Житейские воззрения кота Тириона вкупе с фрагментами биографии его людишек... (джен)

Неделю, целую неделю я был уверен в том, что все... меня отдали. И, естественно, всячески укреплял свой авторитет. Рыжий все же был мной отловлен и бит по морде, жирная допускалась к собственной миске только после того, как я снимал пробу, а мелкая, которая почему-то решила, что моя переноска была принесена специально для того, чтобы она в нее забиралась и в ней валялась, была мной нещадно гоняема отовсюду, где только мне попадалась.

И только-только я окончательно вбил в местные кошачьи головы, кто в этом доме теперь главный, как мои коварные людишки — опять же без объявления войны, между прочим — вернулись. Причем все. Втроем. То есть — ма, па и выкинутая Настя. Как-то стремительно так вернулись, быстро собрали мое имущество, а именно: лоток — одна штука, мисочки — две, корм и наполнитель — много, но могло быть и больше, а также абсолютно бесполезных улиток, и поехали домой. Я решил не рисковать, а вдруг передумают и вернут меня обратно к родственникам, и всю дорогу помалкивал. В итоге ма как-то подозрительно на меня косилась и о чем-то шушукалась с Настей, но везти обратно меня вроде бы не собирались.

Я решил закрепить успех и по приезду домой поочередно потерся обо все их ноги, изобразив ненавязчивую "песнь ласкающегося кота" -мр-мр-рмрмрмр-р-р-р. Па метнулся на кухню, на ходу доставая мои мисочки и наполняя их едой и водой. Я совсем уж было рванул следом, но сдержал порыв, решив, что перекусить я всегда успею, а вот успех по дезориентации людишек было бы неплохо и закрепить. Посему вместо визита на кухню я улегся на диване рядом с Настей и принялся мырчать, изображая дико соскучившиеся по "хозяйке" животное.

В итоге Настя тоже начала на меня подозрительно коситься. А па выдал — "Это не наш сКот!" — и принялся звонить родственникам с претензией:

— Зачем вы сломали нам кота?! Или это вообще не наш кот, а какой-то подменыш?! А куда тогда вы нашего кота подевали?!

Почувствовав себя несколько оскорбленным в лучших чувствах от подобных инсинуаций, я резко прекратил прикидываться "домашним ласковым животным" и ушел обижаться под кровать. Гордо ушел! Не торопясь и бросая презрительные взгляды на этих предателей.

Нет, ночью я, разумеется, вышел, поел — обида обидой, а есть надо, — погрыз толстянку и решил поупражняться в подхваченном от рыжего приеме "ночной ор". Ор удался слабо, надо признать, сказалось малое количество репетиций, но ма все равно проснулась и швырнула в меня тапком с шипением: "Еще один писк из этого угла, и останешься без завтрака!" Естественно, я отомстил: у толстянки осталось всего пять листиков. Странно, но ма меня за это совсем не ругала. Видимо, она смирилась с тем, что может остаться только один из нас... И это не толстянка. А потом Настю опять выгнали, по крайней мере, она собралась и куда-то уехала вместе с улитками, и жизнь потекла своим чередом до тех пор, пока не случилось страшное...

Нет, на балкон я проникал регулярно, сопровождая людишек во время их отвратного ритуала пускания дыма изо рта. Но всякий раз они запускали меня обратно по первому моему требовательному мяву. Но однажды я так увлекся наблюдением за жизнью по ту сторону стекла — нет, шоу обычно было так себе, но в тот раз на собачьей площадке показывали драку всех против всех, — что пропустил момент, когда па ушел с балкона и закрыл за собой дверь.

Опомнился я только где-то через полчаса, когда собак все же растащили и уволокли по домам, а сам я весьма чувствительно подморозил лапки и, пардон, попу. Зима, мороз, ночь, а глупые людишки не догадались вывести теплый пол на балкон. Сначала я пытался открыть дверь. Безрезультатно, надо признать. Потом пытался орать с пола, но сидеть на нем было откровенно холодно, так что я забрался на полочку и принялся орать в балконную дверь, в верхнюю прозрачную ее часть. Опять же безрезультатно. Спустя три часа я уже совсем отчаялся и решил, что так и умру тут на балконе в каких-то десяти сантиметрах от спасительного тепла, но тут ма решила навестить в ночи холодильник и... все же заметила меня, практически заледеневшего, по ту сторону балконной двери. С каким диким ором облегчения я запрыгнул к ней на теплые руки с полочки, как прижался к ее горячему телу всеми своими продрогшими лапками, даже передать невозможно. И даже не возражал, когда она уложила меня с собой в кровать под одеяло, и даже лежал там, отогреваясь, пару часов. Затем ушел, конечно, к себе на кресло, но сам факт!

А через пару дней я понял, что с моим лотком что-то не так. Каждый раз, когда я пытался излить, так сказать, посильно малую нужду, меня пронзала адская боль. Разумеется, все дело было в лотке, я пытался гневно возопить об этом, но почему-то у меня получался только сдавленный писк и какое-то уж очень унылое хныканье. Ма долго о чем-то шипела на па, запихала меня в переноску и заставила па отвезти нас с ней в клинику. Там какая-то отвратительная тетка долго мяла мой животик в опасной близости от моего м-м-м... пениса. И я, самым отвратительным образом, напрудил лужу прямо на ее металлический смотровой стол. Стыдно было неимоверно, но одновременно с этим я испытал облегчение, ведь нормально сделать свои дела, в силу испорченности лотка, я не мог уже почти двое суток. А потом мне выбрили шерсть на пузике и долго мяли его — пузико — какой-то странной штукой и тыкали пальцами в экран маленького черно-белого телевизора, что-то писали на бумажках, после чего ма сгребла эти самые бумажки, посадила меня в переноску и с недовольным видом уселась в машину, скомандовав: "В аптеку". Уже дома мне подсовывали какие-то невкусные таблетки, уговаривая, что их надо съесть, чтобы все прошло. Вот глупые. Лучше бы починили испортившийся лоток!

Через три дня поедания отвратных таблеток я совсем перестал ходить как в лоток, даже по чуть-чуть, превозмогая адскую боль, так и в непосредственной близости от него. Я вообще не мог никак выжать из себя ни капли. При этом чувствовал головокружение и общую слабость. Конечно, все дело было в этих таблетках! Людишки меня отравили! Именно в тот момент, когда меня настигло это откровение, ма отчаянно шипела на па, срываясь на крик: "Если с ним что-нибудь! Да я тебя! Срочно! Слышишь меня — БЕГОМ в клинику!!!"

Что было дальше, помню я смутно и обрывками. Вот па буквально запихивает меня в переноску. Вот меня вытряхивают на смотровой стол и надо мной склоняется какой-то большой бородатый тип, который оказывается врачом. Вот каким-то образом рядом оказывается Настя и держит мою правую переднюю лапку, па в это время меня прижимает к столу за загривок, а бородатый коновал втыкает мне в лапу странную иглу и вводит какую-то отраву, и я внезапно окончательно теряю ориентацию во времени и пространстве. Вот меня разрывает от боли и я ору так, как не орал, наверное, никогда в своей не очень длинной жизни, когда как коновал ковыряется у меня в самом святом, что осталось после кастрации. А потом приходит темнота, расцвеченная радужными мыльными шарами и прорывающимися отдельными фразами и образами. Ма склоняется надо мной... "Поставили катетер. Сейчас докапаем, а я пока распишу, что и как принимать и как катетер промывать..." Очень сушит язык... "Корм надо сменить..." Настя трогает мой язык и противно хихикает... "После того, как начнет отходить наркоз, может быть потеря координации..." Я лежу распластанный тряпочкой на чем-то мокром и уже остывающем... "Дважды в день, ну, я все расписал. Кровь надо сдать, вот направление, результаты мне привезете..."

Меня штормит и дико хочется пить... "Настя, немедленно отодвинь от котика миску и вылей воду, его велели два часа не поить..." Пить-пить-пить... что ж так лапы-то заплетаются и глаза фокусироваться не желают?.. "У него пить не получается, что делать? Пипетка? Поильник? Из шприца?.." Вода-вода-вода... А-а-а...

Глубоко ночью я окончательно пришел в себя. На жопу напялили какие-то клеенчатые трусы на липучках, хорошо хоть догадались взять с дыркой для хвоста, на шею нацепили какой-то раструб, который адски мешает нормально вылизаться, все болит и сушняк такой, будто я неделю в пустыне провел. И миска с кормом пустая! Зато мисочка с водой... М-м-м... Вода-вода-вода... Ой, что-то она как-то быстро закончилась. Ой! Из меня течет прямо в трусы! Кошмар! Напружу же, стыда не оберешься. О, а они не протекают. Хорошо, тогда спать, завтра, все завтра.

А на следующий день начались самые мои мучения. Людишки кололи меня иголками трижды, два раза в день, спаивали мне какую-то дрянь и скармливали таблетки. А еще промывали мочевой катетер. Ежедневно по вечерам. Я пытался кусаться, вырываться, царапаться, орать — ничто не помогало. Людишки твердо решили меня уморить. Нет, я, разумеется, слегка отыгрался на па, когда он повез меня сдавать кровь — орал так, что у самого уши заложило, и подрал их всех — па и двух коновалов-докторишек... И только когда к ним на помощь прибежал третий — им удалось меня скрутить и выцедить моей кровушки. И так продолжалось целый месяц, до того самого дня, когда самый первый бородатый ветеринар, которого я все же помнил, хоть и смутно, в очередной наш визит в клинику внезапно взял и выдернул из... меня... катетер. Мочевой. Тот самый. Чуть все напрочь не оторвал, коновал! А уколов мне в тот день уже не делали... и после тоже. А таблетки и микстуру можно было и потерпеть, тем более что терпеть-то пришлось всего пару недель.