Финальный отсчёт (джен)

Пять

К Отбору готовили тщательно и усердно.

— Я обучил тебя всему, что знаю сам. Твои успехи в освоении Дыхания радуют меня. Даже немного завидно, — сэнсэй тихо засмеялся, похлопав ученика по плечу.

Куваджима Джигоро по прозвищу Шихан имел полное право гордиться своим старшим учеником: за последние полгода тот сделал колоссальный прорыв вперёд. Нет ничего удивительного в том, что с его духом, несгибаемым, как сталь, и возможности тела, закалённого Дыханием Грома, вышли за пределы доступные обычному человеку. Прогресс был лишь вопросом времени.

Юичиро смущённо улыбнулся. Прижав руки вдоль тела, поклонился, выражая благодарность. Его короткая тёмная коса, на кончике перевязанная обрезком серой ткани, упала со спины на плечо, хлестанув по подбородку.

На берегу реки стояли двое, — пожилой воин и юноша. Учитель и ученик. Старик и его приёмный внук.

Алое солнце катилось к горизонту; на востоке ветер стремительно гнал чёрные тучи, в воздухе витал запах дождя — ночью здесь будет гроза.

— Финальный Отбор через несколько недель. — Смешинки в глазах старого мужчины исчезли.

Юичиро замер. В карих глазах отразились последние лучи заходящего солнца и смятение. Лишь спустя несколько секунд он заговорил:

— Для меня честь учиться у вас, господин Шихан. Вы человек с удивительно-добрым сердцем и слышать похвалу из ваших уст отрада для души. Но вместе с этим есть нечто, что меня терзает. Вы всегда говорили, нужно доверять своей интуиции, и я чувствую…

Юичиро тяжело вздохнул. Сэнсэй крепче сжал его плечо.

— Я не готов, — тихо сказал юноша. Откинув голову назад, он устало прикрыл глаза, почти зарычал от бессилия: — Быть может это не интуиция вовсе, а трусость… Я запутался, мастер. Мне стыдно говорить вам такое, выставлять себя неблагодарным трусом, но я прошу вас, учитель: позвольте подготовиться к отбору лучше и продолжить тренировки с Зеницу и Кайгаку.

Шихан хмыкнул.

— Что ж. Я рад, что ты это понимаешься, а не рвёшься скорее махать катаной, как Кайгаку. Если нужно, подождём, в нашем деле спешить нельзя. На следующий год ты будешь готов, Юичиро, я уверен.

Демоны наглеют, нападения учащаются. Глава надеется на воспитанников Столпов, но спешкой сводить на ≪нет≫ несколько лет упорного труда, связь душ, которая объединила их, считай, в семью… рискнуть всем и возможно загубить такой потенциал Шихан не мог себе позволить.

Финальный Отбор на горе демонов — тёмный час для каждого Охотника. Лишний раз опасения Шихана подтверждает то, что никто из учеников Урокодаки живым оттуда не возвращался. Двадцать лет тренировать одного ребёнка за другим, отдавая каждому по куску своего сердца, а в ответ получая окровавленные клочки одежд и ничего больше, ведь тела сожрали — Шихан не представлял, как Урокодаки не рехнулся, и оказаться когда-нибудь на его месте страшнейший из кошмаров.

— Ты будешь готов, — повторил Шихан, сурово вглядываясь вдаль.

Путь воина — смерть — вот главный девиз всех самураев, но Юичиро смерть страшила. Тот, кто однажды почувствовал её затхлое дыхание у себя на затылке, никогда не будет прежним. Весь секрет успехов Юичиро в боевых искусствах очень прост, ведь мотивация — жизнь. Кошмары не давали забыть пережитое, ужас не притупился за столько лет. Юичиро двигали вперёд страх и ярость.

У его физической силы был предел, потолок, который пока не удавалось пробить ни тренировками, ни упрямством, ни самовнушением. Сколько не старайся, выше ушей не прыгнешь. Потому в обучении Шихан сделал упор на скорость, ловкость и выносливость. И не прогадал.

— Там, где не поможет один удар, справятся два. Два, но точных и таких быстрых, что обычному человеческому глазу или глазу демона трудно будет их уловить.

Юичиро сильно сомневался, что человеку подвластна скорость света, если бы не наглядный пример учителя.

— Быстрее! — кричал Шихан, нанося молниеносные удары палкой по рёбрам. — Ещё быстрее! Двигайся, Юичиро, двигайся. Смотри, слушай, ощущай и уворачивайся.

Засунув все сомнения подальше, харкая кровью, глотая слёзы, через силу вставая на дрожащих ногах и опять падая, но не сдаваясь, он следовал указаниям Шихана. Час за часом, день за днём, снова и снова, и снова. И через полгода этого адского темпа усложнённых тренировок он смог победить в поединке с гением их компании, схватывавшим всё на лету — Кайгаку.

Чёрные волосы, собранные на макушке в короткий хвост, растрепались. Старое чёрное кимоно, подвязанное выцветшим синим поясом, в пыли, щека рассечена, губа разбита. Поверженный Кайгаку рывком поднялся на ноги, в бирюзовых глазах ярость сверкала ослепительно, подобно беспощадному жгучему солнцу в знойный день:

— Не обольщайся, тебе просто повезло.

— Ага. Снова. Два раза подряд. Да признай ты уже поражение, — весело засмеялся Зеницу, постукивая кулаком по стволу дерева, около которого стоял, будто по плечу доброго друга.

Кайгаку, дикий зверёныш по натуре, и Зеницу, пугливый писклявый мышонок, не ладили. Однако рядом с Юичиро Зеницу становился удивительно смелым и имел наглость Кайгаку поддразнивать.

— Ах да, я ж забыл — ты слишком самовлюблённый, чтобы согласиться, что несовершенен.

Сквозь стройные ветви цветущей Сакуры проглядывало юное лазоревое небо. Птицы радостно чирикали торжественную оду наступившей весне. Вдохнув полной грудью, впервые Юичиро почувствовал, что тренируется не зря.

Те несколько лет, за которые в его кости вбили основы стиля Грома, были безусловно важны, но прогресс ощущался слаще. Крохотный шажок вперёд стоил кровавого пота, когда из двух вариантов ≪сделай≫ или ≪умри≫ Юичира на голом упрямстве цеплялся за первое, ведь любое проявление смерти он ненавидел. Но и этого вскоре стало недостаточно: жадный до силы Юичиро всячески пытался усложнить тренировки, уже привычно доходя до грани, ибо понимал: учёба и реальный бой разительно отличаются друг от друга. В сражении нет права на ошибку.

— Вечно ты пытаешься выпендриться. — Криво улыбаясь, Кайгаку завязывал густые волосы в высокий хвост. — Взять хотя бы твою маску: что, считаешь нас недостойными лицезреть твою «нечеловеческую» красоту? Не бойся, я смеяться не стану — шрамы ведь только украшают мужчин.

Юичиро не шелохнулся, стоял молча.

— Паршивый чужестранец, даже нормально говорить не можешь. И где только тебя откопали?

Удобнее обхватив палку, Кайгаку пафосно крутанул ей и встал в стойку. Юичиро, так и не ответив ни слова, завязал белой тканью глаза.

— Проклятый выскочка! — пропитанный ядом голос звучал завистливо, едва слышно в нём прорезались тонкие ноты отчаяния.

Прикосновения воздуха, натянутого как струна, остры. В пространстве Кайгаку ощущается как сердце, пульсирующее яростью.

— Рассчитываешь занять место цузуко? Сэнсэй нашёл тебя первым, но я талантливее. Я не какой-то там чужак. Оно моё! И я разделю его с этим сопливым придурком Зеницу, может, когда его случайно сожрёт какой-нибудь демон, оно окончательно станет моим. Я буду наследником, а ты — ничтожеством. Не думай, что раз наконец-то научился паре приёмов, то стал непобедимым. Я поставлю тебя на место!

Юичиро вставил в уши затычки — в этом бою он будет полагаться исключительно на тактильные чувства. Осязание и интуиция. Логика отчётливо говорила, что в этот раз он проиграет — слишком много преимуществ отдано Кайгаку. Было немного волнительно начинать этот бой, зная, что сейчас тебя изобьют. Снова изобьют, а ты, будучи во мраке и погружённый в шум стука собственного сердца, не сможешь понять откуда идёт удар и как ему противостоять… Кайгаку наверняка разобьёт ему лицо, сломает нос, а свой снова задерёт до небес… Но учебный процесс невозможен без ошибок. Лучше изодранные колени и пинки от зазнавшегося дурня, чем смерть от рук демона.

Зеницу притаился в ветвях Дзельква, в священном трепете готовый наблюдать за боем. Он поднял вверх кулак и издал воинственный клич:

— Победи его, Юичиро-сэмпай! Я в тебя верю.

Кайгаку бросил на него уничтожающий взгляд, в ответ малявка лишь ядовито улыбнулся. Было ясно, что сказал это Зеницу не для поддержки Юичиро (он же ничего не слышит из-за затычек), а чтобы позлить Кайгаку.

— Мелкий провокационный засранец! Твоя задница следующая на очереди! — выкрикнул Кайгаку, после чего резко выдохнул и, сконцентрировавшись, начал атаку.

Юичиро проиграл. Но Кайгаку, вопреки своему скверному характеру, не спешил наслаждаться победой. Наоборот, ходил угрюмее обычного и даже приумолк, позабыв об оскорблениях. Он понимал: будь Юичиро с ним в равных условиях, итог — поражение. Когда этот недалёкий успел догнать и перегнать его, признанный мастером талант?

Сделав лицо как можно безразличнее, краем глаза Кайгаку наблюдал за Юичиро. Вот он в тени соседнего дерева отрабатывает удар, громко вслух просчитывая:

— Семьсот двадцать пять… Семьсот двадцать шесть… Кайгаку сморщился — чересчур громко. Что, Ю-и-чи-ро, не терпится похвастать своей выносливостью? Кайгаку прикрыл глаза, обливая лицо водой из фляги, струи покатились вниз по шее, впитываясь в пыльную ткань. Что ж, пора начать третий подход и он будет на сотню ударов больше твоих, Выскочка!

Счёт в их соревновании, сам того не зная, вёл Юичиро. Отрыв небольшой, но пока он хоть на миг выносливее, на каплю ловчее, Кайгаку — второй.

Глаза жгло, горло сдавило. Спасибо темноте — в ней не видно перекошенного лица с которым Кайгаку, стиснув зубы, пытался выровнять дыхание. «Отныне я позади, на никчёмном втором месте. Почему? Что же я сделал не так?»

…Отныне он каждый день, заглушая голос гордости, как и Юичиро, завязывает глаза, и просит сначала Зеницу, а после и Выскочку бить его. На Финальный Отбор Юичиро и Кайгаку, фыркая и отплёвываясь, делая вид, что не замечают друг друга, отправляются вместе.

Четыре

Их первая встреча произошла за полгода до Отбора.

— А теперь смотри мне в глаза и повторяй, — властно произнёс Сабито, обхватив руками голову Гию, прижавшись лбом к его лбу: — «Я, Гию Томиока, замечательный и прекрасный человек, который достоин жизни на этой планете и которому нельзя умирать, ни за что, никогда».

Гию молчал, из-под крепко сомкнутых век потекли слёзы.

— Ну?! — Сабито больно встряхнул его. — Говори.

— Да отстань ты от меня! Чего пристал? Ты мне не сестра! — заорал Гию и попытался вырваться. Сабито держал крепко.

— Говори! Иначе снова ударю.

Смешок и безразличное: ≪Я тебя не боюсь≫.

Звук пощёчины, казалось, прозвенел в горах эхом. Гию сидел, не шелохнувшись. Синие глаза широко распахнуты, удивлённо смотрят в одну точку, скула покраснела.

Волна безысходности его душила.

Они наткнулись на сильного демона, когда блуждали в походе — Урокодаки устроил им тренировку на ориентирование, на способность добыть пищу и воду в скудной местности, на то, как правильно распределить ресурсы, ведь после вступления в ряды Охотников их будут отправлять на задания. На пути не будет удобств постоялого двора, ветер ли, ливень, снег — ты должен выжить и не утратить при этом боевой формы, ведь изнурённый слабак в схватке с демоном погибнет.

Листья разросшихся деревьев не пропускают ни лучика. Мёртвая тишина. Неясный силуэт сбоку, вот он уже на расстоянии нескольких метров: бешеные звериные глаза, сразу несколько ртов скалятся с зеленовато-жёлтого лица. И крик.

Демон съел по меньшей мере пятьдесят несчастных, прежде чем пробудил в себе искусство крови.

Урокодаки, который тайно наблюдал за ними, успел среагировать и перерубил шею чудовища прежде, чем клыкастая пасть вгрызлась бы в Гию.

Тот не сразу понял что к чему: крик твари его оглушил, затмил взор мутной пеленой, сквозь которую проступило видение. Картина куда ярче, чем Гию помнил, будто живая: можно ощутить даже запах, ощутить дрожь стен, ведь там совсем рядом идёт смертельная борьба. ≪Прости, прости, прости≫, — только и мог шептать он.

Пощёчина. Обшарпанная дверь, в зазорах между досками которой видно было всё, сменилась на встревоженный взгляд, знакомое лицо, меченное уродливым шрамом. С рыжих волос, одежды тянулись струйки пара — заляпанные кровью демона следы исчезали. Жаль только, что вместе с ними не исчезли и видения, что он показал.

Воистину ужасающая техника — воскресить в деталях то, что гибкий впечатлительный разум маленького Гию затёр, чтобы спасти себя. Он мечтал вспомнить голос сестры — голос, а не предсмертный крик.

С той встречи прошло уже несколько месяцев, а яркость кошмара не тускнела. Наоборот, с каждым днём Гию отчётливее понимал, что все его умения — иллюзия, он был слаб. Ничтожен. Зачем ради него пожертвовала собой сестра? Как глупо.

— Твои родные отдали жизни за твою! Ты, глупец, не смеешь жалеть себя и присматриваться к деревцам, размышляя, на каком бы лучше повеситься. Как думаешь, сильно бы они этому обрадовались?

— Я не собираюсь вешаться ≪на деревцах≫! — огрызнулся Гию. — Я погибну от когтей демона, как и заслуживаю…

Да что Сабито вообще в этом понимал?! Разумеется, Гию сделает всё, чтобы умереть с честью, чтобы, когда его встретит сестра, перед ней не было стыдно.

— Твоя готовность говорит о том, что ты заранее сдался. У тебя взгляд пустой, как у мёртвой рыбы, это… больно. Ты обесцениваешь наши узы, втаптываешь в пыль все усилия, которые приложили мы вместе. — Сабито устало вздохнул. — Ты не можешь умереть, не имеешь права. Я запрещаю тебе умирать, слышишь? Если не оставишь этих дурных мыслей, нам придётся разорвать дружбу. Раз и навсегда.

Гию уткнулся лбом в колени, раскачиваясь из стороны в сторону.

— …Хочешь сделать так, чтобы всё было зря?

— Чего быть, того не миновать. Я умру с честью.

— Ты умрёшь как дурак. Как слабак позволишь стать их жертве напрасной.

— Да, я слабак! Я не так силён, как ты. Я не могу давать тебе обещаний, которые не смогу выполнить: ты знаешь, что оттуда ещё никто из наших не возвращался.

Противно зазвенела тишина.

— Дело не в силе. Ты внушил себе чушь о том, что не достоин, и это меня бесит. Я хочу, чтобы ты боролся, а не шёл туда красиво умирать. За тебя отдали самое дорогое — жизнь, ты обязан отплатить. Ты считаешь себя недостойным? Значит, делай так, чтобы достойным стать.

Сабито замолчал. Сжав кулаки, он терпеливо ждал ответа.

Гию молчал, но его плечи подрагивали. Сдавленно, надрывно наконец раздался шёпот:

— Я, Гию Томиока, замечательный человек, достойный… жизни…

Напоследок ноябрь блеснул жизнерадостностью цвета.

Закатное солнце плавало в тумане, порой выныривая и освещая округу золотом.

На склонах Туманной горы, у подножия которой стоял одинокий скромный дом, посреди вечнозелёных елей и серебристо-синих пихт заалел клён. Ветер, играясь, пока ещё безобидно трепал его листья, столь яркие, будто в жилках циркулировала кровь. Вместе с клёном пышным янтарным солнечным пятном вспыхнули листочки-веерки древнейшего в мире дерева Гинкго.

Сабито и Гию сидели около валуна, перевязанного канатом со свисающими бумажными лентами вагами.

На земле лежало сложенное в несколько слоёв тростниковое полотно, на нём — клинки. Тренировка окончена, они решили заточить оружие. Может быть из-за этого не удаётся перерубить камень — лезвия недостаточно остры? Вероятность, конечно, небольшая, всерьёз надеяться, что причина в этом, глупо, и всё же…

— Ты слышал? — Гию навострился и тревожно взглянул на Сабито.

— Как будто гром, но на небе ни тучи, — тихо сказал Сабито, поднимаясь с колен.

— Вот, снова! Звук идёт снизу… — Гию вскочил на ноги.

— …От подножия горы. Там дом Урокодаки! Скорее!

Стальное шипение лезвий — катаны убраны в сая. Гию и Сабито сорвались с места.

— Неплохая техника, — скупо похвалил Урокодаки, но в голосе его, как и на красной маске лесного духа Тэнгу, которую он носил, не было и намёка на дружелюбие, — однако, как я и сказал ранее, я не могу обучить его Дыханию Воды. Пусть твой ученик хоть трижды одарён, Джигоро, лучше бы ему сосредоточиться на одном Дыхании. Но если та книга, с которой я поделился, вам поможет, я буду рад.

Из книги, которой Урокодаки любезно поделился, Зеницу, как самый грамотный и быстрый, под диктовку сэнсея успел переписать лишь основы трёх первых ката — задерживаться дольше Шихан не желал, а брать книгу с собой Урокодаки не позволил.

Мастер, нахмурив густые седые брови, сдержанно кивнул. Зеницу украдкой бросил взгляд на Кайгаку — тот поджал губы, опустил глаза — и обеспокоенно переглянулся с Юичиро. Красный луч солнца блеснул на кромке его выкрашенной в белый деревянной маски. Лицо скрыто, но сквозь прорези для век видны чёрные серьёзные и умные глаза, по которым, если всмотреться, читалось: «Мне не нравится происходящее».

Первая ката громового дыхания не поддавалась Кайгаку. И это не давало ему покоя. В редкие минуты их нормального общения с Юичиро, они подняли эту тему. Выскочка предположил, что ответ найдётся в других стилях дыхания. Одном из тех пяти, что являются основными. Спустя несколько осторожных разговоров с сэнсэем, короткой перепиской с Урокодаки — и вот они здесь.

— Спасибо за помощь, Урокодаки-сан, — тембр голоса и интонация, излишняя звонкость и твёрдость согласных делали манеру Юичиро говорить странной. Урокодаки задумчиво потёр подбородок.

«Что, старик, интересный малый, да? Его ты хотя бы взглядом удостоил. Может, ещё и в ученики возьмёшь эту необычную пташку? Смешаем Гром и Воду, получим Бурю», — Кайгаку сжал кулаки. Юичиро чуть толкнул Кайгаку локтем, выбивая из пучины захвативших его мыслей, тот пробормотал вежливые слова благодарности, и они оба поклонились.

Солнце плавало в тумане, подобно капле крови в молоке. День подходил к концу.

— Вечереет, — как бы невзначай бросил Урокодаки. — Можете остаться в моём доме на ночлег. Почту за честь.

«Да пошёл ты к демонам, старый пердун» — Зеницу обладавший невероятным слухом, мог слышать даже эмоции, а иногда и мысли. Это выходило спонтанно, и сейчас он поражённо уставился на Дедулю, от неожиданности раскрыл рот. Кайгаку, даже не пытаясь сделать это незаметно, зло пнул его в пятку.

— Так мы познакомимся с другими учениками? — заголосил Зеницу, не дав Шихану сказать и слова. — Ура! Как же здорово, а! Мы ведь останемся, Дедуль, останемся? Правда?

Зеницу едва ли не плакал от радости, глаза его светились надеждой.

Кайгаку раздражённо закатил глаза, мысленно разбив себе лоб в кровь. Ну зачем? Своим неумением контролировать внутренние порывы он их всех позорит. Этот противный старикашка Урокодаки — образец сдержанности, его ученики, наверное тоже, и они с Юичиро перед ними в грязь лицом не ударят, но этот мелкий истеричка… Кайгаку, сморщившись, сверху вниз взглянул на младшего напарника, силой взгляда посылая ему невербальный сигнал: «Прекрати нас срамить!». Но, видимо, вместо него эту отчаянную мысль уловил Выскочка.

— Спокойнее, Зеницу, — тихо сказал Юичиро, положив руку ему на плечо. Щёки Зеницу порозовели, он смущённо опустил взгляд и наконец заткнулся.

Чуть поодаль стоявший Кайгаку шумно выдохнул через нос — надо же какая идиллия! Со стороны они выглядят совсем как братья. И чем Истеричка заслужил хорошее отношение… ладно Выскочки, но мастера? Шихан и вовсе позволяет ему называть его ≪дедулей≫, какая… мерзость. Ничтожество не имеет права на такую фамильярность, но Зеницу всё сходит с рук. И эту просьбу, Кайгаку был уверен, мастер без внимания не оставит.

Морщины на лбу сэнсэя разгладились, прокашлявшись, Шихан поклонился:

— Не перестаю удивляться твоему великодушию и снисходительности, Саконджи. Благодарю за любезность принять нас, неблагодарных путников, потревоживших твой покой, в своём почтенном доме.

Кайгаку прикрыл глаза, молча проглатывая подкатившую к горлу ярость.

Урокодаки поклонился в ответ.

— Я тронут, что вы удостоили посещением мою убогую лачугу. Гости в моём доме редкость. Милости прошу.

Юичиро, разглядывая блёклую траву под ногами, в душе удивлялся этикету японцев. Мэйваку — их образ жизни: человек не должен доставлять окружающим неудобства своим поведением. Гости для хозяина дома тоже мэйваку, и потому вежливость обязывает их всем своим видом показывать, как глубоко они осознают, что принесли беспокойство. И постоянно извиняться. Скорей бы домой.

Минка Урокодаки был небольшой, но просторный, без нагромождений ненужных вещей, как в домах западных людей. Скромностью и аскетичностью были пропитаны каждая раздвижная перегородка сёдзи, каждый миллиметр упругого татами под ногами, даже фусума — скользящая дверь, с двух сторон была обклеена обыкновенной рисовой бумагой, без узоров или рисунков, которыми стараются украсить её многие. У Шихана фусума была раскрашена пейзажем с изображением Фудзиямы в свете восходящего солнца. Зеницу и Юичиро нравилось рассматривать переливы красок и изящные линии, да и сам Кайгаку порой замирал и стоял, всматриваясь в рисунок.

В гостиной стоял полумрак. Единственный источник света — из дверного проёма, с улицы. В центре комнаты в полу вырезан ирори — очаг, но дрова давно прогорели, а угли почти истлели. Урокодаки и Шихан собирались пойти за хворостом.

— Мы можем помочь? — вежливо, но с прохладцей спросил Кайгаку.

— Что толку ходить толпой, как стайка юных девиц, — сухо высказался хозяин дома. — Скоро придём.

Стоило им уйти, как Зеницу расхохотался в голос.

— Стайка юных девиц! Как представлю Кайгаку в женском кимоно и с макияжем…

Юичиро фыркнул, но Кайгаку шутки не оценил. Он подзатыльником выпнул смеющегося Зеницу за порог дома, швырнул в него деревянные сандалии, а когда Зеницу, похихикивая, стал натягивать их на ноги, дал пендель и повалил на землю.

— Если тебя это утешит, — елозия по земле в попытках увернуться от кулаков, Зеницу задыхался от смеха, — в моём воображении ты был бы уродливой женщиной.

— Избавь меня от своих фантазий! Лично мне не нужно ничего, чтобы представить девчонкой тебя, ведь ты она и есть!

Раскрасневшийся Зеницу ударил Кайгаку коленом в живот, скинул с себя и, воспользовавшись моментом, постарался уползти, похрюкивая от распиравшего его веселья.

— Но намного смешнее смотрелся бы в женском наряде Урокодаки!

Кайгаку ухватил его за ногу и потянул на себя.

— Ну что за извращенское воображение, — высказался он, но не смог сдержать смешок.

— Не думаю, что Урокодаки-сан оценил бы полёт твоей фантазии, Зеницу, — хмыкнул Юичиро, наблюдая за их вознёй. — Не давай поводов для ссоры.

— …Верно. Мастер терпеть не может идиотские шутки, — раздался холодный голос позади.

Кайгаку и Зеницу резко обернулись.

Рука дернулась стукнуть себя по лбу, но Юичиро удержал самообладание. Не спеша он повернулся, в сумраке осеннего вечера встречаясь с тяжёлым стальным взглядом рыжего юноши, чью щёку обезобразил уродливый шрам, и его темноволосым воинственно настроенным товарищем.

* * *

Воздух наполнился запахом будущей ссоры.

Они пришли к ним домой, забыв стереть с подошв грязь, грязь со своих языков. Обсмеяли Урокодаки и унизили его — былого могучего воина — честь... Да как они посмели?

— Э-э... привет? — робко улыбнулся черноволосый коротышка. Очевидно, самый младший из троих. Плечи сутулые, в глазах неуверенность и страх, ладони то сжимаются в кулаки, то распрямляются, пальцы нервно постукивают друг о друга, колени дрожат. Весь его жалкий вид говорит, что он едва сдерживается, чтобы не сбежать. Сабито мгновенно отнёс его к категории слабаков.

— Кто такие?

— Ученики Столпа Грома, — малозаметный акцент, настороженный тон голоса. Правильно, правильно, их с Гию стоит опасаться. — у нашего мастера было дело к Урокадаки-сану.

Сквозь отверстия для глаз на Сабито был устремлён твёрдый взгляд. Высокий, собранный, спина выпрямлена, гордо поднят подбородок — очевидно, старший ученик и лидер.

— Весьма прискорбно, что ваш наставник не научил вас правилам приличия. Ты, — Сабито кивнул в сторону готового разрыдаться мальчишки, — какое право имеет жалкий плакса оскорблять нашего учителя?

— Он местный дурачок, — вмешался наконец третий чужак. Благородное серьёзное лицо, ярко-бирюзовые умные глаза смотрят внимательно и осторожно, оценивая, по силам ли ему противник. Нет, Кайгаку не собирался заступаться за Мелкого, но вот вступить в схватку и доказать своё превосходство...

Кайгаку встал с земли, отряхнулся, кинув мелкому через плечо властное «Поднимайся». Мелкий захлюпал носом, но сделал, как ему сказали. Стоя на дрожащих ногах, он выглядел ещё большим слабаком.

— Это не оправдание, — проговорил Гию. Голос безразличен и его безэмоциональность пугает до дрожи. Сабито всегда было забавно наблюдать за реакцией людей на его друга. — За слова нужно отвечать.

На миг Сабито обернулся, одаривая Гию насмешливой ухмылкой. Обычно молчаливый, со стороны малознакомых людей и вовсе можно было бы сказать, что немой, сейчас Гию проявляет чудеса разговорных навыков — целых два предложения.

— Ну что ты, Томиока. Может быть этот милый мальчик считает, что его боевое искусство лучше, чем у Урокодаки, от того и не боится сыпать оскорблениями. Может он решил бросить ему вызов? Я всего лишь его скромный ученик, но всё же надеюсь, что ты окажешь честь и мне, о великий воин, — хмыкнув, Сабито достал из ножен клинок. — Давай же проверим: насколько ты хорош.

— Я... я... просто пошути-и-ил, — запинаясь, проговорил Зеницу, вытирая огрубевшими перебинтованными пальцами набежавшие слёзы. — Пошутил, понимаете? Прости-и-те, пожалуйста!

— Он правда настолько глуп, думая, что какое-то ничтожное "извини" поможет? — оглядываясь через плечо, наигранно удивлённо спросил Сабито у Гию. А потом снова повернулся к коротышке, медленно и чётко проговаривая: — Прощение можно заслужить только одним способом — кровью. Доставай свою катану.

— Ты злой! И кровожадный! Ты точно человек, а не... демон? — Зеницу дёрнулся, в ужасе вцепившись в руку стоявшего впереди Кайгаку. Тот недовольно зашипел и грубо оттолкнул его, вырываясь из захвата.

Сабито молча сверлил Зеницу взглядом.

— Я т-тренируюсь недавно...

— Доставай катану, — с нажимом повторил Сабито.

Клинок в трясущихся руках мальчишки дрожал, был готов и вовсе выпасть. Как можно было взять такого в ученики?

Он не нападал, просто стоял, сжавшись и трусливо содрогаясь, смотрел в пол. Не то чтобы Сабито хотелось вступать с таким бездарем в бой, но была затронута честь учителя. Какое право он имеет учиться у Урокодаки и называться его преемником, если позволит мелюзге оскорблять своего мастера?

Указать глупому шутнику его место просто необходимо. Сабито уверенным шагом сам направился к нему.

Порыв ветра на миг взметнул вверх рыжие пряди волос — дорогу преградил скрывающий лицо за маской.

— Тебе ведь было сказано: он не думал никого обижать, это была шутка. Если не знаешь куда деть свои оскорблённые чувства, выплесни их на противника равного себе.

Быстр. Но можно ли назвать тебя равным?

— Это воспитательный процесс. Если сейчас я не преподам ему урок, он продолжит трепаться. Поди прочь.

— Я тоже считаю, что Урокодаки забавно бы смотрелся в женской одежде. Что ж, тебе придётся преподать урок и мне, — послышался звон доставаемой из ножен катаны. — Давай же, о великий воспитатель!

Резкий взмах, рубящий удар рассекает воздух и тонко разрезает ткань серого застиранного хаори на плече. Тёмная прядь волос, будучи отсечённой, медленно падает на землю, подхваченная лёгким порывом ветра. Юичиро успевает вовремя отклониться, и дело обходится без пролития крови. Сабито недобро улыбается. Пришло время сыграть серьёзно.

Основная стойка: Юичиро отводит ногу назад, едва ли не ложится на землю — так низко прогибается в спине. Воздух насыщается зарядами электричества, тонкие золотистые молнии с треском вспыхивают вокруг охотника. На конце лезвия клинка поблёскивает луч тусклой жёлтой луны. Первая ката дыхания Грома.

Сабито уверенно уклоняется в сторону, одновременно с этим замахиваясь рукоятью клинка для удара в шею. Юичиро блокирует его, но совершенно забывает про ноги. Не обращает внимания на подножку. Равновесие утеряно. Толчок в грудь. Сабито, чуть презрительно скривив губы, с торжеством наблюдает, как противник заваливается назад, нелепо махая руками, падает на спину...

— Неплох, — кивнув сам себе, тихо бормочет Джигоро. Лицо старика озаряет широкая улыбка, которая, вместе с нахмуренными густыми бровями и взглядом исподлобья, делает дедка похожим на безумца. — Но и Юичиро не промах.

Урокодаки хмыкает, перекладывая хворост на другую руку.

Одним плавным, как волна, движением Юичиро делает кувырок назад и снова встаёт, будто и не было никакой досадной подножки. Сабито уже набрал высокую скорость, разогнался и в прыжке выбросил ноги вперёд, чтобы подошвы деревянных сандалий врезались в грудную клетку Юичиро, снова опрокидывая на землю. Но Юичиро рванул навстречу, пригнувшись. Они пролетели мимо друг друга.

Юичиро развернулся быстрее, первым и снова бросился на Сабито. Теперь его черёд уклоняться от атак.

В синих глазах, внимательно наблюдавших за схваткой, то и дело вспыхивали взволнованные огоньки. Душа ныла от беспокойства за названного брата. Человеческая жизнь хрупка и самым нелепым образом имеет способность обрываться обрываться в неподходящий момент. И эти сны, в которых Сабито — изломанная кукла…

Два самоуверенных бойца встретились на арене, и ни один не желает отдавать победу, удары наносятся всё жёстче. Лишь бы не произошло беды. Гию, впившись ногтями в огрубевшую кожу ладони, еле сдерживал себя от вмешательства и мысленно повторял: «Не проиграй ему, Сабито».

Противник попался неслабый, Гию уже успел пожалеть, что не предотвратил эту перепалку. Гию не особо нравились люди, но эти и вовсе побили рекорд в неприязни — они впервые встретились, но они уже раздражают до чесотки в кулаках. Наглые невообразимо. Особенно выскочка в маске.

— Ну всё, достаточно, — неожиданно прозвучал голос Урокодаки.

Потрёпанные Сабито и Юичиро замерли и осторожно повернули головы в его сторону. Зеницу, встретившись взглядом с Дедулей, ойкнул и стыдливо опустил глаза, снова захлюпав носом.

— Самосуд — неважное дело, Сабито.

— Это был вопрос чести, учитель. Я не мог иначе.

— Вы, разумеется, всё слышали, — медленно и громко проговорил Юичиро. Он сделал пару шагов назад (будто трусливо пятится, — подумал Сабито, — просто жалок) и спустя мгновение будто растворился, исчез из поля зрения, чтобы снова появиться за спиной Зеницу. Положил руку ему на затылок, резко наклоняя к земле, и сам низко поклонился, выкрикнув «Простите!»

— Господин Урокодаки, сэнсэй! Я остался за старшего и не смог всё должным образом проконтролировать. Зеницу — глупый избалованный ребёнок и процесс его воспитания будет долгим. Я обещаю, что ему обеспечено наказание и больше он не скажет ни одного дурного слова вам, господин Урокодаки, и не опозорит вас, сэнсэй Шихан, перед старыми друзьями.

— П-п-простите! — заорал дурным голосом Зеницу, подхватывая эстафету извинений. — Я не хотел, чтобы всё вышло так… Пра-а-вда не хотел, — он разрыдался. Получил шлепок по затылку от Юичиро и ещё сильнее разрыдался.

Гию ошарашенно переглянулся с Сабито, не зная, что и думать. Урокодаки только хмыкнул, кивая и давая понять, что извинения приняты, и сказал идти в дом.

Они поужинали. Даже без проблем. Почти. С Юичиро возникли трудности — как есть, не снимая маску? Зеницу уже привык к его странностям: дома он отворачивался или прикрывал лицо рукой, ослаблял узлы подвязок и ел через зазор между лицом и маской. От него веяло смущением напополам со злостью, поэтому Зеницу, как никто другой его понимая, умерил своё любопытство и даже старался не подглядывать. А вот Кайгаку не был так тактичен приём пищи воспринимая как ещё одно молчаливое, но сражение, поэтому Юичиро предпочитал питаться где-нибудь, где его не видят, к столу присоединяясь крайне редко.

Съесть мисо-суп через зазор чуть приподнятой маски невозможно, раскрывать своё лицо перед чужаками Юичиро тем более не хотел. Он готов был отказаться от еды, но Урокодаки, каким бы строгим ни казался, не стал оскорбляться недоверием и накормил его позже. Заодно о чём-то с ним поговорил наедине, отчего после Юичиро был взволнован. Конечно, лицо его было сокрыто, но Зеницу умел слышать эмоции.

Зарёванный и совершенно забитый на вид Зеницу тихонечко сидел в углу комнаты, поджав колени к груди и уткнувшись в них лбом. Ни-что-же-ство. От Рыжего и Молчуна так и исходили волны презрения, а Кайгаку и вовсе грызла ярость — он лежал, повернувшись лицом к стене, и уничтожал её взглядом, представляя, как разделается с Зеницу за то, что тот их всех опустил до уровня лохов. Ученики Урокодаки, эти высокомерные засранцы, явно невзлюбили их компанию — задрали носы и сидят, презренно позыркивая, будто они грязь под ногами... Кайгаку глубоко вздохнул, концентрируясь на дыхании и погружаясь в медитацию.

Дедуля сидит на крыльце. Урокодаки с Юичиро говорят. А он здесь один, с разъедающими всё внутри гиенами. В этой перенасыщенной негативом комнате, где чужие эмоции и собственная ненависть сводят с ума. Кто-нибудь, хоть кто-нибудь, спасите!

…А ведь он только лишь хотел отвлечь и развеселить расстроенного Кайгаку. Какой же дурак… Зеницу закусил губу и зажмурился, изо всех сил сдерживая внутри себя ураган душевных терзаний.

Скорей бы кончился этот день. И его жизнь, ко всем проклятым ёкаям. Впрочем, скоро так оно и будет — спасибо этим самым порождениям мрака.

Скрипнула раздвижная дверь, Юичиро зашёл внутрь. Кайгаку мгновенно перевернулся лицом к входящему, Зеницу подскочил с места. Он сделал пару неуверенных шагов, а затем рванул к Юичиро, вцепившись в него, как репейник, и уткнувшись сопливым носом в плечо. Кайгаку скривился, делая вид, что его тошнит.

— Возможно сквозь слёзы тебе трудно разглядеть, но всё же я не ходячий носовой платок.

Улыбка расползлась по лицу Кайгаку, когда он представил вместо тела Выскочки белый квадратный кусок ткани, измазанный соплями и слезами Мелкого. По сути, его нынешняя одежда теперь он и есть.

— Юичиро-сэмпай, — приглушённо заскулил мальчишка, ещё сильнее прижимаясь к нему. Тот устало вздохнул, неловко похлопав по спине.

Взгляд Юичиро встретился с Гию. Сквозь бесстрастную мимику лица проглядывало немного смущения, но он всё равно продолжал смотреть на Юичиро с лёгкой, едва заметной искрой интереса. Вскоре смущённым почувствовал себя уже сам Юичиро.

— Гию, пялиться на малознакомых людей невежливо, — как бы невзначай бросил Сабито. Тихо, чтобы его услышал лишь Гию, но у Зеницу слух остёр. Этот страшный холодный человек по имени Гию Томиока вздрогнул и отвернулся, застеснявшись — в другой раз Зеницу бы рассмеялся его смущению, но сейчас было как-то не до того.

Юичиро перевёл взгляд на куклу-неваляшку, которая стояла в углу, позади Сабито и Гию. Она была красного цвета с золотистыми иероглифами и лицом грозного бородатого мужичка. Наверное, очередное божество-покровитель. Над куклой на стене висели два белоснежных листка, исписанные иероглифами.

— Это ёдзи-дзюкуго, — заметив его интерес, рещил пояснить Сабито, — пословицы из четырёх знаков.

— И что там написано?

— «Семь раз упасть, восемь раз подняться» и «Нет себя, весь в мечте», — вмешался в их разговор Зеницу, не отрывая лица от застиранной, приятно пахнущей потом рубахи. — Это для поднятия боевого духа, да? Очень мотивирует, — убитым голосом продолжил он, — Юи-сэмпай, давай тоже такие сделаем?

— Мотивирующие бумажки тебе вряд ли помогут. Только чудо, — фыркнул Кайгаку, поудобнее укладываясь на футоне и снова отворачиваясь к стене. — Ты безнадёжен. — Зеницу задрожал, Юичиро раздражённо закатил глаза. — Доброй ночи.

Зеницу хотел, чтобы хоть кто-нибудь помог ему избавиться от этого гнетущего чувства ненависти к себе. Но раз за разом люди лишь углубляли её.

И добрый, справедливый Юичиро… даже его сердце сейчас бьётся в ритме жалости и лёгкой брезгливости.

За стеной дома выл ветер. В душе Зеницу тоже. Лучше бы они никогда не приходили в этот дом.

За стеной дома выл ветер, а здесь было так уютно. Кутаясь в одеяло, Гию краем глаза ещё разок взглянул на Юичиро, который даже спал в маске. Двое других его насторожили, он не знал, как вести себя с этим жутко эмоциональным ребёнком, которого, казалось, даже его простой взгляд способен довести до истерики. Гию не мастер успокаивать. Второй же явно был обижен, а после того, как Сабито за ужином попросил его не портить присутствующим аппетит своей кислой миной на физиономии (более вежливо, конечно, но смысл таков), гордец Кайгаку, похоже, заточил на них зуб.

Третий — Юичиро. Он… благородный. В этом они с Сабито похожи. Может быть, когда-нибудь они станут друзьями?

Три

С Макомо Сабито был знаком недолго: короткие семь дней. Ему было девять, когда в начале весны его нашёл и приютил Урокодаки. Тогда ещё с ним жила девочка, которую он тренировал, намереваясь вырастить мечника себе на смену.

— Вы решили взять в ученики ещё одного? — после недолгого молчания спросила Макомо.

Когда она пришла домой с тренировки, увидела накрытый к ужину на три персоны стол, а потом — маленького рыжего мальчишку, который наблюдал за ними, затаившись в тёмном углу. Как дикий волчонок.

— Если пройдёт проверку, — сказал Урокодаки, ставя на огонь чайник.

Девчонка кивнула и ушла. Затем вернулась, умытая и переодетая из пыльной одежды в чистое кимоно с простенькими цветочками. Мягкой лёгкой поступью она подошла к Сабито. Он медленно поднял на неё взгляд.

— Как тебя зовут? — дружелюбно спросила она, присаживаясь рядом.

Сабито долго смотрел на неё, в надежде смутить любознательную девчонку, но яркие зеленовато-голубые глаза смотрели терпеливо, ласково и без капли застенчивости. Ну чего ты пристала? Неужто не ясно: на разговор он не настроен.

Всё пусто. Непрошибаемая.

Пришлось ответить:

— Сначала сама представься, а потом, может быть, я подумаю, называть своё имя или нет.

Верно, он высокомерный маленький гордец и немного провокатор. Как ты отреагируешь на это, милая девочка? На её месте он бы дал подзатыльник за самоуверенность. Если она так и сделает, Урокодаки наверняка рассадит их по разным углам. Возможно, от себя добавит за наглость, но цель будет достигнута — тишина.

— Макомо, — кротко улыбнулась девчонка, чуть поклонившись.

Сабито отвёл взгляд. Смутился. Зря, наверное, он был так резок…

От неё пахло хвоей. И весь её образ лучился гармонией и спокойствием. С виду неженка, но отблеск огня в голубых глазах осветил несгибаемую стальную волю.

— Меня зовут Сабито. — Теперь он не отводил взгляда от Урокодаки, помешивающего рис в котелке. Хмыкнул и несмело улыбнулся. И тут же скривился, прижимая руку к бинту на повреждённой правой щеке.

Она была великолепным бойцом.

Быстрая и точная, выносливая, грациозная — трудно поверить, что столько силы заключено в теле невысокой хрупкой девчушки. Сабито любил те моменты, когда, изнывая от боли в мышцах, обессиленный, он, не в состоянии даже самостоятельно сидеть, опирался спиной о ствол дерева и наблюдал, как Макомо боролась с Урокодаки. Её тело становилось порывом ветра. Смазанным пятном краски, здесь и там, что в конце выливается в полноценный сюжет на картине со смыслом: борись.

Он замирал, боясь лишний раз моргнуть и проглядеть развязку боя. Тогда у него открывалось второе дыхание, восторг наполнял каждую молекулу крови и жёг вены.

Она вдохновляла.

Сабито засыпал с мыслями о том, чтобы стать таким же, стать сильнее и в один прекрасный день сразиться с Макомо. И просыпался, чувствуя распиравшую всё внутри силу и стремление скорее приступить к тренировке.

А потом она ушла.

В тот день Макомо протянула ему деревянный резной гребень, один из тех, которым закалывала волосы.

— Зачем это? — спросил Сабито, взяв гребень в руки и проведя пальцем вдоль щетинок. Раздался тонкий блёклый переливающийся звук.

— Думаю, тебе пора убирать волосы, ведь скоро они будут длиннее моих. В бою будут мешать.

Сабито был уверен, что перед её точными рубящими ударами не удержится ни одна голова демона, и что совсем скоро она вернётся, облачённая в форму охотника, с клинком из солнечной стали наперевес.

Домой Урокодаки вернул только оборванный, пропитанный кровью кусок ткани персикового кимоно и разломанную маску с цветочным узором.

О жившей когда-то на белом свете девочке по имени Макомо напоминали лишь гребень, лежавший у Сабито под подушкой, и сямисэн, который Урокодаки забрал к себе в комнату — на нём она раньше играла. Жаль, что Сабито так ни разу не услышал её игры.

…Иногда она приходила к нему во снах. Иногда игра теней и воображения рисовали её облик в сумерках леса. Иногда, тренируясь с Гию, краем глаза он замечал тонкий силуэт — тот тут же растворялся, стоило моргнуть. Но Сабито хотелось бы верить, что частица души Макомо была где-то рядом, волновалась о нём, оберегала.

Урокодаки обнял каждого из них по очереди.

— Время неумолимая река. Знаю это, и всё же не могу не удивляться, как быстро вы выросли... Простите мне мои старческие причитания. Впереди серьёзный этап, новая ступень на вашем жизненном пути. Я научил всему, чему мог, дальше всё зависит от вас.

Он ласково потрепал обоих по макушке.

— Однако напоследок... — Урокодаки протянул им маски. Лисьи маски. Это даже слегка забавно, что кицунэ, демоническая лисица-оборотень, стала их символом, их талисманом против ядовитой душной тьмы, которую несут с собою демоны-людоеды.

Сабито смущенно потёр лоб и, прижав оберег к груди, поклонился.

Затянув узел на затылке потуже, он с любопытством прислушался к ощущениям. Твёрдый край маски, хоть и отшлифованный, наверняка натрёт кожу; а вот запах дерева приятный, уютный, казалось, прикроешь глаза — и ты снова среди укутанных туманом елей, над головой висит набухшая вата вечереющего неба, а на душе тепло, потому что знаешь: сейчас закончишь дело, и встретит тебя дом горячий похлёбкой, мягкой постелью и душевным разговором перед сном.

Сабито переглянулся с Гию. Тот выдавил из себя измученную улыбку и надел свою.

— Идите. И непременно возвращайтесь. Я буду ждать.

Засветлел горизонт. Ветер насмешливо дул в лицо, теребил пряди волос, одежду. И нёс с собою горьковатый привкус перемен. Сабито нервно пригладил волосы. Ладонь наткнулась на твёрдую поверхность гребня, который удерживал убранные в высокий пучок волосы. Да, они стали длиннее твоих, Макомо.

Напоследок Сабито обернулся: рядом с Урокодаки стоял хрупкий девчачий силуэт с поднятой ладонью.

Небо окрасилось алым. Вспорото начало нового дня; окровавленный рассвет знаменовал первый серьёзный шаг во взрослую жизнь.

Сабито поймал взгляд Гию, тревожного и изнурённого — тот не сомкнул глаз всю ночь — и похлопал его по плечу.

— Всё будет хорошо. Мы справимся.

Два

Недобрый тревожный гул ударил по ночной тишине окрестностей. Капли дождя, падающие с неба, испуганно задрожали. Лопаясь в брызги, они стремились скорее впитаться в землю, спрятаться от приближающегося в ночи ужаса.

Пот выступил на лбу от напряжения. Не поддаваться панике, не поддаваться… Трудно, когда ей пропитаны каждый листок, каждая трепещущая травинка, дрожащий камешек под ногами.

Когда Юичиро увидел чёрный силуэт, бесшумно ползущий во мраке, голова закружилась. Мышцы ослабли, удерживать не то что катану — собственное тело стало невыносимо.

Клинок всё же выпал, со страшным глухим стуком ударился о землю. Это привлекло Его внимание.

Руки, вросшие в тело мутанта, развевались чёрными змеями на фоне выглянувшей из-за туч стервозной луны. Её серебряный глаз с насмешливым интересом наблюдал за происходящим.

— Ещё один ребёнок Урокодаки? Какая забавная масочка на тебе. — Зрачки Демона расширились, взгляд стал тёмным, голодным. — Не лисёнок… Наверное, ты его любимчик, раз он так выделил тебя.

Юичиро быстро наклонился, потянувшись за упавшей под ноги катаной. В этот миг Демон нанёс удар. Едва увернувшись, Юичиро перекатился, хватая клинок. Позади с оглушающим скрипом-полустоном упало дерево.

— Какой прекрасный ныне отбор! — воскликнул Демон, притворяясь радушным. — Сразу три ученика Урокодаки, которых я — о, какая жалость — съем. — Чудовище захлопало в ладоши, как маленький ребёнок. — Ах, сколько уж народу я переел! А ученики мерзкого Урокодаки — моё любимое блюдо. Самое любимое — я съел их всех до одного! Как вчера помню каждого. Первый, к примеру: милый малыш, его я убивал медленно, отрывал ему по очереди руки, ноги. А уж как он кричал, когда я его проглотил! Его крик до сих пор вибрирует у меня в животе, — Демон, хихикнув, погладил себя по пузу. — Бедный Урокодаки, наверное, поседел от горя — ни один из его учеников не возвращался с Отбора живым.

Руки затряслись. Ученики Урокодаки мертвы? Эта мразь съела их. И теперь глумится над их смертью, издевательским хихиканьем оскверняет память. Несчастные дети, зачем вы пошли на поводу мести, отказались от спокойной жизни? Об этом ли вы мечтали — найти бесславный конец на проклятой горе?

Если они были хотя бы наполовину так же сильны, как тот рыжий… и всё равно проиграли… Есть ли у самого Юичиро шанс выстоять? Трясутся руки, дрожит клинок. Точного удара им не сделать. Неужели он тоже умрёт? Из-за того, что его перепутали, из-за глупой маски. Из-за того, что сколько бы ни готовился, этого оказалось мало. Как нелепо.

— Как же… как же так? — потерянно прошептал Юичиро. — Ни один не вернулся? Нет… не может быть. Ты на другом уровне, они не должны были оставлять тебя в живых. Руководство…

— …Но я зде-е-есь, — перебил его Демон и засмеялся. — Всё это так забавно. Тебя послали на верную сме-е-ерть, бедный глупенький мальчик. Но не бойся, я съем тебя, а потом двух твоих друзей, тебе не придётся страдать от одиночества — ваш трупы встретятся в моём желудке!

— Ты лжёшь! Демоны всегда лгут.

Смех резко оборвался. Алчно сверкнули глаза, неожиданно тихим, полным жгучей ненависти голосом, Демон проговорил:

— Не имеет смысла лгу я или нет, важно лишь то, что ты следующий!

Удар в грудь. Треск, боль. Липкая кровь, глумливый смех. Темнота. Пульсация в затылке. Рассекающий воздух свист, звонкая вибрация мурашками резонирует по коже. В сторону!

— Увернулся, дрянь! — пронзительный вопль.

Зрение Юичиро немного прояснилось, но размытые очертания только сбивали с толку. Он закрыл глаза. Шорох. Затишье. Шипение. Вибрация сотрясает воздух.

Руки с грязными обломанными ногтями метнулись к Юичиро стрелой, но он увернулся, рубанул клинком по кистям. Зловонная горячая кровь брызнула на шею, на маску, через отверстия для глаз опалила левое веко.

— Погань! — хриплый визг сотряс гору. Кроны деревьев затрепетали, притаившиеся в листьях капли недавно прошедшего весеннего дождя упали с хрустальным стоном.

Окровавленные обрубки вернулись в тело. Бугристые комки, словно перевариваясь в кишках, двигались под кожей.

— Эй ты, мутантище, я здесь! — зазвучал напряжённый голос. Кайгаку.

Кайгаку поджал губы до побеления — лишь бы они не тряслись. Поджал пальцы ног, упираясь ими в почву, чтобы уменьшить дрожь коленей. Вцепился в клинок, не зная, как подступиться.

— Может, договоримся? Зачем тебе этот юродивый? Он хилый и костлявый.

Чёрт! Ну и выразился, идиот: считай, предложил сожрать себя взамен!

Молчание. С каждым ударом сердца страх душил всё сильнее, но реакции демона не последовало. Тот не мог оторваться от лицезрения окровавленного Юичиро.

Демон его не слушал, чему Кайгаку, если честно, был рад. Если бы этот рукастый урод посмотрел на него, решил напасть…

Что бы он сделал? Увернулся бы, попробовал сбежать. Да вот только от этих рук, стреляющих — каждая! — как язык ящерицы, далеко ли убежишь? Принять бой? Вы видели его шею? У него нахрен нет никакой шеи — всё тело бесформенная гора грёбанных копошащихся как черви рук!

Идиот, Кайгаку, ты и-ди-от.

Зачем, ну зачем сюда влез?

О-о, ясно же зачем, это же очевидно — один болван посмел упрекнуть его в неблагонадёжности.

«Долг охотника — спасать человеческие жизни. Даже я, человек, которому люди причинили больше боли, чем демоны, понимаю это. А зачем ты стал охотником? Ты гонишься за силой, презираешь слабых. Но в таком случае не логичнее было бы стать… хм, стать демоном? Попросил бы, чтобы тебя обратили. Не тратил бы столько времени на обучение…»

Падла. Собственными руками бы удавил.

И вот он здесь. Пытается спасти сраную человеческую жизнь. Жалкие потуги, что он сможет сделать? Смотреть, как Выскочку сожрут, подбадривая выкриками: «Не бойся, Юичиро. Ты справишься, Юичиро. Или нет. Но ты не волнуйся, думаю, Он съест тебя быстро. А посему до встречи в следующей жизни»

…Нет, валить отсюда надо. Кайгаку развернулся. Тяжело вздохнул, замер и напоследок нерешительно оглянулся через плечо.

Юичиро, дрожа, встал в стойку. Окровавленный и жалкий. Как будущий истребитель, он не внушал веры, даже крупицы надежды в его силе.

— Редкая кровь, редкая, редкая, — похихикивая, повторял Демон, не сводя с него огромных сверкающих голодом глаз. — Иди же сюда, драгоценный малыш.

— Тупица, — зашипел под нос Кайгаку, наклоняясь к земле. — Катись уже отсюда, придурок несчастный!

В тушу полетел камень, но Демон не обратил внимания — весь его мир будто сошёлся на Юичиро, всё остальное перестало существовать.

Он шумно задышал. Запах крови вскружил ему голову. Из уголка рта тонкой струйкой по подбородку потекла слюна. Чудовище раскинуло руки веером, мышцы напряжены. Атака. Грохот.

Там, где ещё секунду назад был Юичиро, пустота. В ночи остался только его голос:

— …Первая ката: Бог скорости.

Рука возникла из ниоткуда. Вцепилась в Кайгаку и волоком потащила за собой. Ноги бились о брёвна и камни.

Во рту сухо, словно песка насыпали, крик драл глотку, а наружу вырывался лишь хрип.

— Успокойся… Прекрати быть бревном и… хоть немного двигай… ногами… Мы… оставляем слишком много шума… Он вычислит нас, — послышался знакомый голос. Дикий ужас отступил, сознание прояснилось. Кайгаку вгляделся в силуэт — это был Юичиро.

Позади раздался истеричный вопль и хруст: взбешённая громадина крушила деревья. Кайгаку перегруппировался, чтобы Юичиро было легче — выдвинул переднюю часть туловища, удерживаясь над землёй навесу благодаря хватке под рёбрами. Ногами в пружинистом прыжке он отталкивался от земли, летел некоторое время и снова отталкивался.

Но запах крови всё равно что Ариаднина нить для Демона. Он найдёт их? … Нет, так не пойдёт. Где же оно? — Кайгаку пошарил по карманам. Из-за того, что он начал дёргаться Юичиро потерял равновесие, они чуть не навернулись.

— Да какого?!

— Нашёл! — Кайгаку откупорил склянку и вылил содержимое на Юичиро. Учитель сказал, демоны не выносят глицинии. Выскочка все мозги проел вопросом, как это можно использовать. В результате они сделали из неё эфирное масло. Кайгаку прихватил его с собой. Чем оно поможет — покажет дальнейшая практика, но хотя бы запах крови перебьёт.

В масле ли дело, но чудовище отстало. Теперь уже Кайгаку тащил обессиленного Юичиро. Они остановились у дерева с раскидистой кроной и облегчённо выдохнули. Юичиро, качнувшись, прислонился спиной к стволу. Опора не помогла, и он, шатаясь, медленно сполз, а затем распластался на земле, вырубаясь.

Кайгаку хотел было осмотреть его раны, но, на миг подняв глаза, он заметил проблеск. Вгляделся. Сквозь прорехи в кроне на клыкастой безумной улыбке игриво отражался лунный свет. Демон рванул на него, замахиваясь когтистой лапой. Только благодаря инстинктам Кайгаку сумел отклониться, прежде чем ему вспороли бы глотку.

Из рук одного прямиком в лапы другого. Но этот урод выглядит хотя бы убиваемым.

Клинок обнажён. Отведай-ка стали, тварь.

Остаётся немного, лишь двое суток. Пережить их и…

Брось, ты же знаешь, что нет никакого «и» — вся жизнь охотника отныне будет подобием Последнего Отбора. Дерись, убивай или умри. Незавидная участь, но у кого на Земле жизнь беззаботна и сладка? Гию не жаловался, но изредка позволял себе мечтать о более совершенном мире, где нет демонов и боли, где его семья, сестра живы, а сам он, счастливый, возится с племянниками.

Проблемы посыпались с самого начала, едва ночь окутала гору Фудзикасанэ.

Сабито выжимал максимум из способностей Дыхания. Все свои умения он направил на спасение тех, кто попал в беду. Твёрдой рукой рубил чудовищам шеи и отсекал дурные головы. На пределе возможностей и за пределом, не жалея себя. Балансировка на краю…

Пару раз вдалеке Гию видел знакомый силуэт. Салатово-изумрудные одежды. Зелёный — цвет жизни. Уж кто, а Сабито должен выжить.

Они разделились ещё вначале.

Гию и Сабито вместе с остальной группой охотников вышли на широкую неровную дорогу. Она обрывалась спустя несколько метров, зарастая травой, дальше — вязкая сырая тьма, оседающая в лёгких налётом горького пепла. Глицинии-защитницы за спиной, впереди — измученные корявые деревья. У некоторых были изодраны стволы: без сомнений, это решила поточить когти зверюшка преисподней. Под ногами отравленная земля, насквозь прогнившая, и ветер нёс запах смрада и нетерпения — их ждут.

Поправив затасканный заплечный мешок и крепче сжав катану, первым вперёд бросился худощавый белобрысый паренёк. Тощий, весь в шрамах, со злой улыбкой на изуродованном лице. Когда он промчался мимо, Гию услышал, как тот бормотал: «Теперь вы все у меня сдохнете. Да, сдохнете непременно».

Следуя его примеру, в объятия проклятой беспросветной ночи побежали ещё несколько.

Похлопывание по плечу, короткое «выживи», прозвучавшее, как приказ — Сабито тоже устремился вперёд.

Они разделились ещё вначале, и Гию знал, что так будет — ему негоже прятаться за спиной друга. Он готовил себя к этому. Но в миг, когда остался один во мгле, он осознал, насколько бесполезен.

Кривые ломаные силуэты, когти, утробный рык, запах железа, крови — всё смешалось в голове, когда он бежал со всех ног прочь, слишком испуганный, чтобы принять бой. Его кошмар ожил. Сколько лет он готовил себя к этому часу, чтобы в итоге понять: он всё тот же маленький ничтожный Гию, каким был в свою первую с демонами встречу.

Убежал от одного, избежал второго, но вечно бегать ото всех невозможно, и в конце концов ему пришлось сразиться.

— Щенок! Ах ты мерзопакостный ублюдок! — шипела тварь, придерживая сочащуюся чёрной кровью рану. Она всё не затягивалась. Скорость регенерации зависит от количества съеденной плоти — видимо, этот демон истощён.

Вытаращив и без того выпуклые как у рыбы глаза, демон пятился. У него была подвижная мимика, напрочь лишённая контроля — каждый мускул искажён, лицо дёргалось, как в припадке. Демон судорожно искал пути отступления. А затем бросился наутёк.

Гию смотрел ему вслед. Устало вздохнул, но не стал преследовать его — вдруг он приведёт к другому, более сильному демону.

«Неужели лишь на это способен мой любимый младший братик? — в голове зазвучал тонкий грустный голос. Светлый призрак детства, любимая сестра. — Ради этого ли я возложила к алтарю свою жизнь? Ранить и без того немощного врага, а потом бояться, не посметь добить… Не думала, что мой брат…»

— Ну ты и трус!

На ветке, свесив одну ногу, сидел тот самый светловолосый парень со шрамами.

Ухмыльнувшись, он спрыгнул на землю, подошёл к Гию. Внимательно, цепко посмотрел в глаза.

Презрение, отвращение, насмешка, капля жалости — Гию не выдержал, отвёл взгляд. Незнакомец хмыкнул.

— Бу! — внезапно заорал белобрысый, нелепо взмахнув руками. И закатился хриплым неприятным смехом, когда Гию непроизвольно отступил на шаг.

— Ну и ничтожество, — бросил он напоследок через плечо и рванул по следу сбежавшего демона.

* * *

Сабито огляделся, пытаясь отыскать любую зацепку, позволяющую взять след. Спокойное место. Излишне спокойное — мёртвое. Дешёвая иллюзия безопасности, в которую не поверит даже последний идиот на свете; обман, и каждый миллиметр здесь отравлен.

Всё затихло. Но Сабито был настороже, ведь волны ненависти ещё ползли по земле, подрагивали в воздухе, капая и капая на нервы. Чудовища спрятались, затаились, выжидая лучшего момента, чтобы напасть.

Если демон не идёт к тебе, то ты сам должен идти за демоном. Ты же охотник, в конце концов.

Закрыл глаза, глубоко вдохнул. Мысль — это энергия. Мысли демонов переполнены ненавистью, их злоба настолько ярка, что дурнота намерений может стать осязаемой, а значит, привести к цели. Это похоже на сон, выпадение из реальности, когда информация, которую подают органы чувств, притупляется, разум и логика умолкают. Уступают место чему-то древнему, волнующему — звериному инстинкту, охотничьему чутью. Интуиции.

Душа несётся вперёд, пред ней раскинулись просторы Фудзикасанэ во всей красе. Одни демоны притаились в вырытых канавах, замаскированных ветками, и ждали невнимательную жертву. Другой тлеет под ногами у одного из охотников, от всего своего черного сердца проклиная его. Третий затаился в кроне раскидистого дерева, к которому приковыляли двое охотников. Те самые ученики Столпа Грома. Один истощён и ранен. Чёрт, они не заметили его…

Обошлось — у Кайгаку хорошая реакция. Минус ещё одно отродье. Нужно узнать, насколько серьёзно ранен старший, возможно, чем-нибудь помочь.

…Горечь поражения ударила по сердцу, безнадёжность. Рядом злобным торжеством пылает тело получеловека-полуволка, он всё наступает, ликуя, наносит удар за ударом. Девчонка едва справляется с натиском зверья.

Сабито распахнул глаза. Нужно бежать туда!

Сосредоточившись на пульсации в солнечном сплетении, разогнать излучаемую силу по телу. Концентрируя внимание в кончиках пальцев ног, вложить всего себя в скорость и стать единым с ветром. Передвигаться легче наверху. С одних веток до макушки следующего дерева, в воздухе нет препятствий.

Сабито появился в последнее мгновение, когда демон сделал рывок, чтобы вгрызться в девушку, когда она отвлеклась, отражая другой удар смертоносной лапы. Зубы у шеи.

Первая ката — и вытянутая волчья морда рассечена, разрублена надвое. Демон отшатнулся, взвыл бы, если бы было чем, и задёргался, прижимая одну целую лапу и вторую, обрубленную, к месту, где недавно были нос и пасть. Чёрная кровь. Зрачки расширены, в них плещется боль. Сабито почувствовал, как рот наполнился кислотой, в горле тошнота.

Когда Сабито взялся добить его, демон неожиданно оказал яростное сопротивление. Жгучая жажда жизни и безумие поглотили его, он дрался отчаянно, до последнего вздоха борясь за своё существование. Прежде чем голова слетела с плеч, лезвия когтей задели левый бок Сабито.

Ужас, паника, мольба, обида, мука — сколько оттенков эмоций в бардовых глазах. Увидев, что Сабито смотрит на него, во взгляде зажглась ненависть. И потухла в слезах. В своё последнее мгновение демон зажмурился, не желая смотреть на Охотника.

Где-то за железной стеной хладнокровия заскреблась жалость… Нет, Сабито она ни к чему. Всё, что нужно — бить сильней, не задумываясь ни о чём.

Ветер рассеял пепел.

— Ты… ты ранен? — жалобно проблеяла девушка, робко шагнув к нему и протягивая руку. Костлявые пальцы, тонкие руки, худощавая и слабая, в серых глазах притуплённый ужас, ещё не высохли слёзы. Растрёпанные русые волосы с одной стороны обкромсаны, с другой свисают длинными редкими прядями, на чумазом лице поверх тонкого шрама, проходящего от виска к щеке, кровоточила ссадина.

Сабито шлёпнул её по пальцам, отпихивая в сторону.

— Переживу. А вот насчёт тебя неуверен. Всё только началось, а тебя уже чуть не убили.

Девчонка вздрогнула, шумно втянула носом воздух, грохнулась на колени и разрыдалась. Сабито мысленно выругался.

— Найди кого-нибудь, объединившись, будет легче выжить. — Она подняла голову, с робкой надеждой заглянула ему в глаза. Сабито отвёл взгляд. — Нет, не меня. Мне некогда возиться с тобой.

Сабито наспех перевязал рану, игнорируя жалобные взгляды. Проверил лезвие клинка, туже завязал узел на затылке — края деревянной маски врезались в кожу.

— К востоку отсюда стоит дерево с раскидистой кроной. Ты узнаешь его: среди остальных на том месте засохших, оно выглядит живым и полным сока. Под ним двое охотников. Ступай к ним, пока дорога ещё чиста.

Он развернулся, приготовился сорваться в путь, как в последнюю секунду его остановил окрик. Сабито запрокинул голову назад и раздражённо выдохнул.

— Ну что ещё?

— Спасибо, что спас. Меня зовут Рин. А… как твоё имя?

— Сабито, — назвался он и, больше не теряя времени на ненужный трёп, рванул вперёд.

На запад, где затаились в канавах чудовища, их нужно уничтожить. Скорее, иначе к ним в лапы попадёт какой-нибудь неосмотрительный простак — таких на Отборе собралось немало.

Ветки пружинят под ногами, прыжок с одного дерева на другое, чем выше скорость, тем труднее маневрировать, но ловкостью, к счастью, Сабито не обделён.

В воздухе двигаться быстрее и проще, здесь нет препятствий, но едва кончики пальцев ног дотронулись до земли, как Сабито угораздил в ловушку. Расслабился. Дурень.

Он споткнулся, когда тонкая прочная нить врезалась в щиколотку, в тот же миг сбоку раздался шорох и в него полетели заточенные гвозди. На протяжении шести лет он вырабатывал реакцию на усеянной ловушками Туманной горе. С девяти лет день за днём бегал, стирая ноги в мозоли… Лезвие клинка отбило гвозди, но раздражение, что всё же он попался, так просто и глупо — где его интуиция, задери её ёкай, — поднялось в душе волной. И ведь хватило же ума у этих безмозглых свирепых тварей соорудить такое.

— Твою мать, — раздосадованно протянул голос сверху. — Ты мне ловушку испортил, дурачьё неугомонное. Нахрена носиться как в жопу клюнутый, а?

Сабито запрокинул голову и, к своему удивлению, увидел не демона, а худощавого светловолосого паренька. Тот спрыгнул и принялся собирать с земли гвозди.

— Хотя, раз ты её не заметил, демоны тем более не заметят. А с другой стороны это не показатель. — Парень сдул с гвоздей пылинки, отряхнул их о штаны и взглянул на Сабито. Серые глаза были полны насмешки. — Может, ты та ещё бездарность, хорошо хоть отбился.

— Так ты установил её?

— Блять, ты слушать умеешь? Если я сказал, что ловушка моя, то и значит это, что установил её я.

— Разве гвозди против демонов могут что-то сделать?

Сабито внимательно вглядывался в изуродованное шрамами лицо вспыльчивого парня.

— Это особенные гвозди.

Сабито вопросительно взглянул на него, и парень, чуть задрав подбородок, снисходительным тоном пояснил:

— Целый год они у меня настаивались в порошке глицинии. Потом я ещё и настойку из неё испарял, а гвозди держал в парах. Какой-нибудь ядовитой для чудовищ дрянью они напитались точно.

— Интересная идея.

— Ага.

Они молча рассматривали друг друга, оценивая.

— Маска. Зачем она тебе? Она ведь ограничивает обзор, — нарушил тишину парень. И добавил: — Не то чтобы мне невыносимо важно знать, но раз уж сегодня у нас вечер вопросов, то ответ на ответ, это справедливо.

— Её сделал мой учитель. Это оберег. Я удовлетворил твоё любопытство?

— Вполне. — Парень хмыкнул, развернулся, лениво махнув рукой, и скрылся за деревьями.

Сабито замотал головой, прогоняя удивление — на охоте нужна трезвая голова. Хотя тот парень, конечно, необычный.

Вдох. Вперёд.

* * *

Чем дальше, тем хуже. Твари повылезали из нор, изо всех щелей, те, кто поумнее, договорились нападать кучей. И напали они на Гию.

В кромешной тьме ничего не разглядеть, паника усугубляла концентрацию. Информация, поступающая от органов чувств, притуплялась, её смысл доходил с запозданием.

Отчаянно отбиваясь от оголодавшей своры, он пропустил удар исподтишка. Стальные когти резанули сзади под коленом, несильно, но внезапно. И этого оказалось достаточно, чтобы сбить ритм боя, вывести из равновесия и окончательно потерять самообладание. Перевес был на стороне демонов, и Гию начал задыхаться от ужаса.

Заторможенность логического мышления, инстинктивно он рубит клинком, но удары беспорядочные, прока мало, все мысли о том, что…

«Ты не можешь умереть, не имеешь права. Я запрещаю тебе умирать, слышишь?»

Борись. До последнего вдоха руби и вспарывай им глотки, если не выходит убить тварюг, так значит надо ослабить. А потом их кто-нибудь добьёт. Сабито. У него точно хватит сил и решимости. Сабито настоящий воин. Сабито. Прости, Сабито.

Грохот. Тонкие волоски на теле, от страха ставшие дыбом, едва ли не заискрились. Золотая вспышка осветила силуэты то тут, то там. Полетели головы.

Порыв ветра ударил в спину, свежесть наполнила воздух, прогоняя демонскую вонь.

— В сторону, Гию, — над ухом прозвучал родной голос. Крепкая ладонь сжала плечо, разворачивая и толкая подальше от суматохи.

Гию, обессиленный, упал на землю, закрывая глаза. Липкая горячая дрянь текла лбу. Пот? Нет, кровь.

— Стоит попасть в нестандартную ситуацию, как все царские замашки как рукой снимает? Зато как высоко ты и твой дружок задирали нос при нашей встрече, — отозвался насмешливый голос.

— Закрой рот, — угрюмо сказал Сабито, присаживаясь рядом с Гию. Он распорол своё хаори и стал перевязывать ему раны.

— А ты меня не затыкай, — прошипел Кайгаку. — Если бы не я, кое-кого бы сожрали. И этому кое-кому — он выразительно посмотрел на Гию, — неплохо было бы поблагодарить меня…

— Спасибо, — прошептал Гию, не открывая глаз. В лунном свете его сухие губы казались мертвенно-белыми, да и сам он смахивал на покойника.

— Кайгаку, хватит. Его бы спасли и без тебя.

Сабито вздрогнул, немного повернув голову, краем глаз заметил ещё двоих. Кайгаку развернулся на голос и, вскинув подбородок, довольно заулыбался.

— О, так ты тоже здесь. Тебе понравился мой бой… Юичиро-сэмпай? — подражая Зеницу, он «наивно» захлопал глазами и с наигранной надеждой заглянул в глаза Юичиро. Тот фыркнул.

— Бой как бой, — он пожал плечами. — К тому же ты знал, что я иду позади. И знал, что в случае чего подстрахую.

— Зануда. Доброго слова от тебя не дождёшься, но ничего, я привык, — ровным грустным голосом проговорил Кайгаку и преувеличенно тяжело вздохнул. А затем повернулся к девушке. — А тебе? Понравился мой бой, Рин?

Но она с удивлённо-радостным выражением смотрела на… — улыбка Кайгаку превратилась в оскал. Юичиро даже послышался досадный скрип его зубов, — на Сабито.

— Эмм… Привет, — пробормотала она, ковыряя носком землю.

Сабито, не отвлекаясь от перевязки, сказал, что рад, что она присоединилась к ним двоим.

— А уж мы-то как рады, — Кайгаку с остервенением теребил синий шнур, обвязанный у своей шеи. Поднял взгляд на Юичиро, брезгливо сморщившись, посмотрел на учеников Урокодаки. Снова перевёл взгляд на напарника. Кивнул в сторону.

— Мы пойдём, — медленно проговорил Юичиро, вопросительно глядя на Кайгаку, спрашивая, правильно ли понял смысл их переглядок. Кайгаку кивнул, развернулся.

— Я останусь, — два слова, сказанные уверенным звонким голосом, вонзились ему в спину. И окончательно добили: — Другу Сабито нужна помощь.

К счастью, ответил ей Выскочка, ведь сам бы Кайгаку едва ли бы сдержался. Обматерил всех.

— Как знаешь.

* * *

Лёгкость в теле, невесомость. Чёрный туман. Сквозь дымку забвения просветы ощущений — глухие листьев голоса, ветер сдувает на лицо волосы. Шершавые руки заправляют пряди за уши. Тепло. Шёпот: «Он ведь выживет?». Нужно подняться. Зачем? …И правда, зачем. Тут так легко, спокойно.

На веках неподъёмная тяжесть. Но рядом голос: «Разумеется, выживет». Строгий. Родной и важный.

Стук сердца. Ладонь колет. Прямо по линии жизни остриём иглы. Тьма не отпускает, но всё же узнаются в ней знакомые очертания. Маска. Лохматые волосы торчком.

— Сабито… — горло дерёт. И воспоминания накрывают с головой.

Лёгкость испаряется. Тело стремительно тяжелеет, волокна мышц тянет, выкручивает во все стороны, едва ли не рвёт. Как на четвертовании. Хотя это справедливая расплата за трусость.

— Прости меня… — ему протягивают флягу с водой. Безвкусная.

— Всё хорошо. Самое страшное позади.

Как будто в насмешку по округе несётся полный ужаса крик. Сабито вскакивает на ноги.

— Нет… — хрипло шепчет Гию. Подрывается с места и тут же валится назад. — Нет! Не ходи! Тебе туда не нужно.

Сабито смотрит ласково. Под лисьей маской наверняка улыбка, мягкая, грустная и ободряющая одновременно. Так улыбаться умеет только Сабито… Миг, когда он отворачивается и ступает прочь, растягивается бесконечностью. Миг, когда он шаг за шагом отдаляется, наполнен треском и звоном разбитого стекла. Гию может только в ужасе смотреть…

— Нет! Вернись! — отчаяние даёт силы. Он снова вскакивает. И падает, спустя два шага. Больше никак не подняться, колени дрожат. К проклятым ёкаям всё это, он будет ползти.

Что-то горячее струится по лицу. Снова кровь? Слёзы. Как он жалок, но сейчас важна не гордость — нужно остановить…

Прикосновение. Руки обхватывают плечи, прижимают к себе, насильно удерживают на месте. Кто?.. У Гию перед глазами размазанное пятно, но девичий силуэт он видит. Откуда она взялась?

— Уйди… — Отталкивает, но девчонка отвратительно наглая. — Уйди, ИДИОТКА! — Гию орёт дурником. — Сабито! САБИТО, Я МОЛЮ ТЕБЯ!

Фигура останавливается, нерешительно оглядывается. Гию прижимает ладони к пыльной земле, сгибает тело в поклоне.

— Молю. Пожалуйста, не оставляй…

Надежда рвёт душу, когда слышится шорох травы под уверенной поступью. Гию робко поднимает взгляд. Сабито стоит перед ним, убрав маску набок, обнажив лицо, усталое, измождённое — как давно он его не видел. И протягивает руку. Молниеносный удар. Мир утонул в темноте.

Отчаянный вой настиг их с Кайгаку, едва они разошлись с учениками Урокадаки.

— Спорим, этот рыжий придурок уже кинул своего дружка и Рин и бросился кого-то спасать, — Кайгаку будто съел прогнивший кусок дерьма, так его скривило. — Герой. Вот бы его, — он запнулся и снова, как ругательство, сплюнул: — То-ми-о-ку в это время кто-нибудь сожрал.

За его плечом раздался смешок.

— Какой же ты всё-таки… злой, — насмешливо прошептал Юичиро. — Этот, как ты сказал, «рыжий придурок» перебил здесь всех демонов, что, кстати, достойно уважения, поэтому твоим чёрным мечтам не суждено сбыться.

— Думаешь, Рукастого тоже?

— …Ладно, почти всех. Вряд ли Демон Рук кому-то из нас по силам. Он явно в другой весовой категории, не понимаю, зачем сталкивать новичков с… таким.

Шорох, шарканье. Юичиро и Кайгаку насторожились, завертели головами в поисках источника звука. Впереди справа.

Размытая тень, огибая деревья, приближалась. Неуклюжие шаги громыхали в темноте и вместе с шагами… Плач?

Это был израненный охотник.

* * *

Прищуренные глазёнки светились злобным весельем. Тело тряслось, как рвотного цвета желе — Демон тушевался, терпел, чтобы не захохотать в голос, смех булькал в глубинах его пуза, до Сабито долетало лишь утробное хихиканье.

Острые тычки ломали, дырявили тело охотника. Парень отбивался, как мог. Порвана была одежда, вспорота кожа, мышцы; один пропущенный тычок — глухой треск костей вырвал Сабито из задумчивости.

Заплаканные глаза на сером лице охотника широко распахнулись, сухие губы судорожно пытались поймать кислород. Снова удар, пальцы под рёбра, вместе с выбитым воздухом хриплый выдох:

— Ха-а…

Охотник подкошен. Он упал бы прямо в объятие дьявольских рук, но Сабито успел вырвать его быстрее, чем его бы разорвали.

Сабито осторожно помог ему подняться, не сводя взгляда от демона. Тот трепетал от восторга. Прижав несколько рук ко лбу, словно изнеженная девица, ладонями других он стал обмахиваться, как веером.

— Миленький маленький лисёнок, — любовно проворковал Демон.— Я ждал и дождался. Ох, как жаль, что я упустил тех двоих. Один совсем слабенький, нигде не видно. Съели, похоже… Твари! — руки всколыхнулись, сжались в кулаки, Демон шибанул ими по земле, поляна дрогнула. Охотник в руках Сабито заскулил. Вдалеке закаркал ворон.

— Ученики Урокодаки моя добыча, моя!

Сабито оттолкнули. За спиной послышался треск сухих травинок, возня, скулёж, шаги всё дальше — охотник убегал, спотыкаясь о собственные ноги и хныча. Напоследок он оглянулся, искривлённое рыданием и виной лицо выражало муку. Рот беззвучно шевелился, губы сложились в жалкое: «Прости», которое Сабито так и не увидел, потому что не рискнул поворачиваться к Демону спиной.

* * *

Юичиро расхаживал взад-вперёд, сопел и вздыхал.

Охотник сглотнул, вытер изорванным рукавом губы и протянул флягу с водой обратно Кайгаку. Тот, чуть сморщившись, вцепился в неё пальцами и острым взглядом.

— Не-е-т, — протянул Кайгаку, не оглядываясь на маячившего позади взволнованного Юичиро, который в тот же миг замер. — Даже не думай. Мы ноги еле унесли от Него в прошлый раз! Не получится взять Рыжего придурка за шкирку и по-тихому свалить, а вязаться в бой всё равно что обсыпаться перцем и добровольно принести себя на блюдечке в качестве ужина. Рыжий тупица будет геройствовать. Он бежать не станет, этим в итоге и угробит подмогу — тебя. Я не иду, а если пойдёшь за ним ты — подохнете оба. Я объяснил понятно?

— …Да.

Кайгаку кивнул. Он поднялся на ноги, отряхивая пыль с колен, и обернулся, вглядываясь в прорези для глаз в маске. Юичиро сжирали сомнения, страх и вина до мерзости отчаянно блестели в его глазах. Кайгаку хотелось его ударить, выбить эту дурацкую… Что, доброту, сострадание, благородство?

Бесит. Так распереживался из-за едва знакомого человека, сам вон того и гляди рухнет и помрёт от переизбытка чувств. Не иначе, как влияние грёбаного Зеницу.

— Рыжий сам выбрал свой путь. Ты же бери этого, — Кайгаку кинул взгляд на горе-охотника, по лицу которого опять заструились слёзы, — и пошли.

Сопение за спиной и вздохи не прекратились. Юичиро никак не успокаивался, Кайгаку мог поклясться, что слышал скрипение его мозгов, просчитывающих, как бы правильнее поступить. Ушли они недалеко.

— Нет, я не могу так.

Кайгаку прикусил губу, чтобы не заорать. Он развернулся, тыкнул указательным пальцем в лоб деревянной маски и приготовился к тираде о том, какой Юичиро идиот, но:

— Я не прошу тебя идти со мной и помогать, но если сейчас отсижусь в стороне, себя я не прощу. И жить с этим грузом… знать, что мог помочь, но не стал… Когда-то мне помогли, хотя тоже могли пройти мимо.

Он сунул вырубившуюся ношу Кайгаку и исчез.

* * *

Демон следил за ним, не разрывая зрительный контакт, изучал, искал слабую точку. Он видел, как в глазах Сабито промелькнула обида, и его бесстыжие глазёнки засмеялись над ним хоть и беззвучно, но насмешка вонзилась из бесовских зрачков тонкими отравленными стрелами в душу Сабито.

Сабито приказал себе успокоиться: он ведь сам решил вмешаться и за этот выбор тоже несёт ответственность только он. Если человек в стремлении выжить выбрал бегство — не Сабито его судить; самосохранение — инстинкт, на этой горе не все могут сохранить рассудок, тогда только и остаётся отдать себя во власть инстинктов, подсознания. Судьбы.

Хватит. Не время для обид и оправданий, важнее выяснить:

— Что значит…

— Милый мальчик, а ты не видел второго?

На миг Сабито растерялся — у Урокодаки всего два ученика и второй как раз он, — но тут же вернул хладнокровие.

— Второго, — ласково продолжил Рукастый. — У него простенькая белая маска, не лисья. Безликий. Прекрасный малыш редкой крови, — морда перекосилась, он с хлюпом-получмоком нараспашку разинул пасть и загремел: — …Шустрая дрянь! Я хотел разломить его, выпотрошить, но, представляешь, он сбежал, — под конец пожаловался он плаксиво, как ребёнок. — А ведь никто раньше не спасался от меня. Я раздавил всех, — он весело сощурился, — и тебя тоже. Раздавлю. Но прежде…

Сабито крепче сжал оружие и весь подобрался. Глубже вдох, чем больше кислорода, тем горячее кровь по венам, а потом…

— Что же это за прелестный аромат? Та-акой знакомый. Мм, какой замечательный гребень у тебя в волосах. — Сабито замер, а Демон воодушевлённо продолжил: — Ах да, точно, помню-помню эту маленькую хорошенькую девочку. Такая храбрая, она стала бы отличным охотником… Если бы я её не убил.

Сердце дрогнуло, разогретая кровь в один миг заледенела, кончики пальцев онемели.

— Она так расплакалась, когда я сказал, что съел всех учеников, даже стало её жаль. А как она возненавидела Урокодаки за то, что он обрёк вас всех на погибель! Его маски-обереги обернулись для вас проклятием, бедные-бедные наивные детишки. Ох, а какое глупое у неё было лицо, когда я оторвал ей ноги, — он изобразил своей мордой что-то нелепое, дурацкое и засмеялся.

Клинок так тяжёл, в холодеющих руках неповоротлив… Как быть? Нет, точно не сдаваться. Его обязанность, его работа, шесть лет Сабито учили

убивать

таких

мразей!

Сердце остановилось, и кровь превратилась в лёд лишь на мгновение, чтобы в следующую секунду взорваться и закипеть бурлящий яростью.

— Помню этот огонь в глазах и слёзы — самое сладкое воспоминание из моей жизни в неволе.

Мягкая улыбка, вата по царапинам впитывает и смывает грязь, кровь. Ласковый голос: «У тебя всё обязательно получится», — «Мне не нужны твои подбадривания», — «Уверена, наступит день, и ты станешь прекрасным охотником», — «Не сомневайся. И без тебя знаю», — «Даже лучше меня», — «В миллион раз. Ещё заставлю тебя глотать пыль», — «Ты ведь такой упрямый, Сабито».

Макомо.

— Ма-ко-мо, — по слогам вдруг вытолкнул из своей грязной пасти её имя Демон, — говоришь?

Уничтожить. Кроме солнечного света и отсечения головы, есть ещё один способ: разрубить на мелкие куски.

Заставить жрать собственную плоть. Пусть давится, пусть его тошнит и жрёт он уже рвоту. Так до бесконечности, пока не кончатся силы на регенерацию и тварь не подохнет.

Выпотрошить, кишки забить глицинией и смотреть, как эта мразь сереет и выгорает послойно, распадается пеплом.

Заставить просто сдохнуть!

— Миленький маленький лисёнок, а как зовут тебя?

Сабито взметнулся в воздух; катана со свистом рассекла воздух. Демон замер, не ожидая такой прыти. Он неловко замахал ручищами, ни чёткости, ни расчёта, будто в попытке отмахнуться от мухи. Мала муха, да смертельна — Сабито уже у цели. Пусть же слетит уродская голова с плеч!

Что есть силы Сабито рубанул по массивной шее Демона. Искры страха в глазах чудовища переросли в пожар. Зрачок зажегся ужасом.

Мир изменчив, жизнь непредсказуема. И вот адский пламень переплавляет панику в злобное торжество. Пугающий треск перекрыл и пронзил все звуки, но не шею монстра. Клинок переломился.

Это мгновение и молниеносное и вечное, будто кто-то поставил его на перемотку: вот ты был в шаге от победы и вот ты проиграл.

У Сабито закружилась голова, и дыхание сбилось, пальцы мелко задрожали. Во рту горечь. Горечь в сердце от осознания того, что всё закончится именно так. Седьмая ката — самая трудная последовательность движений, делающих его неуловимо быстрым, клинок в его руках — неумолимым в своей остроте… В чём ошибка?.. Каждый вдох, каждый шаг, каждое сокращение мышц в теле выполнено правильно... Почему…

Демон сжался, как гремучая змея перед броском, мгновение — смертельная лента мерзко-зелёных бледных рук рванула к Сабито, намереваясь раздавить его череп, умыться в тёплой крови и отправить скоро уже безжизненное тело в свой жадный смрадный рот. Увернись, почему же ты молча смотришь?

Шок. Внутри обрываются мосты, с грохотом царапаясь о чёрные скалы, пытаются зацепиться, но падение неизбежно.

Вот мост между ним, рыжим худощавым оборванцем, и его взрослой копией: уверенным, могучим Истребителем, за спиной которого всходит Солнце. Золотой луч блестит на рукояти. Истребитель обнажает клинок, всматривается в лезвие, где у основания высечено «Уничтожить демона».

Вот мост между ним и Урокодаки. Драки на палках — бодзюцу, — подсечки, падения, лес, поляна, обучение ката на берегу горной реки. Рисовые лепёшки и длинные тени на стене. Истории перед сном. Морщинистые руки обнимают напоследок крепко-крепко.

Вот мост, соединяющий с Гию. Их ухмылки-улыбки-переглядки, шлепки по затылку от Урокадаки за шалость и ноль раскаяния — закушенные губы, чтобы сдержать смех. Звёздное небо сквозь кроны деревьев и попытки пересчитать звёзды. Маленькая ель за домом Урокодаки как символ дружбы. Соревнования кто быстрее до деревни. Драки, раны, кровь.

Все мечты, цели, воспоминания — всё это исчезнет в бездонной пасти.

Не ты ли говорил себе, как важно сохранять холодную голову и трезвый рассудок?

Небо затрещало по швам. По швам распарывалась и его жизнь. Скоро от неё останется лишь пара лоскутков — то, что сохранят в душе Учитель и Друг.

Ветер ласково и печально, будто прощаясь, потрепал ему волосы. Где-то внизу пронзительно закричала Макомо.

Гул стука испуганного сердца зашумел в ушах, перекрыл все звуки. Сабито сомкнул глаза и улыбнулся непослушными немеющими губами.

Задрожал воздух. Что-то твёрдое врезалось в тело. Талию обхватила рука и потянула куда-то в сторону. Его разорвут сейчас. Сейчас. Сейчас.

Сейчас!

Почему ты медлишь?!

Издалека, как будто сквозь несколько километров донёсся рёв. Падение.

Сабито распахнул глаза. Мир вокруг размазан, небо падает прямо на него, но земля быстрее вышибает дух из тела.

Сабито закашлялся, попробовал подняться и упал. Тошнит. Вокруг темно, ориентиров нет. В нос забился запах крови, Сабито хочет от него избавиться, вытошнить, потому что вонь мешает дышать. Он слышит крики, грохот, чувствует, как трясётся почва, как холодной струёй режут воздух удары. Что-то горячее плеснуло на кожу, подкатилось под локоть. Не работает зрение, проблемы с запахом, вкусом — ещё есть немного звука и осязание. Сабито потянул ладонь к предмету. Это оказалась разрубленная рука.

— Юркая дрянь!

— Убью!

— Сожру обоих — знаешь же, одному тебе не выстоять!

* * *

— Тупой придурок. Два тупых придурка. Зацикленные на подвигах и героизме идиоты. Просто… — Кайгаку закачал головой, вцепившись в волосы, едва не выдирая их. И сполз на землю, пустым взглядом вытаращился перед собой. — Ду-урни-и-и.

Ночь была темна. Ни звезды на чёрном небе, ни надежды.

* * *

— Какого… Что это ещё за бесовщина... — Санеми дёрнулся назад, вытаскивая из ножен катану. Белые бесцветные брови подскочили в удивлении, лоб сморщился.

Перед ними стояла девчонка. Её полупрозрачное тельце светилось тусклым голубоватым сиянием. Она плакала.

Плакала. Мерзкое отродье со скорбной миной роняет слёзки, будто этим его можно разжалобить — чем твои слёзы горше его собственных? Не стоит тут торчать со вселенской печалью на личике, пощады не будет. Шинадзугава сделал выпад и разрубил демоницу напополам. Вот только сталь не встретила плоти, клинок прошёл насквозь. Дымчатые края размылись, расступились на месте, куда пришёл удар, и срослись снова, стоило убрать клинок.

Санеми поражённо уставился на паршивку, на клинок и снова на неё. В голове у него крутилось лишь невразумительное «чё?».

— Прошу! — Нечисть протянула к нему свои призрачные руки, с отчаянием вглядываясь в его изуродованное лицо. — Прошу, помогите.

— Магия крови, значит? — процедил он, прищурившись. — Скольких же ты съела, чтобы пробудить её? Впрочем, мне без разницы. Важно лишь то, что я убью тебя.

Санеми оскалившись, провёл лезвием по коже. Его козырь. Его последний шанс и его позор. Как демоны используют искусство крови, так и он, проклиная себя за это, пользуется схожей силой, которую дарует его кровь.

Шинадзугава признавал свою схожесть с дьявольскими отродьями. Всё доброе в нём погибло, его сердце не способно выработать ни капли чистой радости, которая не была бы запачкана мрачным удовлетворением от уничтожения ещё одной твари. В гниющей душе только ненависть, и она питает его силу. Он — безжизненный злобный кусок дерьма. Ещё и способность к управлению техникой, вариации которой используют демоны продвинутого ранга.

Но как бы то ни было, избавление мира от гнёта демонов главная цель, прибегнет ли он к похожим силам или сам будет похож на тех, кого стремится уничтожить — за всё Санеми Шинадзугава расплатится сполна, когда будет гореть в аду. Потому что его глупый младший брат должен жить в лучшем мире, нежели в том, каким он сейчас является.

— Прошу тебя. Помоги. Демон, сильный, скоро убьёт их! — она упала перед ним на колени.

Шинадзугава отступил на шаг, захлопал белыми ресницами. Так нелепо и нагло его пытаются загнать в ловушку? Да он сам мастер, ёкаев вам в рот, ловушек!

Санеми потерял дар речи от подобной дерзости, но всё же был собран, готовый в любую секунду отразить атаку. Возможно, его пытаются огорошить, поставить в тупик, чтобы на него, растерянного, внезапно напасть. Или дождаться, когда он откроет спину и тогда разорвать. Или его хотят привести прямиком в ловушку.

Он знал, что груб, что выглядит, как безумец, и не производит впечатления местного интеллектуала. Но он не идиот, а слезливые истории бедняжки-демона не купится!

— Я?! — зашипел он. — Помочь тебе? Что за ересь, ты себя-то слышишь?

— Послушай, там люди в беде. Пожалуйста, он слишком силён, — девчонка затряслась, а потом и вовсе завыла в голосину.

Санеми маленько растерялся, сомнение зародилось в душе. Возможно, не только одного его куда-то сманивают. Хотят устроить пир на весь мир, всех разом пережрать? Шинадзугава не был простофилей, чтобы повестись на такое, но люди в большинстве своём тупы — кто-нибудь да попадётся. Почему-то на ум пришла рыжая лохматая башка одного недотёпы.

— Куда идти?

Отродье подняло голову, глупо захлопала глазами.

— Я… я провожу.

— Сам справлюсь. В последний раз повторяю, куда идти?

— Десять часов, на запад.

«Так и быть, — подумал он, — пойду взгляну в чём дело, но перед этим…»

Времени прошло достаточно, запах его крови для демонов яд, она уже должна была ослабнуть. Осталась лишь одна деталь. Санеми хорошенько оттолкнулся, промчался мимо, одновременно с этим выставив лезвие клинка перед собой и отрубая… Да почему она не рубится?

Может, дело не в голове? Сердце — удар, почки, руки — удар, пятки, как у грёбанного Ахилесса, (про которого однажды у костра ему рассказал Масачика, трепло и любитель странных историй) — тщетно.

Дьявольская девка замерла, исподлобья вперила в него недобрый взгляд. Санеми понял: это конец. Он шумно втянул воздух, напоследок решив вдохнуть полной грудью… Нет, на самом деле испугавшись. Да, он почувствовал, как страх липкой холодной рукой провёл по спине, опустился ниже и схватил за яйца. Уродство. Ещё рано. Не то чтобы он боялся сдохнуть, но вот умирать, не прихватив с собою эту дрянь, совсем уж глупо.

Санеми принял стойку, готовый сражаться до последнего.

— Пойдёшь со мной, — приказало отродье. — Иначе, клянусь, я превращу твою жизнь в кошмар, чего бы мне это ни стоило.

— Я сожру вас обоих, ты и сам знаешь, что одному тебе не выстоять.

Юичиро сглотнул. Он опоздал. Первый план — объединить усилия и вдвоём вступить в бой — провалился, впрочем, он много на него и не ставил. План Б был прост, его смысл ясен по одному названию: «Хватай-беги».

«Серьёзно? — как наяву мозг Юичиро прорезал заносчивостью голос Кайгаку. — Пф. Даже одноклеточное придумало бы что-нибудь умнее».

Когда демон взял передышку, раскрыл пасть, чтобы вылить новый поток мерзости, которая должна бы загасить в сердце последние проблески надежды, Юичиро развернулся и схватил Сабито. Взвалил его на спину, — размазанный удар ослабевшей руки пришёлся Юичиро под рёбра и подсказал, что Рыжий в сознании — и бросился вперёд. В сторону деревьев — они сыграют на руку, замедлят неповоротливого уродца.

Поляна позади. Странно: вопль ярости не огласил округу, но был шелест. И он нашёптывал о беде.

— Я не враг, — уверил Юичиро Сабито. Тот не нападал, но напряжение ощущалось — тело было одеревеневшим, а сам Сабито явно растерян. — Мы на Фудзикасане… За нами погоня… Демон Рук, помнишь?

Пауза. Усталый выдох.

— Да.

Скрип, треск — первое сломанное дерево.

Погоня зашелестела ядовитыми лентами в траве, норовила ужалить; рассекая воздух петлёй, ловчилась туже затянуть шею, но Юичиро маневрировал. В последнюю секунду отскакивал в сторону, оставлял позади облако пыли, ошмётки травы, на земле рваные раны. Земля как раскалённая сковорода, Юичиро — верткий уж на сковородке. Его будущее неясно, покрыто дымом и пахнет жареным.

От прыжков колени трещали. Сабито не дамская сумочка, тяжелее мешка с рисовой мукой — Юичиро с Кайгаку (Зеницу путался где-то под ногами) таскали такие, когда закупались на рынке продовольствием — передавил ток крови так, что шея, спина занемели.

Юичиро не был слабаком, мешки волочил не хныча, на раз-два, но… двигался он тогда по прямой. За ним не гнался монстр. Это вообще была не тренировка, а помощь по хозяйству. Знай он, каким всё окажется, он бы с дурацкими мешками не расставался. Потому что сейчас вместе с гнило-кислотным дыханием в затылок ощущается страх и нехватка сил.

Пот катился со лба, застилал глаза, ещё чуть-чуть и видимость будет как перед грёбаным водопадом.

Почему не выходит разорвать расстояние? Скорость всегда была его лучшим другом, да, в этот раз тяжелее обычного, но… но…

— Спасибо, — по плечу похлопали. — Я благодарен, что ты не бросил меня.

Разумеется, ведь тебе рано умирать. Спасённый отдаёт свой долг, спасая. Это зажигание факела о факел, эстафета: пока горит огонь, мир и люди в нём стоят того, чтобы бороться. Братство, взаимопомощь — Юичиро знает, что наивен, но и его… идеал? — человек, на которого он стремится быть похожим — порою как ребёнок и путь, которым он идёт, наивен тоже, но удивителен. Добротой он сияет столь ярко, что выжег тьму из покалеченного Юичиро. Он — путеводный свет окон родного дома для измождённого бесцельными скитаниями во мгле странника. Возможно, когда-нибудь и Юичиро передаст огонь кому-то так же, как передали ему.

Сухие губы уколола улыбка, во рту ощутился солоноватый вкус крови.

Тусклый, ещё тусклый. Юичиро до Солнца далеко, костёр в душе не воспылал достаточно, чтобы отогревать замёрзших и отчаянных. Но искорка отыщется. Хватит ли её, чтобы передать эстафету Сабито?

«Его огонь уже пылает горячее твоего, поэтому ты не смог пройти мимо и ввязался в убийственную затею. Увидел в нём отблески своего сияющего божка», — так бы сказал Кайгаку, если бы знал о его прошлом. Но об этой странице его жизни неизвестно никому, кроме самого Юичиро, его спасителя (если он о Юичиро вообще помнит — жизнь охотника насыщена на спасательного рода деяния; спасённых не один, не два — сотни. Всех не упомнишь) и мастера Шихана, которому на попечение Юичиро и отдали.

Первая встреча с Сабито как ушат ледяной воды за шиворот; как черви, выгрызающие зону комфорта — при последующих. А теперь это «спасибо». Как глоток тёплого света, от которого в сердце разжигается «а-а-ай, к чёрту, мы будем драться до конца».

Удивительно, как воодушевляет простое слово благодарности.

— Ещё повоюем!

— …Но нам лучше разделиться, — произнесли они одновременно.

Юичиро поперхнулся воздухом.

У Юичиро не было времени рассматривать Рыжего, но секунды, когда он подхватывал его с земли, хватило, чтобы сделать вывод: приложило его неплохо. В зависимости от угла удара, последствия могут быть разными. У него может быть сотрясение; одна из сторон сотрясения дезориентация. Как ты побежишь, если мир вокруг вертится юлой? А если в попытках убежать, будешь долбиться лбом о деревья, как клювом дятел? Превратишься в отбивную — то-то демон умилится самопожертвованию. Грёбанный ты камикадзе, Сабито.

— Дыши глубже, — сказал Юичиро, а у самого сердце бьётся в горле подстреленной птицей. Вот-вот вырвется на свободу и зальёт небо до края ночи кровью.

Помутнение в глазах пугает, сейчас не время для слабости. Нога подвернулась. Чёрт, чуть не попались.

— Кислород… делает сознание чётче… Ты бредишь.

Внутри нечто (голосом Кайгаку — кажется, у Юичиро началась кайгакуфрения) нашёптывало: «Ты можешь уклоняться, рваными беспорядочными линиями петлять, как подстреленная дура-белка, только бы не дать выявить закономерность, не попасться, но сколько ты так попрыгаешь? Если выносливость кончится раньше — а Рыжий тяжёлый — чем наступит рассвет — а до него далеко — обоим конец».

Удивительно, как секунду назад воссиявший дух может пасть так низко и затухнуть.

— Разделимся, — с нажимом повторил Сабито. Он начал понемногу отстраняться. — Ему нужен ты, он искал тебя, и пойдёт он за тобой. Я двинусь в другую сторону, если что, отсижусь где-нибудь…

Упрямый идиот, не время спорить. Этот рукастый ублюдок любит поиздеваться, в первую очередь морально. Он будет ловить тебя, Сабито, тебя, чтобы потом размахивать твоим трупом и, смеясь, орать на всю округу, как облажался твой недоспасатель.

— …а ты оторвёшься без обузы.

«Я не знаю, что делать».

— Не оглядывайся…

«Я не знаю, что делать».

— и не беспокойся…

«Я не знаю: что мне делать?»

Юичиро сжал кулаки. Ногти вспороли кожу ладони — прекрасно, капля боли отрезвит рассудок.

«Успокойся. Успокойся. Юичиро, — обратился он сам к себе, — дух воина не тростинка, чтобы сломать его первым серьёзным испытанием. Сила духа не зависит от слов; воин, даже если не знает, как поступить, — мотнул головой, прогоняя дурные мысли, — просто делает, что может. Что должен. На мне ответственность за наши жизни, мой долг — спасать. У нас есть люди, которым нужно сказать «люблю», есть рассветы, которые хочется увидеть, — ради этого стоит побороться».

Юичиро сжал кулаки. Разжал.

— Иди к чёрту. Не собираюсь я следовать… бреду отшибленного, — лёгкие кольнуло (слишком длинная фраза). — Не мешай.

Сабито попытался освободиться, наперекор поступить согласно своему гениальному плану, но Юичиро дёрнул его за руки на себя, стиснул запястья, не давая отстраниться. Сабито от неожиданности ударился подбородком о его затылок и, как обиженный ребёнок, засопел.

Юичиро присел, готовый к прыжку. Возможно, получится оторваться наверху, по деревьям. Да, есть риск, что с дерева их могут сбить другим чёртовым деревом — силы Рукастого позволяют такое, — но риск будет всегда. Жизнь Истребителя — лотерея удачи.

— Сними хаори… Без глупостей, — Юичиро ослабил хватку. — Оставим на ветке… это отвлечёт его.

— Послушай…

— Делай, — прошипел Юичиро.

Белая ткань затрепетала позади, но не в знак капитуляции. На какой-то миг Юичиро вздохнул спокойнее. Пока до ушей снова донесся шум. Треск острее, громче, демон ближе.

Их догнали в воздухе. Руки переплелись жирными зеленоватыми лозами, обвили лодыжки, сдавили до хруста, рванули на себя; они с Сабито упали. Когтистые ветки, сучки царапали тела. Их волочили по земле; мелкие камешки, зубоскалясь, вгрызались в тело, земля наждачкой тёрла рёбра, шлифовала каждую кость. Хриплое дыхание рядом.

Сабито пытался вырваться, но голой силой человеческих рук против рук демона не совладать. Катана Юичиро теперь оружие на двоих. Извернувшись, Юичиро увидел блестящие голодом и предвкушением глаза. Нет, рано празднуешь, тварь — сначала надо лишить еду оружия, иначе твой ужин сам тебя на куски порвёт.

Кровь хлынула из разрубленных путов, хватку недорубленных они с Сабито вышибли ногами. Демон стоял над ними, загородив свет убывающей луны.

Глаза в глаза. Уродец замер. Над лысыми бровями натянулись мышцы, складки наслоились на переносице, ноздри расширились. Пока выдалось свободное мгновение, Юичиро впитывал кислород, вместе с кислородом кровь стала напитывать паника. Кромсая всё на пути, несмотря на громоздкость, неповоротливость тела, это чудовище нагнало их. Сила, скорость, регенерация — преимуществ у врага много.

Демон скосил взгляд в сторону, потом снова вернулся к Юичиро. Складки мышц вокруг глаз сложились гармошкой, тварь заулыбалась. Юичиро дёрнулся — Сабито. Сабито без клинка. Загребущие руки потянулись к Рыжему, сначала наигранно лениво, а затем рывком.

Сабито увернулся, с грацией пьянчуги, но крутился. Нужно пробиться к нему, обороняться спина к спине… Или напасть, пока демон отвлечён?

Нет, не отвлечён — не отрывая взгляда, наблюдает за реакцией Юичиро. Смакует каждый миг. Веселья в глазёнках пылающее море.

Юичиро вдохнул. Выдохнул. Путь воина — смерть.

Когда-нибудь так и будет, но не сегодня.

Разряд тока пробежал из сердца по сосудам, мышцам, мурашками отозвался по коже. Первая ката. Прыжок; воздух тягуч как мёд. Руки выстрелили навстречу — разрубить. Ближе к туше, к шее, и теперь… рубануть по глазам!

Демон отшатнулся, завизжал. Руки вздыбились, взвились, взбесились. Почувствовав землю под ногами, Юичиро снова оттолкнулся, чтобы нанести новый удар, по шее.

К паникующему громиле так просто не пробиться — руки хаотично метались, и основная сила пришлась на то, чтобы пробиться сквозь них. Шею клинок едва-едва надрезал, но демон завопил пуще прежнего.

— Осторожнее! — возглас за спиной. Запоздалый и утонувший в шуме.

Тысячи рук вырвались из демона, закрыли собой небо. Это было похоже на конец света: Юичиро часто видел в кошмарах неистовые волны океана, поглощающие всё живое на пути. Демоничья туша-гора распалась и превратилась в тот самый океан, на гребне исполинской волны всплыла голова.

Кровь струилась по лицу чудовища. Рваная рана на вспоротых глазах затягивалась; нити сосудов полыхнули багряным и погасли, и теперь здоровые зрачки, с едкой, как залитая в желудок кислота, злобой уставились на Сабито и Юичиро. А затем их накрыло.

Клинок был у Юичиро, едва-едва он превозмогал поток. Сабито отбиваться было нечем.

Они с Сабито будто оказались в центре водоворота — извивающиеся стены окружили их, уходя далеко ввысь. Порывы ветра хлестали лицо, глаза слезились. Нос забился пылью, пыль застряла в глотке; на зубах скрипел песок. Солоновато-горький привкус на языке — как же хочется пить. А ведь с начала Отбора едой и водой они с Кайгаку перебивались кое-как — найти пропитание в испоганенной обители демонов та ещё задачка.

Атака давила, сносила течением. Сквозь мельтешение ударов, Юичиро урывками видел Сабито, обмякшего, сломанного в беспощадной хватке рук. Они обвили шею и заткнули рот. Сабито затрясся. Бессознательное тело не в силах вырваться — это конвульсии, предсмертная агония.

Нет, пожалуйста, нет…

Атака замедлилась. Стена рук на миг разъединилась, чтобы показать, как мясистые жирные пальцы с короткими обломанными ногтями давили Сабито глазные яблоки.

Горло сдавило, застрявший крик вырвался из груди Юичиро хрипом. Жжение в глазах, нехватка кислорода, пропущенный из-за эмоций удар подкосил, но пока не сломил.

Зрение разъело слезами. Зубы едва ли не крошились — так сильно он их сжал. Грёбанный идиот. Слабак. Ничего не вышло.

…Ещё есть шанс.

Юичиро сморгнул следы позорной слабости, сжал катану крепче.

— Хватит!

Демон замер. От удивления шквал ударов прервался. Не теряя времени, не смея раздумывать, что и почему, Юичиро бросился к Сабито. Быстрее, разрезать, освободить, пока не стало поздно.

— Не спеши, — процедил голос. Поток пришёл в движение.

Рассёк, отбил, умудрился часть разрубить и часть путов ослабить, дать Сабито глоток воздуха. И попался сам. Его отшвырнуло, а к клинку, который валялся в стороне, подползли руки, и, извиваясь, утащили его в свои копошащие недра.

Кажется, теперь понятно, что чувствуют смертники, подверженные казни в змеиной яме. Юичиро засмеялся от осознания собственной ничтожности.

На месте разрубленных путов уже новые, Сабито по-прежнему в ловушке, а Юичиро, хоть и пока свободен в передвижении, но безоружен.

— Глупенький малыш, и зачем было пытаться освободить его? Всё бессмысленно, — океан успокаивался. Руки втянулись обратно в тело, и вот неспешной поступью, как ангел, сошедший с небес, с выражением приторного умиротворения на лице демон направился к нему. — Жаль, что не услышит, но всё же попрощайся с дружочком.

Демон приподнял Сабито, потряс им в воздухе. Голова Сабито безжизненно свесилась, по серому лицу, которое открыл Демон любезно заправив пряди рыжих спутанных волос за уши, чёрной струёй текла кровь. Юичиро окаменел. Будто околдованный, он смотрел, как по капле падала с кончика носа, с подбородка кровь. Мозг сам воссоздал звук: шлепок звенел в голове — кап-кап-кап. Кап. Как дождь. Как когда-то запах свободы, уюта, но теперь — смерти.

— Ты так трогателен в своём желании защитить.

Перед непоправимым миг. Лицо Юичиро исказилось. Ну же, трус, шевелись! Этот мир сжирает тупых слабаков, не жалея, так какой смысл в бесполезности? Смысл в преодолении себя, стань сильнее! Думай: какой есть выход?

Один на один — без шансов. Выход один: бегство. На бегство не хватит выносливости. Тогда маскироваться, прятаться. Запах крови как маяк — нужно придумать, как сбить его. Но задача первостепенной важности: забрать Сабито.

В прошлый раз удалось потому, что демон отвлёкся собственной болтовнёй и не ожидал такой прыти. Сейчас… попробовать его разговорить?

— Зачем? За что ты так ненавидишь Урокодаки? Почему зациклен на нас?

Демон лукаво прищурился в ответ, словно раскусил манёвр.

— Маленький идиот, — процедил он и занёс гигантскую, переплетённую из сотен других руку над Сабито…

Юичиро кинулся вперёд.

— Попрощайся, — пропело чудовище. Сколько задора в голосе. — И умри!

Руки озверевшей стаей ринулись к нему навстречу. Скрюченные пальцы с острыми от натянутой в напряжении кожи контурами суставов приготовились резать, вырывать глаза.

Две размазанные точки, ресниц коснулась прохлада. За миг до того, как лишиться глаз, Юичиро запрокинул голову, прогнул спину. Рука демона рассекла воздух в миллиметре от лица, проскребла по маске.

Юичиро ушёл с линии атаки, но тут же попал на другие.

— Ты спас зрение. А надо бы себя.

Горло сдавило, тело оторвало от земли. Юичиро вцепился в руки, шкрябая, царапая, силясь их разжать. Ноги бултыхались в воздухе, тягучем как дёготь.

— Так вот какой ты, безликий лисёнок, — Демон стащил маску, швырнул куда-то за спину, она стукнулась о ствол дерева. — Красивый. Но я сделаю тебя ещё лучше. Что скажешь насчёт этого?

Пальцы надавили на глазницу.

Голосовые связки надорвались от крика, но он не слышал ничего. Ничего не видел. Весь мир сузился, исчезли краски, звуки — всё, что от него осталось, только боль.

Демон трепетал от восторга, слюна капала вязкой нитью, стекала по туловищу и впитывалась в землю.

Осторожно он усилил напор — игрушка должна пока остаться в живых — и вырвал правый глаз Юичиро. Высунув наружу свой вонючий язык, положил глаз на него.

Терпкая кровушка, сладкая слизистая, капелька слезы. Белок нежный, гладкий хрусталик, а глазной нерв как ниточка лапши из рамена. До чего же вкусно.

«Мой огонь — не костёр, а жалкая спичка. Наверное, вы и не помните меня, Ренгоку-сан, и уж тем более не вспомните обо мне… а я так хотел встретиться…»

* * *

— Ну это пиздец нахуй, — прошептал Санеми. — И чё ты предлагаешь мне делать? До рассвета я с ними не протяну, а двоих я не унесу.

Макомо стояла, в ужасе зажав рот ладонями. По лицу струились слёзы.

— Я… я…

— Ты-ты, блять. У-у-у, — Санеми схватился за голову. В глубине распахнутых глаз силой воли затонул ужас, но его отголоски всплыли шоком. Разум балансировал между эмоциями и рациональностью, пока держался на плаву. Хотя, кажется, ненадолго. Губы, испещрённые шрамами, растянулись в мечтательной улыбке. — Катану хоть нашла?

— Да. Метров сто на три часа от нас.

— Неси.

— Я… я не могу.

— Да что ты вообще можешь! Бесполезная. Хотя… Хм, есть у меня идейка.

* * *

Странные звуки. Скрип сменяется хрипом. Есть чмоканье, не то чавканье… Сабито пошевелился. Сознание то прояснялось, то снова погружалось в темноту, но что всегда оставалось с ним — это едкая тошнота, будто он плавал в рвоте. Мерзко. Голова разрывалась. Будто загнали иглы в череп, пробили ими кость и теперь выцарапывали каждый нерв в мозгу. Больно.

Что происходит? Где он? Кто здесь?

Сабито раскрыл глаза. По глазам ударили сотни раздвоенных линий. Где есть что? Что есть что? Перегруз организма информацией, которую он не смог обработать — Сабито вырвало.

— Уху-у-у! — голос с пищания скатился до устрашающего рыка: — …блевотный…

Давление на тело уменьшилось, Сабито упал.

— Пожалуй… прикончить.

— Свою роль…

Обрывистый звук. Слух будто через раз улавливает звуковую волну, ток крови и грохот сердца заложили уши.

— Игрушка… интереснее… благодаря тебе…

Порыв тёплого воздуха несётся прямо на него, но тёплый не значит добрый. Это угроза. Нужно в сторону. Нет, не сюда. Не сюда. Сабито в панике вертит головой, пялится в чёрное пространство — куда? Его окружили.

Сабито схватили, потащили вверх. Толкнули, спина врезалась во что-то твёрдое. Отшибленные и без того кости трещали. Удар по щеке, ещё один — голова сейчас отвалится. Хватка исчезла; он не удержал равновесия без помощи, упал.

Слух вернулся внезапно, будто громкость выкрутили на максимум.

Раздался хруст, перебитый в эхо в искалеченной голове и вместе с ним вопль:

— Откуда?! Дря-я-янь!

В уши будто залили ледяной воды, затем и лаву. Внутри черепа кололо, давило, жгло. Круги волнообразной боли разошлись от висков к глазам, по нервам в мозг. Голову разрывало. Громко, как громко…

Прекратите!

— Разорву… раздавлю…

К лицу и шее прикасается что-то мелкое, искромсанное до частичек. Затвердевшая, потяжелевшая пыль? Нет, это брызги крови. Заглушенный свист одновременно рядом и далеко, как же рассчитать расстояние?

Сабито, стиснув зубы от боли, вгляделся в чёрное плывущее пространство с вспыхивающими кое-где силуэтами, которые тут же двоились и затухали, чтобы появиться на краю зрения вновь через мгновение. Сумасшедший мир. Как в нём выстоять? Нужна точка опоры.

А затем холодная рука вложила в ладонь рукоять клинка.

— Точка опоры, — пробормотал Сабито, сжимая катану крепче, — опоры…

* * *

— Держи эту сраную катану, — протараторил Санеми и втиснул клинок в непослушные руки. Но прока, кажется, всё равно не будет: вид у этого Сабито пришибленный. Ещё чё-то мямлит себе под нос, хрен разберёшь. Ополоумел?

— Подождёшь немного — получишь и сраного придурка, который… — тут голос Санеми перекрыл вой. Грёбанная истеричка, чё орёшь, как резанный, тебя ещё и лезвием не тронули! Нехрен свои руки распускать, урод. Сдохни, сдохни, сдохни! Пхууу. — Блять… или не получишь. Извини, но, похоже, он покойник… Чёрт! …Ладно. Мне похрен. Как хочешь защищайся, хоть клинком вслепую маши, главное, мне не мешай. А вообще, лучше вали отсюда. Рывком, ползком, как можешь. Ты, недодохнувшая девка, помоги ему.

Санеми выступил вперёд. Кровожадно улыбнувшись, он бросил: «Хо-хо. Ну что, потанцуем, ур-р-род?» и кинулся в атаку.

Паршивый ручеёк полз по окаменелой земле, слегка её размягчая. Казалось бы, около воды должно быть больше цвета, сока, жизни, но здесь те же полузасохшие деревья, всё так же царапали душу корявыми ветвями.

Рин сидела под одним из них, сжавшись в комок, уткнувшись лбом в колени, раскачивалась взад-вперёд. По краям её прикрывали колючие стены кустарников: пусть жухлых листьев было на них мало, тонкие ветки росли плотно.

Струны беспокойства натянулись в темноте до предела. Грохот сердца задевал их — струны издавали низкий глубокий звук, который отзывался по костям гадкой вибрацией. Их задевали доносящиеся с запада отголоски битвы — струны звенели острым звуком. С каждым разом всё резче. Глубже. Это был звук рвущегося на куски самообладания, рвущегося наружу ужаса, и вспоротой, наконец, рыданиями груди. Рин корчилась, кривилась: слёзы, сопли струились по лицу — она плакала беззвучно.

Жалкая, бесполезная, слабая, не способная изменить ничего — Отбор расставил всё по местам и указал ей своё: грязь. Да, этот Отбор она переживёт — демоны либо уничтожены, либо отожрались и попрятались в норы, либо трапезничают сейчас, не желая отрываться от еды. Достаточно не лезть зверю в пасть, и она переживёт эту ночь. Но охотником ей не быть: если продолжить идти этим путём, совсем скоро, рядом, за поворотом её будет ждать смерть. Как в этот раз больше не повезёт.

Так, хватит. Закрыт этот путь, значит найдётся другая дорога. Достаточно слёз — Рин вытерлась рукавом, на дрожащих ногах поднялась и побрела к ручью. Нужно умыться.

Вдалеке грохотало. Земля дрожала под ударами кого-то свирепого и большого, по воде, до краёв заполнившей след какого-то животного, приходившего на водопой, расходились круги.

По ту сторону берега что-то зашуршало. Рин вскинула голову, потянулась за катаной. Краем глаза глянула через плечо туда, где в укрытии лежал паренёк: не пришёл ли он в себя? Гию, за которым просил приглядеть Сабито, был в счастливом беспамятстве. Рин сглотнула — кажется, сейчас придётся принять бой и мало того, что не сдохнуть самой, так и уберечь этого Гию, если того засекут.

Зашуршало громче. Рин вдохнула, сосредоточившись, попыталась ощутить в себе силу.

У неё не было учителя, Рин училась сама — что углядит, то и её. Всё, что с ней было — корявенькие стойки и неуклюжие удары, техниками Дыхания она не обладала.

Треск раздался совсем близко. Воздух, который Рин старательно вдыхала, попал не в то горло, она поперхнулась и закашлялась, от выступивших слёз зрение ухудшилось. Чтобы хоть как-то защититься, она принялась бестолково размахивать клинком. Если бы это был демон, быть ей уже сожранной. Но, к счастью, это был…

…Маленькое тельце совсем исхудало, были ясно видны обтянутые рёбра. Облезлые уши дёрнулись, когда мордой он припал к земле, посылая Рин испуганный и грустный взгляд. Глаза у него были бледно-красные.

— Грёбанный заяц, — прохрипела Рин и опустила клинок.

Горло драло, чтобы унять кашель Рин наклонилась к ручью, испила воды. Заяц неуклюже перепрыгнул на другой берег, с опаской и с затаённой надеждой приблизился к ней.

Рин не выдержала тусклый затравленный взгляд, порыскав в подсумке, она протянула животинке остатки хлебных крошек. Бедняга, как здесь вообще можно выживать?

Зачуханный заяц-альбинос приободрился. Нерешительно он подпрыгнул к ней, покорно заглядывая в глаза. Сердце Рин дрогнуло, слабо улыбнувшись, она кивнула на крошки, приговаривая: «кушай», а сама задумалась над тем, чтобы забрать бедное животное с собой. Она бы выпустила его в зелёное сочное поле, под жаркое солнце, на свободу.

Может, посвятить жизнь, помогая живности? Отбросить месть, вернуться в деревню, развести скот...

Рин увлеклась своими мыслями, не заметив, как во взгляде животного промелькнуло нечто тёмное и жадное. Пасть зайца сверкнула острыми мелкими зубами. Тварь, рыча, впилась ей в лицо.

* * *

Ветер, как беззаботный пастушок, насвистывая, гнал по небу тучи. Те сбились в стадо, перекрывая свет звёзд.

Навстречу тучам, под срывающимися каплями дождя летел чёрный комок.

Крылья рассекали ночь, потоки воздуха терзали перья, но ворона упрямо стремилась вперёд. Хохот, грохот. Вот оно. Здесь. Выставив лапу вперёд, корпус отклоняя, птица вцепилась когтями в дерево. На верхушке, самой тонкой ветке покачивалось упитанное птичье тело. Ворона, склонив голову, уставилась на разыгравшуюся внизу картину: от людишек несло кровью, болью, смертью. Ничего нового.

Среди тысячи форм бровей, губ, разрезов глаз отпечаток ненависти узнаётся всегда. Лик ненависти один на всех, не опомнишься вовремя — потеряешь себя, озвереешь.

Санеми давно ходил по грани. Его путь, плевать, что шаткий и ненадёжный и ведёт в желудок демона, — путь одиночества и злобы. Потому что лишь ярость на кровожадных чудовищ придаёт ему силы двигаться дальше, только гнев его опора. Конец Санеми предрешён давно — он знает, что умрёт, поэтому нет времени травить сердце людскими радостями, нет смысла травить кого-то привязанностью к себе, важно лишь то, сколько тварей он с собой захватит.

— Уху-ху! Ха-ха-хо, какой свирепый детёныш! — демон в умилительном жесте прижал ладони к лицу, некоторые его руки зааплодировали. Однако присмотревшись к мельтешению внимательнее, можно заметить, что немногие оставшиеся замерли вдоль тела, дожидаясь выгодного момента, чтобы схватить добычу.

— Прямо настоящий демонёнок, — гордо закивал монстр и задорно прищурился: оценивал реакцию.

Здесь дохнут многие; в каждый клочок земли впитался ужас, всё отравляющий смрадом. Здесь воздух давит тяжестью неупокоенных душ, а этот урод, вместо того, чтобы молча, падла, жрать, устраивает представления, по которым плачет любой актёр кабуки. Какая творческая, блять, натура!

Они все такие. Убивают не ради выживания, а потому что могут, эта тяга их единственный смысл, единственное желание, которое заклинило в искорёженных мозгах. Друг ли, брат или сын — тварь ничего не остановит. Кроме клинка Истребителя.

Санеми расправил плечи, оскалился, насмешливо изогнув брови.

Он многое хотел бы высказать этому уродцу, но бесполезно. Слова лишь пустое сотрясание воздуха — всё решит твёрдость руки.

Развесёлый зрачок мерцал и пульсировал, смех рвался из глотки писклявым покашливанием. Ублюдское отродье потянулось к нему, намереваясь якобы погладить. Пальцы демона подрагивали, но он не выглядел испуганным или нервным, скорее предвкушающим.

Санеми улыбнулся ещё шире. Потому что живой или мёртвый в любом случае в выигрыше будет он — от его ядовитой кровушки не спасёт никакая регенерация. В груди разросся вихрь, по венам разнёс он холодную жгучую ярость, наполняя тело силой.

На морде демона промелькнула неуверенность. Да-да, в своих сомнениях ты прав.

Наслаждайся, ублюдок, ибо сегодня Шинадзугава Санеми закатит своё представление, и будет оно всяко ярче твоего, особенно конец, когда небеса опалит кровавый фейерверк, который хлынет алым цветком из кое-чьей отрубленной башки.

* * *

Звон в ушах Сабито перебивало звуками сражения. Контуры окружающего мира вспыхивали, налаживаясь друг на друга, превращали мозг в кашу. Вокруг невыносимо воняло кровью.

Ползком по земле, на ощупь Сабито нашёл второго. Кто он? Память подкинула рваный размытый образ — мальчишка в маске. Голова Сабито разболелась ещё сильнее, когда он попытался уцепиться за воспоминание: то вертелось полупрозрачной дымчатой змеёй и не желало попадаться в руки. Однако Сабито был упрямее. Образ стал чётче: белая маска, с грубоватыми круглыми прорезями для глаз. Без узоров или знаков-оберегов, безликая и отталкивающая своей странной простотой, если бы не живой блеск карих глаз.

Он забавный. Он двигается с ветром вровень. Лёгкий. Ловкий. Кто же он?

Сабито провёл ладонью по его телу в поиске раны и нашёл её на лице. Тёплая кровь липла к пальцам.

Боже.

«Извини… он покойник» — так ему сказали.

Ровная спина с болтающейся косичкой, холодный голос, молниеносные атаки. Сабито сжал запястье, чтобы прощупать пульс. Кость тонкая, дотрагиваться страшно — человечек маленький и хрупкий, кажется, вот-вот рассыплется. Одновременно с этим в голове из темноты выплыл образ юноши, может и не сильно мускулистого, но прочного. Кем бы ты ни был, держись.

— Пожалуйста, — прохрипел Сабито. Он надеялся на чудо, что просьба, произнесённая вслух, имеет больший шанс стать услышанной, а свою просьбу подкреплял отчаянной молитвой: «Если на этом свете осталось ещё что-то хорошее, если вы существуете, милостивые духи, пожалуйста, услышьте меня. Придайте ему сил. Позвольте увидеть ещё раз синее небо, обнять близких. Прошу, помогите».

Хотя Сабито и не помнил, кто этот человек, угасание чьей-либо жизни его опустошало. Сегодня он, а завтра ты. Жизнь — океан, опасный, жестокий, но удивительный, от его величия кровь в жилах стынет. Тёплые и холодные, поверхностные и коварные подводные течения постоянны, но в то же время непредсказуемы, а ты — всего лишь песчинка, маленькая и беспомощная, изменить которой ничего не под силу. Сабито хотелось взвыть.

— Ещё повоюем, — раздался слабый голос. Сабито, не веря своим ушам, замер.

Хвала небесам. Спасибо, спасибо. Губы задрожали в несмелой улыбке, слёзы заструились по лицу, валун, придавивший душу, упал. И снова навалился, когда Сабито понял: с ним играет собственное больное сознание.

Движения нет. Под прижатой к неподвижной груди ладонью — тишина. Из большого храброго сердца жизнь вытекла.

Как бы больно не было, Сабито распахнул глаза, чтобы ухватиться хоть за ниточку информации, понять, как быть. Мир будто издевался, показывая картину хаоса, погребённого тьмой.

— Юичиро, — позвал он.

Это ведь… он помог ему, когда… Когда… Чёрт!

Нет, для него должен быть шанс!

Под ногти впились занозы, ладони процарапали щепки. Сабито полз в пыли, то и дело натыкаясь на коряги, коих по округе разбросано было немерено; тащился сам и волочил на себе Юичиро. Сабито чувствовал, что на грани. Руки тряслись, ноги тоже, голова шла кругом, в ушах звон, в глотке, между ключицами, застрял ком, сухой и горький, будто отравленный, его так и хотелось из себя выдрать.

Сознание путалось, тускнело, но лёгкие остужал кислород, кровь он насыщал силой, отрезвлял затуманенный усталостью мозг и не давал организму окончательно упасть в беспамятство. Нужно лишь держать правильный темп, дыхание — опора.

— Сабито… Сабито, — как бы Макомо не старалась, не могла дозваться до него. Он оттащил Юичиро от поля боя, но недалеко — силуэт демона проглядывался сквозь редкие уцелевшие деревья. Демону найти их ничего не стоит.

— Зачем ты давишь так сильно? Ты проломишь ему рёбра, Сабито…

— Перевязка мало чем поможет. Рану нужно прижечь.

— Уходите. Вам нужно уйти дальше, Сабито.

Но Сабито не видел её — вообще ничего не видел — и не слышал.

Позади раздавались крики, свист, смех, грохот. Оставаться на месте было опасно.

Макомо затравленно озиралась.

Снова из-за туч выплыла луна и опять тут же скрылась, но жидкий свет на миг затопил округу. Искорёженные стволы. Земля, продавленная тяжестью сотни рук, в следах пропечатаны все чёрточки и линии ладоней. Раздробленная на кусочки белая деревяшка — маска — покоится в редкой жухлой траве у корней покосившейся ели. Краем зрения Макомо видела, как трепыхались ободранные макушки деревьев: ветер, будто маленький жестокий ребёнок, терзал их с упоением. Повсюду обломки. Сабито вскрикнул, как раз напоролся на один из них: деревянное остриё разломанного ствола процарапало спину.

Что может помочь достучаться?

Сил не было, а те, что появлялись, разъедала подступающая истерика. И этот голос, будто пробивающий сквозь толщу воды, смутно знакомый. Его уже зовут в лучший мир? Так и быть, но напоследок… Нужен рывок. Рядом умирает человек, сейчас нужно побороться. За себя и за него.

Борись. Борись. Давай. Ещё! Очнись ты уже, дай знак, что жив: хоть вдохом, хоть дрожанием пальцев!

Речи, полные яростной надежды — как наивно и глупо. Сабито старался изо всех сил, но это была не сила, а слабость. Пора взглянуть правде в глаза.

«Он покойник».

Сердце не бьётся уже слишком долго. Время, когда его можно было вернуть, вышло.

Когда Сабито схватили за плечо и отпихнули назад, он заорал. В свой крик он вложил весь гнев, всё бессилие и боль, и кинулся на врага. Его размазанный силуэт прорезался в чёрной пустоте фиолетово-серой дымкой, красной нитью крови и запахом цветов. Цветы — от того, что демоны пытаются приукрасить ими звериную сущность, издеваясь, подражать человеку, Сабито окончательно обезумел.

Его не смутило, что удар его клинка отразил клинок. Что аромат цветов — глициния, которую демоны не выносят.

Порывы Сабито не продержались долго, и вот он упал, поверженный, на землю. Добивать его не стали — на такое благородство Сабито лишь, булькая и кашляя, рассмеялся. Из последних сил он подполз к Юичиро, а когда его снова попытались оттолкнуть, вцепился тому в ноги. Бесславный конец стать куском мяса на ужин, но если такова их судьба, встретят они её вместе. Сабито почувствовал горечь из-за того, что не спас его, но если там за чертой что-либо существует, они встретятся и Сабито попросит прощения.

А потом — кто знает — быть может, с белого пушистого облака они будут наблюдать за… близкими. У них же должна остаться семья. Они станут духами-защитниками и будут приглядывать и оберегать их. Да, было бы неплохо. Совсем неплохо.

* * *

«Я только посмотрю», — сказал себе Кайгаку, когда ждать стало невыносимо.

Нервная система обострилась в напряжении, восприятие ускорилось, а поток времени завяз, загустел, превратившись в желе. Демон Рук силён, как его одолеть Кайгаку не представлял, но одно знал точно: Выскочка был удачлив. Сжимая кулаки и раскачиваясь с пятки на носок, Кайгаку, запрокинув голову, смотрел в ночное дождливое небо и гадал: повезёт ли Юичиро и в этот раз. Ветер крепчал. Символ ли это перемен? Если да, то каких? Удача Выскочке изменит?

Туманность и неопределённость по капле плюхались на мозг, кололи и резали. Тело чесалось, горело; стресс требовал либо найти выход, либо успокоиться.

Когда терпеть стало невыносимо, Кайгаку решил увидеть всё сам. Горе-охотника, из-за которого началась эта дрянь, он оставил. Но не пройдя и десяти шагов, вернулся, некстати вспомнив слова Юичиро о долге. Бросить бессознательную тушу одну значит оставить на растерзание, косвенно убить. Хотя демонов вроде и перерубили, для приличия Кайгаку запихнул охотника в кусты — для маскировки сойдёт.

Хоть он и готовил себя к худшему, представшая картина не уняла зуд, а углубила его, процарапывая до костей. Над деревьями виднелся чёрный силуэт монстра, тот что-то орал и был кем-то увлечён. Кайгаку выдохнул — ещё держишься, Выскочка? Но потом он разглядел в сумерках движение.

Рыжий недотёпа, окровавленный и жалкий, полз в пыли между разломанными деревьями и за собой волок…

Тёмная накидка с россыпью замаранных треугольников, когда-то бывших белыми.

— У треугольника три угла, — выдал гениальную вещь старик, хмыкнул и перекрутил прутик с нанизанной на него рыбой.

Костёр, вокруг которого они расселись, наполнил душу мягким теплом. Кайгаку поймал себя на мысли, что сидеть вот так под звёздным небом, умаявшись от бесконечных тренировок, и вдыхать аромат ночи — это и есть счастье.

— Они опора друг для друга, продолжения один другого; сшиты меж собой так плотно, что не разорвать. Зеницу, Кайгаку, Юичиро — торжественно провозгласил дед, заведя руку за пазуху. — Пусть будут узы ваши неразрывны. Примите от меня этот скромный дар.

Он протянул стопку тканей. Хаори. Окрашенные разным цветом: для Юичиро — насыщенное тёмное, как цвет чая, который они с Шиханом обожали распивать перед сном, сидя на веранде; для Зеницу — бледно-желтоватое, цвета соломы, которой забита его головёшка; самому Кайгаку досталось серо-чёрное хаори, цвета слегка намокшей земли, просто и не вычурно, как у этих двух идиотов — но с одинаковым узором, треугольниками, которые подчёркивали принадлежность к общему делу, к истоку их боевого искусства, служили наглядным напоминанием кем они воспитаны и кем являются. Учениками громового Столпа.

Почему на этом одежда Юичиро? Что за глупая подделка, для достоверности мало лишь тряпья, ты забыл маску. Кайгаку, ухмыльнувшись, замотал головой, но взгляд отвести не посмел, — это ведь не Юичиро, так, какая-то глупая восковая кукла, ни капли на него не похожая. Ха-ха, ну и где ты её взял, придурок? Ха-ха, вот же дебил! Фыркнув, Кайгаку приблизился к ним, дотронулся до руки куклы — пульса нет, но кожа ещё тёплая. Ха. Ха-ха. Кайгаку засмеялся.

Всё-таки сдох, да?

Позади завопил Сабито. Маленький. Никчёмный. Рыжий. Ублюдок. Ори громче, давай, чтобы нас заметили и всех переели! Кайгаку встретил удар клинка на собственный клинок, от отдачи Сабито пошатнулся.

Подобие боя закончилось скоро. Скривившись Кайгаку отпихнул ногой упавшего перед ним Сабито. Тот улыбался широкой безумной улыбкой. Кайгаку не выдержал, пнул его ещё раз, но улыбки не стёр. Хотел было ещё разок попытать счастья, направил носок сандалии в лицо, но в последний миг передумал. С этого поганого убожества на сегодня хватит.

И вот за это отребье ты отдал жизнь, Юичиро? Тогда ты полный идиот, и справедливо тебе воздано за глупость.

Кайгаку потёр ладони друг о друга, чтобы кровь в заледеневших непослушных пальцах разогрелась. Сжал подрагивающие пальцы в кулаки. Разжал. Взвалил Юичиро на плечи. Рыжий снова завопил и кинулся Юичиро в ноги, вцепился намертво. Силы резко покинули Кайгаку, под рёбрами расползлась пустота. Он не ударил Сабито снова, хотя где-то на краю сознания мелькнуло желание добить, его, сломанного, доломать, и даже не поморщился: просто смотрел на него сверху-вниз остекленевшим взглядом.

Вонючий геройчик. Из-за его проклятого героизма Выскочка, этот чёртов Выскочка — образец честного до зубного скрежета борца за лучший мир — помер.

Ваша Гордость, мастер Шихан, втоптана в пыль, дохлая лежит, истекая кровь; твой сэмпай, Зеницу, которому ты заглядываешь в рот и ловишь каждый взгляд, одного глаза лишился, второй закрыл навеки.

«А я ведь говорил», — Кайгаку стиснул зубы и отвернулся, обхватывая Юичиро. Сабито, который нёс себе под нос неразборчивую ерунду и не отпускал Юичиро, он всё же пнул по рукам, чтобы отцепился. Упрямый идиот. Из-за тебя, всё это из-за тебя.

Когда тот, скуля как побитая дворняга, наконец отвалился и затих, больше не вставая, Кайгаку с Юичиро на плечах стремительно помчался прочь. Доставить тело домой — это всё, что Кайгаку способен сделать для своего... друга? О нет, они никогда не были друзьями. Соперниками, напарниками, но не друзьями. Хотя возможно стали потом, если бы… Кайгаку передёрнуло. Нет смысла думать о том, что было бы, если.

* * *

Макомо застыла в пространстве. Тупая боль охватила грудную клетку — её душа болела. Макомо корила себя за беспомощность, потому что призрак не может воздействовать на материальный мир. Поблизости был только один человек, который мог перенести Сабито в безопасное место, но то, как этот человек смотрел на него — с брезгливой ненавистью — и то, с какой злостью отшвыривал его от себя, не внушало доверия.

Ядовитый Кайгаку.

Макомо не стала показываться ему и просить помощи, потому что он бы взбесился и в порыве гнева мало ли каких глупостей бы натворил. Убил бы Сабито вовсе — такой способен.

Ночь давила на плечи трёхтонным прессом. Макомо вцепилась в волосы, осела на землю; её лицо исказилось. Шинадзугава не сможет отвлекать демона бесконечно, бесценное время утекает, а Сабито лежит на месте, не в силах ни сражаться, ни бежать. Кровавая картина его пожирания предстала перед глазами.

Беспомощность и отчаяние поглотили контроль, тело стало лёгким, как облако, и непослушным. Воздух под пальцами загустел и обрушился на Макомо вязкой холодной волной. Она взглянула на свои руки — их контур размывался. Как дымкой рассеивалось тело, так и сознание Макомо меркло. Раз — баланс и чувство равновесия в пространстве размыло. Два — белый туман перед глазами встал стеной. Три — нить, связывающая её с этим миром, с треском надорвалась.

В белой пустоте проступали очертания лисьих масок. За спинами ребят возник до боли знакомый валун, прорисовались силуэты сосен, елей. Макомо зажмурилась, пытаясь сосредоточиться и вернуться в мир людей.

Запахло свежестью и этот звук… Дождь.

Лениво шлёпая по уцелевшим листьям, безразличный к боли, смерти по Фудзикасанэ неспешно шёл дождь и отзвуки его шагов звучали в голове Макомо с каждой каплей всё тише. Реальный мир удалялся.

Повеяло сожалением. «Неужели всё?», «Жаль, как жаль», «Такова судьба», «Что можно, сделано» — едва слышный шёпот отвлекал. Макомо замотала головой, ещё крепче зажмурившись и пытаясь затупить восприятие призрачного мира, переключиться на другую сторону.

Тщетно. Макомо осела, упираясь лбом в землю.

— Макомо, мягче.

— Быть мягким не значит быть как рисовая лепёшка под дождём, размякшей и слабой. Мягкий не значит покорный.

Десять ударов, двадцать, пятьдесят, сто, перетекание из одной стойки в другую и всё сначала. Мозоли на ладонях больше не беспокоили, кожа покрылась коркой, но руки болели. Взмах давался всё тяжелее; волокна мышц, казалось, вот-вот распадутся на нити, и руки отвалятся. Она устала.

Глаза заливал ни то пот, ни то дождь. Землю развезло, несколько раз Макомо поскальзывалась, едва удерживаясь равновесия, а разок не удержалась — при падении носом в лужу оставалось только сделать кувырок, чтобы быстрее обрести равновесие и подняться в стойку.

Урокодаки покачал головой.

— В твоих движениях много суеты. Взгляни на меня.

В умелых руках учителя даже деревянный меч смотрелся грозным оружием. Каждое движение, каждый вдох идеальны. Действительно, ничего лишнего. Но как?

Тусклый свет керосиновой лампы освещал веранду. Запах свежести сладковатым привкусом осел на языке. Сердце подстраивалось под равномерный шелест дождя. Сытная еда согрела тело, и скоро она, переработанная в энергию, молнией устремится в мышцы, залатает каждую трещинку, разрыв, и наутро Макомо проснётся сильнее, чем была. Теперь стоило посидеть в тишине и обдумать прошедший день.

— Ты знаешь, почему Дыхание воды входит в пятёрку основных?

Урокодаки присел рядом.

— Вода может многому научить. Присмотрись к ней. Если ты нальёшь воду в чашу, она становится чашой. Нальёшь её в чайник, она станет чайником. Когда нальёшь воду в бочку, она становится бочкой. Вода умеет приспосабливаться, она адаптируется к любым условиям, никакие перемены, неопределённость завтрашнего дня ей не страшны.

Урокодаки вытянул ладонь, сложенную ковшиком, дождь неспешно принялся наполнять её.

— Вода может падать с небес, неся с собой благословение для всхода урожая. Может течь, питая собою живое, а может живое крушить. Вода умеет быть мягкой, но мягкость — это не слабость и не всегда покорность. Нужно уметь быть добрым, но так же уметь постоять за себя. Нужно быть сильным, но не только крепостью тела, в конце концов, помни: вода камень точит.

Некоторое время они просидели в тишине, слушая, как капли бьются о крышу, землю, друг о друга. Брызги от столкновения долетали до Макомо, щекотали кожу, вызывая мурашки. Вдруг на душе стало так светло, Макомо улыбнулась.

— Вода постоянно в движении. Океаны омывают берега, реки бегут, лужи испаряются, пролитая лохань проникает в каждую трещину и впитывается в землю. Вода умеет ждать. Она проникает в горы и побеждает их своим терпением, усердием и мягкостью. Она всегда пробьется туда, куда захочет.

Макомо, не отрывая взгляда, проследила, как Урокодаки поднялся, запрокинув голову, вдохнул полной грудью ночную прохладу.

— Успокой душу и опустоши свой разум. Будь мягче, пробивайся вперёд, несмотря на преграды — тебе это по плечу. Будь водой.

Сердце, которое давно перестало ощущаться, обдало горячей жидкостью. Будь водой, прорвись вперёд.

Ржаво-красные пятна перед глазами заслонила цифра: один — мутная единица из воды рисовых полей, что разбиты недалеко от дома Урокодаки. Два — двойка соткана из тумана, который обволакивает их хижину по утрам. Тройка вылита из горной реки, в которой Макомо когда-то закаляла своё тело. Четвёрка — вылеплена из снежных сугробов, которыми укутывает их лес зима. Пятёрка — из облаков, которые они рассматривали с Сабито, прогуливаясь среди деревьев. Шестёрка — бурлит в кастрюльке бульоном для заболевшего Урокодаки. Семёрка — сложена из сияющих солнечными бликами луж. Восемь — небесно-голубая водная гладь свежа и чиста, ледяная вода втягивается в тело, заставляя прочувствовать каждый миллиметр кожи. Прохлада отрезвляет ум.

Спасибо, Урокодаки-сэнсей.

Макомо выдохнула и открыла глаза. Чёрное небо Фудзикасанэ нависло над головой. Рядом, перед ней лежал Сабито. Она невесомо коснулась пальцами его израненного лица, погладила волосы. «Мы постараемся увести его подальше от тебя. А ты, прошу, выживи», — шепнула она напоследок и растворилась в ночи.

Макомо так и не увидела, как ядовитый Кайгаку, вытирая грязным рукавом слёзы, взвалил на спину ещё одну ношу. Покачиваясь под грузом двух тел, он побрёл прочь, бормоча себе под нос: «Это только для того, чтобы всё было не зря».

* * *

Зеленоватый оттенок кожи стал голубо-серым, дыхание потяжелело и участилось, на лбу выступила испарина. Демон перестал кривляться, веселья больше не было: слабость окутала тело, на его лице читалось непонимание. Но он был слишком взбешён, чтобы разбираться, что к чему. Ясно, что виноват сопляк. Пока есть силы, нужно поскорее вспороть его глотку, оторвать голову и испить крови, до последней капли иссушить тельце, а потом пережевать. Этот запах… он сводит с ума, желанием режет желудок, благодаря ему сознание ещё не померкло в болоте сонливости.

Мальчишке осталось недолго. Он не помеха, его поражения вопрос времени: маленький идиот в порыве храбрости порезал себе руку и теперь истекает кровью, слабея с каждой минутой. Он уже не такой верткий, как был. Ой, а что это с его лицом, оно искажено испугом и удивлением? Глупыш понимает, к чему всё идёт, да?

Кажется, в очередной раз чья-то маленькая никчёмная мечта сломалась. Какая жалость. Демон, превозмогая вялость, усмехнулся.

Нужно кончать со всем этим.

Стоит только встать, почувствовать опору и преисполниться воодушевляющим трепетом «я смогу», как суровая реальность окунает с головой в компостную яму. Вот она жизнь — беспощадная, жестокая, а ты удумал не пойми что. Сможет он.

— Ты выглядишь таким уставшим. Измученным. Тренируешься сутками напролёт, я бы так не смог. Должен признать, это впечатляет. Твоя смекалка тоже — люди впадают в благоговейный ступор, когда узнают, сколько демонов перебил ребёнок, толком-то и не владеющий никакой информацией о них, — Масачика с видом мудреца сидел на краю скалы.

Санеми валялся недалеко: тренируя выносливость, он вскарабкался по каменным выступам, едва не подохнув по пути он натуги. И последнее, о чём он мечтал, это бубнёж сраного умника, которого сюда никто не звал. Да, Масачика — первый, кто открыл ему мир Истребителей, рассказал, воодушевил, он нашёл ему учителя и, можно сказать, немного подправил направление и придал новые оттенки начерно-выжженному пути Санеми.

Шинадзугава искренне поблагодарил его тогда. И, казалось бы, всё, дороги расходятся: миссии у одного, обучение у другого, но нет, Масачика прицепился к нему, как колючка, коих полно в лесу, в котором Шинадзугава нарезал километры разными видами бега, и постоянно лез с дурацкими рассказами.

Шинадзугава его послал. В конце концов он демонов собрался рубить, а не заводить дружбанов и трепаться с ними о всякой дряни.

Но Масачика через какое-то время вернулся обратно. Сначала молча наблюдал за тренировками, едва сдерживался, наверное. Потом снова дал волю языку.

«Хочешь, расскажу тебе историю?

Жила когда-то на свете одна семья, были в их жизни и горести и радости, но в одну ночь их пережрали. Злобная тёмная тварь ночью вломилась в дом. Спасся только один мальчик, но жив он был скорее телом, не душой. Будь он менее напорист и более мечтателен, и тело бы умертвил. Сам. Но он был упрямым и слегка усложнил задачу: решил, я обязательно умру, но сначала захвачу с собою как можно больше чудовищ.

Шли годы. Мальчик тренировался как проклятый ради своей цели, совершенно забывая о мире вокруг. Раны затягивались временем, но мальчик с упоением вскрывал их, снова и снова отравляя себя. Воодушевление расцветающего дня навсегда было им забыто, радость разделения мечты с другом недостижима, потому что не было у него друзей. Он был слишком труслив, чтобы позволить себе привязаться. Слишком слаб. Так он и помер в пасти демона, не оставив после себя ничего. И был он никем. Слишком зависимый от умершей семьи, он сам по себе ничего не представлял.

Ты не особенный, таких искалеченных, как ты, полно. Отличает нас лишь то, способны ли мы сделать усилие над собой. Хватит ли ума и воли жить дальше?

Масачика, поганое трепло, что б понимал. Кто он вообще такой, чтобы поучать?! Надо было сразу выпнуть его вон вместе с философскими размышлениями! (Впрочем, так он и поступил, взбесившись, но семена сомнений уже упали в благодатную почву его жалкой душонки, которой только повод дай терзаться)

Слабость ударила по мышцам внезапно.

Сначала Шинадзугава подумал, что измотан боем. Что стоит дать телу небольшой перерыв; глубже вдох — слабость пройдёт. Ну не отрубится же он сейчас, когда до победы рукой подать. Такое не про него.

Кровь в этот раз почему-то не сработала, кажется, демон регенерировал быстрее, чем его смог бы уничтожить яд, поэтому Шинадзугава решил увеличить дозу — и нанёс себе ещё рану.

Силы это, конечно, не прибавило, да и демону страшного урона не нанесло; взятая пауза затягивалась, а головокружение усиливалось.

Но вот демон, покачиваясь, опустился на землю. Подействовало наконец?

С минуту Шинадзугава, захлёбываясь стуком собственного сердца, наблюдал и выжидал: что будет дальше делать тварь — соберёт ли силы в кулак и бросится на него или отбросит концы?

В такт сердцу колотило дрожью тело, для атаки сил не осталось. Неделя без нормальной еды и воды из луж дала о себе знать поразительно некстати.

Он взял с собой оружие, материалы для ловушек и еду: сухари, яйца, орехи, засушенные рыба и яблоки — негусто, но и Отбор не увеселительная прогулка, пировать некогда, как бы собой кого не накормить.

Впрочем, этого хватало. Пока один из будущих Охотников, который прибился неподалёку на отдых, «благородно» не лишил Санеми запасов.

Тогда он вырубился под тёплыми лучами солнца, после нелёгкой ночки разморило, а прожорливый урод воспользовался моментом. Будь на месте Санеми кто-то другой, давно бы сдох — шутка ли держаться на ногах благодаря одной силе воли. Впрочем, Шинадзугава признавал, что и сам тот ещё болван, что его инстинкты отвратительны, раз позволил себя облапошить.

Дичь тут скудная. Если бы не следы, которые едва-едва кое-где мелькают, можно было бы сказать, что животных здесь нет. Пробовал поймать птицу.

— Руки про-очь! Ду-урень! Дуре-н-нь! — проорала она и улетела. Шинадзугава не сдержал ругательств.

Он голодал вот уже четыре дня, перебиваясь еловыми иголками, заваренными кипятком на костре. Не демонами же было питаться! И сейчас, в последние часы испытания он почувствовал, что валится с ног.

Демон исподлобья сверкнул глазами — порывы ветра несли пыль и щепки прямо ему в лицо, но упрямая паскуда не опускала взгляд, — упёрся руками в землю и отполз. Осторожно, так аккуратно, почти робко, словно боялся лишним движением спровоцировать на атаку, но в глазах горел гнев и вызов.

Шинадзугава рассмеялся бы такой наигранности — изображать покорность и тут же перечёркивать усилия одним злобным взглядом, как нелепо. Но он и сам, возможно, не менее нелеп — Шинадзугава из последних сил держал маску «Я тут главный», однако сквозь трясучку, его неуверенность наверняка мелькнула.

Нет, медлить больше нельзя. Разворачиваться, бежать? Ха, ну он же не котёнок, который обмочился от страха. Перейти в наступление? Хватит ли силы добить?

Нет. Добить-то он демона добьёт, вопрос в том, останется ли в итоге живым?

Какое это имеет значение, по ту сторону всяко спокойнее. Ну подумаешь, сдохнет — одним человеческим отродьем меньше. Нужно немного потерпеть, а дальше… Санеми уже представил блаженную пустоту, кончиками пальцев почти ощутил холодноватую вуаль смерти… Но течение мыслей в его голове не сбавляло оборот.

Хоть он и повторял себе, что в наказание за свои грехи готов гореть в аду — если он существует — в глубине души Шинадзугава надеялся на иное. Как, избавившись от земных хлопот, он возвысится над болью, терзающей его с той самой ночи, рассмеётся ей в лицо, пнёт, наконец, хорошенько и отпустит. А дальше всё будет хорошо.

Душевного спокойствия ему захотелось. Надо же. Наскучила ему чёрствая земля. Жизнь, опостылевшая гнида, негоже собою утомлять господина. Шинадзугаву перекосило, странное чувство поглотило его, под рёбрами будто расползлось месиво грязи, и стало так тошно.

Тупая ленивая скотина. По земле бродит ещё множество душегубов, он не истребил и половины, ещё не сделал мир лучше. И Генья…

Он упрямый, толковый пацан. Что-нибудь придумает и дальше справится как-нибудь сам, правда?

Шинадзугава замер и, осознав направление мыслей, едва не зарычал. Он посмел назваться главой семьи, обещал быть опорой, защитой, а теперь, когда дошло до дела, его слово, оказывается, ничего не стоит? Его брат не будет жечь свечи и глицинию по ночам. Не будет прятаться в углу и вздрагивать от каждого шороха — нет, Санеми не бросит его среди этого зверья.

«Какие громкие слова. А может, ты лишь прикрываешься братом, чтобы оправдать свою трусость?» — уточнил мерзкий голос в голове. Шинадзугава хмыкнул — он такой отброс, что может и так… Нет, не может… Запутался!

Сглотнув ком в горле, Шинадзугава поднял взгляд на демона. Бежать, чтобы спасти себе жизнь или умереть, чтобы сбежать?

И отшатнулся — рука монстра, вялой обвисшей плетью взметнулась. Но не к нему, в сторону — и вытащила из кустов девчонку. Подмога? У Шинадзугавы уже не осталось сил удивляться, только притуплённое раздражение всколыхнулось где-то внутри: дурёха, навыки скрытности нулевые, ободранная, облезлая, тощая, с покромсанной паклей на голове. На вид ничтожество, очередная слабачка, на помощь, к огромному разочарованию, рассчитывать не стоит. У него остался только он сам.

И какого шинигами её сюда понесло?

Одна шелупонь обворовывает втихую товарищей, другой бегал-прыгал туда-сюда, весь из себя Господин Добродетель, а теперь беспомощной улиткой ползает по земле, третья разинула клюв и спасайте её, (четвёртый вообще гнусный трус и трепло) остальные заныкались по углам — ну и сброд же здесь собрался! И это будущее человеческого рода — благородные воины в борьбе с древним злом.

Демон с гадкой ухмылочкой подмигнул Санеми, и у него глотку свело от досады. Сейчас начнутся торги и шантаж.

* * *

Рин присела на колени, вгляделась в лицо Гию: бледный и измождённый, он лежал, не шевелясь, и никакие крики не могли заставить дрогнуть маску усталости, въевшуюся в его лицо. Впору испугаться, что Сабито перестарался с ударом и переломил ему шейные позвонки, однако артерия на шее билась. Мальчишка живой, просто истощён.

Рин даже ему завидовала: находясь в беспамятстве, он не терзался мыслями и не дрожал от ужаса, в красках представляя, что происходит в месте, откуда доносятся звуки битвы. И он не ненавидел себя за беспомощность. Не разрывался на части из-за сомнений стоит ли пойти на помощь. С затаённой надеждой не думал: может «помощь» будет лишь мешать, там справятся сами. Не корил себя за трусость.

Рин вздохнула и поднялась на ноги. Ощупав своё забинтованное лицо, она хмыкнула и тут же ойкнула — израненную щёку резанула боль.

Когда демон сбил её с ног, Рин упала прямиком в ручей; от страха, боли, воды, забившейся в уши, глаза, нос дышать стало нечем. К счастью, ручей был хилым, и Рин не захлебнулась, когда пыталась отчаянно вдохнуть. Волосы намокли, голову щекотало течение.

Сквозь шум воды через грохот сердца слышалось рычание. Острые зубы вонзились в лицо усердней, демон норовил пробраться к шее, вспороть глотку. Рин сопротивлялась, едва понимая, что делает. Она удерживала натиск, схватив монстра за шкирку, отталкивая, но разорвать расстояние не получалось — отодрать демона от себя можно только с куском собственной плоти.

Или пронзив его катаной.

Чтобы дотянуться до клинка, пришлось ослабить хватку. Демон воспользовался этим и прорвался к шее. От смерти Рин спасло лишь то, что она, перестав тщетно удерживать его, вовремя прикрыла шею рукой. Её пальцы прокусили до костей, раздался противный чавкающий звук и треск. Второй рукой с зажатым в ней клинком Рин ударила демона в бок, нанизав исхудавшее, но бойкое тельце на лезвие. Раздался скулёж и вой.

— Пфасфолль мнхе схъэсть типя, — захныкал зверёк, дёргая лапами.

Кто бы мог подумать, что демоны бывают не только человекоподобные. Это будет полезным уроком.

— Глпфый челофечишшко, — оскалился демон. Рывком подтянулся, соскользнул с клинка и снова кинулся в атаку.

Пока заторможенный усталостью мозг воспринимал информацию, рука дёрнулась сама по себе и снесла отродью голову одним ударом.

Солнечный свет, закованный в сталь катаны, вырвался на свободу, выжег плоть демона, развеивая горькие остатки мрака по ветру. Но даже умирая и распадаясь кусками пепла, он упрямо полз к ней. Отрубленная голова шептала:

— Хотьфу естфь. Хочу… я…

До тех пор, пока окончательно не рассыпалась пылью.

Сердце в груди грохотало, тепло в венах тлело углями восторга от маленькой победы. Колени наконец окрепли и перестали дожать. Может быть, из неё ещё выйдет толк? Рин снова всмотрелась в лицо этого мальчишки Гию. Вот уж кто на охотника точно не тянет. Слабоват. Даже она посильнее будет. И если один раз она справилась, вдруг справится и в другой? Таро Рин, Истребитель демонов, — звучит гордо.

* * *

Рукастый утырок снова завёл свой излюбленный ублюдский монолог о бесполезности сопротивления, о том, как он на протяжении десятка лет ломал «лисят» — местную элиту в охотничьих кругах, как последний выпуск был особенно сладок, и что самому Шинадзугаве до них ещё ого-го. Как бесполезны все их жалкие потуги, хотя он и премного благодарен, это было действительно забавно.

И в знак собственного великодушия, так и быть, он отпустит «милого демонёнка», ибо в гневе тот упоителен, и людишкам стоит увидеть зверя в человеческом обличии.

Санеми стоял с каменным лицом, пытался отдышаться и проморгать пелену, вставшую перед глазами.

И всё же: бежать, чтобы спасти свою жизнь, или умереть, чтобы сбежать?

Костлявую недотёпу демон отпустить не предлагал. Негласно поставил Санеми перед дилеммой: спасай свою шкуру или помри — ведь непременно же нужно спасти (в нынешних условиях шанс ничтожен) юную деву, как и подобает настоящему мужчине. И пока Шинадзугава метался бы между отчаянным, по мнению демона, желанием жить и тем, как поступить бы «правильно», изворотливая дрянь, заговаривая зубы, тянула бы время и дождалась бы момента, когда отразить атаку он не сможет. Их обоих бы сожрали.

А ведь демон действительно был прав: Шинадзугаву раздирало на части, но не девчонка была виной тому.

Значит, всё-таки бежать?

Девчонку спасёт только чудо, а Санеми чудесным точно не назвать.

Суставы колен и стоп скрипнули, когда Шинадзугава приготовился развернуться и рвануть прочь. Мышцы едва ли не икрились в напряжении; он почти сорвался с места, но в последнее мгновение поймал умоляющий отчаянный взгляд. Такой же был у Геньи.

Шаркая и спотыкаясь, брат приблизился неловко, неуверенно — Генья определённо не знал, как вести себя с ним теперь, когда минули годы. Это была их первая встреча с того дня. Санеми позволил себе один взгляд — мелкий заметно повзрослел, пропали пухлые щёки, голос перестал быть писклявым, Генья вытянулся, но остался тощим, как прутик — после чего молча отвернулся и возобновил отработку ударов на деревянном манекене. Генья рухнул на колени и молил о прощении за свои злые слова, плакал, раскаивался и просил дать шанс начать всё заново, обещал, что больше не подведёт, а Санеми, краем глаза наблюдая за этим, старался сохранить на лице невозмутимость.

Нет, ну не дурень ли, а? Помощник недоделанный, лезть в Охотники — так он ему и позволил. Узнать бы какой мерзавец дал Генье наводку на это додзё и просветил об Организации…

Тогда Санеми прогнал его прочь, для пущей достоверности избив напоследок. Он надеялся, что его грубость раз и навсегда отвернёт Генью, убьёт всю его мотивацию становления Истребителем и оборвёт связывающую их нить — ни к чему Генье сближаться с будущим трупом и будущим трупом становится. Но этот проклятый взгляд одинокого брошенного щенка, которого разрывает от боли, но он всё ещё продолжает надеяться, что ты протянешь ему руку помощи — он врезался в сетчатку глаз намертво.

«Да кто ты такая чтобы так на меня смотреть?»

Шинадзугава дёрнулся. И остался, где стоял.

Значит, всё-таки в бой?

Острый ветер, обдувая холодным неприятным потоком, заставил свернуться кровь на одной из ран. А вот другую бы перевязать не помешало. Шинадзугава крепче сжал клинок, чувствуя, как струйка крови течёт по ладони. Прямо на рукоять и ниже по лезвию. А ведь этот клинок должна украшать не его кровь, а демона.

На поляну опустился предрассветный туман.

«Нужно лишь немного перетерпеть. Прошу, дай мне сил», — подумал Санеми и сделал шаг вперёд.

Рин кричала — но с губ, пережатых ладонью, срывался лишь хрип, и крик возвращался обратно в глотку, расцарапывая всё внутри. Кость горела — демон повредил ей руку. Пальцы чудовища впились в затылок, расцарапывая ногтями кожу, и, сжав шейные позвонки, приподняли Рин, выставив перед собой. Демон что-то говорил, время от времени встряхивая её тело, надавливая на макушку и заставляя кивать. Рин не могла сосредоточиться на его словах. Все мысли обратились ужасом к незавидной участи, к упрёкам в собственной никчёмности; мысли прыгали от вариантов побега к призыву, чтобы всё закончилось скорее. Они, как блохи, скакали от смятения, смирения к желанию жить и молитвам о помощи. К нему.

Сквозь мутное облако тумана приближалась щуплая мальчишечья фигура. Охотник ковылял вперёд упрямо и непоколебимо, несмотря на хромоту, свои раны. И несмотря на угрозы демона раздавить её.

— Зачем тебе это, мальчик? Ты уйдёшь, будешь жить спокойно, зная, что в смерти девчонки, быстрой и безболезненной, будет виноват гадкий О’ни. А если нет — я буду убивать её медленно.

Вторую руку пробило острой болью. Сломали, оторвали, вывернули? Рин зажмурилась, боясь увидеть брызги крови и предплечье, которое болталось бы на тонком кусочке кожи.

— Каково это: видеть чужие страдания и знать, что их причина — твоя самонадеянность?

Демон напрягся; затрещали суставы, когда сначала неловко, но затем всё увереннее он встал в полный рост.

Рин оторвали от земли, выше и выше. Туловище перехватили, обвили крепко, ноги поднесли к разинутой пасти.

Это её вина — возомнить, что способна стать Истребителем после пары лёгких побед. Да, она глупа, накажите, обругайте за это, но оставьте в живых.

Рот монстра приближался неумолимо. Рин захрипела громче, ужас прорезал тело судорогой, и оцепенение спало. Она извернулась всем телом, пытаясь выбраться, вывернуться.

Охотник ударил неожиданно: вот он был там, а теперь тут. Своей подлой сущности демон изменять не стал, закрылся, подставив под удар Рин. Клинок еле успел уйти в сторону, кожу прорезало мурашками от холодного порыва рассечённого воздуха. Ругнувшись, Охотник перекувыркнулся в воздухе. Его занесло в сторону, но он всё же восстановил равновесие и продолжил наступление.

В сердце Рин призрачная надежда робко подняла голову.

За мгновения, казалось, длиною в жизнь, его едва не схватили сотню, тысячу раз. Но он перескакивал через верткие цепкие пальцы, отталкивался от предплечий, запястий и двигался вперёд.

Рин бухнулась на землю нелепым мешком с костями, с такими ранами смягчить падение ловкостью было нельзя — демон был вынужден отпустить её, прикрывая свою шею. Сознание покинуло её.

Макомо закрыла глаза и сосредоточилась. Важны каждый волосок, вдох, жест.

Это сложно — нужно не только вспомнить, представить картину в голове, а зацепиться за суть. В прошлый раз потребовалось много усилий, сущность призрачного человеческого отголоска с трудом поддавалась перемене.

И сейчас, нехотя, но образ пришёл в движение. Мурашки по затылку ощущались непривычно. По лицу пробежала волна, она должна смазать и стереть черты лица Макомо. А теперь нужно заменить их другими…

При своём «пробуждении» по ту сторону мира Макомо выглядела изувеченным огрызком — об этом любезно поведали ребята.

Ни луна, ни солнце, ни проблеск звёзд не осветили ей дорогу, Макомо погрузилась в сумеречную мглу. Воспоминания выцветали стремительно, ускользали грязно-пепельным маревом ввысь прежде, чем удавалось их осознать. Потом, намного позже и Урокодаки, и их дом, тренировки — всё пришлось узнавать заново путём наблюдения. Но тогда в туманной серости на холодной земле Макомо растворялась. Её тянуло куда-то. Только на краю сознания трепетали, как крылья обгоревшего мотылька, боль, страх и ярость — в укромном уголке её пережёванного сердца пульсировали мысли о том, что нужно бороться. Нужно продолжать сражаться, нужно отомстить и спасти в будущем тех, кого ещё можно…

Внешность духа это то, каким он запомнил себя, каким себя воспринимал, и чтобы вернуть целостность, нужен якорь.

На другой стороне мира Макомо удержала злоба. От участи неупокоенного обезображенного духа её уберегла протянутая рука помощи одного из первых учеников Урокадаки.

Макомо склонила голову в сторону. Мутная фигура из тумана радостно всколыхнулась — Изумо дал добро. Остальные безмолвно наблюдали. Пока никому из них, двенадцати, не хватало мастерства влиять на материальный мир, кроме самой малости у самой Макомо. Да и находиться вдали от горы Сагири им долго было нельзя, тянуло обратно. Время подходило к концу, нужно успеть.

Шинадзугава уходил от ударов, уворачиваясь и перескакивая на другие линии атак. Когда руки снова потянулись к нему, он подпрыгнул и, отталкиваясь от кончиков смертоносных пальцев — эта игра по лезвию ножа до дрожи забавляла, словно второе дыхание открылось — он кинулся в лобовую. Этот рывок последний, на другие сил не хватит: в глазах уже темнело, лишь общие очертания ещё удавалось разглядеть.

Демоны, особенно открывшие в себе дар Крови, чувствуют присутствие человека, благодаря обонянию. Они способны вычислить человека по запаху крови, циркулирующей в венах. Никакое укрытие не спасёт. Но чтобы понять, как именно движется человек, нужны глаза. Призраки окутали фигуру Шинадзугавы туманом, укрывая от недоброго взгляда.

Решающий замах — час Макомо пробил. Она вынырнула из-под руки Шинадзугавы, загораживая его, и ушла немного в сторону. Отклонение на пару градусов, но даже они помешают вычислить Демону траекторию удара.

— У-у-урок-кодаки… — пролепетал Демон рук. Впалые усталые глаза выпучились, мутный зрачок немного прояснил разлитый до края радужки ужас. Демон, пытаясь стать незаметней, скукожился, до побеления пальцев вцепился в свою шею, укрывая её от смертоносного лезвия. — К-как?

Не успел он обдумать стратегию, понять, как здесь появился заклятый враг, удар из-за спины разрубил Урокодаки надвое. Брызги крови напитали воздух запахом железа. Демон рук на мгновенье пораженно замер, недоверчивый смешок вырвался из горла и перерос в хихиканье. В нём не было ехидства или торжества, только растерянность. Чуйка подсказывала: что-то не так.

И точно — вместо того, чтобы пасть на землю кусками плоти, Урокодаки растворился, расплылся в воздухе серым безжизненным облаком. Наваждение рассеялось, а кровь, которая, как казалось Демону, хлынула из ран врага, была его собственной.

Маленький зверёныш бил, бил и бил, пока не прорубил себе путь для завершающего удара. Натиск давил чрезмерно, а тело не успевало восстановиться. В ушах набатом колотило сердце, из глаз сыпались искры. Темно и больно. Он не мог ни закрыться, ни отодвинуться. Неужели конец?

Ноздри наполнил запах прелой листвы и смерти. Впрочем, смрад демона совсем скоро развеет ветер и здесь будет чисто.

К губам и липкой от пота щеке пристала лесная грязь, от пресной сухой пыли с хрустящими крупицами земли першило в горле. Санеми закашлялся. Жутко хотелось пить. От усталости и перенапряжения конечности свело судорогой, и Шинадзугава свернулся в клубок, сжался, чтобы смягчить спазм.

— Справился. Справился, — пробормотал он прямо в землю, всколыхнув сор дыханием. Где-то сбоку раздалось «Спасибо тебе», но Шинадзугава слишком устал, чтобы открыть глаза и посмотреть на говорящего.

Рана на руке всё ещё кровоточила. Верно, расслабляться ещё рано. Вяло и лениво, с трудом пошевеливаясь, Санеми всё же перевязал руку и снова прижался щекой к пыльной земле, которая, как ему казалось из-за головокружения, ходила ходуном. Хоть сознание и было мутным, но окончательно меркнуть не спешило, поэтому Шинадзугава обдумывал, что делать дальше. Сейчас он немного восстановится, затем приведёт в чувство эту маленькую тупицу, дальше спустится к месту сбора, получит катану. Свою собственную катану.

Его сердце забилось радостнее от мысли, сколько голов снесёт с плеч его клинок.

Да, всё-таки он справился.

* * *

Кайгаку остановился неподалёку от цветущих глициний. Уже на месте. Скоро покинет эту зловонную дыру. Тучи рассеялись, прояснив ночное небо: оно посветлело, звёзды почти растаяли, но тусклая луна ещё не померкла. По другую сторону горизонта, окрашенного в бледно-розовый, великодушно разделив с луной небосвод, готовилось воссиять солнце.

Раннее утро обдало тело прохладой, мурашки всколыхнули кожу, и Кайгаку поёжился. Было до отвратительного свежо. Так, что свежесть эта душила.

Смотри, рождается новый день, Выскочка. Проклятый Юичиро. Паршивый идиот.

По правде говоря, Кайгаку он никогда не нравился. Наигранно мужественный, при этом с жеманностью, сокрытой в жестах, которую он поспешно прикрывал нарочитой грубостью. Выглядело неуклюже. Юичиро прогнил насквозь лицемерием.

Слабак, который нуждается в том, чтобы хотя бы выглядеть сильным в глазах других? Неприятель, который желает обмануть и занять место Кайгаку, опрокинуть его и унизить перед Учителем? Трус, который боится настоящего себя? Да что с ним не так?

Окруженный ореолом странной тайны, Юичиро раздражал Кайгаку неимоверно. Попытки выбить правду силой провалились, до игры в друзей Кайгаку пока не опустился. Кайгаку бросил на него беглый взгляд — на окровавленном лице не было ни намёка на подсказку. Похоже, ключ к разгадке этой тайны теперь недосягаем, да?

Если начистоту, и сам Кайгаку был не тем, за кого себя выдаёт. Поэтому, вероятно, при всей фальши и их непростых отношениях, к Выскочке он был и снисходителен в том числе. В новой жизни Кайгаку был подающим надежду рекрутом, гордостью своего Учителя. Если рассматривать картину полностью, он играл перед Шиханом того, кем его хотели видеть, а в глубине своего трухлявого сердца он был мразью, тяготеющей к силе. Он живёт ради себя и сражается только ради себя — не ради глупой справедливости, мести, всеобщего блага, но ради силы. Она даст всё. Быть может, и возможность исправить ошибку прошлого?

…Не ошибку, так, помарку. В конце концов, они всё равно были мусором.

Момент, когда на Юичиро слетелись падальщики, Кайгаку из-за раздумий пропустил. От громоподобного «Каррр!» едва не подпрыгнул, но тут же бросился отгонять проклятую птицу.

— Поторопись! Лека-р-р-рь! Ему нужен вр-рач!

Так это ведь те самые помощники Охотников! У сэнсэя был такой, точно. Ворон уз даётся каждому члену организации. И чей же этот и что он забыл здесь? Уже прилетел к новому хозяину? Или… они что, наблюдали за испытанием всё это время? Зачем? Кому-то из Истребителей интересно, как юные глупцы мрут в пасти людоедов?

— …Лекар-рь!

— А? — выдохнул Кайгаку, не улавливая мысль.

— Твоему дрр-р-ругу нужен… Лек-ка-рь!

— Что?

Ворон подлетел к нему, ударив по лицу крепкими крыльями. Лоб кольнуло — уродец его клюнул. Отпихнув животину в сторону, Кайгаку недоверчиво прикоснулся к ледяной руке Юичиро — расцветшая надежда оборвалась в ледяную пустоту. Пульс по-прежнему не прощупывался. Смешок сорвался с губ, Кайгаку медленно развернулся, разглядывая ворона. Этот придурок имел в виду Рыжего?

— Тор-ро-пись! За мной! — прокричал ворон и взлетел ввысь.

* * *

Урокодаки опустился на землю. Слушая, как внизу обрыва шумит вода, он наблюдал за расцветающей зарёй. С наступлением рассвета его патруль окрестностей закончился, но ум был слишком взбудоражен думами, чтобы просто заснуть. Ведь они должны вернуться сегодня.

Его старческое сердце изнывало от беспокойства. Эта неделя была долгой, каждую её секунду, за работой ли, за едой, во сне, Урокодаки проводил в обращении молитв к милостивым духам.

Вдох-выдох, размеренный стук сердца. Всё в порядке. Их умений достаточно, чтобы защитить себя. Это ничего, что солнце перекатилось за полдень, они задерживаются, а ему самое время выполнить бытовые дела — дети не могут вернуться в холодную пыльную хижину. Об ужине тоже позаботиться стоит.

Сумерки, дорога до сих пор пуста. В уютной хижине, глядя на пламя очага, одинокий старик пытался совладать сердцем, готовым вот-вот распасться на куски.

Это ещё не значит ничего, верно?

Сознание выплыло из тревожной черноты, Гию подорвался, вскочил, дико вытаращив глаза. По ним тут же ударил солнечный свет, но поляну и заполнившие её фигуры он захватить успел.

— Привет? — раздался осторожный голос сзади. Гию обернулся, всмотрелся. Знакомое лицо… да. Да, это она. Но почему рядом она?

Взгляд в сторону. Лица. Лица. Радостные, угрюмые, усталые — все не те. Паника наполнила его тело, но где-то в душе, птицей в змеиных объятиях замерла надежда.

— Г… де, — хрипло, с трудом Гию вытолкнул из себя слова: — он?

— А, — вяло откликнулась девчонка, с наигранным увлечением поддёргивая бинт на перевязанной руке. — Твой друг. Сабито. Понимаешь, он…

Нет, быть не может.

— Он ещё не вернулся. По крайней мере, я не видела его. Но по пути мы нашли… — она протянула цветастое, запачканное кровью хаори. Гию сжал кулаки.

На небольшом каменном возвышении, залитом светом, бледный (солнце только сильнее подчёркивало его нездоровье) юноша взял слово. Он говорил, как знаменателен этот день, что он рад приветствовать выживших, ведь уцелевших обычно в разы меньше. Говорил что-то о рангах, об обмундировании и снятии мерок — Гию пропустил речь. Торжественность, ласковый голос и мягкая улыбка раздражали — Гию не мог разделить этой радости. Сабито должен стоять здесь. Сабито стоит тысячи таких глупцов, как Гию Томиока.

«Ну! Иди и забери, что по праву твоё!», — мысленно кричал он.

Плечо из-за вцепившегося ворона уз засаднило. Раздражает. Когти ворона, чересчур яркий свет солнца — будто лживое заверение, что мир тебя любит — радость остальных, с чего-то уверовавших, что они особенные.

Словно почуяв его настроение, ворон вспорхнул, перелетев на свисающую ветку цветущей глицинии.

«Где же ты? Возвращайся, вернись, ну же», — молил Гию. Он пытался успокоить себя мыслью, что Сабито просто опоздал, что его силуэт вот-вот покажется из тени, но мысли не торопились обращаться в жизнь. Может, Сабито просто устал, лежит сейчас без сознания и ему нужна помощь, его, Гию, помощь?

Гию покосился на новонаречённых мечников: те небольшими группами (там был и тот самый надменный Кайгаку, исхудавший и потрёпанный) подошли к длинному столу и копошились над ним. Гию развернулся в сторону, где аллея глициний обрывалась. Нужно проверить. Шаг, второй. Следующий сделать не позволили — девочка-надоеда вцепилась в рукав. Гию не понимал, что ей от него надо; раздражение грозилось вырваться наружу грубыми словам, однако Гию совладал с ним. Дёрнув ткань на себя, осторожно, но решительно, он пробормотал «Прости, но я должен идти».

Их суета привлекла ненужное внимание.

— Юноша, означает ли ваш уход отказ от ремесла Охотника? — прозвучало ему вслед.

Сколько ещё его будут тормозить? Нужно торопиться. Но и ответить нужно.

Отказ. Мог бы он отказаться? Нет, подобные трусость и бесчестие роскошь даже для такого заядлого слабака, как он.

— Я ищу друга, — торопливо объяснился Гию. — Его нет здесь. Он остался там, и мне нужно найти его, понимаете?

Бледный болезненный человек нахмурился. Гию поклонился ему и продолжил путь, с быстрого шага переходя на бег. В спину врезался второй голос.

— Это Рыжий его друг.

Гию замер, будто окаменел. Этот тон… высокомерно-снисходительный, вялый — Кайгаку говорил нехотя, но говорил. Он определённо что-то знал. Знал и молчал всё время.

Гию почувствовал ярость и отвращение. И вскоре оно изменило вектор обратно на себя, потому что как Гию может упрекать кого-то, когда сам отлёживался в стороне, не озаботившись ни чужим самочувствием, ни попыткой узнать новости. А ведь напарника Кайгаку — Гию ещё раз оглядел мечников — здесь не было тоже.

Болезненный господин окинул Кайгаку внимательным взором — тот не выдержал, угрюмо уставился в пол, а его уши, кажется, покраснели — после, склонив голову, вновь обратился к Гию:

— Как я сказал ранее, впервые за печальную историю этого испытания нас ждала такая непредсказуемая развязка. Никто из участников не погиб, это радостные вести. Их омрачает лишь то, что двое пострадали. Обычно никто не смеет вмешиваться в ход Отбора, но он подходил к концу, а терять двоих одарённых Истребителей мы не могли себе позволить. Поэтому ваш друг будет в порядке.

Небо, потерявшее свет, воссияло и перестало давить свинцовым прессом плечи. Значит, жив. Гию выдохнул и случайно поймал взгляд Кайгаку: тот смотрел хмуро, так мрачно, будто обвиняюще, что Гию растерялся от столь выраженной неприязни.

— А вы, юноша, определитесь: намеренны ли покинуть нас или продолжить дорогу с нами. Вы все, каждый, подумайте, ибо на пути Охотника вас ждут множество лишений и утрат. Отныне вы знаете, с чем столкнулись. Я буду откровенен: после Отбора в среднем выживает четверть участников, спустя год погибнет её половина. Спустя ещё два года, возможно, весь выпуск окажется в земле. Вы спросите: зачем я говорю всё это? Я отвечу: я хочу избежать лишней крови. Давайте будем откровенны, как минимум половина присутствующих выжила, потому что им помогли. И вот вы на задании, помощи ждут от вас.

Гию опустил голову, всё ещё кожей чувствуя неприязнь Кайгаку.

Да, это он — тот, кто ни одного демона так и не убил, кто лишь отбивался и уклонялся. Бежал, принимал чужую помощь. По итогу, что можно сказать о нём? Везучий кусок мяса, только и всего.

— Уровень подготовки большинства низок. Как правило, в процессе мы помогаем Охотникам отшлифовать их умения. У некоторых и отшлифовывать нечего, всё нужно нарабатывать с нуля, — он глянул на Рин, та съёжилась под его взглядом.

— Я хочу, чтобы вы задали себе вопрос: готовы ли вы снова столкнуться с этой тьмой, хватит ли ваших навыков справиться самостоятельно?

Мечники выглядели мрачно, некоторые скорчили оскорблённые лица. Кто-то втянул голову в плечи, кто-то поспешно вытирал слёзы. Кто-то, приподняв свои бесцветные брови и склонив голову набок, бесцеремонно разглядывал остальных.

Гию наверняка не знал, сможет ли он в следующий раз справиться сам. Но попробовать снова обязан.

Рядом раздался всхлип; девочка-прилипала прикрыла лицо ладонью, её плечи дрожали.

Гию пересёкся взглядом с тем беловолосым, почти седым парнем со шрамами — он выглядел расслабленным и слишком умиротворённым для того, кто в этот миг решал свою судьбу. Похоже, свой выбор он давно сделал и теперь с ленивым интересом наблюдал за остальными. Что выберут они? Он наверняка мысленно поставил на то, что Гию слаб, всё бросит.

Гию хмыкнул. Может, он и слаб, но не сбежит. Картины своей мирной жизни Гию видел только в грёзах и мечтах — там его семья была жива. В реальности места для спокойной жизни у него нет. Гию почувствовал воспылавшую в сердце мрачную решимость и расправил плечи.

— От горсти выживших к исходу третьего года может никого не остаться, — снова взял слово молодой господин. Толпа молчала, хмуро и сурово. — И всё же. Те, кто останутся, закалённые сражениями, испытанные на прочность ударами судьбы — они станут бойцами с высочайшим шансом на выживание в схватке с Врагом. Наш Недруг с каждым годом только крепнет, укореняясь в наших землях! Как знать, вдруг кому-то из вас удастся стать одним из Столпов, удерживающих наш хрупкий мир от посягательств демонов, а потом, возможно, и тем, кто свергнет их тиранию!

Мечники загудели, как улей. Их лица хоть и были угрюмы, но в то же время решительны, наверное, каждый из них почему-то посчитал, что именно ему предстоит стать тем самым Бойцом. Среди гомона всеобщего воодушевления надтреснутый голос Рин звучал, как раскат грома среди пира.

— Моих навыков… — надломлено произнесла девочка-прилипала, а затем вовсе разрыдалась: — Их… не хватит! Вы всё сказали верно. Меня постоянно спасали. Шинадзугава, — она опять прикрыла зарёванное лицо, опустилась на землю. — Сабито. Кайгаку и Юичиро. Я жива лишь благодаря им.

Гию уважительно глянул на неё, эту проклятую беспомощность он понимал.

Он почти возненавидел её там, в лесу, но сейчас какая-то часть Гию хотела встряхнуть её, похлопать по плечу и сказать, что в том, чтобы отступить назад, ничего постыдного нет. Признание своей слабости и готовность избрать иную жизненную дорогу, когда упрямо мыслил о другом — это храбрый поступок. Но всё же он не сдвинулся с места, не решившись вмешаться в диалог Рин и Главы.

А Рин, то краснея, то бледнея под пронзительным всезнающим взором господина Убуяшики, искала поддержки. Краем глаза в толпе она узнала Санеми. Тот, нахмурив брови, медленно ей кивнул; Рин скривила уголок губ в болезненной улыбке.

— Но я не хочу быть бесполезной.

Гию, наблюдающий за их переглядками, отметил, как Шинадзугава насторожился от этих слов.

Молодой господин слушал внимательно. Благородный изгиб его бровей выражал сострадание, глаза смотрели с пониманием; он спустился с каменного возвышения и подошёл к ним.

— Я хочу помочь. Скажите… — Рин подняла голову и, увидев, что Глава стоит рядом, от неожиданности отшатнулась. Затем, сглотнув, торопливо поднялась и, с почтением склонив голову, продолжила: — Могу ли я как-то помочь? Смогу ли… даже я сгодиться хоть на что-то?

Глава положил руку ей на плечо.

— Всем, даже сильным, нужна поддержка. Конечно сможешь, дитя.

Сабито очнулся к вечеру. Когда он наконец открыл глаза, тот мягкий свет глициний, что в них отражался, показался Гию самым прекрасным зрелищем на свете. У мёртвых глаза не сияют — Гию знает, кошмары не дают забыть. У сломленных они тусклы. А Сабито жив и все его стремления целы.

Нежный золотистый свет залил поля. Он резал глаза. Запах свежести заполнил округу. Прохладой разъедал слизистую носа и горло. На листьях блестела роса. Неплохо бы попить. Хижина, рядом хвойные деревья и лес, уходящий в гору. Вот и добрались. Их возвращение домой приветствовали гомоном птицы. Слишком громко. Их звонкий стрёкот бил по ушам, и казалось, звучал укоряюще.

Гию неловко потоптался на пороге, Сабито привалился к его плечу. Вялость, усталость и тошнота не давали ему выпрямить спину и гордо предстать перед учителем. Хотелось просто закрыть глаза и прилечь. Они опоздали на сутки, травмы Сабито здорово притормозили их в пути. Как это сказалось на сенсее: тот, наверное, весь испереживался?

Дверь распахнулась, шарахнула Гию по лбу, Сабито оступился и шлёпнулся на землю прямо перед Урокодаки, который, неподвижный, как статуя, застыл в дверном проёме.

«Вот и предстали гордо», — с досадой подумал Сабито. Покачиваясь, он неуклюже встал, но поклон он выполнил выверено и чётко.

— Осс!* — торжественно крикнули в один голос Гию с Сабито.

Макомо, наблюдая со стороны за Урокодаки, обнимающего ребят, положила ладонь на его спину, измученную ношей рокового наставничества. Призраки невесомы, как туман, у них нет тел, в них нет воды, но у них есть воля и они тоже умеют плакать. Даже от счастья.

Впервые с Финального Отбора к Столпу Воды вернулись не обломки масок и несбывшихся надежд, а его дорогие живые ученики.

___

*В школах каратэ «Осс» значит приветствие. Оно же одновременно заменяет такие слова и фразы, как «да», «хорошо», «я буду», «извините». У нас, конечно, не школа каратэ, но здесь «Осс» также применимо))

* * *

Эмоции одержали верх.

В боку кололо, по лбу катился пот, контроль дыхания полетел псу под хвост. Зеницу рухнул у камня, возложенного к корням дерева. Отдышался; кивнул сам себе и выпрямил спину, сел ровно.

— Он смерти моей хочет, Куро, точно тебе говорю, — прошептал он камню.

Громче не сказать, пока эмоции притихли нельзя будить их звонким голосом, иначе Зеницу взорвётся изнутри, рыданиями затопит округу.

— Я не понимаю. Зачем. Чего он хочет от меня, если даже… даже Юичиро — шёпот перешёл на фальцет. Зеницу зажмурился, чтобы сдержать льющиеся слёзы и ударил кулаком по земле; с остервенением он принялся рвать траву, потом схватился за голову и стал рвать уже собственные волосы. Его лицо раскраснелось и опухло.

Юичиро одной ногой стоял в могиле. Жизнь ещё теплилась в его теле, но дух, блуждающий по грани, лекари вернуть не в силах.

Что что-то пошло не так стало ясно незадолго до возвращения Кайгаку — Дедуля стал сам не свой. Очевидно, его ворон принёс нехорошие вести, насколько — Зеницу боялся себе и представить.

С того вечера, когда Кайгаку вернулся один, мир будто погрузился под тёмные воды. Пустота в душе разрослась шире, чем небо. Под утро, искусав губы до ран и выплакав все слезы, Зеницу нашёл способ заглушить боль: он запер эмоции в подвале — воображение не скупилось на каменные, покрытые инеем стены, крепкий железный люк, что сдерживал густую черноту, о которой даже думать гадко.

Ковыряя палочками рис, Зеницу хладнокровно убеждал себя готовиться к потере — если за свою недолгую жизнь он что и уяснил, так это коварность вывертов судьбы. Чтобы молитвы, обращённые к богам, не обернулись богами ради шутки против него, Зеницу стал играть перед ними роль смирившегося.

Отрабатывая удары на соломенном чучеле, Зеницу задумался, что, если кому и можно было доверять и просить о помощи, так это Куро — болезненному котёнку, которого они с Юичиро подобрали, но так и не смогли выходить. Отголоски его присутствия Зеницу порой улавливал; а Кайгаку смеялся, считая это бестолковыми россказнями. Кайгаку оказывался прав почти во всём, но, Зеницу был уверен, в этом он промахнулся.

«Давай же, Куро, постарайся. Пожалуйста, найди его, приведи обратно», — там, откуда живому человеку вывести заблудшего нельзя, а самому сгинуть — запросто, — можно ли рассчитывать на помощь иного существа?

Дедуля выскочил откуда-то сбоку тихо и неожиданно, Зеницу почувствовал его присутствие, когда ухо обожгла боль, старик так вцепился в него, что норовил вовсе оторвать.

— Ах ты, негодник!

— Э-эй…

— Паразит! Если я говорю «тренируйся», значит ты идёшь и тренируешься. До седьмого пота! До заката!

Гневу Столпа Грома вторил рокот туч, наплывающих на ясное небо. Утреннее солнце пока ещё грело, но всё чаще его затеняли облака, чья белоснежная вата темнела на глазах, наливаясь дождевым свинцом.

Зеницу попытался вывернуться из захвата; замер, когда краем глаза зацепился за силуэт Кайгаку — тот, скрестив руки на груди, стоял, прислонившись к дереву. Уверенный, собранный, отныне всегда одетый в чёрную форму Охотника. Кайгаку насмешливо приподнял брови, взглядом говоря: «Вот и вскрылась твоя гаденькая сущность, неудачник». Какая-то часть Зеницу хотела ему врезать, другая уверяла, что упрекать Кайгаку в этой неприязни незачем, ибо в трудное время достойный ученик поддержит своего сэнсэя, хотя бы стремлением оправдать вложенные в него силы, возложенные ожидания.

Зеницу шмыгнул носом.

— Ясно?!

Как же достало. Горло драло и мерзко щекотало — так хотелось просто заорать.

Стать великим воином Зеницу не мечтал никогда, однако, чтобы отплатить за дедушкину доброту, послушно и усердно трудился.

Ладно, трудился он не совсем послушно — часто сбегал. И не от трусости или лени, как думали остальные (хотя поначалу он действительно хотел сбежать от этого чудаковатого деда подальше) — а в надежде отработать ката до идеала, при совместной тренировке поразить всех своим мастерством.

Ошибаться вновь и вновь на глазах Юичиро, разочаровывать своей глупостью Учителя, сгорать от стыда под хмыканье Кайгаку — Зеницу не хватало выдержки и самоконтроля, слёзы, сопли, сколько ни размазывай их рукавом, всё катились по лицу, и он сбегал. Подальше от позора и насмешливых глаз, в одиночестве он изводился тренировками.

Чёрная земля промёрзла. Снега нет, но прошлогодние травинки и веточки в инее. Холода Зеницу не чувствует, от кожи в морозный воздух выплёскивается невидимое облако тепла. Красным светом залил небо и землю закат; глядя на свою вытянутую причудливую тень, Зеницу тыкает в неё и, осмотревшись мельком по сторонам и убедившись, что вокруг никого, говорит негромко, но уверенно: «Ты… ты всем покажешь, кто ты есть! Пробуй стать чуток сильнее, давай». И спешит сделать ещё один подход, а потом скорей бежит домой, пока из темноты не вынырнули ёкаи и не уволокли за собой. Шихан встречает его на полпути.

Там, под сенью деревьев, в мороз или жару тренируясь до потемнения в глазах, он тешил себя представлением, как, задрав кверху нос, рассмеётся в лицо Кайгаку, когда тот от удивления дар речи потеряет.

Да, эта картина придавала сил. Он бежал за ней, как оголодавшая собака за куском мяса. Вот только после сотни неудач всё реальнее и правдоподобнее стала усмешка, коей одарил бы его Кайгаку, если бы видел все эти никчёмные потуги.

Зеницу продолжал надрываться и с каждой последующей неудачей падал лишь глубже в яму бичевания и презрения к себе. А те, кто стоял рядом, уходили всё дальше вперёд — как догнать Юичиро и Кайгаку даже и не представлялось.

— Я спрашиваю, — как через туман донёсся до него голос Дедушки, — тебе всё яс…

Дедуля был на взводе. Как пороховая бочка… скорее, плошка пороха был и сам Зеницу. Скорбь, ярость и разочарование, которые, если прислушаться, крылись в словах Шихана, резали по живому и, чтобы перенаправить этот поток боли, Зеницу закричал. Выплеснул эмоции в крике, пронзительном и избалованном, как будто он истеричный ребёнок — в голосе Зеницу слышались обида и мстительность.

Он вырвался, используя замешательство сэнсэя, и попятился, гнев осел в уголках побелевших губ брезгливой гримасой. И всё же в Зеницу не было ненависти, в судорожном изломе бровей читалась горечь.

— Почему? Наш Юичиро… они и меня убьют. Демоны, только от их вида внутри злобный звон… всё рвёт! Не могу я это слышать. И вас… тоже! — и он побежал.

Он бежал долго, прочь, не разбирая дороги и не замечая ничего вокруг. Остановил его удар по челюсти — на мокрой траве Зеницу поскользнулся, отбил о землю все кости, голову и извазюкался в грязи.

Нужно уйти с тропы.

Чёрные занозы пульсируют тупой болью под ногтями. Мокрый заплесневевший ствол дерева. Подошвы сандалий скользят. Опять он чуть не упал.

Зеницу кряхтел, пыхтел, но упрямо лез выше и, в конце концов, добрался до верхушки, затаился среди густых ветвей. Мышцы тянуло неприятным жаром. Теперь можно выдохнуть: погони, вроде, не было. Переборов удушающее одиночество тем, что «так даже лучше», он твёрдо решил: пути назад нет. Да и вперёд путь представлялся слабо, поэтому Зеницу остался на дереве — вдруг здесь его найдёт просветление. Или какая-нибудь тварь выползет к вечеру и его сожрёт.

Кожа заледенела, намокшая одежда отбирала тепло. Проклятый гром затихал, потом снова гремел резко, остро, будто тучу одним ударом вспороли, и из неё высыпался этот надтреснутый режущий звук; Зеницу от неожиданности пару раз чуть не свалился. Зубы стучали от холода. Пришлось сжаться в комок, чтобы согреться. На просторе дремлющего сознания Зеницу размышлял: как, всё же, много Дедуля для него сделал. Хотя его никто и не просил. Было ли это жестом доброй воли, благородством, а может старик рассчитывал сделать из него должника, а потом им крутить-вертеть? Подлость и фальшь тогда бы он услышал. Но их не было. Зачем же он выбрал его? Неужели разглядел в нём что-то, присущее воину?

…Ну что за глупость — факт, что отплатить за добро Зеницу было нечем, ибо в ремесле Охотника его бесполезность ясна как день, а если Шихан и разглядел в нём что-то, это оказалось миражом, и Дедуле стоило бы проверить глаза.

Вот Юичиро и Кайгаку были другими, на них и смотреть необязательно, ты просто слушай, как чисто и размеренно бьются их сердца во время исполнения ката, как насыщенна энергией поступь и как уравновешен каждый выдох, каждый взмах и рывок. Даже сам Юичиро восторгался той гармонией, что струилась по его собственным венам — Юичиро выдавал его же счастливый взгляд и любовь к миру, что читалась в жестах. Это было больше, чем махание клинком, — единение с природой, резонанс с окружающим миром. А Кайгаку был жёстче, с миром в связь он не входил — он его рассекал, точечно и чётко двигался вперёд.

Высшая услада для ушей — глубокий, выверенный звук Дедули, который не замолкал ни на секунду: он звучал и в повседневных делах, и в покое глубокой ночи, и в бою. Нет, в бою даже острее, ярче — восхитительная стальная гармония. Сам же Зеницу слышался как котомка с железной посудой, которую уронили с горного обрыва, сплошной диссонанс.

Стук. Зуб на зуб не попадает. Тук-тук. Эта дрожь скоро зубы ему выбьет. Стук.

— Слезай, болван этакий!

Зеницу распахнул глаза, еле успел зацепиться за ветку — так бы и свалился прямо на голову Учителя. Шихан стоял внизу, продолжая ругаться и колотить своим деревянным посохом по дереву.

Зеницу был почти рад видеть его и одновременно видеть его не желал. Обрывать связь больно. Эта ещё недорвалась.

— Времени, чтоб провести его наедине с собой, подумать да выпустить пар, я выдал тебе достаточно. Поревел и хватит, пора обратно, — Дедуля ожидаемо пытался уговорить его вернуться.

Слова не сработали. Шихан хмыкнул, повертел в руках посох да отложил его в сторону.

Потёр ладони друг о друга.

Кулаки Зеницу потерпит. Но назад не вернётся.

Кровожадность, мелькнувшая в улыбке Дедушки, Зеницу напрягла. Тем, что в ней не было жестокости — наигранная злость, фальшивое веселье. А усталость в глазах настоящая. Шихан играл с ним, как с бестолковым карапузом, пытаясь перевести внимание и отвлечь.

Слёзы опять заструились по лицу.

— Я люблю тебя, Дедуль, правда! — признался он, отбросив взбурлившую недавно в нём обиду. — Ты заботился обо мне. Никто и никогда так не заботился. Я понимаю, что ты подобрал меня не просто так, а чтобы вырастить из меня мечника себе на смену, и я был бы рад стать тебе полезным, но не могу, — слёзы уже душили. — Ну не могу я оправдать твоих ожиданий! Я тренируюсь, днём и ночью, а результата нет! Я скорее помру от перенапряжения, чем выйдет у меня что-то путное. А если не помру от тренировок, то демонам пойду на корм!

Зеницу сжал кулаки, пора уже побыть откровенней. И слова полились рекой. Были и благодарности, и упрёки, признания, как разочарован он в себе, стыд и просьба за всё простить. Дедуля опешил от напора, в растерянности он махал руками, головой, и в конце концов, перебил его излияния:

— Вот же горемыка! Придумал себе проблему и сам себя в гроб гонишь! Ну незачем распыляться на множество приёмов. Я уже понял, что для тебя методика обучения прежних учеников не подходит. Мы пойдём другой дорогой: доведём до совершенства что-то одно, — Зеницу приподнял брови: от демонов что ли его драпать научат? Потому что единственное, что он умеет, это сбегать. — В конце концов, бояться нужно не того, кто разучил тысячи различных ударов, а того, кто разучил один удар тысячи раз, — Дедуля улыбнулся, в этот раз по-настоящему, замученно, но тепло. — Слезай давай, болван.

Внутри надежда подняла понурую голову, но Зеницу стукнул её железным «Да не выйдет ничего».

Конечно, ничего не выйдет у того, кто так слаб.

«Тебе не хватает воли и стремления», — подсказал насмешливый голос внутри. Но биться бараном о непрошибаемую стену так же глупо и смешно. Нет, не сокрушить врага одним только упрямством. Было бы так, то Юичиро не проиграл бы.

Риск, риск. Почему на свете нельзя просто спокойно жить?

Дурацкие законы природы, было бы легче, если бы Дедушка о них промолчал. Да-да, душа требует, чтобы её во что-то вложили — таким образом человечество веками движет планету вперёд. Да-да, так были созданы те изобретения, которые Зеницу, разинув рот, разглядывал, когда увязался с Дедулей в город. Стальная вытянутая машина — поезд. Машина, что печатает газеты. И он знал, есть и такая: машина, что создаёт ручные молнии (он упрашивал Дедулю найти такую и купить, это ведь здорово — мечнику, владеющему стилем Грома, машина ручных молний).

Да, так удерживается натиск демонов — людьми, что горят своим стремлением защищать (Зеницу не из таких, его бы самого кто защитил).

Да-да, рискнув и вложившись всей душой в дело, Зеницу может отправиться в канаву, как и многие Охотники до него.

Но, что самое паршивое, в канаву Зеницу рискует отправиться и без дела — твари с каждым годом всё наглее, жрут людей без разбора, не боясь быть раскрытыми. Хотя люди слепы и предпочитают верить, чему желают, всячески отрицая наличие угрозы. И всё-таки… быть может, Зеницу просто не хватает совсем капельки напора? Вдруг ещё чуть-чуть…

Что-то здесь не так. Что-то странное. Подозрительно тихо. Мгновение, чтобы осознать: внутреннюю перепалку прервал… огонь? Разряд пробил каждое волокно мышц судорогой; в глазах потемнело от боли. Последнее, что удалось вырвать из картины жизни затухающему сознанию — треск грома, вонь чего-то подпаленного и вопль:

— Зеницу!

* * *

Седая ночь. Дремлющие птицы растворились в уголках ночи — ни уханья совы, ни кукушкиных пророчеств не услышишь. Размытые туманом деревья, их здесь много — это лес, зловещий в своём безразличии. Затопленный, воды здесь по щиколотку. Она холодная и тёмная, ни отблеска луны на поверхности, ни чёрточки собственного отражения не видать; она черна, как бездна. Аж в жилах стынет кровь. Того и гляди, покажется из водной глади когтистая лапа демона и… Уже?!

От прикосновения к ноге Зеницу подпрыгнул. Эхо зазвенело по округе.

— Нет! Не ешь меня! — завопил он, хотя знал, что толку от его просьбы мало. Когда демоны были милосердны к своим жертвам? «Не хочу. Я ж жизни толком не видал! Я… — пронеслось у Зеницу в голове. — Мурчание?»

— А? — он приоткрыл глаз. — Котёнок?

Знакомый изгиб крючковатого хвоста.

— Куро. Так это ты! — Зеницу взял котёнка на руки, шерсть мокрую вытер рукавом. Пожурил, поругал. Куро в ответ только мурлыкнул, ткнувшись ушастой макушкой Зеницу в плечо. — Вот же. Замёрзнешь и разболеешься опять, маленький дурак, потом с твоими соплями возиться.

И всё-таки Зеницу был рад, вместе с Куро не так страшно. Даже тот огонёк, что забрезжил впереди, сейчас вселяет в его изнурённое тело надежду, а не ужас кровавых картин того, что там пируют демоны — а ведь так бы он решил пару минут назад.

— Тише, тише, — шептал Зеницу себе под нос, делая шаг, второй. — Осторожно, — Зеницу вертел головой во все стороны, чтобы уследить, откуда придётся удар. Он должен успеть увернуться, ведь брести в воде бесшумно всё равно не получилось, а демоны на слух чутки.

Здесь было тихо. Ни шелеста листьев, ни чириканья птицы, ни ветра, пространство будто замерло. Или умерло вовсе. Из звуков всей округи только бултыхание воды под ногами да благодарное урчание замёрзшего Куро.

Когда показалась земля, Зеницу выдохнул. Если твёрдо стоишь на ногах, шанс убежать от врага выше, жаль только остров невелик и бежать особо некуда.

В переплетении травинок виднелись мелкие блеклые цветки, в своей простоте очаровательные; в центре островка горел костёр. Бесшумное движение тумана вокруг острова давило на затылок, стоило прислушаться к этому движению, как в висках стальной нитью натягивались сосуды и череп сводило волной боли; тошнило. Зеницу решил держаться ближе к костру.

Свет, мягкий, рассеянный, вызывал странное чувство в груди. Настоящие костры горели золотом, оранжевыми всполохами и красным жгучим языком пламени у основания. Этот же, беловато-молочный, был чуть теплее лунного серебра, вместе с жаром от него исходило ощущение воздушной мягкости, уюта. Зеницу выдохнул. Сердце успокаивалось, пульс пришёл в норму.

Движение сквозь всполох белого огня — сердце снова подскочило к горлу, когда Зеницу заметил, что некто сидел на бревне, лежащем по другую сторону костра.

Фигура сжалась в комок, раскачивалась, было вовсе не похоже, что этот кто-то наслаждался здесь теплом. Ему было… больно? Потихоньку его тихая истерика стала передаваться и Зеницу.

— Э-эй-э-а… — полуокрик, полукрик вырвался из груди, когда Куро спрыгнул с рук и побежал, задрав хвост, к фигуре. Зеницу поспешно захлопнул рот ладонями, но некто уже поднял голову. Лица не разглядеть, его черты оказались смазаны, скрыты вуалью рассеянного света, того же самого, что и у костра.

— Зачем ты здесь? — спросил он с оттенком равнодушия. Он вытянул ноги, позволяя Куро удобнее расположиться на коленях. Вот же предатель хвостатый. — Как ты здесь оказался? — повторил он вопрос.

— Ну я шёл… шёл… а тут костёр. И я сюда…

— Ясно, — вздохнули в ответ.

— Юичиро-сэмпай… — обратился к нему Зеницу и замер, не зная, что сказать дальше.

Это странное ощущение воздушности, будто он во сне, сбивало с толку. Пауза затягивалась.

Юичиро вздохнул.

— Не мешай, пожалуйста, мне нужно подумать, — он отодвинул Куро и снова забрался на бревно с ногами, сжался в комок, обхватив себя руками.

О чём он думал, Зеницу не знал — чтение мыслей всегда выходило бесконтрольно, стихийно. В тот момент Зеницу был слишком уж взбудоражен, чтобы сосредоточиться на чём-либо, потому что звук, исходящий от Юичиро, подействовал на него как удар по голове. Звук был мрачный, отдавал горечью, тоской и страхом, злобной решимостью и одновременно безразличием.

Ему бы растормошить Юичиро, подойти, схватить за плечи и встряхнуть, но Зеницу замер, как зажатый в угол зверёныш, он испуганно ждал, к какому результату приведут Юичиро его размышления.

Костёр погас. Паника сжала ледяными руками шею Зеницу. Это место ему не нравилось, сбежать бы, но куда. Зеницу запрокинул голову, не позволяя слезам скатить по лицу, и увидел: в тусклом серо-белом мире показалась капля цвета. Наконец-то что-то живое в этом выцветшем стылом месте. Глядя на набирающую силу зарю, Зеницу почувствовал в себе надежду, мир вокруг был по-прежнему в сером тумане, но их островок осветило золото расцветающего дня, указывая им дорогу навстречу солнцу. Навстречу жизни.

— Юичиро… — радостно начал было Зеницу, вот только Юичиро пропал.

Жалобное мяуканье раздалось где-то с краю и Зеницу, спотыкаясь, рванул туда, чтобы увидеть, как Куро вцепился когтями в штанину Юичиро, а сам он стоял на границе острова и смотрел в наступающую на него темноту. Он вытянул руку, наощупь пробуя туман, растирая его пальцами.

— Похоже, наши пути расходятся? — со смешком сказал Юичиро. Зеницу в ужасе смотрел, как туман всё смелее подбирался к другу, готовый вот-вот его поглотить. Его тело стало прозрачнее. Это не к добру.

— Пойдём со мной, — туман пугал до дрожи, но Зеницу сделал шаг. Довольно храбрый для его-то натуры, жаль Юичиро не оценил. — Пожалуйста.

— Зачем? — равнодушно спросил Юичиро. Обернулся и повторил: — Зачем? — Он вздохнул и покачал головой. — Я устал, Зеницу. Рваться куда-то, рвать жилы. Этот мир, это всё не моё, понимаешь? Я почти ненавижу его, я чувствую, как он меня отторгает. Я здесь лишний, навсегда чужой паршивый чужестранец. Но ты, если утрёшь сопли и будешь меньше ныть, далеко пойдёшь.

— Ты не чужой. Дедуля ждёт тебя.

Юичиро невесело рассмеялся.

— Незаменимых нет. Я благодарен, что мне не дали сгнить на улице в канаве под дождём, но я знаю, что всего лишь инструмент. Быть чьим-то клинком почётно, лучше, чем быть игрушкой, которую сломают, изуродуют и выкинут. Я благодарен. Меня сделали сильнее и научили себя защищать, я достиг некоторых успехов. И всё же это не мой путь. Да здесь вообще нет ничего моего! — Юичиро схватился за грудную клетку, оттягивая ткань одежды, будто бы она давила и мешала дышать. — Внутри всё выжжено. Душа горит, мои никчёмные успехи лишь заставляют этот костёр гореть ярче. Это невыносимо. Все тренировки, мечты, планы, демоны и люди — не привели ни к одной подсказке. Незнание и глухая стена вместо прошлого. Я как болванка, наспех слепленный голем, я… Я устал, — закончил он шёпотом.

— Твои поиски только начались, — промямлил Зеницу в робкой попытке переубедить. — И подсказки ещё будут. Ну неужели ты готов сдаться сейчас, в самом начале?

— Я устал. Устал смертельно. Наверное, глупо: желать вспомнить и одновременно забыться… Не хочу больше думать ни о чём. Раствориться вовсе не так уж и плохо, как считаешь?

Туман начал пожирать его фигуру. Зеницу, сжав кулаки, выкрикнул:

— Юичиро, которого я знаю, никогда бы не позволил опустить руки! Кто ты вообще такой, а?

Слишком отчаянный и грубый выпад. Юичиро расценил его как обвинение.

Ядовитый смешок и не менее отравленное «…А ты уверен, что знал меня?» — не то, чего Зеницу хотел добиться.

«Не ненавидь меня, пожалуйста», — молился он про себя, от ужаса широко распахнув глаза.

Куро сидел в сторонке, с острым прищуром рассматривая то одного, то второго.

— Хватит. Не желаю ссоры напоследок. Проживи яркую жизнь и лей поменьше слёз, ты ведь всё-таки мужчина, — Юичиро хмыкнул и лениво махнул рукой, которая стала совсем прозрачной. — Найди свой путь. Прощай.

Зеницу вытер слёзы рукавом. Он был уверен, если сейчас ничего не сделать, это конец. Нужно ли вообще что-то делать? Это выбор Юичиро.

Да, Юичиро, у которого напрочь отсутствует чувство меры и который не может вовремя остановится, готовый угробить себя, взяв себя же на слабо. Сейчас нужно его огорошить, а затем, пока не оклемался, осторожно переубедить.

— Выбор слабака, меня сейчас стошнит, — Зеницу и вправду мутило. От волнения и этого проклятого тумана.

На самом деле Зеницу не считал Юичиро слабым. Просто он был запутавшимся идиотом.

— У тебя болит душа. Здесь есть то, что поможет избавиться от боли? — от Юичиро повеяло ещё большим раздражением. — Да здесь даже находиться мерзко, это вонючий склеп. Там, — Зеницу махнул себе за спину, — ещё есть шанс что-то исправить. А если ты станешь туманом, то что вообще можно будет сделать? Только скитаться здесь, по-прежнему в мучениях. Вы ещё меня обвиняете в нытье, сами-то ушли недалеко.

Неплохо было бы Юичиро чем-нибудь треснуть, но страшно — Юичиро больше не было видно, его полностью укрыл туман. Как погребальным саваном. Несколько робких шагов. Зеницу судорожно сглотнул. Получится ли вытянуть?

— Зубки прорезались, а, Зеницу?

Порыв смелости сдуло окончательно. Зеницу расслышал ноту мрачного торжества, завибрировавшую в воздухе; от страха он застыл.

Из-за стены тумана вынырнула рука. Зеницу закричал.

Я… Я… Я…

Кто?

Слабак, Мечтатель, Глупец,

потерявший

себя

и

свой Дом.

Снимать маску, позволяя кому-то разглядеть твою слабость, рискованно. Отвратительно, когда в этот момент твои ожидания проваливаются и начинаются упрёки и поучения. До дрожи в пальцах бесит, когда этот кто-то — слабак и нытик, которому следовало бы за собой следить.

«Ты раздражаешь, Зеницу», — думал Юичиро, едва сдерживаясь, чтобы не вспылить. Уверенное движение тумана, от которого веяло холодом, к счастью, успокаивало.

«Нет, не стоит так злиться, — сказал Юичиро сам себе и прикрыл глаза, — в конце концов, Зеницу ребёнок, он сейчас напуган, оттого и несёт всё, что в голову взбредёт».

Он покачнулся с пятки на носок и обратно, осторожно погружаясь и позволяя призрачному потоку окутать себя. Он уйдёт из этого мира спокойно, без злости. Юичиро мотнул головой и решил в самый последний раз глянуть на плаксивого болвана — бледный Зеницу дрожал от ужаса, но не отводил взгляда, высматривая его в тумане. Юичиро почувствовал лёгкость, прилив непонятной нежности к нему. А потом поймал прищуренный взгляд янтарных глаз одного проклятущего кота, который будто говорил: «А ты ведь помнишь?.. Помнишь же, м?». И вместо лёгкости плывущих облаков он грохнулся в болото, отбив о грязную воду всё самоуважение.

Помнил ли он?..

То, как нашли они на холодной снежной улице маленький чёрный облезлый комок с уставшим взглядом? «Куро», — дал ему имя Зеницу. Кайгаку морщил нос в презрении, свой Юичиро тоже брезгливо воротил, потому что это чихающее полуживое существо было ему не по душе. От одного взгляда на него становилось больно, горло сковывала ледяная рука — этот котёнок не жилец.

Шли недели, месяцы, но шерсть не отрастала, а лапы не становились крепче — слабели.

Помнил ли Юичиро, как хилого Куро в конце концов ударило приступом, как лапы задёргались в конвульсиях, как немощное тело осело, янтарные глаза затопило чёрным от боли и непонимания? Как Куро в изумлении оглядывался, пытаясь подняться снова и снова, но падал? Как он умирал?

Да, он помнил, как, дрожа всем телом, думал прервать страдания бедного существа, но не смог обнажить клинок — Куро ещё карабкался к свету.

Юичиро помнил, как, смаргивая слёзы, позорно убежал, оставляя Куро с рыдающим Зеницу, потому что был не в силах смотреть на эту смерть.

Помнил, как поразило его то, как это жалкое создание упрямо цеплялось за жизнь, и ведь зацепилось. Чтобы через сутки уйти в ночи, когда никто не видел. Юичиро вспомнил, насколько ненавидит смерть. Он почувствовал, как его честь обглодал стыд; как допустил он, что его воля пала так низко? Если это болезненное чахлое существо всей силой своего духа хваталось за жизнь, как смеет от неё отказываться он? Ради чего, чтобы черви вгрызались в его тело, закопанное под слоем влажной липкой земли? Трус.

Плотный чёрный цвет рассеялся, и Куро показал свою настоящую форму лишённого оболочки призрачного духа. Он склонил голову набок, дёрнув ушами, его прищуренные жёлтые глаза лукаво сверкнули.

С Юичиро будто спал морок: свежесть тумана, которой он так отчаянно желал отдаться, сменилась гнилью погребального смрада — это смерть, которую он так презирал, дышала в затылок. Он сглотнул, вытянул дрожащую руку, чтобы убрать с пути занавес белой пелены, которая своею мутью ослепляла, но она растворилась на пальцах. Или это Юичиро стал настолько бесплотен, что сам в ней растаял?

Куро и Зеницу исчезли.

Он уже мёртв?

Всё, что оставалось Юичиро, это корить себя за медлительность и глупость и на трясущихся ногах наугад шагнуть вперёд.

* * *

Шинадзугава Санеми сидел на бревне у костра, в одной его руке был мосол, который он уже почти обгрыз, в другой чашка с бульоном. Допив бульон, а мосол бросив серой собачонке, которая увязалась за Масачикой (и которую тот не хотел прогонять, ведь Шин-чан, она чем-то похожа на тебя), Шинадзугава сполз на землю и лениво откинулся спиной на бревно.

«Нет, всё-таки жестковато», — подумал он и сунул под спину свою потрёпанную дорожную сумку. — «Так-то лучше».

Голодовка на Отборе не доставляла Санеми особых неудобств, было слегка неприятно, когда живот урчал, а под рёбрами кололо, когда усталость копилась в мышцах; но дневной сон и адреналин справлялись с тем, чтобы он был в состоянии сражаться. Единственное, что коварное и что Санеми, в жизни которого были лишения куда ужаснее, упустил — он мог физически отбиваться от демонов, но перед своими внутренними демонами он остался беззащитен.

Было ли что-то терзающее в тех событиях на Отборе, что всколыхнуло старые раны, тем самым превратив его на миг в размазню? Нет, просто сказалась усталость; она ослабила его самоконтроль. Теперь же, набив пузо до отвала, он чувствовал, как в его душе ненависть — не та злобная и беспомощная, в которой он увяз, стоя перед Рукастым уродом, другая — уже точила обоюдоострый клинок. Тогда он запутался в том, что правильно, что нет, что есть честь, а что бесчестие, и в минуту сомнений его едва не растерзали, но Генья, мелкий глупый поганец, смог вытащить своего старшего брата-идиота из ловушки, сам того пусть и не зная. Санеми многое сделал, чтобы их дороги разошлись, но его младший брат всегда будет его опорой.

Однако и силу жратвы, без которой человек погружается в упаднические настроения, что потом едва удаётся выползти по ступенькам стойкости духа, он поклялся больше не недооценивать.

Перед Санеми во всей красе раскинулся Млечный Путь, звёзды мерцали и подмигивали ему, ветер нёс из глубин леса запах осенней прохлады, шелест листвы и болтовню гребанного Масачики.

Хмыкнув, Санеми всё же позволил ему трещать, тем более тот рассказывал про какую-то древнюю демоницу со змеями вместо волос и взглядом, что обращал любого, кто посмотрит ей в глаза, в камень. Какой-то соплежуй отрубил её голову, ориентируясь в пространстве по отражению в лезвии клинка, и Шинадзугава решил взять эту стратегию на вооружение. Мало ли, вдруг пригодится.

Масачика свалил на задание на рассвете, а у Санеми впереди оставалось ещё целых две недели до того, как его новенький заточенный клинок соблаговолит отдаться ему в руки.

Руки потряхивало от предвкушения, когда ворон сообщил ему координаты местонахождения демона. Однако, преодолев путь, он наткнулся на двоих болванов-новобранцев: один с высокомерной рожей представился Кайгаку, второй — побледневший жирдяй с бегающими глазками, тот самый, который (закон кармы в действии) спёр у Шинадзугавы еду на Отборе. Надо же, этот мусор решил стать Охотником. Ну а Санеми решил его в этом переубедить и хорошенько отпинал.

— Вижу, вы познакомились, — произнёс растерянный голос позади. И чей-то ворон, кружа в небе, радостно заголосил:

— Карр-рр! Вся кома-ман-да в сбор-ре!

Санеми повернулся, вытирая рукавом чужую кровь с костяшек пальцев, он приказал себе не орать и не беситься, хотя и находился в раздражении и недоумении от того, что…

«Ты что, придурок, мамочку мне тут играть вздумал?!»

Масачика неловко почесал затылок и улыбнулся своей тупой широченной улыбкой.

— Давно не виделись, Шин-чан!

* * *

— Руководство посчитало вас неопытными и поручило нам курировать весь последний выпуск. Новобранцев разбили на небольшие группы по два-три человека и поставили во главе каждой бывалого мечника, чтобы помочь вам разобраться, что к чему, потому что, к сожалению, навыки почти всех вас непозволительно низки. Но не стоит отчаиваться, уверяю, за те несколько месяцев, что мы с вами проведём, программа адских тренировок, любезно составленная моей сестрой, поможет наверстать упущенное! — девушка весело прищурилась и хлопнула в ладоши. — Меня зовут Кочо Канаэ, с этого дня я капитан нашей команды.

Длинные распущенные волосы. Заколки. Клинок странной формы и стиль боя, на нём основанный — Сабито не был в восторге от Канаэ-тайчо и не представлял, чему способна научить его легкомысленная девица.

И всё же её умения оказались полезными для остальных, которые даже техникой Дыхания-то толком не владели. Нашлось у Канаэ-сан и то, чему научиться стоило бы и Сабито.

* * *

После удара молнией Дедуля дал ему время восстановиться и отменил тренировки.

Зеницу сидел на веранде и с сосредоточенным видом мастерил: капли пота выступили у него на лбу от усердия, бледное от нездоровья лицо посерело. Однако, несмотря на болезненный вид, сердце Зеницу полнилось воодушевлением. Последний раз он черканул ножичком по деревянному основанию, стружка-спираль улетела в сторону. Он стряхнул с дудочки опилки, зашлифовал корпус наждачной бумагой. Провожая взглядом сорванный ветром лист, поднёс дудку к губам. Мягкий приятный звук — то, что надо. Зеницу с облегчением вздохнул, вытер пот со лба и улыбнулся — вот это дело, а то, как в прошлый раз: получилась какая-то гнусавая писклявая ерунда, которую пришлось сжечь.

Благородный кото — один из драконов, что связывают миры живых и мёртвых, но Зеницу надеялся, что и его дудочка, пусть и не преисполненная величием, но созданная всей теплотой души, достучится сквозь расстояния до дорогого сердца.

* * *

Первые миссии прошли гладко, Сабито быстро разобрался что к чему, он был достаточно подготовлен, чтобы справляться с заданиями самостоятельно. Охотиться на демонов в одиночку было бы для него даже легче, он хоть сейчас мог отделиться от команды, но Сабито не искал лёгких путей и потому пошёл иной дорогой.

В перерывах между схватками, когда остальные до потери пульса тренировали ката, он ползал по лесу, рассматривая каждую травинку, сравнивая и выискивая те изображения целебных трав, которые зарисовывала в своей карманной книжечке Канаэ-сан.

После того как эти недотёпы поранились в битве считай на ровном месте, Сабито оценил полезность медицинских знаний, коими владела их тайчо. Казалось бы, царапины, но занесённая зараза пусть и не так наглядно, как голодный демон, всё же убивала. В обучении медицина тоже помогала, быстрее восстановиться, к примеру.

Сабито, когда в будущем он будет не в лучшей форме, совсем не хотелось бы зависеть от напарников-горемык, которые его скорее угробят, чем вылечат. Можно было бы заставить их развиваться и в этом направлении, что весьма выгодно для команды, но они уже по горло заняты, пытаясь придать своим боевым навыкам хоть какой-то приличный вид. Канаэ под боком будет не всегда, поэтому рассчитывать стоит только на себя.

Если бы только с ним был Гию… Но тот распределён в другой отряд.

Вдоль высокого каменного забора росли деревья, их щедрые тени даровали путникам прохладу. Здесь было много кустарников и цветов; стрекот сверчков и пение птиц приносило душе лёгкость — Поместье Бабочки дышало жизнью, благодатной атмосферой исцеляя раненых, которые здесь находились. Сабито хотел надеяться, что и Юичиро здесь помогут.

Он прошёл вглубь двора по каменной дорожке, достаточно широкой, чтобы по ней проехала повозка. Старая корявая олива оттеняла слепящие белизной стены главного входа — здесь Сабито предстояло провести несколько недель. Канаэ отдала приоритет обучению Дыханию, так Сабито был отправлен в Поместье Бабочки к Шинобу, которая вместе с Убуяшики Аманэ обучала оказанию первой медицинской помощи подразделение поддержки Истребителей: какуши.

Травы, настои, мази. Как резать, сколько заваривать, что засушивать, а что выдавливать — всё это он и пара других девушек, среди которых была и Рин, та самая с Отбора, пытались перенять от младшей Кочо. Кое-что о перевязках и вправлении вывихов он уже знал от Урокодаки. Сложнее всего получалось зашивать раны — работа мелкая, из-под пальцев, которые не слушались, выходили убогие кривые швы. Помидоры служили ему манекеном.

Тренировки он тоже не бросал, и даже провёл несколько, помогая восстановиться мечникам, которые находились здесь на лечении. Навестил Юичиро, но тот так и не приходил в себя.

У него был необычный разрез глаз. Линия бровей и век была изящна, даже красива. «Если бы я был расторопнее», — Сабито стиснул зубы, переводя взгляд на повязку, которой прикрыли отсутствующую глазницу.

Смертельная бледность не позволяла румянцу расцвести на его благородном лице. Да, теперь, когда разломленная маска покоилась где-то в земле на Фудзикасане, можно было наконец его лицо увидеть. Сабито удивлённо приподнял брови: кажется, теперь он понимал, почему Юичиро его прятал — по той же причине, что и он сам — за тонкие приятные черты его тоже наверняка обзывали девчонкой и постоянно недооценивали. Но мало того, что он был красив, одновременно он был и изуродован, что так же могло стать темой насмешек.

Правая сторона его лица была здоровой, но левую изуродовала слепота и шрамы — они выглядывали из-под бинтов розоватым вытянутым вздувшимся волдырём. Это не рана от когтей — понял Сабито. Это было клеймо, некогда оставленное раскалённым железом. Сабито задрожал от ярости: что за тварь посмела так глумиться?

— Я хотел бы помочь, — выдохнул Сабито, — но я не знаю как. Надеюсь, ты услышишь меня: знай, что я благодарен за твою помощь. Возможно, я прошу о многом, но всё же я попрошу тебя: борись, — он запнулся. Чувства бушевали внутри, как облечь их в слова, как достучаться? Волны отчаяния лупили о рёбра, Сабито не хотел, чтобы Юичиро умирал. — Борись, — повторил он и вышел, с ещё большим рвением спеша приняться за зубрёжку свойств лекарственных трав, описанных в книге, что дала изучать ему Шинобу.

За столь короткое время стать сведущим в искусстве врачевания невозможно, но демоны не дремлют, а миссия сама себя не выполнит. Начало пути Сабито в качестве тайчо команды, лидера, на которого можно рассчитывать, было положено.

Утренняя свежесть разлилась по коридору через открытые окна и двери. Сумерки ещё не растаяли под лучами восходящего солнца. Сабито, шагая легко и бесшумно, миновал кровати других пациентов и приблизился к ширме, за которой находился Юичиро. Нехорошо уйти молча, не попрощавшись, хотя и от прощания на сердце было тяжело — увидятся ли они снова?

За ширмой слышалась возня. Демон пробрался в госпиталь, склонился над кроватью Юичиро, чтобы съесть — так сначала подумал Сабито, но, к счастью, не успел ничего сделать. Он замешкался на миг, а затем, приглядевшись, понял, что Юичиро, хрипло и рвано дыша, пробовал подняться с пола.

Сердце подскочило к горлу, от волнения Сабито едва не задохнулся. Он подлетел к Юичиро и, придерживая его за плечо, за трясущиеся руки, помог ему сесть; точнее попытался помочь, но Юичиро затравленно дёрнулся, а после в панике принялся Сабито отталкивать.

— Не бойся, — Сабито поднял руки, — это всего лишь я. Ты меня помнишь?

Потрескавшиеся обескровленные губы дрогнули, но из горла Юичиро вырвался лишь хрип.

— Я… я принесу воды, никуда не уходи, — пробормотал Сабито и вылетел из помещения. Нужно было срочно сообщить Шинобу-сан.

Когда они вернулись в палату, Юичиро уже был без сознания, распластавшись на полу.

Сабито позволил себе дерзость сдвинуть начало миссии и задержался в госпитале, им двигало желание удостовериться, что своими поспешными действиями он не прикончил Юичиро. «Как только он снова откроет глаза, я выдвинусь в путь и не остановлюсь ни разу, даже если придётся сбить в кровь ноги», — так говорил он себе, дежуря у кровати.

Юичиро очнулся через сутки.

— Как чувствуем себя, дорогуша? — полюбопытствовала Шинобу, как птичка, склонив голову к плечу.

Юичиро не проникся дружелюбием, напротив вперил в неё взгляд, полный ужаса. Сабито сам неодобрительно покосился на неё, не понимая подобного панибратства — шутить над человеком, которого когда-то изводили шуточками на подобную тему, низко. Впрочем, Шинобу могла и не знать об этой части его прошлого, вряд ли она намеренно хотела уколоть.

Юичиро натянул простынь до подбородка, до белизны в костяшках впился пальцами в ткань, как если бы она была его щитом.

— Я вам… не дорогуша… — прохрипел он.

Лицо Шинобу как-то странно вытянулось, и она медленно проговорила:

— Конечно, — а затем снова заулыбалась. — Так как вы себя чувствуете, Юичиро-сан?

Юичиро молчал; дыша рвано и тяжело, он перевёл взгляд на Сабито.

Тот окаменел: Юичиро смотрел на него с недоверием, испугом, в зрачке блеснуло узнавание, значит памяти, вопреки всем опасениям, он не терял. Так почему столь странная реакция?

«Неужели он меня возненавидел?» — оробел Сабито.

— Я обещала занести Рин восстанавливающую мазь, Сабито, будь добр, отнеси. Она в лаборатории, нижняя полка с правого края, — мягко отослали его.

Сабито кивнул, бросил Юичиро «Ещё увидимся» и был таков.

Непонимание подтачивало нутро, но он отбросил его подальше — Юичиро очнулся, и он будет жить, а большего и не надо.

Сабито вышел через главные ворота Поместья, вдохнул поглубже и перешёл на бег. Солнце пекло, будучи уже в зените, раскалённый воздух колыхался волной над домами и лесом вдалеке. Ужас Отбора наконец поблек, жизнь перевернула на новую страницу; Сабито знал: всё худшее поджидает ещё впереди, и всё же он был счастлив. Счастлив просто быть.