели прямо, кажется, заглядывая в душу. И видели, видели всё, что он скрывал даже от себя…

— Для… тебя? — проницательно спросил… Широяша. Хиджиката отступил на шаг и всё смотрел на такое знакомое и чужое одновременно лицо не ленивого бездельника из Йородзуи, а кого-то другого. Того, кто незнакомо притягивал взгляд, манил, словно действительно демон, поймавший в сети очередную жертву.

Тоширо смотрел в алые глаза и тонул… тонул в их кровавом цвете, будто в настоящей крови, пролитой этим демоном, понимал, что отрицать что-то внутри себя он больше не сможет… Что-то, что раньше делало их равными.

— Ты не тот Саката Гинтоки, которого знает Эдо, — выдохнул Хиджиката ошеломлённо, обнаружив, что задержал дыхание и напрочь забыл про тлеющую в руках сигарету.

Между ним и решёткой вдруг упала связка ключей, громко звякнув. Тоширо отвлёкся на неё, неосознанно поднимая, а когда снова посмотрел на Йородзую — обнаружил, что тот… будто бы потерял интерес к нему. Гинтоки уже снова сидел на полу с закрытыми глазами и легонько, одними уголками губ, улыбался чему-то. Улыбка теперь казалась фальшивой.

Тоширо хотелось разрушить эту фальшь, ставшую преградой между ними. Хотелось в кровь разбить это лицо, лишь бы его обладатель не был так… спокоен? Безразличен?

Пальцы с силой, до побеления костяшек сжимали связку ключей…

— Зачем ты пришёл, Оогуши-кун? — насмешливый вопрос заставил вздрогнуть от неожиданности. Вопрос ставил в ступор. Ведь действительно…

— Зачем я пришёл? — спросил Хиджиката у самого себя, растеряно посмотрев на камеру, на ключи в руках, а затем на полную луну в небе.

Ему вдруг вспомнилось, как в одну точно такую же ночь они играли в «пни банку», чтобы один старик, несмотря на запрет господина, которому служил, смог встретиться со старухой, исполнив обещание. Тогда они использовали игру, чтобы нарушить закон, противостоять власти…

Ему вспомнились и другие лунные ночи, когда в Эдо что-то происходило. Что-то опасное, преступное, но правильное и всегда с участием кудрявого белобрысого ленивого идиота. Хиджиката не сомневался: Саката и был зачинщиком, снова и снова защищая кого-то, что-то, что ценил и за что готов был драться насмерть, невзирая на возможные проблемы с законом или гораздо более худшие последствия. Тоширо знал это, за это и уважал Йородзую, потому что он тоже боролся за то, во что верил, как умел.

Смириться с тем, что Сакату собирались казнить не столько из-за преступлений, сколько потому что трусливое правительство боялось его по сей день — он не мог. В конце концов, Йородзуя и сам помогал Шинсенгуми в целом и ему в частности не раз. Хиджиката был ему должен за это и считал, что долг пора было возвращать.

— Оогуши-кун, что ты делаешь? Хочешь, чтобы рядом со мной завтра казнили тебя? — спрашивал Гинтоки насмешливым голосом, безразлично наблюдая за действиями Тоширо, пока он судорожно открывал решётку камеры.

— Я не позволю тебя казнить, — не Йородзуе, себе сказал Хиджиката.

Гинтоки внезапно в голос рассмеялся:

— Безумец. Считаешь, делаешь мне одолжение?

— Нет, — фыркнул Тоширо, открывая камеру. — Я отдаю тебе долг. Выходи, — потребовал он. Йородзуя не шевельнулся. Он только смотрел ему в глаза и без тени насмешки спрашивал:

— Предлагаешь мне бежать? Скрываться? — И что-то было в его голосе такого, что Хиджиката понял: бегать от правосудия Широяше надоело. Надоело, возможно, ещё десять лет назад. И, наверное, убеждать его было глупо… Вот только он знал, что ответить. Знал, потому что Саката этому его и научил:

— Это лучше, чем красивая смерть. Лучше, чем слёзы твоих детей-иждивенцев, на глазах которых отрубят голову их любимому учителю, — холодно напомнил он, закуривая новую сигарету.

И что-то мелькнуло на лице Йородзуи от его слов. На мгновение оно исказилось от каких-то эмоций, но быстро снова стало спокойным и безразличным. Он неожиданно поднялся на ноги и наигранно неторопливо вышел из камеры, отряхиваясь. Остановился он лишь напротив Тоширо.

— Неужели отпустишь вот так просто? Вы должны бороться с преступностью, а не помогать ей. Вас заставят сделать сеппуку, — протянул Саката насмешливо и лениво выгнул бровь, когда из-за дерева вышел Сого, как обычно приветливо улыбаясь.

— Не волнуйтесь, босс, мы инсценируем побег, а если это не сработает — выдадим властям Хиджикату-сана, как вашего сообщника, — улыбка мальчишки стала кровожадной и многообещающей. — Я записал на камеру момент, когда он открывал вам камеру.

И пока Окита насмехался над ним, показывая Йородзуе запись, Хиджиката и слова не сказал, к удивлению обоих. Он смотрел на уже бывшего заключённого и с изумлением отмечал, как тот на глазах из Широяши, легенды времён восстания, даже десять лет спустя ощущавшего груз тех лет, становился привычным и знакомым Сакатой Гинтоки, ленивым самураем, лидером Йородзуи. И вроде бы ничего в его внешности не менялось. Те же кучерявые волосы, то же лицо… Но из мёртвого взгляда исчез кровавый блеск настоящего воина, в мимике больше не было отпечатков горечи прошлого, с плеч исчез невидимый груз прожитых лет, из движений пропали хищные повадки…

Тоширо фиксировал это краем сознания и не понимал, действительно ли всё это было или ему… привиделось? Может, у него просто разыгралось воображение, когда он слушал правду о восстании?

Гинтоки уже ушёл, неторопливым шагом, будто не бежал из тюрьмы, а просто прогуливался, ковыряясь в ухе. И Хиджиката долго смотрел ему в спину, и мог поклясться себе в том, что видел в его облике образ Широяши…