Больверк (гет)

— Вокруг тебя давно клубится тьма, — ехидно замечает Фуга, — но теперь все больше между колен, не находишь?

— Ревнуешь? — усмехается Джемма. Фуга нервно хихикает, а потом говорит, не глядя на нее:

— Такие игры плохо кончаются. Хотя тебе виднее, босс.

Отрицать очевидное бесполезно — Фуга все равно видит. Да и Лантри, наверное. И Атли. И Сирин...

* * *

Джемма считает, что ей мерещится, списывает все на усталость, на больное воображение и одиночество.

Временами, засыпая, она ощущает, как тьма рядом с ней становится плотнее и гуще, как что-то движется во мраке. Она прислушивается и приглядывается, спрыгивает с постели на пол, в панике пытается найти и задержать неведомого пришельца, но ее руки неизменно встречают пустоту. Испуганная Джемма ночи напролет жжет свечи, и наваждение оставляет ее, но стоит улечься без огня, как все повторяется: замирая от страха и смутной обреченности, она чувствует, что темнота оживает и дышит.

— Кто здесь? — спрашивает Джемма и никогда не получает ответа. Джемме жутко, словно сам Бледен Марк смотрит на нее из теней, ей хочется по-детски спрятаться под одеялом, однажды она даже попробует сделать это, но становится еще страшнее — на миг ей кажется, что разъяренная тьма ворвется в это ненадежное убежище, захлестнет ее с головой и утопит.

Это длится и длится. Почти каждую ночь в темноте прячется опасность, кто-то или что-то неслышно крадется к ней, не атакует, не пытается причинить боль, но Джемме все равно не по себе.

Словно сам Бледен Марк смотрит на нее из теней.

Что?..

* * *

Решился ударить вождя — не промажь. Так говорят в моем племени, но, право, стоило промазать тогда, чтобы теперь видеть, как эта девчонка несется по Ярусам. Владыке не устоять перед ней. Никому не устоять.

Непредсказуемая, сеющая хаос, ловкая, хитрая. Одинокая, сообразительная, невероятно способная упрямица, не понимающая своей уязвимости, гордячка, не признающая поражений. Убить можно в любой миг, устранить соблазн для себя и угрозу для Владыки, но убивать не хочется. Хочется видеть ее живой. Приходить и смотреть на нее по ночам. Все то же дитя — не на одну сотню лет моложе, как-никак, все такая же гладкая, хотя уже созрела, потяжелела. На белой коже шрамы, часть оставлена лично мной. Мои кровавые метки на моей девочке.

Сколько их было — не сосчитать, не вспомнить. Она — лишь одна из многих, эта малышка, не позволившая пустить себе кровь на последнем испытании. Или это я не позволил себе навредить ей — пусть верит во что угодно, все может измениться в любой миг. Палачу нельзя привязываться — тебя всегда могут послать за тем, в чьей ладони лежит твое сердце. Даже за тем, с кем обменялся брачными оковами. Но что бы ни случилось, тени скроют все. Сожрут память, останется только жажда новой охоты.

Жизнь переменчива, поначалу берешь свое, пока можешь, а потом надоедает. Соврать, запугать, заставить другого делать то, что тебе надо, — раз плюнуть, но все это скучно, все и всегда одно и то же, заранее знаешь, кто и что скажет, сделает, выберет, кто и кем пожертвует, кто и в какой миг сломается, если вонзить клинок поглубже. Только вспарывая глотки или утробы, понимаешь, что все еще живешь, что опять выиграл, и когда кровь вытекает наружу, торжествуешь, чувствуешь себя полным сил. Ничто не длится вечно, и после можно опять затаиться и ждать, растворяясь во мраке и пропадая, пока не позовут на казнь. Тебя не дергают, не беспокоят, можешь делать что хочешь, побывать в сотне мест за час, зная, что никто не пройдет твоей дорогой.

Никто, кроме нее — я сам позволил ей это, научил чувствовать тени. Вдвоем веселее. Позабавимся, детка?

* * *

— Давно тебя не было видно, девочка.

— Задержалась в Распутье.

— Я даже знаю, где именно, — Марк скалит белые зубы в непристойной ухмылке. — Если так пойдет дальше, мне придется прирезать половину шлюх из «Меча и ножен». Они тебя отвлекают.

У Джеммы от шока пересыхает во рту. Откуда он узнал? Да ясно откуда — прятался в тенях по своему обыкновению и наблюдал…

— Ты что, подглядывал за мной?! Как ты посмел?!

Марк недобро усмехается:

— Кто-то должен следить, чтобы ты не наделала глупостей. С Эваристой у вас хорошо получается, надо признать, но вот этот… Таллус, кажется. Как он, не великоват для тебя?

Джемма должна бы покраснеть до ушей со стыда, но вместо этого зеленеет от злости. Она хочет сказать что-нибудь уничтожающее, жестокое, но не находит слов.

Бледен Марк смотрит на нее из теней. Всегда. Как она могла забыть?!

Марк быстро-быстро крутит в пальцах черный нож:

— Будь осторожна, девочка. Ты слишком доверчива. Смотри, не пришлось бы лишиться своих продажных друзей, если они узнают о тебе слишком много.

Он исчезает во тьме, оставив пристыженную и разъяренную Джемму одну.

* * *

Одиночество для молодого тела мучительно. Кто я такой, чтобы не позволять девчонке развлекаться? И все же ей не помешала бы осторожность. Она так часто оказывается обнаженной и безоружной в одном и том же месте, что выследить и убить ее там могу, увы, не только я, а врагов у нее теперь хватает.

Странное чувство испытываешь, охраняя ее из теней, когда она отдается другим: превосходство, снисходительную легкость, почти удовольствие — смотришь на нее, горячую, стонущую, самозабвенно запрокинувшую голову, будто сам разрешил ей все это. А поначалу хотелось одним ударом отсечь грязные руки, которые к ней прикасались! Но лучше уж так, чем ее бросит какой-нибудь очередной сопляк из Вершителей. Как тот, из-за которого она ревела ночами и который во время испытания на выживание сдох первым — с каким наслаждением я выпустил ему кишки! А она справилась и осталась жива — единственная из всех, моя девочка.

Уже тогда было ясно, что она на всякое способна, но такой прыти даже я от нее не ожидал. Она не перестает меня радовать, хотя ей еще многому нужно учиться. Прежде всего — быть одной. Прятаться в тенях она уже умеет.

Кайрос с ее заносчивостью и амбициями вызывала лишь одно желание — убить, забрать себе то, чем она завладела. Каким бы обширным ни был ее гарем, в ней уже тогда не осталось ничего живого. А с этой малышкой впору снова чувствовать себя молодым и неудержимым.

* * *

Наконец Джемме надоедает бояться движения во мраке и со стыдом вспоминать о Распутье Летианы. Раз Марк все видел, значит, и скрывать ей больше нечего. А ведь он не просто видел — приходил раз за разом и смотрел, смотрел…

В ее спальне погашены свечи. Ночная туника и тонкое одеяло отброшены прочь — снова. Джемма нежно целует Оковы Теней за своем запястье. Он желает смотреть? Пусть смотрит. Пусть ехидничает в темноте. Пусть делает что хочет и сколько хочет.

Тьма беззвучно колышется подле нее. Не забыл ли он, что Джемма теперь чувствует тени? Те самые густые тени, которые окутывают ее, поднимаются к лицу, текут по телу, непривычно ласково струятся по бедрам.

— Что ты задумал? — спрашивает она в пустоту. Никто не отвечает, но она знает: Бледен Марк смотрит на нее.

— Появись! — шепотом приказывает Джемма. — Ты нужен мне.

— Опять играешь не по правилам, — шепчут тени в ответ. Оплетают ее шею, и это уже не ласка — предостережение: не позволяй себе лишнего! Но Джемме не страшно. Она раскидывает руки, раскрывает ладони и замирает. Никаких сигилов. Она его не убьет. Не сейчас.

Миг — и ее запястья крепко обхватывают сильные пальцы. Никаких кинжалов. И он ее не убьет. Не сегодня.

Тьма становится плотной и теплой. Шуршание ткани, холод оружия, ни на что не похожий запах — кровь, железо, горячая кожа, пыль и ветер со всех мыслимых и немыслимых дорог, и это так неожиданно и прекрасно, что Джемма, всхлипнув, сама, не дожидаясь ни согласия, ни просьбы, целует широкие темные губы, ощущая во рту глинистый привкус краски.

«Не уходи!» — мысленно умоляет она, но он, похоже, и не собирается. Тихо позвякивают ножи, вместе с одеждой брошенные на пол.

— Сумасшедшая девчонка, — в его голосе куда больше вожделения, чем насмешки. — Я уже старый, не хочешь кого-нибудь помоложе и посильнее?

Джемма мотает головой и прижимается щекой к могучему плечу, украшенному яркой татуировкой. Архонт Теней умело обращается не только с кинжалами, и вскоре Джемма, из-за него и для него, кричит так, как никогда не кричала в борделе Распутья.

Они не отпускают друг друга еще долго. Тьма вокруг них сперва трепещет и волнуется, потом бушует, словно разгулявшийся океан, и наконец затихает.

Утро Джемма встречает одна, дрожащая, обессиленная, но умиротворенная. Сбитая постель, красные следы на подушке — больше ничто не напоминает о ночном безумии, и только поднявшись, она понимает, что с трудом держится на ногах.

* * *

Смерть-из-Тени принюхивается к Джемме:

— У альфы время гона. От альфы пахнет кровью и убийствами. Пахнет Темным Марком. Хорошо! Альфа станет человечьей примой вместо Кайрос. Если будет спариваться с черным больверком, поделится с ним силой, то больверк останется верным, защитит приму. Родятся щенки — вырастут здоровыми и жестокими, всех врагов победят для матери племени.

Джемма не отвечает, только улыбается. Права ли зверолюдка, покажет время, но в ушах у нее еще звучит хищный шепот: «Буду нужен, девочка, — зови».