О воине Христа (гет)

Мартинбург возвышался на фоне ночного неба чёрной громадой, ни один огонёк не нарушал этой тёмной величественности. Довмонт пришпорил коня. «Неужели они ушли?» — пронеслась у него в голове нелепая мысль. Завернув за угол он галопом влетел в распахнутые ворота. Яркий свет ударил ему в глаза, перед грудью возникли наконечники копий: дружина по привычке развела огонь не в очагах башен, а прямо во дворе. Воины отдыхали и ужинали, но это не помешало им достойно встретить неизвестного всадника. Узнав князя, они отбросили копья, стащили его с коня и стали подбрасывать, даже несмотря на доспехи. Опустившись, наконец, на землю, победоносный полководец уселся к костру на наскоро сооружённый из сёдел трон. В главной башне стояло кресло попечителя, но Ульрих не стал за ним посылать: спонтанные решения воинов в таких случаях самые ценные, незачем их подстраивать под какие-то стандарты.

— Они здесь отменных свиней откормили, княже, — протянул ему кусок мяса... Юодгальв.

— Подожди, ты откуда здесь взялся?! — не сдержал возгласа удивления Довмонт. — Закололи же тебя на лестнице.

— Не родился ещё тот немец, который смог бы.... — выпятил грудь одноглазый, но осёкся на полуслове, вспомнив, почему стал таким. А потом продолжил даже немного смущённо. — У этих кишка на меня тонка была, в общем. Поскользнулся я. Спиной ещё так хорошо треснулся. Ну, и потоптались по мне. Еле отполз в этот зал, что ниже.

— Живучий, зараза! — со смехом потряс Довмонт гиганта за плечо. — Выпьем все за Юодгальва! Без него, не знаю, как бы мы взяли ту башню!!

Ульрих в правду очень обрадовался. Он уже привык доверять грубоватому силачу самые важные дела, рассчитывать и на его крепкую руку, и на сметливый ум. Из всех потерь этого дня князь на обратном пути по лесу жалел лишь об этой. Теперь он даже забыл на время то, что узнал о Конраде. На уме было лишь ликование от действительно великого с таким войском дела, а также иногда мелькала мысль, что если бы не трофейная бригантина, исход для Юодгальва мог бы быть и не таким удачным.

Объедались и праздновали после лишений и довольно скудного пайка осады всю ночь. Утром появились брониусовичи.

— Не понимаю, всё-таки, как так получилось!! — Корибут, наверное, в сотый раз проходил через пролом в стене. — Вот сколько не толкуй, не идёт в голову. Точно никакой великан не помогал??

— Нет, — вздохнул Довмонт, — всё сами. Вот и канава идёт к стене, — в начале ему было приятно видеть это удивление и принимать похвалы, но вскоре наскучило.

Неожиданная мысль поразила Корибута. Он резко повернулся к товарищу по походу и устремил на него горящие глаза:

— Так ведь это и Ригу можно так взять.

— Ещё рано для Риги, — уверенно ответил бывший крестоносец, мысленно смеявшийся над юношеским задором 40-летнего воина. — Далеко отсюда уходили твои?

— На день пути, — по-деловому доложил Корибут. — Кроме замков ни одной лачуги целой не оставили. Я жене ожерелье добыл, — он с гордостью показал трофей: несколько позолоченных медальонов, сверкавших как настоящее золото на кожаном ремешке. Его гордость не имела ничего общего с чувством превосходства, он скорее искал одобрения Довмонта.

— Ей понравится, — сдержанно усмехнулся Ульрих. Он-то отлично знал, что это часть конской сбруи, видно, кого-то из богатых пилигримов. Братьям подобная роскошь не дозволялась. — Нам сейчас важнее скот. На него надо взглянуть.

Пошли к коновязи. Когда Ульрих садился в седло, Корибут слегка склонился и поддержал его стремя. В этикете литвинов не было этого чисто европейского жеста вассальной почтительности, он получился непроизвольно. Во дворе гедрусовичи настраивали осадные машины. Их привезли с собой, но раньше не использовали. Теперь собирали, подтягивали торсионные элементы. Довмонт свистнул паре своих людей, те устремились за князем мгновенно. В этой поспешности было не только подчинение, но и частичка обожания: обычно воины даже перед лицом князя больше показывали свою значимость.

За замком в небольшой ложбинке мычала и блеяла добыча. О доле каждого князья условились заранее. Довмонт отбирал самых жирных, его помощники отгоняли их в сторону. Невдалеке несколько гедрусовичей обтачивали валун.

— Может, хватит уже, княже? — поднял голову один из них.

— Нет, — взглянув на их работу ответил князь. — Он должен быть как свернувшийся ёжик,[69] а пока он больше похож на репу.

Осмотр и отбор продолжился. Корибут порой мялся, шевелил, губами, но молчал. Довмонт продолжал абсолютно невозмутимо, он не обращал внимания на эту внутреннюю борьбу с жадностью, в конце концов, гедрусовичи вынесли в этом походе основную тяжесть и теперь имели право на награду, к тому же, скот нужен был для дела.

— Они же все настолько жирные, что еле ходят! — наконец решился князь брониусовичей. — Когда всё стадо такое, так либо погоня настигнет, либо все падут по дороге, — тревога звучала искренне. Он волновался не за свою долю.

— Не будет никакой погони. Мы останемся в этом замке.

— На совсем?!?!? — Корибут покачнулся в седле, но вовремя схватился за луку.

— Да нет, погостим немного и назад вернёмся.

— Так немцы вот-вот будут здесь!!!!

— Ну и будут. Потопчутся немного под стенами и уйдут, — Довмонт старался придать голосу даже некоторую небрежность.

— В лесу с немцами ещё можно сладить, даже в поле вокруг обскакать, да в спину, но за стенами от них не укроешься, кто пробовал, уже не с нами, — задумчиво протянул опытный воин.

— И «об их стены только зубы обломаешь»? — с усмешкой бывший крестоносец вспомнил собеседнику его прежние слова.

Собеседник долго смотрел на замок, на небо, хмурил брови, поджимал губы и непроизвольно поглаживал рукоять меча. Наконец, повернулся к Довмонту, посмотрел ему в глаза даже немного виновато, но заговорил уверенно:

— Мои люди не решатся остаться. Соседи сожгут наши дома, заберут наших женщин и убьют детей, если мы погибнем здесь.

— Я на это и не рассчитывал. Возвращайтесь домой.

До отъезда Корибут почти не поднимал головы. Все брониусовичи понурились. Тем выше в буквальном смысле слова задирали перед ними нос гедрусовичи. Они безгранично верили своему князю и не сомневались, что всё смогут.

Собеседники расположились неподалёку от Мартинбурга на опушке леса прямо на поваленных деревьях. Их люди не отходили далеко. Мастеру Генриху уже приходилось торговать с литвинами, он отлично знал их язык. Ульрих не признавался, что говорит по-немецки и старательно вслушивался в короткие фразы, которыми купец изредка перебрасывался с помощниками.

— Как раз сейчас на ратуше моего родного Гамбурга часы бьют три, — заметил Генрих.

— Вы их отсюда слышите? — пошутил фон Коберн. Сам он и до отъезда в орден редко обращал внимание на эти малопонятные стрелки и цифры.

— Просто знаю. Деловому человеку иначе в наши дни нельзя. Кстати, как деловой человек, напоминаю Вам: нашей компании нужны только доспехи благородных, железки простой пехоты дороже выйдет везти.

— То, что мы сейчас дали, компанию устраивает?

— Вполне, надеюсь, так же, как и цена. В дальнейшем она останется прежней. Кстати, зря вы отказались взять деньги. Посмотрите, — он достал из пояса серебряную монету, — это называется Geller Pfennig.[70] Он немного весит, его удобно носить с собой и легко спрятать, но за него можно купить доброго боевого коня или что угодно такой же ценности, — гость из Гамбурга безбожно завышал цену. Рыцарь с берегов Мозеля отлично это знал, но почти не подал вида.

— Я, признаться, долго думал, что вы еврей. Это они всюду пролезут и получат выгоду от любой войны.

— Да нет, — пожал плечами Генрих, — и в роду евреев не было. Просто мы тоже своей выгоды не упускаем. Кстати, Вы уверены, что выдержите осаду? Я тоже сильно рискую, за такую торговлю по головке не погладят.

Ульрих знал, что купец снова врёт. Он явно мало чем рисковал и в случае победы немцев готовился скупать тех пленных, которых не отправят сразу холопами на поля Ливонии. Он всё больше сомневался, не врёт ли собеседник и насчёт своей еврейской крови. В голове недавнего христианина не укладывалось, что немецкие верящие во Христа купцы могут так наживаться на убийстве христиан язычниками. Вслух он только заверил:

— Всё продумано и учтено заранее.

— Это хорошо, когда всё учтено, наша компания только так и работает. Я приеду, как только закончиться осада.

— Вы это почувствует, как бой часов? Я не могу сказать, когда она закончится.

— Я буду знать. Удачи Вам, князь. Ваш успех нужен нам обоим, — с этими словами мастер Генрих раскланялся.

Довмонт обходил посты. Литвины, может, и считались в Германии варварами, но выставлять дозоры их не пришлось учить. Попутно князь осматривал замок и в очередной раз мысленно спрашивал себя, не стоило ли ему уйти вместе с Корибутом. Он отлично знал, на что способны его бывшие соотечественники. Их регулярную осаду гедрусовичи ни за что не выдержат, но в этом походе немцы вряд ли будут рассчитывать на неё: им не хватит еды и фуража (в то время как в замке большой запас и того, и другого). Наспех собранные силы, скорее всего, вначале будут сильно удивлены уже тем, что литвины не скрылись в лесу при первом появлении рыцарей, потом попытаются взять замок штурмом, если это не получится, отступят, чтобы лучше подготовиться. Вот тогда можно будет и оставить Мартинбург — слава о князе, который может и взять, и удержать немецкий замок разнесётся по всей Литве, принесёт безмерное уважение гедрусовичам. Поход затевался именно ради этого. На племя с такой славой соседи долго ещё не будут нападать, дальние сильные князья будут искать союза. Тогда жизнь может стать по-настоящему безопасной, по крайней мере, на некоторое время.

Заманчивая перспектива. Но удастся ли отбить штурм? Воинов хватит, чтобы защитить всю недлинную стену. Пролом давно заделали. Войшвил предложил интересное решение: вначале из брёвен сделали каркас, а потом на него навалили землю, глину и обломки прежней кирпичной кладки. Вокруг замка нарыли достаточно «чесноков»[71] и «волчьих ям». Метательные орудия собрали и отладили, запасли для них достаточно снарядов. Все же, смогут ли?

С высоты стены он увидел нескольких всадников. Они спешили к замку. Их было слишком мало даже для передового отряда, над ними не виднелось ни знамён, ни наконечников копий. Вести же обычно привозил один человек, реже везли их вдвоём. Князь стал всматриваться в странную группу. Главный явно устал от долгой скачки, но продолжал держаться впереди. Вскоре Довмонт убедился, что это женщина, потом разглядел и черты лица. В Мартинбург спешила Мария. После последнего выяснения отношения он приложил много усилий, чтобы видеть жену только мельком. Днями он пропадал, то готовя поход, то охотясь. Он чувствовал, как наваждение колдовского зелья проходит и надеялся, что вернувшись из Мартинбурга не найдёт в себе даже его следа. Теперь он сам удивился, как встрепенулось всё нутро. Он почувствовал что-то давно забытое, так же, как когда увидел её на празднике Ярилы. Мысленно выругавшись на себя, Довмонт послал Скирмунта отправить княгиню обратно: жёнам было не место в осаждённом замке.

Ульрих продолжал осмотр нарочито медленно. Иногда он поглядывал за стену, надеясь увидеть ту же группу всадников, но теперь удаляющейся. Гедрусовичи всё сделали по плану. Но сомнения от этого не проходили. Сработает ли этот план? Со скрипом отворилась дверь: кто-то зашёл в башню. Петли специально не смазывали. Бесшумность в своём же замке не нужна, наоборот, скрип может предупредить в случае, не дай Бог, сдачи башни предателями.

Бывший рыцарь Христа в Ливонии смотрел со стены вдаль. Он стоял как раз недалеко от воротной башни. Перед его глазами петляла по полю и скрывалась в лесу коричневая дорога, утоптанная многими тысячами копыт и колёс так, что ни одна травинка не имела ни единого шанса на ней вырасти. Сколько раз он уезжал по этой дороге! Сколько раз возвращался по ней! Теперь вся она была сухой и пыльной. Но он хорошо помнил лужу возле третьего поворота. На ширину почти всей дороги, глубокая, она исчезала лишь в разгар лета, причём жаркого. В остальное время лужа заставляла и телеги, и всадников переходить на шаг, или обдавала их обильными грязными брызгами. Пешеходы вообще вынуждены были утопать в жидкой грязи чуть ли не по колено, или протискиваться между её краем и плотными колючими зарослями малины вперемежку с крапивой, рискуя упасть в ту же жидкую грязь, потому что вся дорога вокруг имела уклон к луже. Зимой на ней долго не мог встать лёд, потому что постоянно кто-то проезжал и разбивал его. Когда вода, наконец, замерзала, становилось ещё опаснее, особенно когда лёд припорашивал снег. И только под достаточно толстым белым покровом лужа переставала мешать, совсем как знойным летом, будто исчезала... до ближайшей оттепели. Дорога разветвлялась только после того поворота, все приезжавшие в Мартинбург знакомились с этой лужей.

Заскрипела дверь из башни на стену. Довмонт повернул голову. Перед ним стояла Мария вся в бурых пятнах: видно, она проскакала лужу галопом. Девушка почти повисла на зубце стены, так утомила её дорога. Несмотря на это, она нашла в себе силы подняться по крутой лестнице. Но отправлять её назад в таком состоянии действительно...

— Княжна сказала, что не уедет, пока не поговорит с мужем, — виновато протянул плётшийся за ней Скирмунт.

В этот момент дозорный на башне затрещал сорокой: он заметил крестоносцев.

— Немцы! Уведи княжну в главную башню! — бросил мой герой дружиннику. Не думал он, что начало этой осады станет таким облегчением. — Лучники на стены!! Пригнуться всем!!! — закричал он так, что услышали уже все гедрусовичи, но не враги, которые находились ещё слишком далеко для этого.

Лучшие стрелки дружины выскакивали на стену и сразу прятались за зубцы. Каждый знал своё место: они несколько раз тренировались накануне. Сам Довмонт показался лишь слегка. Только очень внимательный наблюдатель смог бы заметить его с дороги. Крестоносцам незачем было всматриваться: они ехали в разорённый и покинутый врагом замок (обрушенный и восстановленный участок стены находился с другой стороны и не был им виден). Они неторопливым шагом приближались к распахнутым настежь воротам. Ульрих, не отрываясь, следил за колонной, ловил взглядом каждое движение передних лошадей. Он ждал, когда они поравняются с большим кустом орешника — по нему накануне делали пристрелку. Гнедая слева еле заметно прихрамывала — всадник этого не замечал, но передняя правая подкова готова была слететь. Рыжая в центре шла уверенно, высоко подняв голову, иногда встряхивая гривой, тоже рыжей, хотя и более тёмной, чем шкура. Чёрная справа постоянно норовила сорвать на ходу травинку или листочек. Седок одергивал её поводом — не резко, не наказывая трензелем,[72] просто давал понять, что у него не забалуешь. Вот чёрная потянулась к орешнику.

Довмонт вскочил в полный рост с криком: «Бей их!!!!». Ворота сразу же захлопнулись со скрежетом и грохотом. Гнедая упала на колени. Она не споткнулась сильнее обычного — в передней ноге торчала стрела, и пронзительное ржание, визг боли не давало в этом усомниться. Рыжая с пробитой головой рухнула молча и сразу, придавив и наверняка сломав ногу всадника. Чёрная резко встала на дыбы. Седок вылетел, не смотря на высокие луки, а лошадь с диким ржанием и обезумевшими от страха глазами понеслась параллельно стене. Конники пытались развернуться все одновременно и мешали друг другу. В плотно сбившейся куче-мале те, под кем убили лошадь, валились на соседей. Крики, визг, мат и ржание слились в одну какофонию. Литвины не умели стрелять залпами, не было периодически взмывавших в небо туч стрел. Немцам от этого не легче не становилось. Гедрусовичи стреляли по лошадям, оставляя в покое тех, кто сбросил седоков, били и по успевшим спрыгнуть и убегавшим на своих двоих людям, причём целились в ноги, которые даже у рыцарей сзади обычно не имели защиты.

Через несколько минут всё было кончено. Те, кто успел, ускакали обратно в чащу. Из потерявших лошадей мало кто добрался до опушки. Раненные, в основном с перебитыми и переломанными ногами, россыпью устилали путь к деревьям. Некоторые тихо стонали, другие истошно вопили и визжали, как и раненные лошади, истекая кровью. На головах ратников без забрала и рыцарей, которые по беспечности ехали, сняв шлем, литвины иногда тренировали в меткость, но чаще выбирали для этого лошадей. Другие лежали не удачно, иные имели хорошую защиту головы. Такие не могли надеяться даже на «стрелу милосердия», а свои боялись приблизиться до наступления темноты. Постепенно поле затихало. Стали слетаться вороны. Кто мог шевелиться, отгонял их. Изредка литвины тренировали меткость и на птицах. Солнце пекло по-летнему нещадно.

Довмонт лично следил за тем, как смазывали петли ворот и внимательно вслушивался, но совсем не в затихавшие стоны. Был маленький шанс, что, получив такой отпор, крестоносцы отступят, чтобы перегруппироваться. Тогда можно было бы со спокойным сердцем возвращаться домой — по всей Литве пошёл бы слух, что гедрусовичи не только взяли замок, но и отбили от него железных всадников. Небольшой шанс, но всё же. Из леса не было слышно ничего, надежда из призрачной стала реальной. Петли смазали. Князь довольно улыбнулся, но сразу же разочарованно сплюнул и выругался: в лесу работали топорами, по всей видимости, готовили лагерь и лестницы. Он, в общем, на другое и не рассчитывал, но надежда ведь поманила и сразу обманула. Такое вероломство злило. Скрежеща зубами, Довмонт приказал всем, кроме дозорных, отдыхать, сам тоже лёг среди воинов прямо на землю недалеко от ворот.

Многолетняя привычка не подвела и на этот раз. Он проснулся, как раз когда только-только угасли последние лучи ушедшего дня. Гедрусовичи вокруг тоже вставали, отвязывали лошадей и подтягивали подпруги. В тусклом свете новорождённого месяца люди были еле различимы, ничего из снаряжения не бренчало, вышколенные на этот счёт лошади не ржали. Ночные налёты были литвинам не в новинку.

Ульрих знал, что теперь многие из немцев добрались, наконец, до побоища. В основном, не ради раненных, а в поисках наживы. На них и обрушились гедрусовичи. Ворота открылись без единого скрипа. Отработанным охотничьим приёмом литвины бесшумно окружили мародеров и ударили со всех сторон. Кто-то упал под ударами сразу, кто-то бросился прочь от страшных всадников и натолкнулся на другую часть загона. Упавших давили копытами. Среди всей этой сумятицы, паники, жажды погони и жестокости было два спокойных человека. Довмонт и Юодгальв стояли несколько в отдалении от общей свалки, застыв в сёдлах. Оба одновременно услышали и даже почувствовали топот в лесу. Обезумевшим, казалось, от крови гедрусовичам не пришлось подавать сигнал дважды, и наспех собранная рыцарская конница только раздавила в темноте новых раненных из числа своих, ворота уже закрылись за вернувшейся с новой победой дружиной.

Довмонт знал, что настоящая битва предстоит утром. Перед рассветом он снова обошёл все башни, с радостью отметил, что воины уже были на местах и с деловитым спокойствием затягивали ремни на панцирях. С башни он увидел Войшвила, который так же обходил осадные машины. Первые лучи солнца осветили небо. Острыми зубцами обозначился на его фоне лес. Над ними зажглась Венера. Темнота ещё покрывала поле перед замком, очень медленно слабые серые лучи утренних сумерек с трудом проникали туда. В лесу протяжно и гулко запели боевые рога. И.... ничего. Довмонт напрасно всматривался с высоты стены в опушку. От нетерпения внутри всё клокотало. Он принялся ходить по стене из стороны в сторону. Его воины вели себя гораздо хладнокровнее. Это рыцари обычно садились на коня и почти сразу, по крайней мере, видели противника. Литвины привыкли ждать в засаде часами или даже днями. Они стояли, опершись о зубцы, некоторые дремали сидя. Увидев это, Ульрих устыдился и попытался хотя бы выглядеть таким же спокойным.

Солнце позолотило верхушки сосен, когда снова запели рога и крестоносцы показались из леса. Они шли с лестницами, но прогулочным шагом: видно, надеялись, что враг покинул крепость ночью, или, по крайней мере, тихо ушёл на рассвете, испугавшись боевого клича могучего войска. Поток стрел со стен сразу их разубедил. Прикрывшись, насколько могли, щитами, немцы с рёвом бросились к стенам с трёх разных сторон. Довмонт с удовлетворением наблюдал, как они ломают ноги в «чесноках». В волчью яму провалилось сразу четверо, увлекая за собой конец лестницы, которая сломалась о край. В другой яме лестница встала вертикально, вылетев из рук угодивших в ловушку. Большие камни разбивали головы и ломали лестницы, болты скорпионов прошивали, порой, сразу двоих (с такой ношей люди вынуждены были идти друг за другом). Стоны, крики боли и проклятия снова понеслись над полем. С другой стороны замка слышалось то же самое. С третьей стороны атаковали ворота. Там не было ловушек, но зато большинство машин стреляло именно в ту сторону.

Лестницы уже стали поднимать и прислонять к стенам. Скирмунт схватил заготовленный крепкий сук и упёрся развилкой на конце в верхнюю перекладину одной из них. Довмонт остановил его. Несколько лестниц оттолкнули; упав, одни сломались, другие крестоносцы подняли и снова приставили. Князь ждал. Над стеной показалась верхушка шлема первого храбреца. С криком: «Давай!» мой герой схватил сук. Два дружинника помогли ему. Они почувствовали, как сук уходит всё дальше за стену. Высунувшись, несмотря на риск, за зубцы, они наблюдали, как лестница валится назад, увешанная людьми, будто спелая гроздь смородины ягодами. Насладившись этим зрелищем пару секунд, Ульрих ринулся к соседней лестнице. Её конец упирался немного ниже края, оттолкнуть её не получалось. Князь обругав дружинников, указал на кипевшую рядом воду. Первый немец уже почти поднялся и успел упереться в край котла, но сверху было больше рук, и поток кипятка окатил несчастных, проникая под скудные доспехи и через все слои одежды.[73] Буквально с одной лестницы штурмующие выбрались на стену (и то потому, что до этого её оттолкнули слишком рано). В начавшейся свалке не было места для нормального размаха, для фехтования в полном смысле этого слова. Каждый искал просвет в защите и резким движением пихал туда клинок, или хватал противника в охапку. Литвинов было явно больше, они быстро сбросили немцев со стены. Новые побоялись лезть наверх и беспорядочно побежали к лесу.

Бегущих провожали криками ликования и стрелами, некоторые попали в ловушки уже на обратном пути. Резким беспокойным движением Довмонт развернулся: со стороны ворот такое же ликование. Юодгальв справился с задачей, как и всегда. Князь вытер меч, вложил его в ножны и этим жестом унял возбуждение битвы внутри себя. Он снял шлем и подшлемник, с наслаждением вытер пот. «Одними лестницами без башен стены вообще сложно взять, если на них хватает защитников», — стал анализировать гордый тактик свою победу, размышляя уже спокойно среди гама радостных криков. Случайно он посмотрел налево. На участке третьей атаки схватка на стене была в разгаре, более того, литвинов теснили. Не тратя время даже на проклятие, Довмонт распорядился, кому оставаться на месте, а с остальными кинулся на выручку, отправив человека с приказом к защитникам ворот сделать то же самое.

Со стены литвинов уже почти вытеснили в башни, перед дверью осталось лишь несколько человек, которым никто не помогал. В башне ситуация была близка к смятению. Гедрусовичи не решались ни выйти наружу, ни запереть наоборот дверь. У стены стояли без дела луки. Появление князя вселило уверенности даже больше, чем приход подкрепления. Довмонт отправил лучников на верхний ярус. Немцев, уже выбившихся из сил, ошеломил новый натиск с одной, а потом и с другой стороны. Они попятились к середине, где на них сыпались стрелы. Теперь в панике прибывали штурмующие. Многие из них ринулись обратно на лестницы, в спешке прыгая сразу по двое-трое на верхнюю ступеньку, толкая друг друга, а подспудно и лестницы. В начале одна конструкция «поехала» вдоль стены в сторону, потом другая.... Когда ратники увидели, что пути к отступлению больше нет, они обречённо взвыли. Некоторые пытались спрыгнуть прямо со стены на землю, другие уже почти и не сопротивлялись.

Довмонт окинул взглядом стену и пространство перед ней. Крестоносцы в этот день потеряли много людей. Правда, он видел, что это в основном сброд, а не рыцари. Но, как бы то ни было, первая попытка штурма провалилась. Ульриха очень волновало, какой будет вторая. А стук топоров из леса явственно показывал, что вторая попытка будет.

Вспомните, какова ясная тёплая летняя ночь в деревне. Темнота, настоящая темнота. В городе такой не бывает даже в закоулках без фонарей: какой-то свет там всё равно есть. В деревне в комнате можно поднести руку к носу и не увидеть её. Звёзды в деревенском небе незабываемые, особенно во второй половине лета. Они яркие, их много, они причудливо раскиданы по небу. Всё это навевает лирическое настроение, умиротворение. Хочется сидеть где-нибудь во дворике, смотреть на бело-голубые точки и мечтать.

Вот такая ночь была после первого штурма. На небе россыпью светили в самых разных сочетаниях звёзды большие и поменьше. Ничего не прерывало обычных ночных звуков: ни топот копыт, ни бряцание оружия, ни ржание. Только вдалеке отчётливо слышался стук — работали плотники. Довмонта захлестнула мечтательность. Он был готов взлететь к этим манящим небесным огонькам. Он ехал без привычных доспехов, которые неминуемо звенели бы, только в плаще из медвежьей шкуры. Может быть, желание летать объяснялось так же этим. Расслабляться, однако, было нельзя: они подъезжали к первым постам крестоносцев.

«Умные» дозорные стояли возле костров. Помните, что бывает, когда сидишь ночью у костра? Чернота стоит кругом просто стеной, дальше маленькой, освещённой площадки ничего не видно, зато человек у костра отлично заметен издалека. Дозорные упали все разом, утыканные стрелами. Тревогу поднять они не успели. Лагерь крестоносцев остался в стороне. Поехали к мелькавшим между деревьев огням — там трудились плотники. Вечером прошёл настоящий летний короткий и сильный ливень. Мокрая земля приглушала поступь копыт, к тому же на них одели что-то вроде лаптей. Лошади, лучшие из тех, что были у гедрусовичей, привыкли к скрытным ночным атакам и не наступали на сухие, хрустящие ветки. Спешка здесь была не нужна. Вырубку вначале окружили. Ульрих поражался чёткости действий литвинов. Каждый отправился на свою позицию, как будто нападение много раз отрабатывали на этом самом месте. Гедрусовичи тихо пересвистывались, как ночные птицы. Свистом и дали понять князю, что все готовы. Теперь для уж точно не до лирического настроя: сейчас мог быть решён исход всей осады.

— Бе-ей, ру-у-би-и!!!! — протяжно закричал Довмонт и пустил коня галопом. Ему вторил страшный вой дружины.

На скаку Довмонт рубанул кого-то справа прямо в лицо, ткнул остриём кого-то слева, конь перескочил через что-то и приземлился на третьего. Вокруг царил ужас. Гедрусовичи казались обезумевшими от крови зверями. Нет, они совсем не обезумели. Большинство держало вырубку в кольце и сжимало его медленно. Только некоторые носились всюду и одних убивали, а других отгоняли к краям битвы, к кольцу окружения. Резким движением Довмонт отправил окровавленный меч в ножны и схватил факел, один из тех, которыми плотники освещали свою работу. Вообще-то, люди сейчас были не главной целью. С криком «Сжечь здесь всё!!!!» он поднёс факел к какой-то не законченной черепахе. Но свежесрубленные толстые брёвна загораются не так-то просто.

Над залитой кровью вырубкой разнёсся высокий пронзительный свист: кто-то из гедрусовичей заметил немецкую кавалерию. Литвины без паники, но все и сразу ринулись назад: из замка вышли только лучшие, для серьёзной битвы их было явно не достаточно. Часть крестоносцев устремилась из лагеря прямо к вырубке, а часть — к дороге, чтобы перекрыть врагу путь обратно к воротам. Гедрусовичи помчались к замку прямо через поле. Они специально оставили несколько проходов среди «чесноков» и «волчьих ям». Через один из них сейчас и проскочили, а потом вдоль стены доехали до ворот. Немцы на своих тяжеловесных конях не очень-то и пытались их преследовать.

За ночь Юодгальв ещё несколько раз водил немногих лучших за стены, остальные спали. Крестоносцы отвечали на вылазки, как и в первый раз, почти всем войском. В итоге, утро они встретили окончательно измотанными. Несмотря на это, Довмонт встал утром мрачным и задумчивым: осадные машины немцев не сожгли, а значит, второй штурм отменять не будут.

Впервые за много дней утро выдалось хмурым и прохладным. Монотонное серое небо висело низко над Мартинбургом. Казалось, пущенная навесом стрела застрянет в этом низком своде. После предыдущих жарких дней люди ежились. На опушке показались крестоносцы. Сейчас, собственно, людей видно и не было. К замку медленно катились две черепахи, оправдывая своё название. Первая ползла по дороге к воротам, где не было ловушек, вторая двигалась к стене по оставленному гедрусовичами без ловушек проходу — ночью копыта почти вспахали влажную землю, что чётко указывало путь. Теперь в этой влажной земле колёса вязли, несмотря на свою ширину и немалое количество людей внутри. Конструкция двигалась рывками по пару сантиметров, иногда надолго останавливалась. Упиравшиеся в торчащие из бортов палки внутри черепахи люди наверняка обливались потом и ярко показывали, насколько велик и могуч германский язык в целом и их родные диалекты в частности. Торчащий спереди железный наконечник тарана, почему-то конусовидный, казалось, никогда не достигнет стены. Довмонт лишь усмехнулся, глядя на всё это и оставил на той стене только дозорных, а с остальными отправился к воротам. Нет, он понимал, что рано или поздно черепаха до стены доберётся, но толку в этом не видел и только удивлялся глупости врага.

К воротам черепаха двигалась увереннее и ровнее. Со скрипом колодезного журавля крутились колёса, мощное бревно здесь с правильным плоским наконечником неумолимо приближалось к воротам. Вот наконечник поравнялся с большим кустом орешины, первый камень ударил в крышу черепахи и скатился по настилу вниз. Второй смял орешину, третий взрыл дорогу сзади черепахи. За камнями последовали стрелы, да не простые, а подожжённые. Многие из них даже не пробивали шкуры, которыми была обтянута черепаха. И ни одного дымка не поднималось от неприступных стен и крыши. Бессилен оказался даже грозный Ignis Graecus.[74] Под черепахой исчезали всё новые следы прежних путников и рытвины. Большой каменный шар ударил в стенку и пробил шкуру. Под ней оказались свежесрезанные ветки, под которыми явно скрывался прочный деревянный настил. В ту же секунду на головы гедрусовичей упали первые капли. Моросящий дождь, скорее осенний, чем летний по своей бесконечной вялости, продолжался до вечера. Не оставалось никакой надежды поджечь свежую зелень. Довмонт приказал не тратить стрелы и камни.

Мучительным было ожидание. Гедрусовичи нервно теребили свои плащи или ходили из стороны в сторону по стене. Довмонт стоял прямо над воротами. Он тоже волновался, всматривался в черепаху и постоянно прикидывал, сколько шагов ей осталось до ворот. Но показывать дружине он ничего не хотел и стоял неподвижно, а шлем с давно не поднимавшимся забралом скрывал эмоции на лице. Помогало. Не находившие себе места воины успокаивались при взгляде на эту застывшую стальную фигуру, просто олицетворявшую уверенность в себе.

Страшный домик на колёсах всё приближался. Вот крыша оказалась почти под воротной башней. Два валуна полетело из-за зубцов и скатились по покатой крыше на землю, как и до этого. В ожидании удара, который, казалось, пошатнёт не только ворота, но и весь замок, некоторые сели, прикрыв голову руками. Из забрала глухо прозвучала команда. Несколько воинов кинулись к заранее заготовленной циновке тоже из недавно срезанных зелёных веток и лозы. Не привыкшие к осадам литвины забыли об этой мере, хотя всё оговаривалось заранее. Костёр с кипевшим на нём котлом перенесли к зубцам башни как раз над тараном.

В черепахе воины налегли на тяжёлое бревно. Подвешенное на цепях к балкам крыши, оно качнулось вперёд и не достигнув ворот пошло назад. В следующий раз наконечник улетел дальше. Амплитуда всё увеличивалась и наконец — первый удар. Странно, но характерного грохота железа о дерево ворот не получилось. Немцы даже забыли качнуть бревно снова. Между тараном и воротами на верёвках висела циновка. Упругая и пружинистая, она принимала удар на себя и дерево створок его почти не ощущало. Подождали, когда таран остановится. Тогда двое полезли разрезать эту циновку. Они высунулись из дыры рядом с бревном и сразу с бабьим визгом укатились обратно. Остальные сразу стали срывать с обваренных одежду, чтобы потом её не пришлось отрывать вместе с кожей (доспехов бывшие в черепахе не одели: под защитой стен и крыши им не нужен был лишний вес, хватало веса самой черепахи). Повторять подвиг никто не захотел, стали бить в циновку.

Когда первая циновка измочалилась, её подняли, а вместо неё опустили другую. Их много можно было наготовить. Довмонт облегчённо вздохнул и снял шлем. По стене всё равно не стреляли: у не готовившихся к осаде крестоносцев не было метательных машин. Так таран и за месяц ничего не сделает. Именно в этот момент Войшвил похлопал его сзади по плечу. Вид у колдуна был очень озабоченный. Он молча повёл князя по стене через башни. Другая черепаха, наконец, добралась до стены. Странно, но ударов тарана слышно не было. Внизу вообще ничего не было слышно кроме тихого шуршания. Довмонт сделал вид, что внимательно вглядывается с высоты стены в черепаху, взял кудесника за плечо и повёл в ближайшую башню — не хотелось позорить его прилюдно, авторитет колдуна оставался важен для князя. На верхней площадке башни никого не было — это между штурмами там стоял дозор. Здесь князь залился тихим, но безудержным смехом.

— Вот ты, Войшвил, говорил, что знаком с осадными машинами, — немного ещё сквозь смех проговорил бывший крестоносец. — Должен бы знать, что таран кирпичной стене ничего не сделает. Каменной может, кирпичной — нет.[75]

— Это vitiata teredine,[76] — с могильной угрюмостью заметил Войшвил.

— Это что, таран особого вида? Я заметил, там нос острый. Так какая разница? Всё равно таран.

— Это vitiata teredine, — повторил выпускник Оксфорда. — Он не бьёт стену, а сверлит её.

— Насквозь просверлит, что ли? — ещё шутливо спросил Ульрих, но внутри у него уже что-то ёкнуло.

— Думаю, на две третьих.

— Так и пусть, — пожал плечами князь.

— Потом рядом просверлят другое такое отверстие, потом ещё несколько.

— И дальше?

— Потом забьют отверстия деревяшками и будут сверлить между ними.

— Не понимаю, — нахмурился Довмонт.

— Не понимаете? — Войшвил сурово заглянул ему в глаза и заговорил как учитель, раздражённый тупостью ученика. — Это как подкоп: когда деревяшки подожгут стена, потеряв опору, рухнет. Сколько лет замку?

— Двадцать где-то.

— Кто поставлял кирпич?

— Какие-то купцы, вроде рижские. Я их по именам знать должен, что ли?

— Неплохо было бы. Кирпич крошиться, как столетний. Vitiata teredine идёт, как через воск, судя по звуку.

Довмонт прислонился спиной к зубцу. Он даже не слышал про такое устройство. Новость просто ошарашила.

— До утра хоть стена продержится? — упавшим голосом спросил он.

— До утра да, — уверенно ответил Войшвил.

— Уже хорошо. Ночку мы им устроим весёлую.

— Очень надеюсь, — хмыкнул колдун.

Остаток дня немцы не только таранили ворота и буравили стену. Они принесли ещё щиты, сделанные так же, как и стенки черепахи, и поставили их как раз напротив потайных дверей, из которых гарнизон всегда делал вылазки. Вкопали щиты в землю наклонно, так что людей под ними нельзя было поразить ни спереди, ни с высоты замковых стен. Кто-то из осаждающих явно хорошо знал замок. Фон Коберн вспомнил о группе всадников, ускакавших в разгар штурма. Вспомнил он также, что фон Драхенфельдса среди убитых так и не видел.