Нам не Свет (гет)

Гермона поглаживала выросший живот, слушала сердце ребенка. На нее не снизошел покой. Она была не так глупа, чтобы улететь далеко-далеко и тут же забыть об опасности. Она скорее безмятежность ощутила — краткий миг оной, если быть точной.

— Все хорошо?

Элайджа сел сзади, притянул ее, позволяя опираться спиной на свою грудь. Поцеловал в волосы. Теперь любоваться океаном стало еще лучше. Гермиона видела каждое сообщение, что получал ее мужчина. Пока не было ничего, что бы привело их к Далии. Гермиона понимала, как важно было проявить терпение и сдержанность, только впервые не была способна медлить — опасность грозила ее ребенку. Как тут быть бесстрастной?

— Да, но я беспокоюсь почти постоянно, — призналась она Элайдже, запрокидывая голову, чтобы поймать его взгляд.

Он поцеловал полуоткрытые нежные губы, сжал ее крепче. Элайджа знал, что любимая места себе не находит. Нет, Гермиона все так же грациозна, полна света и любви, но ей снятся кошмары. За каждый такой кошмар, когда она прячет мокрое от слез лицо у него на груди, Элайджа готов убить тетку.

Почему Майколсонам так не везет на беспокойных родственников, которые бездну лет должны были быть мертвы? Но нет — возникают из тьмы веков и осложняют им жизнь. Ему больно не за себя, а за нее… Элайджа и не думал, что так сильно может болеть давным-давно мертвое сердце. Гермиона для него все, весь мир.

— И это нормально, никто тебя не осудит. — Он целует ее висок, волосы — мед и яблоки. — Гермиона, никто не ждет от тебя поведения железной леди.

— Будь я прежней, — легкий смешок, и она погладила его руки, заскользила по предплечью, — то на месте не усидела бы; можешь спросить Грету, любимый. Рвалась бы в бой, пусть чуточку более осмотрительно, чем Грета.

Гермиона почувствовала, как большой и очень сильный мужчина буквально вздрогнул всем своим великолепным телом от перспективы. И это даже было забавным. Настолько опасался за нее? Или того, что она могла натворить? Можно было спросить. Элайджа принимал ее откровенность без детских обидок. Гермиона могла ему сказать буквально что угодно.

Первородный знал историю своего солнца и историю Греты, так тесно переплетенную и такую трагичную для двух совсем юных девушек. Воин в нем уважал их обеих за силу и стойкость. Элайджа не собирался порицать свою любимую за борьбу — и за силу тем более. Ему не нужна слабая и зависимая рядом, он не столь ничтожен и примитивен.

Да, сперва Элайджа увидел в Гермионе нежность, хрупкость, свет. Потом его заворожил ее разум, то мягкое очарование и то, насколько она была живой вопреки тому, чем стала не по своей воле. Он влюбился — да, но теперь совершенно точно любил. Пылко и самоотверженно. Ставя ее и ребенка выше себя.

— Знаешь, я готова узнать пол. Ты не мог бы найти клинику?

Врач, у которого она наблюдалась, остался в США, но тянуть ей не хотелось. Гермиона пила предписанные витамины; кровь — как только ощутила жажду. Это она могла потерпеть, а малыш — нет. И несмотря на то, что Кол, Клаус и Грета то и дело спорили, кто там у нее в животе, никто на нее не давил в вопросе узи.

Первородные не стали резко белыми и пушистыми. Просто Клаус был влюблен в девушку, которая не пыталась превратить чудовище в прекрасного принца. Грету и гибрид вполне устраивал. Кола наконец приняли братья, он не чувствовал себя лишним в собственной семье и не собирался их предавать. А еще трикстер был очарован, повержен к хрупким лодыжкам юной Давины, которую оберегал вопреки самому себе же, абсолютно отбросив эгоизм, потому что любил.

— Найду.

Элайджа потерся носом о ее скулу.

— Давай вернемся в дом: скоро солнце поднимется еще выше и станет слишком жарко.

— Мне не станет плохо от солнца, я вампир.

У которого к кольцу на пальце для защиты от возгорания на солнце добавилась крохотная сережка-гвоздик. Если кольцо с пальца сорвут, она не сгорит. Разумная предосторожность, о которой подумал ее Элайджа, а воплотила Грета. Они все помнили, что врагов у Первородных достаточно. И сейчас она — приоритетная мишень.

Гермиона ухватилась за сильную руку Элайджи, вставая.

На ней была его голубая рубашка и купальник. Тапочки Гермиона оставила на каменных ступеньках лестницы, что вела на пляж. Элайджа наклонился, чтобы стряхнуть песок с ее ног, поцеловал коленку, заставив тут же вспыхнуть желанием. Гермиона ухватилась за каменные плечи, попыталась нахмуриться в ответ на его улыбку.

Они так и застыли — в солнечных лучах в самом начале белоснежной лестнице на фоне величественного океана… Очевидно влюбленные. Хрупкая девушка и мужчина с фигурой и лицом бога у ее ног.

— Жаль разбивать ваше счастье.

У нее были длинные черные волосы: что-то от Медузы-горгоны и мадонн Рафаэля — несочетаемое… Элайджа сразу понял, что это родная кровь. Мать также держалась гордо. В черном закрытом платье Далия посреди тропического рая была как никогда неуместна.

Он рванул к ней, зная, что Гермиона точно помчится на скорости вампира к особняку… И не успел: мир ослепительно вспыхнул белым, а затем его накрыла тьма.

Гермиона не могла двинуться. Но ее панику должна была ощутить Грета, Элайджа лежит как мертвый — именно что как… Он Первородный, и его не убить. Ей просто нужно продержаться. Далия неторопливо, больше мучая такой демонстрацией, подошла к ней и положила руку на ее живот.

— Сильный мальчик, мой по праву.

Хлопок аппарации.

— Прочь от нее, сука!

Грета. Но Далию отбросила Давина выбросом чистой силы, закусив губы до крови, подняв обе ладони. Грета же разорвала сковавшие ее чары, и Гермиону одновременно заслонили собой Кол и Клаус в кухонном фартуке.

Элайджа очнулся и бросился на тетушку, Далия подняла руку — и ничего не случилось. Потому что Грета подняла к небу палочку, и ее сила упала на пляж пустотой, сравнимой с космосом. Клаус бросился вперед, дернул тетушку за руку, отрывая ее, орошая белый песок кровью. Элайджа сжал шею Далии и буквально оторвал ее голову. Рука Клауса в полуобороте — с когтями и вся в шерсти — вошла в грудь тетки, и он раздавил сердце.

Кол все это время не двигался. Стоял между ней и опасностью. Не бросил, даже несмотря на то, что рядом с побоищем была Давина. Давина, которая убрала от Гермионы это суку.

— Она дохлая. Элайджа, Клаус, отойдите: я сожгу тело — так будет надежнее всего. Гермиона, ты цела? Она ничего не сделала? Кол, отойди уже.

Первородный продолжал автоматически закрывать ее собой. И он же поймал Гермиону, когда она начала оседать на камень. Грета не глядя бросила на труп заклинание, отчего тот вспыхнул синим пламенем, и куда более внимательно начала диагностировать Гермиону.

Элайджа посмотрел на себя: он весь в крови. И хотя все его существо рвалось к любимой — к Гермионе — и ребенку, но он окунулся в океан, смывая, насколько это возможно, кровь. Клаус последовал за ним, он еще и успокаивал волка в себе, который так ярко отозвался на угрозу своей семье.

— Вы оба целы и в порядке. — Грета пальцами вцепилась в песок, сморгнула слезы. — Гермиона, ты не представляешь, как я испугалась.

Она порывисто обняла подругу, нашла взглядом Давину и раскрыла руку, приглашая. Всхлипывали, икали от только что пережитого они вместе, стирали слезы с лиц друг друга. Один сухой и двое мокрых Первородных братьев наблюдали за этим слезоразливом с одинаковой беспомощностью. Растащить по рукам, к счастью, не пытались, понимая, насколько девушкам сейчас необходимо побыть вот так.

Ощущение, что все закончилось, враг мертв, угрозы нет больше… пока что не приходило. Все случилось слишком быстро и внезапно.

— Тетка себя переоценила, к Хель все, — первым заговорил Кол. — Мы едва успели. Давина, пойдешь на руки? Давай, звезда моя, утешу тебя. Элайджа, Ник, разбираем своих дам: рыдать они могут дома на мягком широком диване.

Огонь, который вызвала Грета, гас, а ветер, налетевший вслед за дрожащей рукой Давины, унес пепел Далии, сестры Эстер, в океан. Вот так и закончилась история могущественной темной ведьмы, которая хотела жить вечно.