Марья Марьевна (гет)

Боль. Боль была всепоглощающей и бесконечной. Казалось, болело всё. Хотя всё болеть вроде как не могло, поскольку, по ощущениям внизу у её тулова всё напрочь оторвалось. Но всё одно болело нещадно, разрываясь на ещё меньшие куски. Кричать? Да, она кричала, давно сорвав горло и сипя. Да и когда кричала, толку-то? Всё одно никто не услышит.

Ели, стоявшие вокруг её обиталища, ни звука не выпустят. Могучие, в два обхвата стволы, колоннами стоявшие, накрывая своими ветвями, как шатром, площадку в дюжину шагов вдоль и поперёк. Накрывая столь плотно, что за всю осень ни капли дождя не упало на усыпанную опавшей хвоей землю.

Да, она сама приспособила эти могучие деревья под жилище, переплетая ветви и корни так, чтобы они становились стенами и потолком, а за пару последних лет, кажется или нет, но отстоявшие далеко друг от друга деревья вроде как приблизились и стали плотней. А вон тот огромный пень сам появился из земли и теперь служил хозяйке "троном", на котором было удобно сидеть, опираясь на высокую спинку.

И вот — боль. Иногда приходя в себя, она понимала что боль не просто так пришла, она пришла с родами. Вспомнить бы ещё, что это такое. И опять она кричала.

Прохладный влажный язык ненадолго привёл в чувство. Маша увидела голову зверя, попыталась оттолкнуть и от боли чуть не лишилась чувств, а силы её покинули уже давно. Когда? А кто же его ведает-то? Волчица продолжала вылизывать лицо Марии. И это вдруг принесло некоторое успокоение, и даже боль несколько поостыла, что ли.

Волчица посмотрела на Машу внимательными и разумными глазами и, отойдя чуть от Марии, перекувырнулась и...

— Ну ты, девонька, даёшь, — на Марию смотрела обнажённая немолодая баба, притом хорошо сложённая, всё при всём и ничего лишнего, сухощавая, с длинными спутанными волосами, — так ведь и помереть можно.

— Ты кто? — Мария с опаской смотрела на гостью, она и на простецкие чары не способна была сейчас, а тут вот, волколачка. — Ты как здесь?

— Не журись, — незнакомка пожала плечами, — нашла вот, по крови, пахнет, знаешь ли, вот и нашла.

Высокая и сильная женщина стояла возле широкого ложа, на котором на окровавленных тряпках лежала измождённая Мария и, не стесняясь, разглядывала её.

— Ну, вообще-то, — она малость замялась, — попросили присмотреть.

— Кто?

— Есть люди, что могут так попросить, — она передёрнула плечами, — что и не откажешь никак.

— И как нашла-то?

— А всё проще оказалось, — она махнула рукой, — ельник-то знатный и большой, вот с той его стороны, что у речки с озерком, наше логово, а с этой стороны, значит, сама Мария Фёдоровна.

Подойдя к широкой лавке, стоявшей у изогнутых аркой еловых стволов входа в "дом", гостья подхватила рубаху и стала проворно одеваться. Заметив пристальный взгляд Марии, она спросила:

— Чего?

— Ты здесь перекинулась?

— Да пришла, как крики твои услышала, — она посмотрела на Марию осуждающе. — Разве можно так? Ведь и впрямь помереть могла, мне пришлось голову тебе держать, думала, кости разойдутся, так ты орала.

— Ничего не помню, — пробормотала Мария.

— А чего не помог-то никто?

— Нельзя, надо так, и не спрашивай, — Маша осмотрела себя, насколько могла поднять голову, поморщилась. — А ты перекидывалась зачем, а?

Гостья прошла по "дому", провела рукой по стволам елей.

— А ты сильна, Мария Фёдоровна, — она наткнулась на врезанный в еловый ствол знак, отпрянула от него. — Ну, дед, я тебе выскажу, как увижу, — она обернулась к Марии. — Нельзя, значит? Ой, а я ничего не порушила?

— Нет, и не смогла бы, — Мария требовательно смотрела на гостью. — А дед — кто?

— А, так Пужило же. Велга я, — та пожала плечами и кивнула на что-то слева от ложа. — А перекидывалась, так грела.

— Кого? — Мария, плохо соображая, да и то сказать — не отошла ещё, повернула голову и увидела берестяную люльку, в которой лежала... она.

— Ну, я её, — проговорила гостья, смущаясь, — ну, умыла и того, грела, пока ты не можешь, вон губку облизывать начинает, заорёт скоро, кормить пора, давай-ка и тебя хоть чуть оботрём, что ли, — она подошла с полотенцем и бадейкой, над которой слегка парило, а по щекам Марии потекли слёзы. — Ну, ну, чего ты, не ты первая, не ты последняя, это же у тебя первое дитё? — Мария часто закивала. — Во-от, а у меня только волчат четверо, да девок... — она ещё долго что-то говорила, обтирая и переодевая Марию, как маленькую, поглаживая и потирая то спину, то шею...

* * *

— Постой, а почему ты не выходишь в Китеж? — спросила Велга. — И дом свой есть, и родня помогла бы.

— Так надо, понимаешь, — Мария, пожав плечами и глотнув из деревянной чарки мёду, продолжила: — На мне проклятье, ты же знаешь.

— Ну, не на тебе, а на роду, — Велга вдруг встрепенулась. — Постой, ты хочешь сказать, что собралась применить "афйор брегин"? — Она посмотрела Марии в глаза, та кивнула. — Ты с ума сошла, это ж сколько лет?

Мария отвернулась к входу в жилище. Ветви всё плотней переплетались меж собой, и скоро стены станут непроницаемыми и непродуваемыми. И потолок срастается, будет в жилище и верхнее жильё. Правда, ели которым явно не нравилось соседство очага, постоянно пытались отодвинуться. Поэтому Мария придумала закрыть очаг небольшими плитами песчанника, получилась вполне себе печь.

— Двенадцать колен, — Мария смотрела на Велгу. — А ты илирийский откуда знаешь?

— А, — Велга махнула рукой, она поняла, что Мария не особо хочет раскрывать тонкости всего обряда "афйор брегин", — у моего Лешка дед албанец, жизнь в Киев занесла, а после отец решил, что и Лешко язык рода знать должен, ну, а я разные наречия люблю, и они мне легко даются, вот и говорю на пяти языках.

— Тщ-щ, — Мария покачала люльку с Машей, которая зашевелилась и закряхтела. — Здорово, а я только три знаю и потом покрываюсь, когда вспоминаю, как дядька Салазар заставлял учить, бр-р... — и она тихонько засмеялась, хотя ей и было грустно. Мария понимала, что обрекла и себя, и свою дочь, и внучку, и так далее на одиночество. И не знала, вытянут ли девочки эти тяготы — в себе-то до конца не была уверена.

* * *

Мария сидела у махонького лесного озерца, что было рядом с её жилищем. Небольшая колода лежала возле берега озера и была достаточно велика, чтобы две жёнки могли спокойно угнездиться и поболтать. Четырёхлетняя Машуня спала на мамкиной кровати, забавно сопя носиком, и не мешала подругам обговорить новости и старости.

— Уже учишь? — спросила Велга.

— Ага, — кивнула Мария, — по мелочи, так — цифирь, письмо да чтение.

Только что взошедшая, полная и от того яркая луна позволяла подругам разговаривать, не прибегая к свечам или всетцам, да и светлянки частенько пролетали мимо яркими росчерками.

Велга вздохнула, было видно, что она хочет поделиться чем-то, но не решается.

— Говори уж, чего случилось, — спросила Мария.

— Лешка моего родня на Каму кличет, — Велга проговорила это скороговоркой. — Не сказать, чтобы я этого хотела, но в наших места, сама знаешь, церковников всё больше, а они нас и вовсе не терпят.

— И куда? — спросила Мария. — Кама река вроде большая, до самого Каменного Пояса.

— Ижа там течёт, там железо, а брат Лешка коваль знатный, — сказала Велга, пожав плечами. — Не знаю, правда, как с местными будем, но думаю, управимся, мужиков только восемь в роду и четверо, как мы, — она вздохнула как-то прерывисто.

Они сидели молча ещё долго, пока Велга на встала и молча же не ушла во тьму.

"Вот и осталась одна, — подумала Мария, — совсем". Ей было грустно, она сидела и смотрела на тёмную воду озера, на поверхности которой нет-нет да расходились изредка круги от играющей рыбы, да прочертилась стрелка от уплывающего по своим делам ужика.

* * *

Мария смотрела на свой дом с ближайшего пригорка и не могла налюбоваться — а действительно, неплохо получилось. Хоть и знала Мария, что такой дом живёт недолго, лет эдак сотни три, а уже через четыреста лет от него останется лишь круг пней, покрытых грибами, но дом всё одно нравился. Сросшиеся стволы крупных елей создавали круг в полтора десятка шагов. В своей нижней части дом был непроницаем для ветра или холода — конечно, при наличии довольно большой, стоящей в центре круглого чертога печи, собранной из крупных камней. Уж и не ясно, как бы собирала такое чудо без палочки, что ей дядька Салазар привёз с Ладоги — посохом-то не намашешься. А тут и тис, и перо огнептицы, жестковата, правда, но зато хлёсткая — очень нравится. В паре десятков шагов от дома озерцо, шагов не более двадцати с небольшим и глубиной не более, чем по грудь. В озеро впадает ручеёк из родника, который Мария обустроила бадьёй, чтобы было проще набирать воду. Из озера же ручей утекал дальше и прятался в некрупных окатышах, очищенных весенними потоками.

От скуки Мария принесла два огромных дубовых пня, трухлявых внутри, и поставила на разных сторонах озера, в дальнем уже стриконки поселились. А недавно в одном из стволов в дупле была обнаружена пылюшка — эти весёлые малютки, правда, бывают малость назойливые, но Мария знала, как договориться со старшей. Зато их яд был очень полезной в хозяйстве вещью.

В общем, дом становился обитаемым и с соседями, а у входа на подвесе, сплетённом из тонких еловых веточек, покачивалась на сквозняке пустая корзина для светлянок — как-то ночью видела их в орешнике, авось поселятся, и не надо будет магией освещать.

— Та-ак, — проговорила Маша сама себе, осматривая свои "владения", — вроде всё срослось как надо.

— Маму-уль, — Мария, обернувшись, нашла глазами дочь. Та спускалась по склону пригорка, что за озером. — А ты говорила, что ёжики не летают, — в нескольких пядях над ладошками девочки парил явно крайне удивлённый ёжик.