Полная чаша (джен)

Время шло, дети росли, и порой Родольфусу казалось, что он просто не успевает замечать, как это происходит. Вроде бы ещё на той неделе младшие малышки только ползали — а вот уже носятся по лужайке едва ли не быстрее сестёр и лазают на яблони за Александром, а потом уже и забираются потихоньку на игрушечные мётлы. И, казалось бы, совсем недавно он читал Александру сказки, а теперь они стоят на Кинг-Кроссе, провожая их со Скорпиусом в Хогвартс. Вот Дельфини шепчется с Падмой, рассказывая ей о своих первых романах и проводит вместе с ней у зеркала часы, тренируясь наносить свой первый настоящий макияж — а вот на последних в жизни Дельфи пасхальных каникулах Падма учит девушку укладывать волосы в прихотливую высокую причёску, к выпускному. Они очень подружились, Падма и Дельфини, и Родольфус только улыбался, когда видел в очередной раз знакомую сову, имевшую ужасную привычку плюхаться с разлёта прямо в тарелку адресата. Только с Рабастаном она себе подобного не позволяла — может, потому, что помнила своего учителя.

Потому что он и вправду занялся всерьёз птицами — сперва совами, превращая уже оперившихся птенцов в прекрасных почтовых птиц, а потом и вовсе начал приобретать известность как специалист, способный разобраться практически с любой птичьей проблемой, не подвластной колдомедикам — от необъяснимой агрессии до неустранимых обычными методами последствий травм. Впрочем, куда больше времени он всё равно тратил на детей, с видимым удовольствием занимаясь сразу всем, от кормления и укладывания спать до обучения письму и чтению. Он прекрасно ладил с ними — кажется, ничуть не хуже, чем с птицами — и не только с собственными дочерьми. Александр обожал его, да и Скорпиус, очень часто у них бывавший, полюбил его не меньше, чем своих родных. Они вообще очень сблизились с Малфоями с того момента, как в обоих семьях появились дети — и со временем Рабастан, Драко, Падма и Астория сдружились крепко и по-настоящему. Сам Родольфус не то чтобы держался в стороне — нет, просто многие их искренние интересы, вроде квиддича, оставляли его равнодушным. Но смотреть на них ему нравилось, и когда они вчетвером садились за бридж, Родольфус часто устраивался с рабочей рутиной где-нибудь неподалёку, время от времени поднимал голову от бумаг и поглядывал на них с нескрываемым удовольствием.

И думал, что вмешайся он когда-то так, как казалось ему справедливым и правильным, возможно, ничего бы этого не было.

Хотя…

Чем больше он узнавал Падму, тем больше удивлялся, до чего ей подходит фамилия Лестрейндж. Собственно, она ей подходила куда больше, чем его родному брату — и чем дальше, тем это становилось заметнее. Она была не просто сильной — она была, как правильно когда-то понял Рабастан, абсолютно бесстрашной. И при этом очень разумной и даже, по-своему, осторожной. Именно это сочетание осмотрительности, спокойствия и отсутствия страха и было тем букетом свойств, что веками выделяла их семью среди многих. Да и внешне она чем-то их напоминала: та же тяжесть волос и век, те же чётко, будто бы пером, обрисованные губы, тот же твёрдый подбородок, прямой и ровный нос… Даже пальцы — длинные, ровные, но не чрезмерно тонкие.

И харизма. Сила, стержень, которого никогда не было в его брате, но которого с лихвой хватало Падме — на двоих. Даже роли их в семье распределились зеркально: это Падма пропадала в Мунго, обретя уже довольно известное имя, и она же успевала заниматься кафе, ставшего, к большому удивлению Родольфуса, и популярным, и прибыльным. Рабастан же большую часть времени проводил дома и с огромным удовольствием растил детей, причём не только своих: через пару лет после появления на свет вторых двойняшек Лайза Турпин родила своего первенца, и поскольку и она, и её муж много времени проводили в Отделе, как-то незаметно вышло так, что их сын почти все дни проводил в Лестрейндж-холле, подрастая, в сущности, на руках Рабастана.

И Родольфус бы, наверное, даже испугался такой идиллии, если бы не то, что и раздражало его порой до ярости, и слегка успокаивало, убеждая в реальности происходящего. Хотя если бы он мог это изменить — он бы изменил. Но увы…

…Этим вечером они за ужином обсуждали то событие, коему определённо предстояло стать событием года: в этом мае исполнялось двадцать лет битве за Хогвартс, и этот юбилей должен был стать грандиозным праздником. Но собравшихся за намеренно поздним — чтобы дети уже спали — столом волновали отнюдь не грядущие торжества, а то, что должно было им предшествовать.

Амнистия.

Министерство готовило амнистию, и хотя пока что это считалось тайной, Родольфус знал о предстоящем событии едва ли ни с того момента, когда это решение было принято: позапрошлогоднее назначение его главой Отдела практических изобретений, кроме прочего, вынуждало посещать еженедельные заседания, на которых он и узнавал недоступные ушам обычных людей новости.

Списки пока не были утверждены, но в целом речь шла приблизительно о половине осуждённых за военные преступления и доживших до нынешнего момента. И Родольфус считал себя должным сделать всё, чтобы в этих списках оказался кое-кто из его старинных знакомцев.

А кое-кто, наоборот, нет.

— Этот шанс — единственный, — сказал Родольфус, закончив излагать новость. — Те, кто там останутся, там и умрут. Второго не будет.

— Ты о Люциусе думаешь? — тут же понял Рабастан.

— Прежде всего — да, — кивнул Родольфус. — В сущности, его шансы неплохи: на мой взгляд, его там давно не за что держать. Скверно то, что они хотят устроить сюрприз, а амнистия сама по себе никакого нового процесса не требует. Это значит, что допрашивать никого из частных лиц не станут — разве что в виде исключения. А вот меня могут — и если это случится, у меня будет шанс засвидетельствовать, что весь последний год у него не было волшебной палочки.

— Думаешь, поможет? — с непонятной нервозностью спросил Рабастан.

— Полагаю, это будет много лучше, чем ничто, — откликнулся Родольфус. — Но ручаться не могу.

— А о ком ещё? — Рабастан даже слегка придвинул стул в его сторону.

— Сложно сказать, — помолчав, протянул Родольфус. — Думаю, что Нотт и МакНейр. Первый был когда-то умницей и большим талантом, а второй — обычный исполнитель, оказавшийся у нас, насколько я знаю, больше по глупости. В любом случае, я почти уверен, что оба неопасны.

— А ещё? — Рабастан сжал руки.

— Если ты имеешь в виду кого-то конкретного — просто скажи мне, — попросил Родольфус, отметив, как Падма мягко положила руку мужу на колено.

— Мальсибер, — тут же проговорил Рабастан.

— Ну, ему как раз есть, за что сидеть, — усмехнулся Родольфус. — И вот он, очухавшись, вполне может стать опасен. Боюсь, нет — по крайней мере, не с моей подачи. Я не знал, что вы дружили, — добавил он с некоторым удивлением.

— Мы... — Рабастан хрустнул пальцами и нервно сжал лежащую у него на колене руку Падмы. — Мы не то чтобы дружили… я просто… просто так спросил, — он замолчал, упершись взглядом в пол.

— Басти, расскажи мне, — попросил Родольфус.

— Да неважно, — Рабастан мотнул головой, упрямо сжав губы.

— Ну скажи хотя бы, рад бы ты был этому или нет, — спросил Родольфус настойчиво.

— Я ему… обязан, — Рабастан выпустил руку жены и, вновь сцепив пальцы, резко откинулся на спинку стула. — Руди, это неприятно вспоминать… нет так нет. Я не хочу.

— Чем обязан? — Падма повернулась к нему и, придвинув свой стул вплотную, слегка отодвинула его назад и вот так, со спины, обняла супруга.

— Пэмми, я… — он чуть дёрнулся от её объятья, отстранился было, но тут же, наоборот, сам приник к ней. — Ладно. Раз вам интересно, — схватив стакан с водой, он сделал несколько быстрых глотков и заговорил быстро и глухо. — Это было… в рейде. Меня оглушили… я попался бы аврорам, если бы не он. Он меня и утащил, и прикрыл потом — перед Лордом. В целом, всё, — он опустил руки на стол и замолчал, глядя куда-то в сторону.

— Когда это было? — после длинной паузы спросил Родольфус.

Хотя какое это имело значение?

— Мы мальчишками были, — Рабастан продолжал смотреть в сторону. — Давно. Ещё до всего. Тебя не было тогда — а потом я… не забыл, но уже глупо было вспоминать такое.

— Меня не было, да, — эхом отозвался Родольфус.

— Мы общались с ним, потом, конечно, — сказал Рабастан. — Мы почти ровесники же… но не дружили. Там вообще никто ни с кем не дружил. Но Мальсибер и не подставлял никогда никого — знаешь, это было уже много. С ним легко было: он и в душу никогда не лез, и вопросов не задавал. Ну и квиддич, — он чуть усмехнулся. — В общем-то, всё это никакие не причины.

— Я не стану вмешиваться, — сказал Родольфус. — Даже если меня спросят — скажу правду: я почти его не знал. Потому что у меня есть аргументы против его освобождения — но теперь они, пожалуй, бьются тем, что ты мне рассказал.

Падма вдруг тихонько встала:

— Если я не очень вам нужна, я бы поработала пока, — сказала она и вышла. Вслед за нею почти сразу ушла и Андромеда — братья остались наедине.

— Ну? — спросил Родольфус. — Басти, что стряслось на самом деле?

* * *

— Пэм, — Рабастан вошёл в кабинет Падмы, как всегда, легко и стремительно, привычно обнял её со спины и прижался губами к шее.

— Я ещё занята, — она обвила рукой его склонённую голову и, повернувшись, поцеловала в щёку. — У меня ещё, — она глянула на часы, — почти час.

— Я соскучился по тебе, — он обошёл её кресло слева и присел на подлокотник. — Пэм, я очень соскучился, — повторил Рабастан, снова к ней прижимаясь.

Она посмотрела на него повнимательнее. Что-то было не так, и она очень быстро поняла, что именно. Страх. Рабастан был напуган — и напуган серьёзно. Собственно, она обратила внимание на это ещё за ужином, но тогда решила, что дело в какой-то очень старой и неприятной истории. Однако теперь ей казалось, что она ошиблась — ну, или старина внезапно перекликнулась с современностью. В чём же дело?

— Очень? — переспросила она, откладывая перо. В конце концов, статью ей не завтра сдавать — правка подождёт.

— Да, — он перехватил её руку и прижал к своему лицу. — Пэм, пожалуйста, — попросил он, и в его голосе ей почудились жалобные и просящие нотки. — Побудь со мной.

— А и Мерлин с ним, — решительно сказала она. — В самом деле — идём, — Падма обняла мгновенно склонившегося к ней мужа и прижала его к себе.

И услышала, как бешено колотится его сердце.

— Я люблю тебя, — прошептал Рабастан, торопливо и жадно целуя её ладонь.

— Я тоже тебя люблю, — шепнула она, запуская пальцы в его волосы, и позвала: — Идём в спальню?