Орёл и Кошка (гет)

— Филиус, передай, пожалуйста, горчицу, — говорит за ужином профессор Бёрк.

Казалось бы, ничего не значащая фраза, однако с некоторых пор я умею различать подтекст, читая по мимике, интонациям и недомолвкам.

Так, например, истинной целью, которую преследовала наша преподавательница астрономии, было выразить неодобрение сразу нескольким присутствующим здесь лицам. И прежде всего — Джереми Синклеру и Аманде Тернер.

В том, что эти двое намерены заключить брак, нет ничего удивительного, а уж тем более противозаконного. Обоим чуть за сорок, оба вдовствовали достаточно давно, он ведёт гербологию, она — защиту.

Оба сидят как раз возле горчичницы.

И оба — омерзительно счастливы…

У профессора Бёрк в жизни нет ничего, хоть отдалённо похожего на счастье (по крайней мере, на её взгляд), как нет ничего своего, неотъемлемого, присущего ей одной. Даже имени. Даже внешности. Даже служебного романа.

Точнее, есть, но на двоих с сестрой.

Эрменгарда Бёрк преподаёт астрономию, Эльфрида —  астрологию.

Внешне сестры так похожи, что их часто принимают за близнецов (на самом деле, Эрменгарда старше на три года). Но только посмел бы кто-то их перепутать!..

Профессора Бёрк, сколько я их помню, всегда держались вместе, постоянно делились друг с другом мнениями, обменивались информацией — я не осмелюсь применить слово «сплетничали», однако зачастую это выглядело именно так.

Сестры, коллеги, близкие подруги, они круглый год наблюдали звездное небо, делая заметки — каждая свои, в соответствии со спецификой преподаваемых дисциплин. Картина, согласитесь, самая что ни есть идиллическая…

На самом деле, между ними уже не год и не два велась негласная борьба, виновником которой был профессор Слагхорн. Увы, «виновником» — в буквальном смысле слова: всячески подогревая интерес обеих к своей персоне, он тем не менее умудрялся избегать любых обязательств со своей стороны.

Когда до моего слуха дошли эти сведения, я поверил с большим трудом. Холодноватые и чопорные, сестры Бёрк просто не могли оказаться героинями подобной драмы. Тем более, будучи женщинами рассудительными, они могли бы догадаться, что раздор между ними лишен смысла, ибо предмет их спора даже в мыслях не держит возможности определяться с выбором.

Ему просто нет нужды выбирать, вполне достаточно жить, наслаждаясь вниманием двух незаурядных женщин.

Ненавидеть друг друга сестры не могли, а обратить свой гнев против того, кто встал между ними — не догадались.

Теперь всё негодование несчастных, отчаявшихся старых дев обратилось на новоиспеченную пару. Нет, сестёр Бёрк нимало не заботило, что влюблённые тоже были немолоды и также успели достаточно настрадаться от одиночества.

Тот факт, что старшая мисс Бёрк попросила передать горчицу именно меня, должно было подчеркнуть степень их негодования: а как же, ведь раньше точно с такою же силой обе сестры не переносили мою особу. В чём причина?

Прежде всего, я провинился тем, что молод и неопытен. По их мнению, начинающему учителю следовало держаться как можно скромнее, обращаться к более старшим коллегам за советом и всячески демонстрировать неуверенность в собственных силах — даже в присутствии студентов.

Увы, внять этим советам я не счел возможным, а на попытки «поставить меня на место» в присутствии учеников отреагировал спокойно — постарался отшутиться, но необидно, не посягая на их авторитет, но и не роняя своего достоинства.

Уже тогда я догадывался, что меня не простят; так оно, в итоге, и вышло.

Но основную и наиболее существенную часть моих преступлений составляло вовсе не это, а «дурная репутация» — имелись в виду несколько любовных приключений, пережитых мной еще в министерский период моей жизни.

Итак: некомпетентный педагог, дерзкий зарвавшийся юнец, ловелас и развратник — список вполне достаточный для вынесения неутешительного вердикта: «профессионально непригоден».

И теперь, протягивая горчичницу своей коллеге и встречая не самую искреннюю из улыбок, я задался вопросом: что должно произойти в жизни человека, чтобы зависть к чужому счастью перекрыла все доводы здравого смысла?

Зависть… Не скрою, я считал себя чуть ли не экспертом в том, что касается этого малоприятного чувства.

Так было не всегда. Моё детство могло бы называться счастливым и безоблачным уже хотя бы потому, что мамино «Отлично выглядишь, дорогой!», обращённое вначале к моему отцу, а когда я немного подрос, то и ко мне, действовало как отличная прививка против любых комплексов. Три фута шесть дюймов в высоту — вот та отметка, на которой природа в моём случае решила остановиться. Впрочем, меня это не смущало. Что касается остальных внешних признаков, то, будучи носителем пятнадцати шестнадцатых человеческой крови, я и вправду не походил на гоблинов ничем, кроме пресловутого роста.

Мог ли бы я завидовать чужому уму? Вряд ли. С детства я привык находиться в обществе образованных, учёных и просто разумных и рассудительных людей, я наслаждался их обществом и не имел ничего против того, чтобы раз от раза убеждаться в необходимости развивать интеллект, память, воображение, эрудицию… И лишь столкнувшись с феноменом Дика Салливана, лишь тогда я испытал все муки зависти.

Утешало меня только одно: личностные качества, такие, как душевное тепло, доброта, способность к сопереживанию, казались мне поводом более достойным, нежели, скажем, богатство, чистота крови, быстрая и успешная карьера.

Завидовать Дику было не зазорно и вполовину не так унизительно.

Сейчас, после окончания войны, я завидовал Альбусу. Но и это чувство мне трудно было назвать «чёрным» — если к уважению и восхищению его заслугами примешивалась толика досады, что мне самому в жизни не достичь подобного, ну что ж — сознавая целиком и полностью свою вторичность, я всё же не озлобился ни на Дамблдора, ни на весь окружающий мир.

Подвиг Альбуса, остановившего Гриндевальда и вернувшегося к нам героем-триумфатором, лишь укрепил мой пиетет по отношению к заместителю директора.

Я не мечтал выступить победителем опаснейшего тёмного мага, нет — мне жгло сердце совсем другое. Дик, закрывший свою лавочку с котелками и ушедший на фронт добровольцем, погиб в самом начале войны. А три моих прошения Министерство отклонило — как и прошения, поданные моим отцом.

Причина?.. О ней деликатно умолчали, но в лицах чиновников нет-нет да и сквозило недоверие. Да нам и не требовалось объяснять, кто мы такие в глазах магического сообщества.

Именно тогда я окончательно понял, что мне с этим миром не по пути, что, в итоге, и спровоцировало мой уход.

Родители, конечно, догадались.

Я не хотел завидовать тем, кто воевал — и выжившим, и павшим, — поэтому ушёл туда, где легко забыть о войне, да и вообще обо всём, кроме свитков эссе, шмыгающих носов и разбитых коленок.

«У меня своя война», — сказал я отцу в ответ на прямо заданный вопрос.

Вот, пожалуй, и вся моя зависть.

…Естественно, я далеко не сразу оказался в курсе непростых взаимоотношений между старшими коллегами — я отнюдь не стремился к излишней осведомлённости о частной жизни посторонних людей. Однако в Хогвартсе невозможно сохранять тайны, в особенности если они касаются того, о чём принято умалчивать. Так и мне, в свою очередь, не удалось обезопасить свой слух от непрошеных советов и самозваных информаторов. Разумеется, узнав подробности личной жизни своих бывших профессоров, я почувствовал себя неловко. Было очевидно, что вряд ли у меня сложатся тёплые дружеские отношения с этими людьми — не то чтобы я рассчитывал на их дружбу, но мне так не хотелось дополнительных проблем!

Поначалу я недоумевал, для чего взрослым людям осложнять себе и другим жизнь, когда работа и без того требует колоссальных душевных затрат, а свободного времени остаётся слишком мало, чтобы тратить его на любовные интриги. Потом пришло понимание.

Одиночество, острая нехватка перемен, житейская неустроенность (а у многих — и неприспособленность). Всё это довольно неприятно, но вполне терпимо, однако жить так десятилетиями — немыслимо.

Я очень любил свою работу, но начал всё чаще задумываться, как бы мне избежать печальной участи коллег. Выход был очевиден: либо я уволюсь, едва почувствую в себе тревожные изменения, либо выделю специальное время для себя и… что?

Возобновлю научно-исследовательскую деятельность?

Открою свой Дуэльный клуб?

Или послушаю маминых советов и женюсь?

При всём уважении к моей матушке, я предпочёл бы выбирать между первыми двумя вариантами. Тем не менее, решил поинтересоваться стоимостью аренды коттеджей в Хогсмиде —  так, на всякий случай.

Аренда?.. Или, может быть, рассмотреть и другой вариант? Состояние моих финансов было, на мой взгляд, более чем удовлетворительным, и хотя моё нынешнее жалованье было существенно ниже прежних, министерских, доходов, я обнаружил, что практически ничего не трачу. Все мои расходы — на необходимые мелочи и на подарки близким — при самом приблизительном подсчёте составляли пятнадцать процентов от годового заработка.

…Итак, я начал подумывать о приобретении дома в Хогсмиде, сам толком не понимая, зачем. Собственное жильё, бесспорно, означает определенную стабильность в жизни, однако (если рассудить) само проживание в Хогвартсе — оплоте пресловутой «стабильности» — как-то подавляет.

Кажется, я и сам не знаю, чего хочу. Может ли это быть первым симптомом того самого хогвартсовского профессорского помешательства?..

…Вот так и вышло, что на шестой год своей преподавательской деятельности я захандрил. Не могу сказать, чтобы мне была свойственна непроходящая оживленная весёлость, не тот у меня склад характера. Просто однажды утром я обнаружил, что мои ранее неистощимые запасы бодрости и энтузиазма неуклонно подходят к концу.

Не найдя другого решения, я выбрал выходные и напросился в гости к родителям. За поддержкой и советом? О, вряд ли: мне было знакомо всё, что они могут посоветовать.

Мама, исходя из собственного опыта, полагала, что лекарством от всех моих печалей станет счастливый брак, — а меня страшила даже мысль о женитьбе. Отец, до сих пор пребывающий в тихом потрясении от моего профессорского статуса (и честно признавший, что сам он скорее пошёл бы в объездчики драконов, чем в школьные учителя) вновь попытался бы соблазнить меня министерскими карьерными перспективами.

Вот поэтому я просто сидел и слушал очередной анекдот из жизни артефактологов, отдыхая душой, ни о чём не размышляя и ни на что не жалуясь.

— Филиус, ты уже слышал новость месяца? Знаменитые «Опалы Борджиа» ушли с аукциона.

— Как интересно, и кто стал счастливым обладателем?

— Наш лавочник, Борджин. Я говорил об этом с министерскими, предупреждал, что этой штуке самое место в Отделе Тайн, в учебном отсеке — ну, выкупили бы! Что им стоило? Всё же ценный был бы экспонат, хрестоматийный случай и так далее. Я-то думал, что Борджин ожерелье в лучшем случае в сейф запрёт, а в худшем — применит по назначению, и всё, теперь жди неприятностей, а что оказалось?

— И что же?

— Этот старый идиот стал повсюду расхаживать и трубить, что ожерелье — его фамильная реликвия! Видите ли, решил примазаться к роду Борджиа. Ну не болван ли?

— Болван, — согласился я.— Боюсь даже представить, что с ним сделали бы настоящие Борджиа, узнай они о самозваном родственничке из трущобной лавчонки.

— Повезло дураку, что они все давно повымерли, — кивнул отец.— Но Борджин каков! Говорят, у него новый парень, очень толковый. Правда, этого помощника нашёл Берк, а сам Борджин в лавке даже не появляется, он же теперь аристократ.

— А он не боится, что такими темпами Карактак приберет к рукам их общий бизнес? — вставила мама, отрываясь от рукописи.

— Ну, Клэр, ты поздно спохватилась! — засмеялся отец.— Давно уже прибрал. Но дочь Карактака замужем за сынком этого старого осла, всё и так останется в семье. Видимо, ради будущего наследника всё и затевается — я имею в виду, попытки влезть в итальянскую аристократию. Филиус, да ты спишь! Послушай, тебе что, нездоровится?

— Пап, я не сплю, я думаю.

— О чём, если не секрет?

— О работе. У меня есть одна постоянная проблема…

— Расскажешь?

— Охотно. Мисс Августа Гринграсс, студентка четвёртого курса, позавчера прямо посреди лекции расквасила нос сокурснику. Парень с Хаффлпаффа, Тревор Амбридж, имел несчастье воспылать к ней симпатией. И не придумал ничего лучше, как плюнуть ей в чернильницу, но перепутал и по ошибке попал в чернильницу её подруги, мисс Макгонагалл. Та только губы поджала и заклинанием очистила чернильницу, а вот мисс Гринграсс развернулась к обидчику, да с размаху засадила кулаком в лицо…

— Боже, какие страсти! — засмеялась мама. — Но девчонка правильная. Хотя я бы дождалась конца лекции.

— Какое там «дождаться!» — фыркнул отец. — Если не ошибаюсь, Августа — дочь Тиберия Гринграсса, одного из помощников министра?

— Возможно, я не знаток родословных.

— А напрасно! Он та ещё сво… светлая личность.

— Да, темпераментом девица, похоже, удалась в него… хотя в данном случае она была кругом права, — прибавила мама.

— Ну, я не знаю. Но драться на уроке — это явный перебор.

Мама взяла паузу и ненадолго задумалась.

— Главное, помни, что дети, тем более — подростки, должны чувствовать твёрдую руку. Конечно, можно списать любую проблему на современные вольные нравы, но всё же дети есть дети, и проблемы с ними одни и те же, во все времена.

— В таком случае, может быть, ты объяснишь мне, в чём причина этого, как мне кажется, феномена — если раньше девочки-подростки хоть немного, но отличались от мальчиков, то сейчас… — я махнул рукой.

— Ах, Филиус, не будь таким наивным! — воскликнула мама. — Разумеется, девочки отличаются от мальчишек, и это совершенно не зависит от смены поколений. Просто нынешние… Их раннее детство омрачено тяготами военного времени, многие повзрослели раньше срока, а теперь пытаются «доиграть» своё… Грустно. И жаль.

Я пожал плечами. Мне трудно было представить, каким таким образом война умудрилась испоганить детство дочери помощника министра — но потом, вспомнив Мими, я серьёзно задумался.

А здесь мама, пожалуй, права… Если у Минервы и был шанс побыть немного ребёнком, то только в Хогвартсе. И то сказать, ребёнком она была слишком уж… безукоризненным, то есть послушным — правда, к счастью, отнюдь не робким и не забитым. Подтверждением этому служили и её увлечение спортом, и, в общем, какая-то внутренняя твёрдость и прямота характера.

Да, в наши времена девочки такими не бывали… или мне это только казалось?

Я вспомнил Анну: тихая, застенчивая, она временами превращалась в смеющуюся лукавую фею, искрящуюся весельем, чтобы потом вдруг вновь перевоплотиться и стать рассудительной, сдержанной и отстраненной…

Я потряс головой, словно отгоняя наваждение. Что за нелепый, неестественный портрет! Разумеется, он не мог иметь ничего общего с живым человеком. Неужели я позабыл, какой она была, моя юношеская любовь?..

…Когда мы заканчивали шестой курс, от родителей пришло письмо, где сообщалось, что отцу удалось добиться от Министерства разрешения открыть независимую экспертную комиссию. Мы ждали этого всей семьёй, честно говоря, иногда не особо веря в успех, а теперь — ура, свершилось! И теперь папа больше не будет скромным служащим, получающим в Министерстве жалованье, нет; отныне он — деловой партнёр, приглашённое лицо, глава вполне самостоятельной организации.

Нет, очевидно, конечно, что основным заказчиком будет то же самое Министерство. И платить будут, как раньше (возможно — даже чуть меньше того). И разрешение это пришло не просто так, а из-за министерского сына, а точнее — из-за необходимости всунуть его на должность официального эксперта. Однако наша семья от этого выиграла.

Больше не будет унизительных проверок на благонадёжность, досмотров и обысков. Не будет проволочек и с получением оплаты труда — как же надоела эта их манера постоянно подчёркивать, что жалованье отца пришлось, о ужас, выдавать наличными прямо в здании Министерства, потому что в Гринготтс нашей семье дороги нет.

Это всегда преподносилось как одолжение, хотя было включено в рабочий контракт отца ещё с начала его службы…

Словом, обрести некое подобие независимости, пускай и формально, оказалось очень кстати.

Профессор Слагхорн каким-то образом был в курсе этих перемен, иначе как объяснить неожиданное приглашение на вечеринку Клуба Слизней? Сам по себе я, насколько мог судить, по мнению профессора, интереса не представлял: при всех очевидных успехах мне недоставало целеустремлённости, так что навряд ли мог пополнить его коллекцию полезных знакомств.

…И вот профессор Слагхорн радушно протягивает мне руку, довольно любезно приветствует Анну, которую раньше в упор не замечал, и мы погружаемся в светскую жизнь.

Хм, если это и есть «сливки британского магического общества», то мне явно не сюда.

Происходящее больше всего напоминало карнавал. Если честно, то какой-то странный карнавал — одновременно и напыщенный, и унылый.

Ряженые дети, изображающие из себя бомонд.

Густой алкогольный парок, витающий над собранием важничающих подростков.

И никому, абсолютно никому из присутствующих не было весело.

Это и есть Клуб Слизней?..

Анна потянула меня за рукав и вполголоса сообщила, что собирается подойти к группе девочек, беседующих у окошка, чтобы я знал, где искать её. Отпустив мою руку, она спокойно прошла к окну…

Все присутствующие в гостиной замерли. Я недоуменно огляделся, выискивая кого-то, кто мог бы объяснить мне толком, что случилось. Сколько бы я ни переводил взгляд — лица были каменные (или, по крайней мере, силились казаться таковыми).

Я вновь поглядел на Анну, тщившуюся влиться в общий разговор. Увы, её дела тоже обстояли не лучшим образом.

Признаться, меня меньше всего на свете занимали девчоночьи наряды, однако в тот вечер я не мог не обратить внимания на обилие золотистых блёсток и невероятные фасоны укороченных мантий. Некоторые девочки пришли в маггловских платьях — «взрослых» платьях, и это выглядело, как минимум, очень странно. Особенно ужаснули меня сетчатые чулки, обтягивающие худенькие коленки одной из них.

Анна, в своём незабудково-голубом, в цвет глаз, поплиновом платьице с воланом, смотрелась здесь неуместно. Судя по всему, незнакомая девчонка с густо подведенными глазами, сидящая напротив Анны, считала так же: уж слишком нарочито она скривила накрашенные губы в покровительственной улыбке. «Не хватает только папиросы с мундштуком», — подумал я зло.

Девица перехватила мой взгляд, очевидно, превратно его истолковав, и улыбнулась ещё гаже.

И тут я её узнал.

Клементина Вилкост, Равенкло, четвёртый курс. Не далее как на прошлой неделе я помогал ей с темой для эссе. Мерлин, что здесь происходит?! Интересно, знает ли наша декан, в каком виде её внучатая племянница разгуливает по вечеринкам?

Профессор Слагхорн как ни в чём не бывало беседовал с каким-то веснушчатым гриффиндорцем. Очевидно, на его взгляд, ничего из ряда вон выходящего вокруг не происходило.

Я решил дождаться случая, подойти и завязать разговор, заодно выяснив, что мы в самом начале сделали не так.

Ответ поразил меня: оказывается, мне следовало не кивнуть Анне, а проводить её в уголок к девочкам. И сопровождать весь вечер, постоянно спрашивая, не надо ли ей куда и не принести ли ей чего. Да, припоминаю, на каком-то официальном министерском приёме мама действительно попросила отца «отконвоировать её в сторону кресла, потому что эти чёртовы новые туфли…»

Кажется, этот эпизод был единственным, вот я и не запомнил.

Здесь это называлось «быть внимательнее к даме». Что ж, виноват, не знал.

Я решил исправиться и подошёл к Анне. Судя по её мгновенно просветлевшему лицу, моё появление оказалось весьма кстати.

— Уведи меня, Филиус, а? — прошептала она. — Меня от всего тут уже тошнит.

— Хорошо, ты только скажи, куда?

— Да куда угодно, хоть танцевать.

— Э-э-э… Ну, ладно, — а я-то надеялся, что Анна предложит сбежать потихоньку. И, конечно, совершенно не был готов к танцам, особенно в присутствии других.

…Действительно, мне было неудобно — неудобно во всех смыслах, и это ещё слабо сказано. Боюсь, Анна страдала чуть ли не больше моего — шутка ли, партнёр едва достаёт даме до локтя, сам едва умеет вальсировать и решительно не желает вести (а точнее, панически боится — мне-то ничего не видно из-за Анны, и мы так точно в кого-нибудь врежемся).

И, конечно же, все снова пялились на нас — уж не знаю, наверное, это вполне согласовалось с их представлениями об этикете.

Наступив мне на ногу в третий раз, Анна не выдержала:

— Филиус, ты меня прости, пожалуйста, но, думаю, разумнее всего для нас было бы сейчас исчезнуть.

Что ж, сказано — сделано: мы потихоньку подошли к профессору Слагхорну, поблагодарили за приём и откланялись. Он, кажется, слегка удивился, однако привлекать к нам всеобщего внимания не стал.

Лишь в коридоре Анна смогла, наконец, перевести дух.

— Извини, меня, пожалуйста, за всё, — за танец и вообще… Я тебе все ноги оттоптала, наверное… Дура я, что вообще пришла сюда, да ещё вырядилась, как не знаю что… только опозорила тебя…

— Платье твоё — выше всяких похвал, если на то пошло, — возразил я. — И вообще, ты единственная из всех девушек выглядела прилично. А насчёт танцев… Танцевать я, в общем-то, и сам не умею, вернее, мама пыталась научить, но… Я не думал, что будет настолько ужасно. Словом, прости, что втянул тебя во всё это.

— Ты что! — воскликнула Анна. — Видишь ли, я два года мечтала попасть в Клуб Слизней, из последних сил выбивалась, зубрила эти несчастные зелья… А ведь могла просто жить, учиться и радоваться жизни. И вот, сбылась мечта… Самое интересное, это приглашение ведь даже не моя заслуга, это всё ты… То есть от моих усилий изначально ничего не зависело.

— Так я, выходит, разрушил твою мечту? — обречённо спросил я, боясь поднять глаза.

— Напротив. Я узнала истинную цену своей бывшей мечты, а это дорогого стоит.

Я не нашёлся, что ответить, и молча пожал плечами. Мы немного постояли, думая каждый о своём, а потом потихоньку двинулись в сторону башни Равенкло.

Анна заговорила первой:

— Филиус, ты мне вот что скажи… Как ты думаешь, из меня совсем-совсем ничего не выйдет?

— Анна, что за вздор, с чего ты взяла?

— Ну, насколько я успела понять, профессор Слагхорн привечает только тех из студентов, кого считает перспективными, тех, у кого есть будущее. Выходит, у меня — нет?

— Не всё так просто… Угадай, почему он пригласил, например, меня?

— Наверное, из-за Чар и Дуэльного клуба, да?

— Мне жаль тебя разочаровывать, но я здесь ни при чём, это из-за моего отца. Папе недавно удалось одно дело… так что, если рассуждать, как ты сейчас, то, боюсь, у меня тоже будущего нет.

— Филиус! У кого-у кого, но у тебя…

— Анна, да выслушай ты меня! Он прежде всего выделяет тех студентов, от которых, возможно, лично для него в перспективе будет какая-то польза. Кого-то, кто потом пришлёт ему забавные диковинные штуки или вкусности, или… Словом, Фортескью или другой наследник лавки для него интереснее, чем будущий обезвреживатель проклятых артефактов… Или великий арифмант, — я подмигнул ей.

Анна смущенно улыбнулась.

— То есть ты не считаешь…

— Да Мерлин с тобой! Конечно, не считаю. Считаешь у нас ты, причём очень здорово. У меня стабильные «Выше ожидаемого». А если серьёзно, то приглашение для меня означает только то, что профессору нужно навести мосты с моим папой и новой, уже не министерской, экспертной комиссией.

Анна ахнула.

— Думаешь, он хочет попросить твоего отца о чём-то важном, но не афишировать свои дела перед Министерством?

— Да. Не удивляйся.

— И… думаешь, твой папа согласится помочь ему в таком деле?

— Зависит от обстоятельств и от сути дела. Возможно, папа согласится, но я бы не был так уверен. Сегодняшнее приглашение я буду пока считать последним, — ухмыльнулся я. — Но ты не бойся, в явный криминал наш профессор не полезет, так что расследование, бригада авроров и замок Иф ему не грозят. Так, мелкие частные пакости. Вполне простительно для взрослых.

— Спасибо тебе, Филиус, — улыбнулась Анна. — Ни за что бы не подумала, что у профессоров бывают тёмные делишки.

— Представь себе, не только у профессоров. Ты бы слышала, что творится на министерских официальных приёмах!

— Ты… бывал там?

Мерлин, сколько трепета в голосе! С каким благоговейным ужасом… ну ладно. Девчонки есть девчонки.

— Был три раза. Скукота, конечно, но и то лучше, чем здесь.

— В каком смысле — «лучше»?

— Свободнее. Проще. Более доброжелательная атмосфера, хотя на самом деле там все друг друга поедом едят, зато вот на раутах у них вроде как перемирие. Закон Джунглей, помнишь? Все собираются на водопой. Хотя, конечно, пьют отнюдь не воду, но очень умеренно. И уж точно на министерские приёмы все дамы приходят одетыми, — я мысленно зацепился за слово «приходят», тут же вспомнив сцену, увиденную мной год назад, когда, ища уборную, случайно свернул не в тот коридор.

…То, что происходило в небольшом тупичке между молодым секретарём какой-то канцелярии и его суровой (на первый взгляд) начальницей, поразило меня настолько, что я не нашёл в себе сил сразу развернуться и уйти. Никогда прежде мне не доводилось… а, чёрт! До сих пор краснею, когда отец при мне упоминает её фамилию. И дыхание сбивается…

Так. Надо сделать вид, что закашлялся, и продолжать разговор, как ни в чём не бывало.

— …Понимаешь, Анна, маггловская одежда — это одна из причин, почему к ребятам из неволшебных семей многие относятся предубеждённо. Хотя — платье платью рознь, вот твоё, например, хорошее, а остальные… Ты видела Хлою? Хотя что это я, вы сегодня с ней говорили.

— Да, увы. Это разочарование года. Она цедила сквозь зубы, держалась со мной, как с каким-то недоразумением, по ошибке допущенным в их светский уголок… Рюши, видите ли, сейчас не носят. И улыбалась ещё жалостливо. Так стыдно стало, не передать.

— Стыдно?! Это ещё кому должно быть стыдно! А потом из-за таких, как она, болтают всякое… о маггловской якобы свободе нравов. А просто колени надо прикрывать!

— То-то ты на них пялился, — заметила Анна.

— Исключительно от ужаса. Эти торчащие мослы в пошлых сеточках… Всё, давай больше не будем о ней, — попросил я. Гнев и обида за Анну немного схлынули, и продолжать злословить мне показалось низким.

— Филиус, я хотела спросить, раз всё это тебе по Министерству знакомо, то зачем ты сегодня к Слагхорну пошёл?

— Так, — улыбнулся я. — От скуки.

…А что я ещё мог сказать?

«Потому что ужасно хотелось пойти с тобой хоть куда-нибудь, куда угодно?»

Или, того хуже, «потому что я точно знал, что в Клуб Слизней ты согласишься пойти даже со мной?»

Нет, это немыслимо. И этому не бывать. Мужчина не должен не то что говорить — даже думать о подобном.

Возле входа в гостиную стоял Ромуальд Нотт, и лицо у него было… скажем так, более зелёным, чем полагается человеку, неспособному ответить на вопрос зачарованного дверного молотка.

— Эй, помощь нужна? — спросил я.

— А-а-а-у-ы… — простонал Нотт.

— Что с ним? — встревожилась Анна.

— Доктор Сметвик разберётся, — хмыкнул я, приготовив палочку.

…Отлевитировав страдальца в Больничное крыло и сдав с рук на руки доктору, мы двинулись было обратно, но строгий колдомедик преградил нам путь:

— Молодые люди, куда вам торопиться? Может быть, вначале расскажете, как получилось, что ваш товарищ допился до такого состояния?

— То есть как это «допился», сэр? — ужаснулась Анна.

— Ну, это вам известно, а не мне. Это вы вечно таскаетесь по вечеринкам, это вы там пьёте Мордред пойми что, и это ваш товарищ так набрался, что до понедельника не поднимется с койки!

— Во-первых, сэр, мы сегодня сами впервые попали в Клуб, во-вторых, я и моя дама весь вечер пили исключительно оранжад, в-третьих, Нотта мы встретили только по пути в гостиную, — возмутился я.

Доктор хмыкнул и покосился на лежащего без движения Нотта, затем вновь перевёл взгляд на меня.

— Юноша, если не ошибаюсь, ваша фамилия Флитвик?

— Совершенно верно, доктор.

— Запомните раз и навсегда: если не хотите уподобиться мистеру Нотту и стать законченным алкоголиком раньше, чем окончите школу, заклинаю вас: сторонитесь Клуба Слизней и впредь пейте исключительно оранжад.

— Что значит — «законченным алкоголиком»? — изумилась Анна.

— Мисс, вы всё расслышали верно. Мистера Нотта приносят сюда аккурат после каждого приёма у профессора Слагхорна. И каждый раз я прошу его товарищей за ним проследить. Увы, безрезультатно. Вот, полюбуйтесь, мисс, каков. Вам тоже полезно. Советую вам при выборе спутника жизни заранее исключить из списка всех кандидатов, подверженных этому пагубному пристрастию.

— Я не…

— Мы всё поняли, доктор, разрешите нам идти?

— Я просил бы вас немного задержаться, — твёрдо произнёс Сметвик. — Всё, что я могу сделать для мистера Нотта, — это облегчить симптомы его болезни; однако вам ещё не поздно оказать услугу, за которую, знаю точно, вы будете благодарны всю жизнь.

Да, «услуга» оказалась несколько странной. Вечер, столь неудачно начавшийся, закончился поистине незабываемо: нам с Анной выпало присутствовать при промывании желудка.

Мы ассистировали доктору, вовремя подавая Агуаменти и меняя посуду; а он, в свою очередь, услаждал наш слух рассказами из своей обширной практики и мечтами о светлом будущем без алкоголя. Особенно меня впечатлили его фантазии о том, что он сделал бы с безответственными взрослыми, которые угощают подростков спиртным. В рассказе фигурировали джин, ром, огневиски и почему-то — кружка Эсмарха.

Напоследок доктор Сметвик взял с нас клятву молчать о печальной привычке Нотта да и отпустил на все четыре стороны.

— Да, отличный выдался денёк, ничего не скажешь, — шепнул я Анне, стоявшей на пороге дортуара.

Она постояла ещё немного, задумчиво теребя локон.

— Доброй ночи, Филиус. Увидимся завтра, — и подмигнула.

…Смешно: это ведь было полжизни тому назад, Анна стала женой и матерью, призрак девочки в голубом платьице давно подёрнулся дымкой забвения, но я по-прежнему не могу представить себя ни с кем другим.

И вальс по-прежнему ассоциируется у меня с промыванием желудка.

…А юная Минерва Макгонагалл, как выяснилось, обожает вальсировать. Её маггловская бабушка, у которой девочка часто гостила на Рождество, очень любила музыку, танцы и потихоньку учила внучку.

Её не стало, когда Мими исполнилось восемь. В память о бабушке Минерва решила, что будет продолжать уроки музыки, и просила родителей найти учителя, но вскоре началась война, финансовое положение в стране пошатнулось, и стало не до уроков.

«Отдать бы её моей маме на лето, — думал я. — Вот уж поистине родственные души».

Чем больше я узнавал о жизни семейства Макгонагалл, тем меньше оно мне нравилось. Отец и мать, не доверяющие друг другу. Необходимость соблюдать все правила и условности жизни викария в крошечной горной деревушке. Чистокровная колдунья, задавившая в себе последние ростки свободолюбия и навязывающая дочери свои непомерные амбиции. Маггловский священник, видящий дочь будущей добропорядочной христианкой и матерью семейства. Двое младших непослушных отпрысков, которых часто оставляли на попечение сестры…

Всё это было бы здорово, будь оно в меру. Немного добропорядочности, немного свободолюбия, немного семейных споров, парочка шальных братьев… в принципе, не так плохо. Но Минерве приходилось выдерживать всё это в неограниченных количествах, и, насколько я понял, после смерти одной из бабушек у девушки не осталось ни одного взрослого человека, который давал бы ей шанс побыть ребёнком, а не вместилищем чужих надежд.

Хогвартс для неё был местом отдохновения. Правда, недолго — Малькольм Макгонагалл был благополучно зачислен в Хогвартс, и Шляпа распределила его на Равенкло.

— Надеюсь, хоть Роберт окажется магглом, — вздохнула Минерва за очередным нашим чаепитием.

— Да господь с вами, мисс Макгонагалл, разве можно такого желать? — Я и сам не заметил, как начал вставлять в речь перенятые от неё обороты.

Она улыбнулась.

— Иногда мне кажется, что ему не понадобится никакая магия, профессор. Конечно, для вас, сэр, — я имею в виду, для человека, воспитанного в традициях магического общества, — это может прозвучать как что-то невероятное, но Роберту и правда лучше бы пойти в обычный колледж. Он настолько «свой» в мире магглов, ему там так хорошо и уютно, что ему самому не очень-то и хочется поступать в Хогвартс. Так что он был бы рад, если бы у него так и не проявилось никаких магических способностей. Жаль только, мама огорчится…

— Если это и впрямь пойдет на пользу сыну, она не должна огорчаться, — осторожно заметил я.

— Да, сэр, вы правы. Но иногда наши чувства от нас не зависят, — вздохнула девочка.

«Да, это точно», — подумал я. На мгновение мне представилось, что могло бы произойти с Минервой, попадись она в руки к моей маме… Да через месяц мы девчонку бы не узнали! Мама научила бы её громко петь, оживлённо спорить, играть несложные пьесы и хохотать во всё горло!

И я ещё считал свою матушку авторитарной и резкой в суждениях — вот же идиот, не ценящий своего счастья!

…Как мне вскоре пришлось убедиться, несмотря на безукоризненность манер, Минерва Макгонагалл была натурой весьма эмоциональной.

Её стычка с мистером Розье и мистером Яксли произошла практически на глазах у меня, в коридоре перед кабинетом Чар. Мими, как обычно, выходила из моего класса последней, замыкая процессию третьекурсников Гриффиндора и Хаффлпаффа. Неизвестно, какое неотложное дело привело сюда в этот час слизеринских пятикурсников; подозреваю, что их целью было именно спровоцировать ссору и, возможно, вывести из строя загонщицу из команды соперников. Так или иначе, прошло не более двух минут с того момента, как мисс Макгонагалл задержалась на пороге моего класса, чтобы переброситься со мной ещё парой фраз и улыбнуться.

Едва она вышла, за дверью послышались голоса, произносившие что-то приглушённо-неразборчивое и явно недружелюбное, а затем короткий, но яростный рык и, наконец, характерное трансфигурационное заклятие, за которым следовали шум и вопли. Я опоздал на пару секунд: когда я вышел, в коридоре уже было не протолкнуться. Взгляды собравшихся, разумеется, были обращены к месту происшествия. Пробравшись сквозь толпу, я наконец увидел бледную от злости Минерву, а у её ног на полу — мистера Яксли, стонущего и бранящегося, не в силах не то что взмахнуть палочкой — даже пошевелить ни рукой, ни ногой, так как конечности несчастного в данный момент представляли собой туго набитые соломой тюки из мешковины. Рядом с ним стоял явно напуганный мистер Розье и пытался отвечать на расспросы о произошедшем инциденте. Некоторые пытались расспросить саму Минерву; вот только она поджимала губы и презрительно молчала.

— Прошу внимания! Помолчите, пожалуйста, все! — крикнул я, усилив голос Сонорусом. — Есть ли здесь старосты?.. Да, спасибо, я вижу вас, мисс Блэк. Мистер Розье, я прошу вас и старосту вашего факультета позаботиться о пострадавшем, думаю, в Больничном крыле его смогут привести в порядок. — Трое слизеринцев направились в сторону лазарета, причём мисс Блэк возмущённо шипела под нос нечто вроде «мерзкие полукровки» или «отвратительные нелюди».

Я отметил, что при этих словах Мими вздрогнула и повернулась в сторону удаляющейся процессии.

Надо было срочно что-то делать, пока не случилось новой катастрофы.

— Прошу всех соблюдать спокойствие и разойтись по своим делам, — поспешно проговорил я, а затем, отменив Сонорус, тихонько обратился к Мими. — Мисс Макгонагалл, надеюсь, вы понимаете, что после уроков я буду вынужден поговорить с вашим деканом?

Она молча кивнула.

— Может быть, вы могли бы сейчас объяснить мне, что случилось?

— Боюсь, что нет, профессор.

— Я никогда не поверю, что вы напали на человека без веской причины.

— И тем не менее, это так, сэр. Я вспылила. Мне… очень жаль, сэр. — Судя по интонациям и по заминке, скорее, она жалела, что не сотворила чего-нибудь ещё и с мистером Розье, а заодно — с мисс Вальбургой Блэк.

— И все же, что он сказал вам? Мы ведь друзья. Уж со мной-то вы бы могли поделиться?

 — Он не сказал мне ничего, сэр.

— Понимаю. Ожидайте меня у профессора Дамблдора.

«Ничего, сэр». Яснее некуда. Все эти «ничего» я выучил наизусть, ещё будучи первокурсником — вот только как объяснить Мими, что совершенно незачем так остро реагировать на подобные высказывания? Тем более, что целью их было именно устроить провокацию, и приходится признать, они добились своего.

Естественно, моя попытка защиты потерпела полное фиаско. Девочка так и не сказала Дамблдору ничего, что могло бы прояснить ситуацию. Альбус отнёсся к инциденту крайне серьёзно и отлучил виновницу происшествия от квиддича до самого конца года.

Разумеется, я в приватной беседе высказал старшему коллеге свои соображения по поводу случившегося и попросил смягчить наказание, однако переубедить Дамблдора оказалось мне не под силу.

Увы, моя просьба в некоторой мере даже возымела обратный эффект — декан Гриффиндора был разгневан моим ходатайством едва ли не больше, чем самим инцидентом.

Словом, мы с Дамблдором поссорились — всерьёз и, скорее всего, надолго.

Хуже всего было то, что я не сумел защитить свою протеже — а она-то как раз сегодня меня защитила.

— Будь я проклят, если оставлю эту историю так! — прошипел я, вылетая из его кабинета.

Я не имел понятия, как поправить дело, как помочь Минерве или, в конце концов, как допечь Дамблдора, но именно теперь подросток в моей душе, ликуя, запел воинственный марш.