Сбрасывая шкуру (гет)

Бесстрашные приближаются, я падаю на четвереньки, сворачиваюсь в клубочек у толстого ствола, между изогнутых корней. Сверху меня удачно прикрывают какие-то перистые лопухи*. Сердце лупит как сумасшедшее, чувствую себя зайцем, загнанным собаками, и их острые клыки вот-вот прорвут мою шкурку… Фонари шарят, кажется, прямо над моей головой. Я не выдержу, сейчас просто встану и позову Юрайю! Он же совсем недавно приглашал меня кататься на зиплайне вместе с урождёнными, он не сможет пустить в меня пулю!

— Глядите, следы колёс! — выкрикивает кто-то. — Весельчаки сюда не заезжают, грабители свалили на машине!

— Заткнитесь! Слушайте! — призывает голос Зика.

Мне ничего не слышно — ток крови пульсирует в ушах. Но, судя по всему, Бесстрашные тоже заметили машину, двигающуюся из Дружелюбия в город, или услышали шум мотора. Чей-то прокуренный голос командует, кому преследовать воров, а кому остаться помочь тушить пожар и чинить ограждение. Хворост хрустит под берцами в каком-то метре от меня, и лучи фонарей удаляются.

Ффуух… Я вылезаю из своего укрытия, взмокшая от ужаса, смахиваю с волос паутину. Понятия не имею, сколько сейчас времени, задерживаться нельзя. Очередной патруль не должен застать меня в лесополосе, когда рассветет. Кто поверит, будто я оказалась тут случайно! В каком направлении город, я примерно запомнила, иду прямо по пустоши параллельно дороге. Тут и там торчит сухостой, какие-то ломкие колючие кусты, есть и пустые участки без всяких растений. При полной луне и безоблачном небе было бы светлее, но ничего, сориентироваться можно. Далеко впереди джип Бесстрашных едет по дороге настолько быстро, насколько позволяют ухабы, два больших конуса света от фар раздвигают темноту. Машину моих сволочных напарников я не могу рассмотреть, слишком далеко. Наконец свет фар выхватывает из темноты большой пикап, и тут же сухо гремят выстрелы. Вскоре патрульная машина разворачивается и возвращается в Дружелюбие, уже гораздо медленнее — тащит пикап за собой на тросе. Я падаю на пересохшую землю за очередным кустом, радуюсь сухостою и темноте — то, что надо! Бесстрашные проезжают мимо, так и не заметив меня.

Не повезло шайке Вана. И тому, кто пригнал для них машину. Я как-то раньше не задумывалась о том, что в Чикаго нет тюрем. Это для членов фракций есть целая куча наказаний, от ерундовых до жестоких. Денежные штрафы, понижение в должности, лишение выходных, общественные работы, изгнание… Мой муженёк был мастером придумывать наказания для провинившихся Бесстрашных. А что можно сделать с теми, у кого ничего нет? Вот именно… И я сильно подозреваю, что вся шайка едет сейчас в изгойской машине в виде аккуратно сложенных трупов. А может, их бросили на пустоши, для могильщиков-Отреченных? Айзек так и не поел досыта. Коди больше не будет красоваться в бывшем когда-то белым плаще. Кэсси никогда не узнает, что с патрульными не стоит заигрывать, от них надо держаться как можно дальше. Чем сильнее Бесстрашный — тем больше шансов, что он сомнет твою жизнь, как пустую пачку из-под сигарет, и пройдется по ней ногами. Ван… Хитрый Ван, который так высоко оценил мой план ограбления. Как бы я хотела понять, почему они решили меня слить. Не хотели делиться? Я сделала что-то не то? Надеялись, что меня обнаружат, и это дополнительно отвлечет Бесстрашных? Спросить больше некого. Сама не знаю, я редкостно везучая или только мучаюсь зря. Потому что мой верный спутник, голод, уже проснулся и напоминает о себе.

Когда я доплетаюсь до Чикаго, уже давно рассвело. Сегодня долгожданная раздача еды, одна мысль о ней вызывает улыбку. Папа говорил, что еды не может не хватить, Отречение предоставляет питание всем нуждающимся. И я решаю сначала заскочить в порт, забрать оттуда свой мешок, он же матрас, простыня и одеяло. Хоть и хочется поесть, еда не убежит, а вот мешок кто угодно может взять.

Забираю свое сокровище, уже довольно пыльное, на том же месте, где оставила его, уходя с шайкой. Шагаю по очередной грязной улице. Когда-то здесь, наверное, было красиво. Одно здание щеголяет красно-фиолетовой облицовкой — часть плиток потрескалась, некоторые и вовсе отвалились. У другого дома — панорамные окна… были когда-то. Сейчас сквозь огромные оконные проемы дом бесстыдно показывает свое замусоренное нутро. Тут и там народ грубо хохочет, переговаривается резкими голосами, и все двигаются туда же, куда и я. За едой.

Что я здесь делаю?

Зачем я здесь?

Сколько ещё я смогу это выдержать? Изо дня в день бороться за жизнь, когтями и зубами вырывать у других кусок хлеба… а зачем? Последние дни я не живу, а тяну резину в ожидании… чего? Ждать-то мне больше нечего, вот в чем загвоздка. Я никогда не мечтала стать профессиональной воровкой или убивать тех, кто стоит между мною и едой. Раньше я всегда знала, кто я и зачем живу. Быть Отреченной — значило посвятить себя другим людям. Быть Бесстрашной — значило защищать гражданских от афракционеров и других преступников. У меня было место в жизни! Было все, начиная от цели в жизни и заканчивая униформой. И никогда-никогда не было такого ужасного одиночества. Да кто я теперь вообще?.. Изгой — это не просто человек, у которого нет крыши над головой. В Чикаго достаточно крыш, на любой вкус. Изгой — это тот, на ком поставили клеймо «негоден» и вышвырнули из жизни.

Как бы я хотела найти Майру и Эдварда. Может, они все же живы, и мы сейчас встретимся на благотворительном пункте? Наверно, надо было подружиться с той тёткой, которая угостила меня кислыми баклажанами? Или, страшно подумать, поболтать с теми алкоголиками, которые так жестко пытались меня поддержать? А что у меня с ними общего, кроме голода? Правильно Эрик говорил — со мной что-то не так. С того момента, как он узнал мою тайну, мне нигде не место.

Хотя, пожалуй, гетто все же лучше лабораторий Эрудиции. Немного, самую малость.

Когда я добираюсь до благотворительного пункта, к нему уже змеится огромная очередь. Я пристраиваюсь в конец. Мамочки, я и не знала, что в городе столько изгоев! Больше, чем все Бесстрашие, может, даже больше, чем Бесстрашие и Отречение вместе! Очередь шевелится, воняет, все время пополняется. Множество голосов болтают, ругаются, вслух мечтают о перловке или моркови. Кто-то отходит справить нужду, его не пускают на прежнее место. Изгой с визгом пытается пробиться обратно, ор не помогает, и он пускает в ход кулаки.

Широкий ярко-черный силуэт резко выделяется на фоне бледной грязной толпы. К месту скандала быстро приближается Бесстрашный. С моего места хорошо видно его бычью шею и бритую голову. Ещё немного — и я сумею рассмотреть татуировку на его виске и пересчитать все заклёпки на его куртке. Прячусь за изгоями, стоящими впереди, и не вижу, как Бесстрашный наводит порядок. Судя по крикам боли, он делает это прикладом автомата.

Надо валить.

Когда я жила в Отречении, никакой охраны на раздаче не было, мама сколько раз жаловалась, как сложно поддерживать порядок. Когда же к Отреченным приставили патрульных? Ни за что не поверю, что они никак не связаны с теми, которые следят за мамой и папой! Есть хочется все больше, закрадываются мелочные, трусливые мысли — может, все обойдется? Но я понимаю, что сама себя обманываю. Ничего не обойдется. Эрик обязательно обругал бы меня за желание закрыть глаза на опасность. Эх, Эрик, незабываемое мое Чудовище… что тебе стоило вести себя как нормальный человек…

Ухожу из очереди, предупреждаю стоящего сзади мальчишку, что вернусь, но сама понимаю, что встать обратно не удастся. За мной уже скопилась целая толпа. Кружным путем иду к началу очереди, встаю подальше и наблюдаю. Под большим навесом, между странными штуками со шлангами и экранами**, припаркован грузовик. На раздаче трудятся трое Отреченных с устало-благостными лицами. Один подаёт сверху, из кузова, консервные банки, овощи, хлеб, другой передает продукты изгоям, третья записывает имена облагодетельствованных.

А рядом с ними — второй Бесстрашный. Чёрная кожа, черная борода, черная форма. Поза обманчиво расслабленная, выпуклые глаза, сверкая белками, постоянно сканируют очередь. Неприятный тип, я видела его в Бесстрашии, может, даже имя вспомню… Нечего и думать, чтобы вскочить на грузовик и схватить что-то из еды в обход остальных. Бритоголовый Бесстрашный возвращается, но ненадолго — снова идёт вдоль очереди.

Каждому изгою положен только один паек, на неделю, это я знаю тоже от папы. А как Отреченные это контролируют? Не могут же они знать в лицо всех изгоев города… или могут? Сможет кто-нибудь занять очередь дважды и получить паек на меня? Вот бы встретить наконец Эдварда и Майру, но их не видно. Когда же у меня наконец появится здесь хоть кто-то близкий!

Но за неимением друзей придется приставать с этой просьбой к незнакомым изгоям. Нужен кто-то незаметный, чтоб его не спалили в самом начале попытки сжульничать. Как назло, с раздачи выходят изгои один другого краше — кто со свежими или старыми травмами, кто с кучей малышей… Азиатка с длинной тонкой косой посылает меня, даже не дослушав. Пожилой изгой с достоинством отвечает, что не станет обманывать Отреченных, слишком их уважает. Надо же, и такое бывает на улицах! Девушка чуть старше меня — острые плечи, угловатые движения, из-под спутанных волос торчат заострённые уши, совсем как у эльфа из сказок. Когда она слышит мою просьбу, ее хитрые глаза как-то нехорошо сверкают. Взгляд изгойки мечется от меня к благотворительному пункту и обратно. Я почти вижу, как она мысленно складывает два и два и неотвратимо получает четыре.

— Что дашь, чтобы я не выдала тебя патрульным?

Сказочный эльф оказался злым.

— С чего ты взяла, что я их боюсь?

— А кого боишься? Крепыша? Эйби и его ребят?

Эти имена ничего мне не говорят. Девчонка гадко ухмыляется и делает вывод:

— Вот видишь, тебе на них насрать. А когда я про патрульных спросила — ты так и дернулась. Так что не пизди!

И почему это чудо проницательности не в Искренности, с таким-то нюхом на враньё? Мистеру Кану надо бы пройтись по улицам, узнал бы много интересного!

— Половину продуктов из тех, что ты получишь.

— Не катит, — мотает это дитя улиц нечесаной головой. — Жрачку я и так могу себе забрать! Ботинки отдашь!

— Да пошла ты, тварь! — шиплю я, ударяю девчонку в плечо, и она падает. — Иди, закладывай!

И я скорей бегу прочь, что ж за день сегодня такой, у меня будет фора в несколько минут, пока эта нахалка поднимется и доберется до патрульных…

Сзади — лёгкие шаги, меня хватают за руку.

— Стой! Куда несешься, дура!

Я пытаюсь вырвать руку из цепких пальцев, оборачиваюсь к девчонке, а она сияет улыбкой и заявляет:

— Я пошутила!

Несколько секунд я стою, не в силах произнести ни слова, потом поднимается злость.

— Знаешь что, мне не до шуток!

— Остынь, — успокаивает меня девчонка. — Милуйся дальше со своими ботинками! Я попробую получить на тебя паек, если расскажешь, что ты сделала Убийцам.

— Нет, — снова отказываю я. — Не могу! Меньше знаешь, крепче спишь! Прости.

— Значит, ты от души им напакостила! — восхищается изгойка. — По-честному все принесу, не ссы. Я тоже их ненавижу.

* * *

У моей новой знакомой ничего не получается. Мои надежды не оправдались — Отреченные на раздаче помнили ее в лицо. Я хмуро молчу и думаю, что не готова выменивать на продукты зубную щетку, или зажигалку, или куртку. Два ножа — это роскошь, но они оба мне нужны, где бы я была без них… И когда я почти готова предложить девчонке пустой мешок, она — вот чудеса! — отламывает для меня кусок хлеба от своей буханки! И ничего не требует взамен! А ещё судьба в лице Отреченных послала ей сырой картошки и репы, и если я пойду с ней, она сварит овощи и меня угостит! Ехидно думаю, что Ван и его компашка были так же гостеприимны. Интересно, что эта девчонка предложит мне украсть. Но сейчас мне на это плевать, есть хочется больше.

Девчонка спрашивает, как меня зовут, и я представляюсь как Бет. Вроде и похоже на мое прежнее имя, но она расшифрует его как Элизабет, а вовсе не Беатрис.

— А меня — ты не поверишь — Эванджелиной звать, — вздыхает девчонка. Длинное вычурное имя она с грустной иронией выговаривает чуть ли не по слогам. — Это мама назвала. Хотела, чтоб я приносила людям удачу, и они бы меня любили* * *

. Но все меня просто Эвой зовут.

Бесстрашных Эва ненавидит всей душой, называет их исключительно Убийцами или Подонками. Моя бывшая фракция убила обоих ее братьев, а ещё ее первого, второго и четвертого парней. А возможно, от их рук погиб и ее отец — много лет назад он ушел к афракционерам, в отряд Эвелин, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. Смакуя кровавые подробности, Эва с наслаждением рассказывает, как ее друзья и соседи пакостят Бесстрашным. Выстрелы из самопалов, попытки заманить в укромное место, всяческие нападения на грузовики, ездящие между фракциями, и патрульные машины… У меня ум за разум заходит. Я уже знаю, как тяжело живётся изгоям, и не могу сердиться на них в полную силу. Но ведь Дружелюбные не виноваты, что поставляют в город продукты, а Бесстрашные так же не виноваты, что их охраняют! Я испуганно прикидываю, успела ли Эва заметить мои татуировки. Но она тут же доброжелательно рассказывает о соседях — бывших Бесстрашных, а теперь мирных алкоголиках. На вопрос, где тут логика, девчонка с наивной самоуверенностью заявляет: «Это другое дело!»

Перед домом, где живёт Эва, я надолго зависаю. Если на изгойских домах есть граффити, они обычно кислотных цветов, заковыристые — фиг прочитаешь — надписи, бывают даже матерные. Но у этого дома есть настроение. Я потрясённо рассматриваю улыбающийся дымчато-голубой череп высотою во все три этажа, задумчивого свина с нежно-зелёной мордой, мультяшного мальчика, лезущего по нарисованной лестнице в окно третьего этажа.

— Что, нравится? — гордо спрашивает Эва. — Лучшая хата в городе, точно тебе говорю!

Внутри «лучшей хаты» нас чуть не сбивают с ног четверо мальчишек. Из кирпичей выложен небольшой очаг, рядом валяется топливо — несколько крашеных досок. В некоторых окнах сохранились стекла, другие закрыты кусками пластика. Пока я разжигаю огонь, Эва выходит наружу — у крыльца есть бочка для сбора дождевой воды — и приносит котелок воды и вымытые овощи. Дети с воплями играют в нашествие инопланетян, прибегая и убегая. Постепенно подтягиваются другие изгои — бабка с надрывным кашлем, смешной плешивый мужичок, бледный до прозрачности парень, разговаривающий сам с собой. Они складывают свои пайки вдоль стены и присаживаются у очага. Эва болтает о том, какой замечательный человек ее тётя — маму она потеряла в пять лет. Эва мне нравится — такая же общительная, как Кристина. Наконец картошка и репа сварены и слегка остужены, Эва раздает их с помощью большой кривой ложки, и — вот вкуснотища! — в этом доме даже соль есть! Мальчишки наконец прекращают игру (кто победил, непонятно) и тоже увлеченно принимаются за еду. От недельного пайка Эвы почти ничего не осталось. Взрослые степенно прикидывают, в каком порядке готовить следующие пайки. Я потихоньку спрашиваю Эву, кто из них кем ей приходится. И в очередной раз удивляюсь — оказывается, они никакая не семья! Чужие, по сути, люди, которых судьба свела случайно — друг подруги, приятель двоюродного брата, бывшая соседка бывшего… А дети и вовсе непонятно чьи — то ли приблудные, то ли от прежних жильцов остались! И при этом доверяют друг другу самое ценное, что есть в Чикаго! Отречение и Дружелюбие передрались бы за таких сотрудников!

После сытной горячей еды на душе становится тепло. И у окружающих, наверно, тоже. Самое время кое-что прояснить.

— Эва, спасибо тебе большое. Но мне пока нечем расплатиться.

С замиранием сердца жду, что изгои на это ответят. Мои вещи — это не то чтобы совсем «ничего». Но все, в том числе и Эва, равнодушно пожимают плечами. И никаких предложений отработать, или совершить очередное ограбление, или ещё что-нибудь такое. Где же здесь подвох?

— Мне пора. Спасибо за угощение, — и я поднимаюсь с пола.

— Куда ты намылилась? — удивляется Эва.

— Пойду к Упырю. Хочу, чтобы он взял меня в команду.

— Ёбнулась… — шепчет бледный паренёк.

— Ты хоть представляешь, в какие опасные места Упырь ходит? — возмущается плешивый и роняет недоеденную репу.

— Женщины не бывают сталкерами, — назидательно говорит бабка и так заходится кашлем, будто сейчас развалится на части.

— Упырь же плохой! — удивляется один из мальчиков.

— Угу, — соглашаюсь я с ними со всеми и иду к двери.

— Бет, ты что, серьезно? — Эва тоже вскакивает и вцепляется в меня, как клещ. — Он же колдун! Это все знают!

— А что ты предлагаешь?

— Оставайся здесь, — предлагает она как само собой разумеющееся. — Наши матрасы в дальней комнате, там довольно тепло, тебя можно уложить между мною и тетей! А если вдобавок, — она застенчиво улыбается, — укрыться твоим мешком…

Я мотаю головой.

— Нет, я все продумала. Я не могу вечно вас объедать, так или нет?

Эва опускает голову, чешет кончик острого носа. Знает, что я права.

— Мне нужна собственная еда. Причем много и надолго.

Остальные изгои молча слушают наш спор — видимо, не могут понять, чем мне не угодил благотворительный пункт. Я не собираюсь объяснять, а они не спрашивают.

— Но есть же другие способы…

Я нервно смеюсь. Видала я эти «другие способы», с меня хватит!

Входит мрачная женщина с седеющими волосами. Как и остальные, она сгружает еду у очага и запускает руку в котелок с остывающими овощами.

— Тетя, вы как раз вовремя! Скажите, да или нет?

Женщина напряжённо смотрит на нас с Эвой и тревожно задумывается.

— Не думайте, говорите первое, что в голову пришло!

— Нет, — отрезает женщина и возвращается к еде.

— Нет! — повторяет Эва, лучезарно улыбаясь. — Вот видишь!

Я смеюсь в ответ и делаю несколько шагов к двери.

— Ни фига не аргумент!

Эва хмурится, но настроение у нее меняется, как погода весной.

— Ладно, пошли!

Она несётся на улицу, как метеор, и тащит меня за руку. Останавливается перед домом напротив, закидывает голову и орет тонким голосом:

— Мистер Кью! Мистер Кью-у-у!

Из окна на втором этаже выглядывает кудрявая голова в перекошенных очках. Изгой держит консервную банку с красной наклейкой и орудует в ней пальцами.

— Эва, я в очередной раз прошу тебя обращаться ко мне Ай-Кью* * *

. Это звучит более уважительно!

— Простите-простите! А вы можете предсказать судьбу моей подруге?

Очкарик внимательно всматривается в меня, продолжая есть руками, и капает себе на рубашку коричневой подливкой.

— Ты присоединишься к афракционерам, — заявляет он. — И будешь убита в стычке с Бесстрашными. В течение месяца, не больше, по моему мнению.

— Серьезно? — не верю я. — Может, тогда подскажете, где скрывается Эвелин?

— Это не входит в круг моих задач, юная леди. Я всего лишь даю прогнозы на основании интуиции и личностных характеристик объекта…

— Вы такой умный, наверное, Эрудит! — пытаюсь я его отвлечь и заодно умаслить. Если больше ничего полезного не скажет, так хоть замолчит.

Очкарик смотрит на меня глазами раненой лани.

— Ой, простите, я хотела сказать — бывший Эрудит!

Очкарик бурчит что-то себе под нос и скрывается в комнате.

— Обиделся, — говорит Эва. — Видишь, уже трое тебе сказали — команда Упыря не для тебя! Не надо тебе к нему!

— Ты такая смешная, — грустно отвечаю я. — Совсем как моя подруга. Объясни, зачем ты мне помогла?

Эва задумывается и выдает потрясающий ответ:

— Потому что!

Думает ещё немного и добавляет решающий аргумент:

— И вообще!

— Ну вот и я — «потому что». Давай так договоримся. Я сделаю одну вылазку с Упырем, посмотрю, что там на ничейной земле. Привезу тебе и твоей семье что-нибудь полезное. А там уже подумаем, что выгоднее — сталкерить с ним или заниматься твоими «другими вариантами».

Эва печально улыбается.

— Ты не вернёшься. Но все-таки — удачи.