Бессмертник (гет)

— Я лечу! — Розмари раскинула руки, покуда фигурка пони на карусели летела вперед. — Я птица, Фил!

Папа смеялся, кода она так делала — и Фил рассмеялся тоже.

— Убьешься, сумасшедшая!

А ветер бил в лицо, обдувал руки, точно крылья в стремительном полете, и душа рвалась вперед.

Спрыгнув с пони, Розмари и Фил побежали к продавцам стрит-фуда. Купили по стаканчику крем-содовой и с упоением, залпом выпили.

Глядя друг на друга, они не могли не улыбаться, и даже грядущее испытание казалось не таким уж страшным.

— Значит, он выбрал "Морро Касл"?

— Да. Третьего сентября отправимся.

— Тоже куплю билет. Я не оставлю тебя с ним одну.

Лицо Фила стало жестким, ему точно на миг прибавился десяток лет — и именно это почему-то внушало Розмари уверенность. Она благодарно кивнула и пожала ему руку.

— Надеюсь, мы сможем придумать, как добиться правды, — вот это все-таки не давало Розмари покоя.

— Думаю, сможем. Ты умна, я тоже неглуп, а теперь мы объединим усилия. Но Роз... — тут он усмехнулся. — Пусть ты не любишь Шекспира, признай: мы ведь чертовски напоминаем Ромео и Джульетту, а? Да и отец, судя по тому, как он поминал в бреду твоих родителей, пожалуй, проклял бы меня за роман с тобой.

Розмари вызывающе вскинула голову.

— А мой, если так, благословил бы хотя бы назло твоему.

Фил приобнял ее.

— Может, сейчас они смотрят на нас и понимают, какими оба были дураками.

Розмари представила это и усмехнулась.

— Ну не такими уж. Если бы моя мама и твой отец не расстались, мы сейчас могли бы быть братом и сестрой.

— Да уж, спасибо им, что не подвели нас! — Фил пригладил волосы и посмотрел в небо — светлый купол над парком.

— Но все же что такое любовь, Роз? Мир или меч? Вражду она несет или соединяет?

Розмари, не думавшей об этом прежде, показалось, что ответ очевиден.

— Думаю, если любовь посылает Бог, она такая, какой нам нужна именно сейчас.

Накануне отправления "Морро Касл" Розмари забрала из запертого ящика родительской спальни "семейные реликвии" и сложила их все у себя — под фотографией папы. В день отплытия, перед тем, как покинуть дом, со странным чувством грусти перебрала и поцеловала каждую — рисунки и мамин локон, платье и пробковое сердце — точно расставалась с родными, сомневаясь, что вернется. "Защитите меня, если можете". Напоследок поцеловала фотографию отца. "Я еду, чтобы узнать, кто виноват, почему я не могу целовать на прощание тебя самого". Взяла чемодан и тихим шагом — как щемило сердце от молчания квартиры, ведь Илси была на работе! — прошла в переднюю. Что-то дрогнуло внутри: она подумала, что, наверное, так же готовился уйти из квартиры отец, когда в дверь позвонил его убийца. Розмари, преодолевая горечь и тревогу, все же открыла дверь и вышла.

...Лайнер был залит солнечным светом, отражавшихся в стеклах галереи, казавшейся бесконечной. Черно-белый, высящийся перед собравшейся в порту толпой, он выглядел давяще огромным. "А ведь "Титаник", кажется, был еще больше", — подумала Розмари и попыталась представить себе подобного монстра. Как только родители решились приблизиться к нему? "Ну, он был поменьше небоскреба", — зазвучал в голове веселый папин голос. Розмари выше подняла голову и бодро зашагала по сходням. "По крайней мере, айсберги нам не грозят".

Не грозило ей и традиционное путешествие в третьем классе — в каюте на несколько человек, тесной и без иллюминаторов. Пусть мистер Харрис и купил ей дешевый билет, но иллюминатор в каюте был, соседка оказалась всего одна — пышнотелая, размалеванная и разряженная болтушка Пэм, и вообще каюта выглядела приятно. Белые стены, чистое покрывало и белье, довольно новая мебель.

— Показать тебе тут все? — хихикнула Пэм. — Я могу, не в первый раз еду.

В обычном путешествии так было бы разумнее, но сейчас Пэм, пожалуй, отпугнула бы мистера Харриса: ведь Розмари подозревала, что, если он поднялся на борт, то вскоре отправится ее искать.

— Спасибо. Я хочу осмотреться сама, иначе ничего не запомню.

Пэм скривила сочный, лоснящийся от помады рот.

— Запомни главное. Во-первых, капитан — грубая скотина. Во-вторых, обслуга понимает по-английски хорошо, если через раз, но чаевых очень ждет. В-третьих, танцзалы, бассейн, бары — всё общее, и встретиться можно с кем угодно, так что, сестренка, лови момент.

— Пойду — может, поймаю, — с этими словами Розмари покинула каюту и отправилась ловить мистера Харриса.

Сперва, конечно, она не удержалась и вышла на палубу — посмотреть на отплытие корабля. Она едва успела: берег уже стал отдаляться, отдельные фигурки в толпе различить удавалось все хуже. Сначала Розмари вытягивала шею или чуть приседала, ей то закрывала обзор чья-то широкополая шляпа (немодная, между прочим!), то какое-нибудь семейство стояло, слишком уж тесно прижавшись друг к другу. Наконец она проскользнула в чудом найденный просвет.

Провожающие махали вслед, посылали поцелуи, зеваки просто радовались зрелищу — но были и те, и их было много, кто посылал вдогонку лайнеру проклятия и взгляды, полные ненависти. Справедливой и заслуженной, в общем-то. За то, что, пока богачи и их любовницы отправлялись на этом чуде техники пить и развратничать, где-то пухли с голоду дети шахтеров, Центральный парк Нью-Йорк превратился в ночлежку для бродяг, во многих штатах бастовали рабочие, и полиция жестоко разгоняла их демонстрации.

Розмари вдруг стало тревожно и грустно за тех, к кому вместо нее пойдут другие социальные работники. Сумеют ли те говорить с людьми так, чтобы не унизить еще пуще, а дать надежду? Только сейчас Розмари поняла, что вопреки всему любит свою работу — именно за лучик надежды, который может подарить людям.

"Я вернусь к ним. Узнаю правду и вернусь". Но сейчас ей следовало отыскать мистера Харриса и... допустим, втереться в доверие, чтобы он расслабился, в какой-то мере перестал держать лицо. Тогда удар будет внезапным. Она дойдет только до определенных пределов, конечно. Фил обещал, что подстрахует, не допустит, чтобы их поиски обернулись для нее чем-то неприятным.

Он же предположил, что мистер Харрис, скорее всего, займет дорогой номер с ванной. Даже объяснил, как найти туда дорогу, но Розмари, конечно, не могла не заблудиться в едва знакомом месте. Уточнять дорогу у стюардов — видимо, мексиканцев — она боялась: слишком уж плотоядно они осматривали ее фигуру, точно ощупывали смуглыми потными руками. Пару раз свернула не туда, и пожалуйста: вместо коридора с каютами вышла в просторный застекленный зал, украшенный колоннами.

Невольно она потянулась вперед: такая величественная красота ей открылась. Колонны отливали перламутром, а у потолка были украшены сложными узорами из позолоченных завитков. "Видел бы это папа!" Розмари остановилась посреди зала, не замечая других пассажиров, чувствуя себя совсем простушкой в поношенном цветастом платьице и жалкой шляпке. Она совершенно не подходила этому месту — и все-таки оказалась здесь. "Пожалуй, в этом есть что-то волшебное". Папа рассказывал, что на "Титанике" однажды умудрился явиться на обед в первый класс. Интересно, чувствовал ли он то же самое — что случилось маленькое чудо? И было ли там так красиво, как здесь?

— Розмари, детка!

Она невольно стиснула сумочку. Разумеется, это удача, что он сам ее нашел, и гораздо лучше, что они столкнулись здесь, а не в коридоре, близ дорогих кают, где ей нечего делать. Но как же отвратительно снова его видеть — и еще мерзее, что он появился именно в такой момент.

"Надо преодолеть себя. Я должна изобразить, что удивлена, но не против его компании". Розмари обернулась, стараясь, чтобы уголки ее губ, растянутых в улыбке, не дрожали.

Ей показалось, мистер Харрис загораживает весь проход, заполняет весь зал, в котором резко кончился воздух. А он стоял, сунув руки в карманы, и ка будто тянул носом, принюхиваясь к вкусным запахам обеда.

— Вы тоже здесь, мистер Харрис? Какая приятная неожиданность! Здравствуйте!

Удалось продолжать улыбаться, даже когда его толстая потная рука стиснула ее ладонь.