Арчибальд Уитвики. Записи пожилого человека (джен)

Сегодня я повидал сон, наиболее необычный и страшный из тех, что доводится видеть теперь, после той памятной полярной встречи с Неизвестным. Строчки упрямо норовят выскочить за пределы вырезанных для них полей, и я слышу, как шуршит химический карандаш по пластику трафарета, и возвращаю его обратно, на бумагу.

Я спешу.

Увиденное не должно исчезнуть.

Хотя доктора и персонал клиники Гюльденлёве внимательны и тактичны, никуда не деться от того факта, что болезнь готова в любую минуту забрать у тебя — тебя самого. Насовсем. И пока ты сопротивляешься — она этого не делает. Вернее, не отступается, действует исподтишка, но у тебя остаётся гораздо больше времени — быть, а не существовать.

Так вот, не могу не признать, что увиденное мною во сне могло появиться только впоследствии встречи с тем грозным и могучим серебристым Неизвестным, ибо до того ничего подобного не видел. Если принять за основу то, что наш мозг обрабатывает виденное, слышанное, прочувствованное, воспринятое каким-либо образом нами за день, и в результате получаются сны, то должен признать, что в результате соприкосновения получил информацию от мира и о мире, не принадлежащего привычной нам реальности. Для простоты объяснений взял за основу, что мы попросту слишком многого не знаем, потому что не умеем пока узнавать. Тот же океан с большой вероятностью таит в себе многие тайны и объяснения ныне существующим явлениям, но наши технологии и наука пока не позволяют шагнуть дальше. Пока — не позволяют, и лишь от человечества зависит, как и когда этот барьер будет преодолеваться.

(Две строчки после этих двух абзацев — пустые. Видно, сэр Арчибальд торопился записать сам сон, а рассуждения, тоже рвавшиеся на волю, дописывал позднее. Об этом свидетельствует менее торопливый и прыгающий почерк, чуть меньший нажим на карандаш, гораздо меньше попаданий текста из одних строчек в другие, меньше следов от пальцев, когда мой предок, осознавая, что промахивается, силился стереть ошибки, но с химическим карандашом, в отличие от простого графитового, такой фокус не проходит.)

Итак, я нахожусь на огромной площади, и это точно не Земля. Может быть, это тот мир, из которого происходит Неизвестный? Скорее всего: на площади много таких, которые могли быть из его народа, если он не единственный в своём роде. Они металлические и живые, площадь вся заполнена ими. Многие хмельны, им весело; гремит музыка, не принадлежащая миру, где живут люди и похожую на которую человек создаст — если создаст — нескоро. Глаза — окуляры? оптика? — празднующих разноцветны: алые, синие, жёлтые. Не видно знаков различий, есть различия по цвету покрытия, размерам, манерам движения; у кого-то за плечами — то, что можно назвать крыльями, но совсем не похожими на крылья аэропланов; у кого-то — колёса; у кого-то — лопасти. У части присутствующих на руках — манипуляторах? — крепится, по видимому, оружие; у некоторых, вероятно, есть и скрытое. Мощные и хрупкие, весёлые и грустные, нахальные и наивные — разные; вот стайка тех, кого можно назвать молодёжью — ведь те, кто на площади — народ, не просто создания или — машины? — машины: о чём-то щебечут, хохочут, бранятся незло, все такие яркие и непосредственные.

Ощущается общее веселье, вот только мне, как наблюдателю, совсем не весело.

Почему?

Смутное ощущение воплощается в призраке того, кто когда-то был здесь, до постройки этой шумной площади. Его можно назвать стариком: даже полупрозрачный и с неуловимого цвета покрытием, он с выцветшей — почти белой — оптикой, а сочленения — так, вероятно, правильнее будет назвать аналоги человеческих суставов — нещадно скрипят, тело — корпус? — испещрено царапинами. Он что-то говорит таким же полупрозрачным — но более молодым — а те над ним смеются, а он не успокаивается, пока его тычками не прогоняют со смехом. Но один из гнавших его перестаёт смеяться — он услышал фразу, брошенную стариком напоследок.

Какую же фразу сказал в конце старик?

Я прислушиваюсь, потому что старик повторяет её, бредя от места прочь.

Я слышу её, и мне становится страшно.

Потому что вот что сказал старик:

«Нагорюетесь ещё с этой проклятой площадью. Энергоном умоетесь».

Предчувствие крови — вот что это было за ощущение! По всей континентальной Европе, совсем рядом с относительно благополучной Швейцарией, сейчас идёт бойня, бессмысленная и беспощадная — иначе, к примеру, откуда явление массовых братаний солдат воюющих сторон?! Вот что имел в виду тот старик: умыться энергоном — то же самое, что «умыться кровью»!

Война?

Здесь тоже была война?

Я вынужден наблюдать дальше, не в силах ничего изменить.

…Налёт на площадь внезапен и неотвратим: с небес, с земли — со всех сторон.

Взрыв.

И — живые — и я с ними вместе — проваливаются в вековые катакомбы — в яму, вырытую строителями вместе с разрушенными корпусами, застывшим энергоном, зашедшимися в беззвучном крике пустых глазницах-окулярах; глубже, до удушья и почернения, в толкотню чёрного рынка, где продаётся и покупается всё — абсолютно всё; где головорезы, явно накурившись чем-то горшим, чем опиум, буянят в обнимку, готовые в любой момент сорваться и начать крушить всё на своём пути; ещё глубже, под нагромождением тел, где.......................................................................................................

(Неразборчиво. В одной строке громоздится две или даже три, так что текст здесь, к сожалению, превращается в совершенно не читаемую кашу.)

..............................…и наконец, раздавленные до внутренностей через рот, погружаются в грохот битв древних арен, построенных на потеху хозяевам жизни, в молотилку калёного оружия, доверху накормленную бывшими живыми и напоенную их энергоном.

Вот что было под той площадью.

Вот от чего предостерегал старик, но не был услышан.

Память поколений оказалась короткой, и расплата за это была ужасной.

Так, вероятно, выглядит катастрофа памяти.

Смогут ли будущие поколения извлечь уроки из творящейся сейчас в континентальной Европе и за её пределами бойни?