Love-Hate-Sex-Pain (гет)

Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.

Л. Н. Толстой, «Анна Каренина»

Как только он открыл дверь, ведущую на крышу, запахло медовой дыней. Раздался всхлип, и Джей-Ди тихо, даже интеллигентно закрыл дверь.

В ласковых лучах весеннего солнца МакНамара была похожа на цыплёночка, всхлипы её были что птичий писк. Ему, наверное, должно было показаться это очаровательным.

— Тоже любишь покуковать на высоте?

Хэзер подняла на него красные глаза и громко хлюпнула носом, так ничего не ответив, утёрла щёку, задев пальцами веко. Бледны тени размазались, проведя неровную линию до курчавого виска.

Сказав про себя, что молчание — знак согласия, Джейсон Дин обернулся к городу, опёрся грудью на перила. Шервуд был как на ладони: маленький, вылизанный, двухэтажный, совсем как картинка, как эталон американской мечты. Если откровеннее и неприятнее: конфетная обёртка змеиного клубка.

Джей-Ди усмехнулся, залез ладонью в потаённый карман тренча и достал сигарету. Обернулся через плечо к МакНамаре и кивнул на руку, предлагая. МакНамара помотала головой и отвела взгляд. Он пожал плечами.

— Как знаешь.

Щёлкнула зажигалка, Джейсон Дин закурил и, отвернувшись от МакНамары, продолжил созерцать городок. Вот дом Вероники с чудесным садом, вот дом ныне покойной сучки-Чендлер (упокой, господь, её душу, ха-ха!) выделяется среди остальных ярко-красной черепицей. Вот 7-eleven — серый в свете дня и ярко-неоновый с наступлением темноты. Больше глазу было не за что цепляться, разве что только под ноги посмотреть и констатировать: вот Вестербург — кузница Хэзер и Март, общество в разрезе.

Он вдохнул, стараясь вспомнить, как пахнут пепел и сажа с работы отца, как звенит в ушах, когда он делает «БУМ», взмахивая руками, как ему машут из окна библиотеки, блаженно улыбаясь, зная, к чему всё приведёт. Но вместо знакомо чувства в нос ударила медовая, приторная дыня. Джейсон Дин тихо причмокнул губами, размяв плечи и затянулся. Никотиновая горечь тоже не дала искомого чувства.

— И как давно ты здесь кукуешь? — спросил Джей-Ди, когда созерцание и поиски нужного ощущения надоели.

МакНамара вздохнула, почти всхлипнула, но промолчала. Он обернулся к ней. Она разглядывала загорелые коленки, выглядывающие из-под цыплячьего подола. Джейсон Дин, затянувшись, дежурно улыбнулся, догадываясь, в чём дело. Всё было просто, такое он видел не один раз.

— Как давно проблемы дома?

МакНамара посмотрела на него, будто ребёнок, о чьём небольшом злодеянии узнал строгий родитель. Приподняла подбородок в напускной твёрдости.

— Нет никаких проблем.

— Проблемы есть. А вот у тебя таланта к вранью — нет.

— Тебе какое дело?

— Мне — никакого. Как и Флеминг — никакого. Как и вашему семейному психологу — никакого. Но я слушаю бесплатно, не раздаю обыкновенных советов и не выдаю пустых брошюрок. Что скажешь?

Джейсон Дин прищурился, провёл сигаретой по перилам, растирая пепел, и спрятал окурок в карман. Ему и вправду нет никакого дела. Но он слушает бесплатно, не раздаёт обыкновенных советов и не выдаёт пустых брошюрок. Потому что может, потому что способен на такую незамысловатую благодетель. Ещё он может угостить сигаретой.

МакНамара проследила за его жестами. Она поднялась, поправила юбчонку и осторожно подошла к краю крыши, опёрлась о перила и обратила взгляд на городок. Джей-Ди проследил за её взором, падающим на дом, что был краше остальных (даже дома покойной сучки-Чендлер, упокой господь ей душу, ха-ха!). Он будто старался показать, что в нём всё хорошо, прямо как в журнале или экране телевизора. Чтобы сказал на это старина Фрейд?

— Они ненавидят друг друга, — глухо отозвалась МакНамара. — Давно ссорятся, постоянно что-то выясняют. Они даже не стараются делать это тихо… Я постоянно слышу, как мама кричит на папу, тот огрызается на неё…

Она зашлась во всхлипе и отчаянно зажмурилась. Джей-Ди молчал.

— Мне иногда кажется, что… что им было бы лучше без меня. Разошлись бы, не мучая друг друга.

Она отвернулась и утёрла глаза ладонью. Джей-Ди всё ещё молчал, не выказывая ни сочувствия, ни сожаления, лишь иногда посматривал то на пряничный домик-серпентарий, то на МакНамару.

— А ещё я… я опять завалила химию. И маме это не нравится. А когда я заваливаю алгебру, это не нравится папе.

Она смотрела на него, явно чего-то ожидая. Наверное, сочувствия. Наверное, квохтанья. Понимающего кивка головой, наконец. Хотя бы иллюзию этого. Ведь большего и не надо. Только пожалей. Только скажи, что несчастнее неё на этом свете больше и нет никого.

Джейсон Дин затушил окурок, уголки губ равнодушно приподнялись в холодной улыбке.

— Лучше?

Конечно, лучше.

Твои родители разведутся, ты останешься с матерью, а отец будет платить такие алименты, что тебе с лихвой хватит на колледж и две модные сумочки из кожи африканских детей.

Ты никогда не узнаешь, какого это — выбирать из двух зол: мама наложила на себя руки или папа убил маму. И никто не поможет.

Ты никогда не узнаешь, какого это — знать, с каким упоением папа смотрит «кассету из Техаса», которая прекрасно помнит, как твоя мама машет тебе рукой из окна библиотеки под снос, ласково улыбаясь. Какого это — из раза в раз знать, чем она кончится. Не забывать.И никто не поможет.

Ты никогда не узнаешь, какого это — скитаться по пыльной полуночи от одного 7-eleven к другому, потому что ты — чемодан без ручки. Тебе никогда не понять, какого это, когда твой дом — это ты сам, а по углам столько разлагающегося мусора, что воздух из открытых окон давно смешался со зловонием.И никто не поможет.

Ты не знаешь, какого это — тонуть в опостылевшей боли, к которой привыкаешь настолько, что она тебе нравится, ты её любишь. Она — твоя единокровная сестра. Она — часть тебя. Она — и есть ты.И никто не поможет.

Ты устроишь шоппинг, потрещишь с подружками, сядешь на шпагат, сходишь на свидание, там же потрахаешься и на время забудешь о том, что дома вообще что-то происходит.

Ты труслива и не можешь принимать факты в лицо. Ты не умеешь мириться с ними, не пускаешь под кожу и не провозглашаешь частью себя.

Ты никогда не жила.

Ты — такой же суррогат, как и эти духи. Сладкие, пахнут дыней. Но дыня фальшивая.

МакНамара шумно вздохнула:

— Не знаю, наверное… да. Чуть-чуть, — и тут же помотала головой. — Да не предлагай ты мне! Мне не нравится!

Джей-Ди, усмехнувшись, убрал сигарету в потаённый карман тренча. Он продолжал смотреть на МакНамару с улыбкой и холодно. Кожа на щеках и под глазами подсохла, оставив ядрёную красноту, которую можно умыть в туалете.

Она не подумает, забудется на миг, а потом вновь прибежит сюда, заполонив суррогатом дыни, так и не решившись признаться самой себе: никто не поможет.

— Я пойду… — тихо сказала она, одёргивая пиджачок.

Не поблагодарила за бесплатный сеанс, не попрощалась. Не очень-то и хотелось, но…

Джейсон Дин прищурился, уголок губ приподнялся ещё выше, и дежурная улыбка стала холодной ухмылкой, очень близкой к оскалу.

— Если тебе будет настолько плохо, что захочется покончить со всем этим, делай это не здесь. Я не хочу, чтобы крышу запирали, отсюда открываются красивые виды.

МакНамара возмущённо распахнула глаза, как глупая птица, чуть приоткрыла рот, едва задохнувшись и быстро ушла, напоследок картинно хлопнув дверью. Он бы не менее картинно рассмеялся, будь ему не всё равно.

Джей-Ди достал очередную сигарету, покрутил в пальцах, подумал, что, может, не стоит, и обхватил её зубами. Всё равно никто не поможет. Щёлкнула зажигалка. Он принюхался. Приторный суррогат дыни всё ещё щекотал нос. Вспомнить то самое заветное, что есть у него, никак не получилось.

Джейсон Дин решил, что вспомнит дома: под пивко и любимую папину кассету из Техаса.