День за днем-3 (гет)

Утром Сергей опять связывает нам руки, причем мне за спиной — чтобы и рыпнуться не могла, думая о побеге. И правильно делает! Даже переодеться не дает, гаденыш! Измятые за бессонную ночь брюки с водолазкой, растрепанный пучок волос и смазанный макияж, располагают исключительно к драке. В дверях спальни вновь появляется наш тюремщик, теперь уже с моей курткой в руках и бросает ее на постель, между мной и Верой Михайловной:

— Все, подъем! Пора выдвигаться.

Как бы, не так! Упрямо гляжу на него исподлобья:

— Я никуда не поеду!

Сергей решительно хватает меня за плечо:

— Поедешь!

Несмотря на слабость и измученность затекшего тела, страх придает силы, и я вырываюсь:

— Сказала, я никуда не поеду!

Аксюта ехидно язвит:

— А с кем это я сейчас разговариваю? С Марго, Машей или Гошей?

Хочется в ответ выругаться, но Вера Михайловна вмешивается раньше:

— Сереж пойми, она вчера мне все объяснила и …

Сергей перебивает, протестующе вскинув руки:

— Вера Михайловна, если вы будете мне сейчас втюхивать эту же фигню, я вам скажу — у меня уши уже давно завяли!

— Да ведь, Сереж, послушай!

— Не хочу ничего слушать!

Он садится на корточки, чтобы развязать мне ноги. Вера Михайловна успокаиваться не собирается — похоже, я ее убедила, и она готова меня поддержать:

— Да, я тоже сначала так думала, но потом…. Как ты объяснишь тот факт, что один человек называет ее Гошей, а второй Марго?

Аксюта над такими нюансами задумываться не собирается, закусил удила и вперед — понимает, гад, что теперь только два пути, как у товарища Саахова: «или в ЗАГС, или в прокуратуру»…

— Вера Михайловна… Я вас конечно очень уважаю… Но, не заставляйте меня заклеивать вам рот!

Наконец, ноги свободны и Сергей вскакивает:

— Так, все, подъем!

В Подольск, в дурку? Безумная решительность Аксюты и ужасное будущее пугают меня до колик в животе, и я ору, уже плохо чего соображая:

— Куда?!

Упырь не церемонится, повышая голос:

— Одевайся, давай!

Со связанными руками? Я тебе что, рабыня? Грубость заставляет заорать в ответ:

— Я тебе сказала: я с места никуда не двинусь!

— Что ж, мы будем, тогда, тебе помогать.

Обхватив двумя руками, он пытается стащить меня с кровати, но это не так-то просто — если сжать зубы, упереться ногами и сопротивляться, то 56 кг нехлипкого веса превращаются во все 80. Неожиданно за окном раздается музыка, переливы саксофона и Аксюта оставляет на время свою затею, отправляясь выглянуть:

— Так, не понял.

Отодвинув занавеску, он вдруг ощетинивается:

— А это что такое?

Музыкант продолжает играть и Сергей зло бормочет:

— Вот, клоун!

Что там? Почему саксофонист заставил Аксюту так взъерепениться?

Даже привстаю с кровати, пытаясь пробраться к окну:

— А кто там?

Мне преграждают дорогу:

— Да твой дяденька нарисовался! А, ну, стоять!

Толчок в плечо заставляет плюхнуться обратно на кровать:

— Давно не виделись, да?

Андрюшка, здесь?! И не знает, в какой я передряге… С ненавистью гляжу на осатаневшего придурка, который еще совсем недавно объяснялся в любви, ухаживал и даже вызывал сочувствие. Вера Михайловна опять подает голос и ее голос безапелляционен:

— Сережа, пожалуйста, развяжи нам руки!

— Вера Михайловна, а я вас и не связывал.

Похоже, у мужика совсем крыша поехала. Уже не помнит ни фига и не соображает — мы бы уже сдохли здесь сидеть, десять часов, со связанными руками. Аксюта добавляет:

— Я вас предупреждал, между прочим.

Интересно, о чем?

— Да, пойми ты, Сережа…

Несостоявшийся зять почти орет, наклоняясь над женщиной:

— Что, Вера Михайловна? Что, пойми?! Это вы поймите — как она промыла вам мозги за пять минут, а?

Промыла мозги за пять минут? Точно, бредит.

— Сережа, послушай…

— Что, Сережа?!

А мужик, похоже, на грани истерики. Вера Михайловна не отступает:

— Да пойми ты…

Аксюта грубо отмахивается:

— Так, все! Хватит!

Сергей опять хватает меня за плечо, пытаясь поднять:

— Вставай! Вставай, я сказал!

По крайней мере, при Калугине, тащить на улицу и сажать в машину он не посмеет, да еще со связанными руками. Поднимаюсь, и Аксюта действительно начинает развязывать сзади веревку, а потом отбрасывает ее в сторону:

— Так, у тебя есть ровно пять минут, чтобы этот идиот отсюда убрался!

Он упирает по-хозяйски руки в бока:

— И запомни, если хоть одно слово ляпнешь, то вот этой женщине будет очень больно!

Псих! Вот по кому и прада дурдом плачет. Даже Вера Михайловна ошарашена таким поворотом и подает голос:

— Да, что ты такое говоришь?!

— А что мне остается делать, Вера Михайловна?

Ага, несостоявшуюся тещу пытать. Псих! Женщина испуганно замолкает, притихнув, и это воодушевляет разбуянившегося тюремщика:

— Так, все, время пошло.

Растерянно стою, жалобно глядя на Сергея под звуки блюза. Последняя надежда с появлением Калугина и страх, что Вера Михайловна пострадает по моей вине, борются в моей душе, вселяя неуверенность. Если Андрей уйдет, сумасшедший урод точно меня замучает, будет гноить в каком-нибудь подвале на цепи и таблетками пичкать. Но если я не выполню его требований, он же и правда может навредить пожилой женщине, может быть, даже изобьет, злобствуя — меня же ударил, войдя в раж, а сейчас он точно не в себе! И главное — это же я втянула несчастную мать в свои игры! Мне одной и расплачиваться... Сникнув, тянусь за лежащей на постели курткой. Взяв ее, снова нерешительно замираю, глядя на Веру Михайловну — а вдруг Аксюта блефует, и я могу упустить свой единственный шанс? Сергей торопит:

— Я сказал время пошло.

А если не блефует? Смирившись, иду из спальни, на ходу натягивая на себя куртку. Пять минут… Выскочив из подъезда, торопливо бегу к нарядному Андрею, стоящему с букетом белых и алых роз в руках — за ним, за спиной, четверо музыкантов наигрывающих блюз. Это все мне — цветы, музыка, Андрюшка … Какая злая ирония судьбы… Запыхавшись, останавливаюсь в шаге, кидая взгляд вверх на окна, за которыми прячется Аксюта. Калугин протягивает цветы:

— Это тебе!

— Спасибо.

— Маргарит…, я… Я не представляю свою жизнь без тебя! Для меня все становится серым, понимаешь?

А я без тебя…. Вымученно отшучиваюсь, ловя малейшее движение любимых губ:

— Что, не с кем ругаться, да?

Андрей радостно смеется:

— Можно сказать и так.

Секунды бегут, пора сказать главное, но язык не поворачивается попросить уйти. Кровь уходит от моего лица, стирая краски, но Андрей, кажется, не замечает этого:

— Послушай, ты знаешь, я думал… Я очень долго думал и… Представил, что, если…, тебя не будет рядом со мной…, на секунду… Я все прекрасно понимаю — Игорь Ребров, конечно хороший парень, с которым не очень хорошо обошлись в прошлом, но я тебя умоляю, пожалуйста, не уходи от меня!

Он встает на колено:

— Не уходи, я люблю тебя! Я очень люблю тебя, пожалуйста! Я люблю тебя!

Растерянно тереблю растрепавшиеся волосы, приглаживая их. Господи, что я наделала?! Зачем все разрушила своими же руками?! Беру в ладони любимое лицо и целую…. Счастье ты мое несостоявшееся… Вцепившись в запястья Андрея, помогаю ему подняться:

— Андрюш, пожалуйста.

Романтический блюз совсем не подходить к тем жестким словам, которые должны прозвучать и я прошу, косясь на музыкантов:

— Попроси их замолчать, я тебя очень прошу.

— Почему? Тебе, что не нравится?

Усмешка получается горькой:

— Хэ… Нет, мне очень нравится… Очень

Но так мне будет легче сделать то, что должна… Пытаюсь найти правдоподобную причину и кидаю взгляд на окна дома:

— Но я здесь не одна живу.

— Да, ладно, я тебя умоляю, все остальные меня…

Он запрокидывает голову вверх и кричит:

— Поймут!

Представляю, сколько ему пришлось мучить себя, чтобы преодолеть обиды и вот так вот явиться — романтичным, излучающим прощение и любовь. По сердцу скребут кошки, но я, через силу, скриплю, пряча глаза:

— Андрюш, родной, пожалуйста, я тебя очень прошу… Я тебе не могу сейчас всего объяснить…, но я тебя очень прошу — уходи!

В его голосе непонимание и растерянность:

— Подожди, как уходи? Почему?

Моя душа кричит — останься, спаси меня, но говорю совсем другое:

— Родной мой, не ищи в моих словах второго смысла, просто… Уходи!

— Марго, ну, вот цветы, а…

Господи, какие еще цветы?! Отталкиваю букет:

— Потом, я потом тебе все объясню… Пусть побудут у тебя, созвонимся.

— Марго, но…

Уж лучше так… Кромсая по-живому. Бегу обратно в подъезд не оглядываясь — время вышло.

* * *

Несчастная и больная возвращаюсь в квартиру и сразу в спальню, на ходу стаскивая с себя куртку — уезжать с Аксютой не собираюсь, буду драться до конца. Тот встречает меня ухмылкой:

— Молодец, уложилась.

Последняя надежда спастись умирает и я, швырнув куртку на постель, плюхаюсь рядом, пряча лицо в ладонях. Слышится язвительный голос Веры Михайловны:

— По-моему, этот молодой человек любит ее гораздо больше, чем ты.

Она права! Надо же, никогда не видела Андрея, а вот разобралась! Ее слова Сергею не нравятся:

— Вера Михайловна, по-моему, я вам, все-таки, заклею рот!

Музыка за окном стихает…. Вот и все, Андрей уходит… Уходит навсегда из моей никчемной жизни… Что меня ждет? Психушка? Растительная жизнь? Полное забытье своего я, прошлого и настоящего? Как там говорила Катерина — трое суток в смирительной рубашке? И ожидание ненавистного лица «мужа» усмиренной шизофренички… Взяв куртку, Сергей стаскивает меня с кровати и гонит толчками из спальни:

— Ты будешь одеваться или тебя силой одеть?

Сзади семенит Вера Михайловна и, судя по лицу, происходящее ей совсем не нравится. Так, собраться, нюня! Хватит соплей! Я уже снова готова защищаться… Злобно выкрикиваю:

— Попробуй!

— Слушай, Маш, не выводи меня, а?

— Я тебе сто сорок пять раз говорила — я не Маша!

Сразу приземляюсь на диван, с независимым видом, и нервно поправляю волосы — попробуй, сдвинь меня отсюда! Аксюта оглядывается на Веру Михайловну, потом раздраженно швыряет куртку рядом со мной:

— Ну, все, видит бог, я этого не хотел.

Он хватает меня сзади за плечи, но мама мешает этому, кидаясь на защиту, хоть и со связанными руками:

— Не смей, не смей к ней прикасаться! Не смей!

— Да вы то, что вопите?! Да она вам, она же не дочь вам, это же какой-то Игорь. Логики ни на грош. То есть, ему уже и Маша не нужна — настоять на своем, дело принципа! А вот то, что я мысленно назвала Веру Михайловну мамой, саму удивляет. Наверно от больших потрясений… Но, ведь и правда — хоть сто раз буду называть себя Игорем, родила-то эту девчонку, которая сейчас в опасности, все равно она!

Аксюта, все-таки, заставляет меня подняться, хотя мои старания увернуться и вырваться не прекращаются. Вера Михайловна, кажется, окончательно прозрела:

— Да развяжи ты мне руки, подонок!

Ого! А Машина мама мне нравится все больше. Сама тянусь помочь бедной женщине и цепляюсь пальцами за узел:

— Вера Михайловна, я сейчас.

Аксюта мешает развязать веревку, оттаскивает за плечи в сторону:

— Стоять! Стоять, я сказал!

Понимает гад, что с двоими ему не справится. Борьба не прекращается, и я ору в ответ, стараясь вырваться:

— Слушай, убери свои руки!

— Слушай, Маш, я тебе еще раз повторяю, давай по-хорошему.

Ага, еще скажи по-доброму. С санитарами, носилками и смирительной рубашкой! Буквально рычу, прожигая взглядом:

— Клешни свои убрал!

Сергей дергает меня к себе, разворачивая спиной к полочной консоли, и прижимает к ней:

— Ты же будешь благодарна потом.

Ну, почему я такая слабая! Трепыхаюсь, трепыхаюсь, а освободиться никак… Чуть не плачу от бессилия, но все еще дергаюсь:

— Сволочь, такая…

Из-за спины мучителя слышится крик Веры Михайловны:

— Прекрати немедленно!

Неожиданно хватка слабеет и взгляд Аксюты, вспыхнув, уходит за мою спину:

— А, вот он, дирижер!

Андрей? Как он вошел? Или я забыла закрыть дверь? Аксюта отпускает меня и мужики, схватившись за грудки, начинают таскать друг друга, по гостиной с прихожей, что-то выкрикивая:

— Иди-ка сюда!

— Ну? Что?

— Пойдем-ка, поговорим.

— Пойдем, пойдем!

Аксюта возбужденно рвется за порог и оба исчезают за входной дверью.

Придерживаясь рукой за консоль, делаю шаг следом, все еще возбужденная дракой, растерянная от неожиданного появления Калугина. Из горла раздается лишь невнятный скрип:

— А-а-а…

Бежать помогать или запереться? Лучше бы Андрюшка остался здесь, вместе бы мы, как-нибудь сладили с психом, милицию бы вызвали…. А вдруг Аксюта побьет Калугина, вернется сюда и примется опять за нас с Верой Михайловной? Нет, Андрей должен победить! С надеждой оглядываюсь на мать, а потом кидаюсь к ней спасать и развязывать — при любом исходе, вдвоем, мы сумеем оказать сопротивление гораздо лучше.

— Сейчас, я развяжу.

Сняв с женщины путы, нервно кручу веревкой, не зная, что предпринять дальше. Смахиваю волосы с лица — стоп, надо успокоиться и отдышаться! Может, тогда, и мозги заработают.

Капец, хоть бы у Андрюшки все закончилось хорошо. Или в милицию позвонить, пока не поздно? Нет, стоп, Аксюта такое наплетет, что буду не только психопатка, но и преступница со стажем! Вера Михайловна снова подает голос:

— Ой, чего-то у меня какое-то двоякое чувство.

В пол уха слушаю ее, делая глубокие вдохи:

— Фу-ух…

— Либо ты моя дочь, которая так искусно врет… Либо, я даже не знаю, что думать.

Да дочь я, дочь, любой генетический анализ подтвердит, только в башке начинка другая и это меняет дело.

— Вера Михайловна, вон даже Андрей же подтвердил.

— Господи, да мне хоть все люди на земле скажут, что ты не моя дочь, но я же тебя чувствую!

Бедняжка, вот так рожай, воспитывай, мучайся, а потом тебе заявляют: я не я и ты мне не мать… Измученно иду мимо нее, чтобы присесть на диван, горестно сокрушаясь:

— Вера Михайловна…

— Нет, я понимаю, я согласна: у тебя и повадки не такие, как у Маши и выражаешься ты по-другому, но… Но мозгом этого понять невозможно.

Сзади, в спину, давит подушка и я, развернувшись, поправляю ее. Привалившись к ней, пытаюсь сжаться, обхватив себя руками за плечи — так меня бьет нервный озноб. Слова несчастной матери заставляют вскинуть голову и посмотреть на женщину:

— Вот и я в таком же положении. И даже еще хуже — я то, себя, помню мужчиной! Вы можете себе представить, что у меня на душе?!

— Нет, не могу себе представить.

Отвернувшись, лишь качаю обреченно головой:

— Вот и я о том же.

Вера Михайловна задумчиво замирает, растирая запястья затекших рук:

— Значит, если я встречу этого Игоря … Это и есть моя дочь?

По крайней мере, он будет так считать, хотя родила его совсем другая женщина. Все как у меня.

— Ну, получается, что так.

— Господи, с ума можно сойти.

Смахиваю нитку с рукава водолазки — ха, сойти с ума самое простое, тут каждый день приходится крутиться и выживать.

— Не надо сходить с ума.

В прихожей слышится шум, шаги и я вскакиваю — слава богу, Андрей! Один, без Аксюты! Вопросительно вскинув подбородок, тревожно вглядываюсь в лицо Калугина, ожидая оглашения результата. Андрей уже без бабочки, с расхристанным воротником, но не побитый и это главное. Он выдыхает:

— Все нормально, нормально…

Господи, слава тебе! И герою моему тоже слава! Радостно вспыхнув, кидаюсь в объятия, прижимаясь к любимому всем телом. Вера Михайловна подает жалобный голос:

— А нельзя, как-нибудь назад, а?

Мы с Андрюшкой переглядываемся и я, счастливая до пузырей, отрицательно качаю головой:

— Боюсь, что это будет невозможно.

Калугин улыбается:

— Думаю, да.

— Все равно я мало, что понимаю, мне надо это все переварить.

Обняв Калугина за талию, обещаю:

— Я вам обязательно позвоню.

В голосе Машиной матери скептицизм:

— Ну, ты мне уже один раз обещала.

Это она про командировку? Ну, иногда-то что-то писала. Даже почту открыла специально VasiljevaM@mail.ru.

— Вы извините, так получилось.

Смотрю на Андрюшку, ища поддержки, и тот подтверждает:

— Ничего, ничего, позвонит, позвонит.

— Ну, понимаете, жить с этим невозможно — ну… Ну, даже запах…

Конечно, и запах натуральный Машин, и вкус, и цвет, что я могу поделать. Жалобно прошу не мучиться самой и не мучить меня:

— Ну, Вера Михайловна.

Ясно же, что нам с Андреем сейчас не до ее переживаний. Та проникается моими влюбленными взглядами на Калугина:

— Все, все, ухожу… Ты… Ты береги ее.

Андрей обещает:

— Ну, конечно.

Растерянная женщина в полном отчаянии плетется к входной двери, уже не оглядываясь:

— До свидания.

Калугин напутствует вслед:

— Всего доброго.

Вера Михайловна оглядывается:

— Всего хорошего… Всего, вам, хорошего.

Взяв свою сумку с ящика для обуви, она толкает дверь наружу и ссутулившись уходит. Грустно молчу, обхватив себя зябко за плечи — по сути, она потеряла дочь, как мои родители потеряли сына. Причем для нее — уже во второй раз. Но не будем о плохом — вздохнув, разворачиваюсь лицом к Андрею и повисаю у него на шее, крепко прижимаясь… Мой герой и спаситель. Калугин успевает лишь придушенно пробормотать:

— Ну, ты как?

Теперь, отлично! После таких потрясений организм требует и я, отправив Калугина на диван, иду на кухню за вискарем. Прихватив не только большую бутыль, но и пару бокалов, торчащих из горки на кухонном столе, неторопливо несу сие умиротворяющее богатство в гостиную. Андрей, слыша мое приближение, бормочет поморщившись:

— Слушай, мне что-то так ее жалко, м-м-м… Ну, маму этой Маши.

Плюхнувшись на угол придиванного модуля, ставлю бутылку на столик:

— Да, не то слово! Давай, может, выпьем?

— Чего, с утра пораньше?

Тебе бы такую ночку пережить… Уже пластом небось лежал бы, вдребадан. Хмыкаю:

— Я же не предлагаю надраться с утра пораньше. Я предлагаю просто выпить: снять стресс, так сказать.

Да и не спала почти: не очень-то поспишь, полусвязанная и в одежде.

— Ну, если только, что стресс.

Открутив крышку, разливаю понемногу.

Обстановка располагает к откровениям и у меня зудит узнать подробности — герой героем, но как-то не вяжется с Андрюшкиным непротивлением злу. С улыбкой интересуюсь, закручивая крышку обратно на бутылку:

— Слушай, а ты там, Сергея этого, не очень сильно повредил?

— Да нет, нормально.

Сжато. И я вопросительно выпячиваю губу. Калугин добавляет:

— Ну, я имею в виду: ему хватило, больше не придет, можешь не волноваться.

Все равно сомнительно — в их драку я не верю. Как не верю и в то, что Аксюта прозрел от разговоров, став снова кротким и неагрессивным.

— Ты, уверен?

— Да на все сто. Мне кажется, я был очень убедителен.

Зная витиеватого Калугу, даже затрудняюсь представить, что он такого сделал и сказал. Может и правда до Аксюты в конец дошло, что мы ему с Анюткой рассказывали? Или озарило, что последствия похищения чреваты долгим сроком? Ну и ладно! Пусть останется тайной! Восхищенно качаю головой:

— Ну, ты — красавчик!

И мы смеемся… Отдаю бокал и Андрюшка признается:

— Я просто во дворе вырос.

Все мы выросли во дворах. Но ведем себя, по-разному. Или правда Серега горазд драться только с бабами? Хотя Калугину в глаз он все-таки в издательстве врезал не раздумывая… В общем, непонятно и фиг с ним. Поднимаю тост:

— За тебя.

— За тебя.

Мы чокаемся, а потом тянемся губами друг к другу. Господи, как же я соскучилась! Прижав ладонь к щеке любимого, стараюсь продлить поцелуй, и это оказывается отличной прелюдией к виски. После сладкого в жгучую горечь. Поморщившись, отставляю бокал с остатками на стол, Калугин тоже. Продолжим? Забираюсь с ногами, с тапками, на диван. Новый поцелуй, долгий и страстный. Впившись губами, повисаю на Андрюшке, держа его лицо в ладонях, и он притягивает меня к себе, плотнее. Его ладони чувствую и на спине, и на талии, и когда поцелуй прерывается, блаженно нежусь в объятиях, улыбаясь… Мы упираемся лбами, закрывая глаза… Эх, сейчас бы вместе под душ и сразу в кроватку, не отрываясь друг от друга… Увы, несколько деньков Андрюшке придется потерпеть. Калугин серьезнеет:

— Я тебя люблю.

Знаю… И уже ни в чем, не сомневаюсь! Поправляю воротник на рубашке любимого мужчины:

— Я тоже тебя люблю!

Мы опять тянемся поцеловаться, но вспоминаю расплывчатые ответы Калугина о столкновении с соперником и внезапная мысль заставляет отстраниться- вдруг он и правда, сильно избил Аксюту? Вот, еще одна жертва моего эгоизма.

— Слушай…

— М-м-м.

— Ну, ведь по сути … Э-э-э, этот Сергей, он ведь ни в чем не виноват.

Склонив голову на бок, кошу вопросительно глаз на мужчину, но тому сомнения в его геройских лаврах не нравятся — одно дело наказать за дело и совсем другое побить незаслуженно пострадавшего. Андрей недовольно отводит взгляд:

— А зачем ты сейчас о нем вспоминаешь?

Из-за чувства вины, конечно! Разрушила мужику жизнь, рассорила его с Верой Михайловной. Высвободившись, разворачиваюсь к Андрею:

— Ну, просто сам посуди — ведь он любит Машу Васильеву, а ты — Маргариту Реброву.

Калугин недовольно вздыхает:

— Марго, я тебя очень прошу, давай договоримся: не ломай мне мозги всей этой сложной геометрией, ладно?

Я тянусь за бокалом виски и отпиваю, а потом, сморщившись, прячу рот в кулачке. В голосе Андрея слышится раздражение:

— Я никакой Маши Васильевой не знаю! Я знаю Маргариту Реброву, и я люблю Маргариту Реброву.

Увы… Маша Васильева — это напоминание о пошлом, о превращении Игоря Реброва и Андрюшка опять пытается отгородиться от всего этого.

— Тебе, ясно?

Киваю, изображая полную занятость вкусовыми ощущениями вискаря:

— Ясно.

Мило улыбаюсь — значит, все, что касается некомфортной темы лучше не поднимать и держать язык за зубами. И вообще, я же собиралась успокоить любимого мужчину? Покорно прижимаюсь, подставляя губы, а Калугин начинает поглаживать мою лодыжку. Вот так-то лучше!

Наконец отстраняюсь, довольная, словно сытая кошка и мы тремся лбами и носами. Но Андрюшка, кажется, еще не успокоился, он снова серьезен и смотрит мимо:

— Скажи, мне, а ты….

Если про Серегу, то все, вопрос закрыли. Калугин вдруг улыбается:

— Ты пойдешь за меня?

Это то, о чем я думаю? Та-та-та-там! Наши пальцы переплетены и тискают друг друга. Расплываюсь в хитрющей улыбке:

— Куда?

Со всей силы сжимаю губы, стараясь, чтобы они не растянулись до ушей. Но Андрей воспринимает вопрос за чистую монету:

— Марго, ну, не за хлебом же.

Хочется продлить удовольствие, и я продолжаю допытываться:

— То есть, ты предлагаешь мне… Стать твоей женой?

— Я не то, что предлагаю, я прошу!

Как романтично… Сейчас бы сюда тех парней с блюзом и букет роз — и можно с катушек съехать. Мы снова целуемся, и я даже не представляю, как в такой ситуации себя вести и что говорить. Быть рядом с Андреем, любить его, купаться в его любви — это одно, но замуж… Назначенный статус невесты поднял градус, но жена — это же совсем другое, все меняет! И в наших отношениях, и в моей жизни. Да и будет ли она потом моя? На самом деле я не представляю себя чьей-то женой — это столько новых обязанностей, зависимостей. Мне окончательно придется отказаться от себя, даже не заикаться о прошлом, о родителях. В кармане тренькает телефон и я, оторвавшись от размышлений, тянусь к куртке, залезая в карман. Калугин настаивает:

— Ну, ты мне так и не ответила.

Можно подумать, что это так просто — ответить. Хихикаю, откладывая решение на несколько минут:

— Я сейчас… С Сомовой поговорю.

Вытащив трубку и открыв крышку, прикладываю мобильник к уху, продолжая расцветать улыбкой в сторону Андрея:

— Да, Ань.

Но в трубке мужской голос:

— Скажи, пожалуйста, ты еще не отказалась от идеи найти Гошу?

Павел! И у него есть информация! Вмиг став серьезной, еложу нетерпеливо по дивану, сдвигаясь от Андрея на придиванный модуль:

— Д-да… Да, я слушаю.

— Ну, тогда нам надо пересечься каким-то образом.

Хочу я найти Гошу или нет? Уговариваю себя: в любом случае, одно другому не мешает. Калугин продолжает держать мою руку в своей:

— Кто это?

Не сейчас, Андрюш! Смотрю на него и предупреждающе поднимаю вверх палец. Трубочный собеседник нетерпелив и повышает голос:

— Тебя тело Гоши еще интересует или нет?!

Точно что-то знает! Я в раздрае — в одно ухо дует Павел и, кажется, о чем-то реальном про Гошу, в другом настойчивый голос Калугина:

— Марго. Ну, попроси, пусть попозже перезвонят!

Ха, держи карман шире, перезвонят. Продолжаю тупо молчать, судорожно приглаживая волосы и пытаясь совместить несовместимое — и рыбку съесть, и… В общем, откликнуться или нет. В конце концов, внутренние переговоры с влюбленной дурой заканчиваются ее поражением — тайное знание, которое предлагает Павел, вовсе не означает отказ от Андрея. Даже если я найду Гошу, что это изменит? Судя по нашей прошлой встрече с Павлом, о процессе, который привел к превращению, он знает не намного больше, чем Карина. Да и вообще, воспроизведение всей этой колдовской мутотени, с лягушками и заклинаниями, вовсе не гарантирует нового чуда!

Новый залп с двух сторон в мозг:

— Алло, ты меня слышишь?

— Маргарит, ты мне так и не ответила.

Говорю в трубку:

— А-а-а… Давай, в двенадцпть, на том же месте.

— Понял. В двенадцать на том же месте.

Со вздохом, роняю руку с замолкшим мобильником вниз, захлопывая крышку. Я ничего плохого не делаю, просто хочу узнать! Нервно убирая волосы за ухо, мыслями возвращаюсь сюда в квартиру. Так о чем мы? Калугин что-то говорил? Поправив волосы, откладываю мобильник на стол:

— Все, Андрей. Я, все.

Отвернувшись, утираю пальцами нос, что-то меня разволновал напор Павла.

— у Ани какие-то проблемы?

У Ани? А, да, я же думала, что Сомова звонит. Рассеянно бурчу:

— Да нет, это была не Аня.

А вот интересно, Павел спросил, интересует ли меня тело Гоши. Они что виделись?

— М-м-м… Это я понял. А кто?

Походу мне надо собрать мозги в кучку. Так… Раз Андрей понял, что не Аня, зачем вопрос про Аню? На этом спотыкаюсь: что-либо анализировать сейчас не в силах и, теребя пальцами локон волос, ищу ответ на потолке:

— Да так, по мелочи.

— Отлично! Я делаю человеку предложение, у тебя раздается телефонный звонок, ты на него отвечаешь… И это, оказывается, по мелочи.

Предложение! Бедный Андрюшка ждет ответа, а я, дура, совсем затюкалась с этим Пашей! Виновато подползаю, прижимаясь и обнимая:

— Андрюшенька, ну, пожалуйста, ну, прости меня, я была не права, ну, повтори еще раз вопрос.

Калугин обиженно дуется:

— Ничего я не буду повторять. У нас тут викторина, что ли?

Смеясь и ластясь словно кошка, снова взгромоздив ногу на Андрюшкино колено, нежно воркую:

— Пожалуйста, ну, я же извинилась, ну, прости меня.

Повозив носом по его уху, шепчу:

— Повтори.

Андрей, глядя прямо перед собой, вздыхает, потом косится на несчастную мученицу, преданно поедающую его глазами, и сдается:

— Я тебя еще раз спрашиваю, ты пойдешь за меня или нет?!

За моего героя и спасителя? Закусив губу, чтобы не захихикать, скромно шепчу:

— Да.

Калугин, мстя за предыдущие выкрутасы, трясет головой, будто не расслышав:

— Еще, раз.

Голос крепнет:

— Да-а.

— Чего-то вообще очень плохо слышу.

Ах, так! Победно ору:

— Да-а-а-а!

С хохотом погружаюсь в объятия любимого мужчины, подставляя губы под жаркие поцелуи. Наконец, останавливаемся, и я не могу, ни на секунду, отвести от Андрюшки сияющих глаз — он мой! Любимый! Навсегда! Мои руки, по-прежнему, лежат на плечах мужчины, я ловлю каждое его слово и я счастлива! Андрей, слегка запинаясь, предлагает:

— Если, хочешь,… Можем, даже ничего не афишировать.

Что мы собираемся пожениться? Пусть завидуют! Решительно протестую:

— Ну, уж, нет!

— Ах, то есть прямо с размахом?

Его рука тянется нежно провести тыльной стороной по щеке и я, встряхнув гривой, убираю волосы за ухо:

— Ну, а как может быть, по-другому.

— Я тебя обожаю.

— И я тебя.

Мы снова начинаем целоваться. Даже шум из прихожей и голос Сомовой не мешает этому:

— Привет! Гхм, извините, я, кажется, не вовремя.

Приходится прерваться, и я поднимаюсь встретить подругу — у меня для нее куча новостей!

— Нет, ты даже очень вовремя.

Спешу навстречу:

— Привет, родная!

Не удержавшись, беру Анькино лицо в ладони и целую. Подружка ты моя ненаглядная! Та смущенно отстраняется:

— Привет, ха-ха.

За спиной голос подошедшего Калугина:

— Салют.

Приобняв подругу, вместе с ней разворачиваемся к моему герою и спасителю. Можно сказать — будущему мужу!

— Привет, Андрюш. Слушайте, ребят, если я тут быстренько кофеек сварганю, не помешаю вам, а?

Калугин проходит мимо нее прямиком на кухню:

— Да ради бога, я тебя умоляю! Я сейчас чайник поставлю.

Склонив голову набок, с улыбкой слушаю Анькины реверансы.

— Ань, ну чего ты спрашиваешь, а?

Походу, появление в квартире Андрея, после стольких наших с ним ссор, не вызвало у Сомовой удивления:

— Ну, мало ли, тут…

Пока его поблизости нет, можно и посплетничать:

— Ну, что мало ли...

Мы же не в неглиже и трусах…. А вот где она пропадала?

— Ну, как там Наумыч?

Анюта расплывается в счастливой улыбке:

— Ну-у-у…, высший пилотаж.

Похоже, не только помирились, но и воссоединились по полной программе! И это после всех мытарств! Рада за подругу:

— Вау, поздравляю!

— Ну, подожди, рано еще поздравлять.

— Почему, рано?

— Ну, потому, что… Ты что, не знаешь Наумыча, что ли? У него сегодня так, а завтра все наизнанку.

Не без этого, но лучше сплюнуть:

— Ну, тьфу, тьфу, тьфу. Не дай бог.

К нам подходит Андрей и Анюта меняет тему:

— Ну, что, когда чайник это…, согреется…, вы мне свистните, а я быстренько…

Сомова неуверенно мнется, постепенно отступая к своей комнате. И куда она собирается спрятаться? Мне же ей надо кучу всего поведать.

— А ты куда?

— Ну, я в душ. Хэ… Так что можете целоваться, пока.

Благословила. Корчу в ответ рожицу:

— Спасибо.

Андрей тоже улыбается:

— Спасибо. Да.

В душ она… Кувыркалась, кувыркалась с бойфрендом, а мыться ко мне приехала. Сомова удаляется, и Калугин разворачивается в мою сторону — правильно, самое время снова повиснуть на шее и целоваться! Чувствую, как меня подталкивают к дивану, и приходится отступать туда спиной. Ого! Он уже переходит от губ к шее и ниже, пора притормозить. Принимаю волевое решение:

— Так, все, ты иди, а то у меня и так эмоций через край!

— Чего это иди? Не хочу никуда идти, я только пришел.

Оно понятно, я тоже очень соскучилась, только у меня уже назначена встреча, а еще надо принять душ, привести себя в порядок и переодеться.

— Нет, иди я тебе говорю. Иди, иди, иди!

Ничего Андрюшка тебе не обломится… Калугин делает жалобное лицо, но слушается, отступает в прихожую.

— М-м-м…

— Иди, ха-ха-ха

Приложив обе руки к губам, шлю воздушный поцелуй… Дверь захлопывается и я спешу в спальню, где Сомова уже переоделась в голубенький халатик и крутится перед зеркалом, встроенным в дверцу шкафа. Щеки горят, и я на секунду прижимаю к ним ладони. Теперь можно поговорить откровенно, без мужских ушей:

— Ну, как ты?

Сомова отрывается от лицезрения своих прелестей и оборачивается:

— Я отлично, а вы-то как?

Анькино сообщение на автоответчике Аксюта вчера мне успел дважды прокрутить, так что повествование начинаю с этого момента:

— В общем, рассказываю — когда ты звонила по поводу Наумыча, Сергей, он уже был здесь.

Анюта недоуменно замирает:

— Да ты, что?

— Да, с Машиной мамой.

Подруга недоуменно дергает плечом:

— Ха… А чего ж ты трубку то не брала?

Связанная и пристукнутая? Сложив руки на груди, поморщившись, качаю отрицательно головой — какой смысл распинаться о своих несчастьях? Ну, поохает, волосенки свои посыплет пеплом, что променяла на бегемота, и что?

— Ну, Ань, это долго рассказывать. Он меня хотел к доктору отвезти, представляешь?

— По поводу?

Неужели, непонятно?!

— По поводу… По поводу моей шизофрении, по какому еще поводу.

— Понятно… Значит, он не поверил, да?

— Ну, Ань, мы в свое время Калугину еле доказали… А ты, хочешь, чтобы человек, вот так вот, просто взял и поверил!

Сомова смущенно мнется, страдает за свое веселое времяпровождение, когда тут такие страсти:

— Нда… Ну, а что там, дальше?

— Ну… Да Андрей, слава богу, вовремя вписался.

Анюта хмурится:

— Вписался…, что, значит вписался?

Романтическую часть с цветами и оркестрами опущу:

— Ну, это долго рассказывать…, в общем, они поговорили … Очень серьезно и по-мужски.

По крайней мере, хочется в это без оглядки верить. Сомова перестает рыться в ящике комода и замирает:

— Что, прямо здесь, поговорили?

Если бы здесь словосочетание «хочется верить» не возникло бы.

— Нет, Андрей его на улицу выволок.

Хотя в окошко я не выглядывала, и кто кого волок точно не скажу. Но очень надеюсь, что враг бежал, а не ушел с поднятой головой, высказывая нецензурные слова, на разные буквы алфавита, в адрес сумасшедшей невесты. Сомова недоверчиво допытывается:

— Да?… А Машина мама?

Про нее тоже сказать особо нечего:

— Она ушла.

— Ну, ты ей то, хоть, что-нибудь объяснила?

А что я ей могу объяснить? Туловище все равно же Машино, какие мозги в него не запихивай, и все равно одна кровь. Морщась, как от зубной боли, всплескиваю руками:

— Ань, да я не хочу ко всему этому возвращаться опять! Объяснила… Все, всем объяснили. Дело не в этом-м-м, Ань.

Меня сейчас меньше всего волнует, кто и что понял или не понял. У меня тут и Паша с тайнами, и Андрей со свадьбой — и как это все утрясти, непонятно!

— Ну, в чем, в чем дело?

Сделав глубокий вдох, объявляю, косясь на подругу исподлобья:

— Ань, Андрей мне сделал предложение!

Сомова не скрывает восторга:

— Что?!

— Тихо, не кричи.

— Ну, ты… Ты не шутишь?!

Закатив глаза в потолок, смеюсь, качая головой:

— Ну, Ань, я, верно, решила приколоться!

Сомова хватает меня за запястья:

— Марго, какая же ты счастливая! Мать, ну, ты даешь!

— Да у меня прям, представляешь, у самой прям, как кровь к лицу хлынула…, я чуть в обморок не упала.

Палец сам лезет в рот, и я грызу ноготь — это действительно было потрясение, из огня да в полымя. После стольких раздоров и слов о расставании — бац и замуж! И еще звонок Павла, чтобы добить. Анюта повесив полотенце на плечо, мечется по спальне, не находя себе место:

— Слушай, ну, это же здорово, ну, это же значит все!… Гоше, капец.

Ее голос падает, как и улыбка с моего лица… Что, значит, Гоше капец? Мне вдруг становится страшно — я не хочу капец! Аксюта, вон, тоже хотел капец мне сделать, причем кардинально, лекарственными средствами. А вдруг Павел и правда что-то знает? А я вот так — капец и все, с концами. Склонив голову на бок, усиленно стараюсь не смотреть на Сомову — радужное настроение уходит, наводя опять туман в мозгах. Анюта замирает:

— Или… Или ты ему отказала?

Блин, как я могу отказать... Это же Андрюшка… Неуверенно грызу ноготь и мямлю, то кивая, то качая отрицательно головой:

— Н... Нет…, не отказала.

Сомова топчется и опять накидывает полотенце на плечо, видимо смущенная моей неуверенностью:

— А… Ну, хорошо, значит, ты…, гхм…, все решила.

Не услышав подтверждения, она пытается поймать мой взгляд, и тон становится настойчивым:

— Или ты... Или не решила, Марго? Ты решила или не решила?

Чем сильнее она давит, тем слабее мое сопротивление — я уже и сама не знаю, чего хочу больше — выйти замуж или сохранить Гошу. Почему обязательно выходить замуж? Столько пар прекрасно себя чувствуют без всякого брака! Вместо внятного ответа что-то мычу, и язык еле произносит дрожащее согласие:

— М-м-м…. Д-д-а-а.

Привалившись спиной к шкафу, безвольно стою, сложив руки на груди, и взгляд мой пугливо мечется по углам. Еще тише добавляю:

— Наверно.

Сомова разочарованно уходит из спальни:

— С тобой одни нервы, ей-богу!

Жалобно гляжу ей вслед — ну нет у меня силы воли, нет! Не хочу Гоше капец!

Конец третьей книги.