Заслужить прощение (джен)

Это началось еще в Красном замке, точнее на его руинах: под кожей ладоней словно тлели угли, вспыхивая языками пламени в такт биения сердца. Только Джон не придавал значения. Не до того было — он только что убил свою королеву. Убил Дейенерис.

Чем больше времени проходило, тем становилось яснее: на его руках горела кровь Таргариенов, тлела метка цареубийцы. Стараясь уснуть, он гадал, чувствовал ли Джейме Ланистер то же, или дело было вовсе не в предательстве короны, а в преступлении против любви?

— Я был прав? — едва сдерживая дрожь губ, спросил Джон пришедшего рассказать о приговоре Тириона. — В том, что я сделал?

— Что мы сделали, — поправил его карлик.

— Мне так не кажется.

Джон потер ладонь. Под нажимом стало только хуже — Дикий огонь, драконье пламя.

— Спросите меня через десять лет, — помолчав, ответил Тирион, медленно подошел и сжал плечо Джона.

— Не думаю, что мы еще увидимся, — шепнул тот. В том месте, где его коснулся Тирион, по коже рассыпались искры.

Но они увиделись. Тирион приходил еще раз — попрощаться. Джон сидел, разглядывая свои ладони, его лицо было бледно.

— Братья Дозора уже ждут, — скорбно поведал Тирион. — Не лучший удел для того, кого называли Королем Севера, но это, несомненно, предпочтительнее плахи.

— Лучше бы плаха, — Джон сжал горящие пальцы.

Тирион вздохнул и положил руку ему на плечо.

— Ты спас Семь королевств. Я знаю, сейчас это выглядит ужасно, но, оставь мы все как есть, рано или поздно нас ждала бы участь Вариса и тех сотен несчастных, которые сгорели на улицах города.

Джон молчал, только сжимал и разжимал пальцы.

— Дети, Джон. Дети и беременные женщины, старики, юнцы, не успевшие испробовать жизни, невинные девушки. Все сгорели заживо, и кто знает, остановилась ли бы она на этом.

— У меня руки все равно что в огне, — Джон протянул к нему раскрытые ладони.

— Что ж, погода на Стене должна облегчить твои муки, — криво улыбнулся Тирион и тут же сник. — Дерьмовая шутка, согласен.

Чем больше Джон удалялся от Королевской Гавани, тем холоднее становилось. Он стирал изморозь со стволов деревьев, и она быстро таяла, покрывая кожу мелкими каплями, но жара, плавящего кости, не унимала. Если Джейме Ланистер чувствовал хоть сотую долю боли, которая терзала Джона, он должен был боготворить тех, кто избавил его от правой руки. Но сердце подсказывало Джону, что пожирающее пламя — лишь его удел.

Ни холод металлической фляги, ни хрупкий лед, сковавший у берегов попавшийся по дороге пруд — ничто не помогало. Казалось, перчатки и поводья рассыплются золой, а рукава одежды вот-вот примутся тлеть. Джон почти перестал спать во время стоянок — стоило ему закрыть глаза, и ладони начинали пульсировать с удвоенной силой, жар поднимался все выше, оплетал щупальцами запястья, струился по коже, обволакивал плечи, грозя перетечь на грудь и выжечь сердце. Ему было страшно, но не за свою жизнь — он считал, что достоин смерти. Джон боялся: вдруг там, за гранью, его будет ждать она, и в ее глазах не будет ни любви, ни удивления, ни укора — только ненависть.

Стена встретила его молча, Тормунд — насколько мог деликатно. Одичалые расступались, улыбались и кивали, они были рады возвращению того, кто спас их, того, кто умер за них. Джон изо всех сил держал лицо, хотя ему хотелось кричать и сдирать с себя кожу; казалось, что люди вокруг чувствуют жар, исходящий от него, и вонь паленого мяса. За спинами толпы ждал Призрак. Слегка наклонив лобастую голову и внимательно глядя на Джона, он словно говорил: «Ничего, это пройдет. Все проходит».

Но ничего не прошло. Хуже всего становилось после захода солнца. Ночь темна и полна ужасов, и даже Владыка Света не развеет мрак, если он гнездится в твоем сердце. Все снега севера не были в состоянии потушить пожар предательства. Джон начал слышать голоса: Игритт, братья по Дозору, покойный Робб и отец говорили с ним, кто — укоряя, кто — насмехаясь, кто — утешая, и одна Дейенерис молчала. Только смотрела своими невероятными глазами прямо из сердца ночи и ждала — Джон чувствовал.

Он не мог найти себе места и принялся бродить по окрестностям. С каждым новым днем он уходил все дальше от стоянки одичалых. Джон и сам не знал, чего искал — снега холоднее или суда, которого заслуживал. Призрак сопровождал его неизменно, грозным рыком встречая заходящее солнце.

— Не стоит бродить после заката, — предупреждал Тормунд. — В темноте хрен разберешь, куда идти, тут тебе не Королевская Гавань — замерзнешь и сам не заметишь.

Джон соглашался, но на следующий день снова шел туда, откуда, как ему казалось, глядела на него Дейенерис.

«Ты узнал? Ты что-то узнал?» — издевался ветер, бросая в лицо колючие крупинки снега. Джон стоял на плато, устремив взгляд на видневшийся впереди холм. Поднималась метель, и Призрак недовольно ворчал. Но уходить не хотелось — пламя в обветренных покрасневших кистях (Джон больше не носил перчатки) с местами полопавшейся кожей впервые за все это время слегка утихло.

Мохнатый лоб ткнул его под колени, раздался раскатистый рык.

— Не сердись, Призрак, — Джон присел и погладил одноухую голову. — Мне просто нужно немного льда. А здесь его, — он выдохнул облачко пара, — в избытке.

Призрак не унимался. Он припал на передние лапы, обнажил клыки — красные глаза сверкали во внезапно сгустившейся темноте. Ветер взвыл, дохнуло жаром, и руки Джона снова налились огнем. Он медленно обернулся — на него с презрением смотрела женщина. Ее фигура слегка мерцала, сквозь нее можно было различить неясные снежные гряды, возвышавшиеся вдали.

— Дейенерис, — прошептал Джон и шагнул к ней.

Призрак бросился ему под ноги, чуть не сбил в снег; он отчаянно рычал, всем своим видом говоря, что не пустит дальше.

— Не надо, Призрак. Она — моя королева, я должен держать ответ, — Джон слабо потрепал лютоволка по холке, и его рука соскользнула с густой шерсти.

Он шел к Дейенерис, не отрывая взгляда от ее лица, в котором отвращение сменилось жалостью, а жалость — безразличием. Если раньше Джон думал, что страшнее всего будет увидеть в нем ненависть, то теперь он знал, что ошибался. Равнодушие ранило сильнее.

— Я предал тебя, — тихо сказал Джон, и долго сдерживаемые слезы заструились по его щекам. Он обнажил меч, положил его в снег и медленно опустился на колено. — Я клялся в верности, и я нарушил слово. Но как мне было поступить иначе? Ты убила их всех… Сожгла целый город. Скажи мне, зачем? Зачем?

Он протянул руку, пульсирующую болью, к ней, но Дейенерис, не меняясь в лице, отступила назад. Призрак скакал вокруг нее, пытаясь укусить, ударить лапами, но все его попытки завершались ничем — она, казалось, даже не замечала этого.

— Скажи хоть слово, — Джон утер лицо ладонью — глаза слезились на ледяном ветру, льдинки путались в бороде. — Я знаю, ты не сможешь простить, я не заслуживаю прощения, но хоть слово… Одно лишь, умоляю! Еще хоть раз услышать твой голос.

Она оставалась безмолвна, и Джон склонил голову, встал на оба колена, сжал зубы.

— Я перед тобой. Суди меня, — шепнул он окоченевшими губами.

Зашумели, усиливая и без того сильный ветер, гигантские крылья, рядом с Дейенерис опустился дракон. Призрак взвыл и бросился в темноту, но Джон даже не шелохнулся. Дрогон оскалил пасть, в глубине его глотки зародился огонь. Дейенерис в успокаивающем жесте подняла руку, и он успокоился.

Шли минуты, Джон не шевелился, призрачная Дейенерис холодно смотрела на него, сцепив руки. Снег заметал черные кудри, ветер рвал плащ и, беснуясь, метался по плато.

Прошла целая вечность, прежде чем Дейенерис повернулась к Дрогону, протянула к нему полупрозрачную руку, грустно улыбнулась и истаяла в воздухе. Дракон пронзительно взревел, расправил крылья и взвился в воздух. Джон оставался коленопреклонен, пламя наконец оставило его руки, превратившись в лед.

Его нашли, когда на горизонте слабо забрезжил свет. Тормунд, во весь опор мчавшийся за Призраком на коне, понял все, стоило ему заметить нелепую груду снега, бельмом в глазу стоявшую посреди чистого плато.

— Я же предупреждал, — он спешился и присел возле мертвеца. — Надеюсь, теперь тебе спокойно, Король Севера.

Он помолчал немного, нахмурив густые рыжие брови, затем похлопал себя по бедру, подзывая Призрака.

— Пойдем, приятель. Надо проводить нашего друга как положено.

Лютоволк ткнулся носом в ледяную руку, заставляя снег осыпаться с нее, и, прижав уши, опустился наземь.

— Я понимаю, — сказал Тормунд. — Попрощайся.

Призрак прикрыл глаза и завыл. Его плач отразился от снежных гряд, от камней, взвился ввысь. Где-то там, далеко-далеко, лютоволку вторил оплакивавший мать дракон.