Искупление (гет)

— Ну и что здесь произошло?

Паша в задумчивости не услышал стук каблуков за спиной и повернулся только на раздраженным нетерпением ударивший вопрос. Зимина, как будто и не спросонья, собранная, прямая, обыденно-властная и неприлично свежо выглядевшая для столь позднего часа, цепким взглядом окинула место происшествия и вновь повернулась к нему.

— Да ничего особенного, разборка очередная, — равнодушно бросил Ткачев, медленно выдыхая — от запаха крови, пороха и бензиновых паров в горле сжался тяжелый ком.

— Да я уж вижу, что не бразильский карнавал! — недовольно отозвалась полковник, вскидывая бровь. — Давай рассказывай.

— Да нечего рассказывать, Ирин Сергеевна. Сообщили о стрельбе, велели всем операм быть, я раньше всех приехал, а тут это... Один пытался бежать, пришлось оружие применить...

— Ткачев, всю эту пургу будешь следаку втирать, а мне рассказывай как есть! — оборвала на половине фразы Зимина. Коснулась ладонью плеча. — Так, а ну-ка пойдем.

В машине по-хозяйски нашарила в бардачке фляжку с коньяком, впихнула чуть ли не силой. Сама отвернулась к окну, за которым стелилась промозглая ночная темнота, разбавленная светом фар и мигалок.

— А теперь колись, что придумал, — приказала, размеренно барабаня пальцами по ткани форменной юбки.

— Ирина Сергеевна, я...

— Ткачев, не испытывай мое терпение! Говори. И врать не вздумай!

— Да ничего я не придумал, — устало отозвался Паша, крутя в руках фляжку. — Просто... Ирина Сергевна, помните, еще в прошлом году к вам приходил один деятель... типа коллега Ильдара по бизнесу. Утверждал, что тот его кинул, помощи просил. Вы ему тогда не поверили, послали, он сначала суетился, а потом как-то унялся...

— Ну помню, и что? — хмурясь, нетерпеливо перебила Ирина.

— В общем, Фомин через своих гастеров пробил этого чела и узнал, что тот давно уже ищет способ отомстить Ильдару. Людей даже каких-то собрал... Ну а дальше дело техники — один анонимный звонок, и встреча состоялась. Ильдар нормально вопросы решать не привык, хоть и строил из себя порядочного бизнесмена, так что в принципе все было предсказуемо. Главное было вовремя успеть и застать его на месте, чтобы ни у кого сомнений не возникло по поводу сопротивления при задержании.

— Господи, Паш... — Ирина Сергеевна повернулась — потрясенная, ошарашенная, даже какая-то пришибленная. — Паш, зачем? Я бы и сама нашла способ... Зачем ты...

— А он бы тем временем придумал бы очередную пакость? Или, того хуже, повторил попытку вас убрать?

— А у меня сначала спросить, посоветоваться было нельзя?! Зачем эта самодеятельность?!

Паша только слабо усмехнулся, накрывая ладонью ее заледеневшую руку.

— Ирина Сергеевна, я, конечно, помню, что вы мой начальник... И уважаю вас, и право ваше принимать решения никак не оспариваю, и не сомневаюсь в них... Но есть вещи, которые должен решать мужчина и только мужчина. Да знаю я все, — уловил не успевшую сорваться фразу, — знаю, что вы дофига умная, крутая, знаете, чего и как делать... Но я не мог вас подставить под удар, просто не мог. Этот урод и так вас едва не убил, что, надо было ждать еще одной попытки? Ирин, — рука мягко легла на плечи в бережном притягивающем жесте, — я знаю, много всего было, всякого, страшного, противного, непростого... но я защищать вас буду всегда, всегда, как бы там ни было. Я не знаю, почему так, правда не знаю, но по-другому уже не будет никогда. Не получится у меня по-другому.

— Господи, Паш, — выдохнула едва слышно, утыкаясь лбом в напряженное крепкое плечо, — ты...

— Не надо, — прервал ласково-тихо, осторожно целуя ее волосы, пахнущие стылой весенней улицей, терпкими духами и каким-то сладковато-летним шампунем. — Не надо, не говорите ничего.

В приглушенной сумрачной тишине растворились совершенно неважные слова — неважные, потому что он и так знал про нее самое главное: человека роднее и ближе в его непростом мире не будет уже никогда.

* * *

Она стала удивительно спокойная, смягченная, будто неземная. Нет, днем на работе или во время очередного собрания Паша видел все ту же Ирину Сергеевну — жесткого, умного, хладнокровного полковника, способного на самые продуманные и суровые решения и ничуть не сомневающегося в них. Зимина все так же привычно гремела, ругалась, подкалывала, стебала; все так же стремилась все контролировать, за все отвечать и быть в курсе всего — и от этого казалось, что совсем ничего не изменилось.

Но только Паша видел все совсем по-другому. Видел — и не мог насмотреться. Раньше он и не подумал бы ни за что, какой по-особенному притягательной, соблазнительной, милой может быть женщина в положении. И когда провожал ее взглядом в коридорах отдела, сердце болезненно-сладко сжималось от невозможной, нереальной казалось бы мысли: эта элегантная, ухоженная, красивая женщина — его жена, его законная жена.

И она, кажется, с неподдельным удовольствием напоминала ему об этом едва ли не постоянно — ненавязчиво, мимоходом, так, будто это получалось само собой. Если была возможность, пораньше уходила со службы, и вечером его, замотанного, усталого, ожидал восхитительный ужин. Да и с собой на работу теперь всегда можно было прихватить что-нибудь вкусное — Савицкий только завистливо вздыхал, не способный похвастаться такой заботой и кулинарными талантами своей супруги. По вечерам, поближе устроившись на диване, увлеченно листали какие-то каталоги — выбирали, спорили, обсуждали все: от цвета обоев до формы кресел в гостиную, от обивки диванов и до навороченности детской кроватки. Паше стоило огромного труда убедить Ирину Сергеевну снова вернуться на дачу — вся эта ремонтная суета по объединению двух квартир в одну сейчас должна была волновать ее меньше всего. Разбираться с рабочими и их начальником, урезать расходы, дотошно проверять счета и беспокоиться насчет кучи всяких мелочей Ткачев ей не позволял, полностью возложив всю ответственность на себя. Ирине оставалось только листать журнальчики, выбирать один-единственный вариант из множества и капризно тыкать идеально наманикюренным ноготочком в понравившуюся деталь будущего интерьера — и уже через пару дней все оказывалось не только куплено, но и доставлено куда нужно.

Впрочем, какие-то страшные заскоки жены Пашу обошли стороной — Ирина Сергеевна оказалась какой-то ужасно неправильной беременной. Всегда тщательно накрашенная и со вкусом одетая, деловитая, привычно-насмешливая — Паша ни разу не уловил нытья или жалобы на самочувствие, не стал жертвой каких-нибудь диких претензий или непонятных капризов, не наблюдал необъяснимо-резких и пугающих перепадов настроения. Впрочем, застать Зимину вечером перед теликом, уничтожающей что-нибудь вкусное, было практически нереально: она самозабвенно носилась в компании Измайловой по магазинам, покупая себе дорогие красивые шмотки и присматривая всякую детскую всячину; ходила на какие-то курсы и посещала бассейн; много гуляла; что-то вычитывала на медицинских сайтах и в каких-то специальных журналах; увлеченно училась готовить всевозможные сладости и щедро угощала всех, кто оказывался в гостях — даже Климов, очень живо памятуя о давних кулинарных экспериментах начальницы, с восторгом сметал все, что ему предлагалось: неожиданно проснувшийся талант товарища полковника был оценен в полной мере.

И странное чувство окрыленности буквально подхватывало Пашу стремительным вихрем — он и не помнил, когда с такой радостью торопился домой, когда так самозабвенно решал какие-то нудные бытовые проблемы, когда с таким неподдельным удовольствием проводил время в компании одной женщины. Она нравилась ему — любая, даже с небрежно растрепанными волосами, в свободной клетчатой рубашке и без макияжа. Любая — когда осторожно и нерешительно прислонялась к нему, безмолвно прося поддержки; когда с готовностью откликалась на его смелость, даря безудержно-нежные самозабвенные ночи; когда во сне тихонько жалась к его плечу, словно только он один мог ее защитить.

И такими ночами, бережно прижимая ее к себе, Паша чисто и горячо благодарил неизвестно кого за эту нереальную простоту: за то, что она есть у него.