Пришедший из моря - и да в море вернется (гет)

Из записок Пабло Камбарро

Бесконечно долгой показалась мне та минута, в течение которой я, беспомощный, загипнотизированный, словно кролик перед удавом, смотрел в глаза моей жены. Её тело было пригвождено к земляному полу силой, природа которой оставалась для меня загадкой. Лишь щупальца Ухии, ещё недавно сплетенные в смертоносный клубок, конвульсивно содрогались. Она не могла задушить нас с Хорхе своими щупальцами, и это пробуждало в лежащей передо мной химере древнюю, первобытную ярость. Мы нарушили её уединение, и теперь она жаждала нашей крови.

Мы потревожили демона Имбоки.

Всплеск чужой воли словно взорвался в моем сознании. «Убей Ксавьера! Убей отступника — и ты станешь главой деревни, ты станешь героем глубоководного племени!» Лицо моей жены кривилось в неестественной гримасе. Яркими губами Ухии ухмылялся Ксавьер Камбарро. Я перевел взгляд на свою руку и с ужасом обнаружил, что всё ещё сжимаю тяжелую рукоять ритуального ножа. Ни за какие блага мира я не смог бы сейчас ослабить сведенные судорогой пальцы. Я должен убить химеру. Убить отступника, чтобы племя глубоководных благоденствовало в океане. Я принадлежу к этому племени — и я исполню то, что мне предначертано. Паника в глазах Ухии постепенно сменялась мрачным торжеством.

— Ты опоздал с Нисходящим узлом, Орфео, — свистящий шепот Ксавьера, казалось, отражался от земляных стен. — Я похороню тебя снова, бессмертие Глубоководных не спасет тебя. Л’сеф нга й’и фаитр!..

Мой нож был у самого горла чудовища. С ужасающей ясностью я понял, что если, надеясь на помощь моего таинственного напарника, позволю Ксавьеру второй раз завершить заклинание, то другого шанса не будет ни у меня, ни у Имбоки, ни у целого мира. С отчаянным воплем я направил ритуальный нож на горло жены, голос Ухии сорвался на нечленораздельное бульканье. На расстоянии порядка трёх дюймов я просто не мог промахнуться. Сокрушительный удар сзади отозвался взрывом боли в моей черепной коробке. Меня отшвырнуло в сторону, нож вылетел из моей руки. Последним, что я увидел, прежде чем окончательно лишиться чувств, была огромная, ужасающих очертаний тень, поднимавшаяся откуда-то из глубины пещеры.

Мнимые воспоминания, приходящие ко мне теперь, подсказывают, что тот роковой удар нанес Хорхе. Священник был единственным, кто имел такую возможность. Нейтрализовав меня и капитана Орфео, который не мог управлять моим телом, не опираясь на мое сознание, Хорхе разрушил ту невидимую силу, что держала Ксавьера в нашей власти. Хорхе, которого я считал своим другом… Вновь получив возможность двигаться, Ухия села на полу. Думаю, уже падая, я всё же ударил её ножом, и теперь чудовище зажимало ладонью кровоточащую рану у основания шеи.

На дальней стене лаборатории кривлялась гигантская тень. В полумраке, рассеиваемом лишь флуоресцирующей грибной порослью, её очертания выглядели ещё более ужасными. То, что призывал своими богомерзкими завываниями Ксавьер, покорно шло на его зов. Это и было, я уверен, то самое порождение Порога, одинаково отвратительное и людям, и глубоководным обитателям. Ксавьер имел дело с силами, которым не было места в этом мире. Тень разрасталась, будто приобретая объем, она двигалась в нашу сторону. Не знаю, имею ли я, в чьих жилах течет кровь морских тварей, право благодарить Бога, но сейчас я искренне возношу Ему молитву за то, что позволил мне в те минуты не видеть творящегося вокруг кошмара. Только благодаря этому я сохранил рассудок и способность уже без паники, хоть и с чувством крайней обреченности изучать приходящие в мои сны картины мнимых воспоминаний.

Тень разрасталась, приближаясь. Сгустки тёмного тумана со стен тянулись к моей жене. Ухия продолжала сидеть на полу, зажимая руками рану; кровь окрасила ворот золотой туники. Неожиданно Ксавьер заговорил снова, и с каждым звуком я всё больше обретал уверенность в том, что никогда, даже заняв её тело, отец моей жены не привыкнет вновь к обыкновенным человеческим губам, и даже спустя полстолетия он будет неестественно кривить её рот, превращая в бездонный провал. Долгая тирада Ксавьера была обращена к тени на стене, и, повинуясь его приказам, существо Порога подалось назад. Туман ушёл с гнилостной поросли на стенах, сжимаясь до первоначального размера, а затем и вовсе начиная растворяться.

Вслед за этим земляной пол лаборатории задрожал. Казалось, сами горы исполняли под завывания Ксавьера какой-то ритуальный танец. Далеко внизу под порывами шквального октябрьского ветра бушевало море. Я не мог ни видеть, ни слышать его, но я знал, что оно там, внизу, оно пристально следит за нами. Риф Дьявола захлестывают волны, не давая даже самым смелым из глубоководных обитателей подняться по его острым, словно бритва, выступам, дабы бросить взгляд на горы, где сейчас решалась судьба подводного племени. В такие минуты море объединяло под собой все сущности, когда-либо взращенные им, превращалось в единый организм. Что бы ни происходило здесь, в Имбоке, море всегда оставалось незримым, но одним из основных участников разворачивающихся событий.

Не берусь считать, сколько времени я провел без сознания. Когда я наконец открыл глаза, то не сразу понял, где, собственно, нахожусь. Уверен я был в одном: это больше не лаборатория в горах, ибо земляные стены, покрытые зеленоватой светящейся плесенью, я не перепутал бы ни с чем. Было и ещё одно существенное отличие: там, наверху, за несколько километров от кромки берега, рыбный запах ощутимо слабел. Сейчас же он вернулся с полной силой. С первым моим осознанным вдохом я лишь усилием воли справился с подкатившей к горлу тошнотой. Я всё ещё был в Имбоке.

Постепенно запах гниющей рыбы, водорослей и каких-то благовоний стал казаться мне смутно знакомым. Пока я, наконец, не сообразил, что нахожусь на этаже Ксавьера, в одной из комнат, где мне уже посчастливилось побывать. Осознав это, я вновь мысленно вознес хвалу Деве Марии. Я лежал на старой кушетке в комнате, которую во время своего первого визита сюда мысленно окрестил приёмной. В комнате почти не было мебели, да и кушетку, полагаю, сюда принесли лишь затем, чтобы не класть меня на пол. Окинув помещение взглядом, я вновь закрыл глаза и принялся горячо молиться: Ксавьер мог устроить меня и в своём кабинете, где я вынужден был бы любоваться на его коллекцию накладных лиц. Видимо, он не желал, в свою очередь, наблюдать там посторонних, а потому не сделал этого, и я, избавленный от созерцания натянутых на распорки скальпов, благодарил всех известных мне святых.

Имею ли я право обращаться в своих мыслях к Господу? Давно, бесконечно давно, ещё до того, как я узнал о существовании Имбоки, душа моя яростно отвергала все попытки матери навязать мне веру. Как большинство испанцев, моя мать была католичкой, и лишь теперь я в состоянии понять, откуда поселилось в её душе столь сильное стремление делить свою жизнь с высшими силами.

Особым доверием моей матери пользовалась Святая Маргарита Кортонская, грешница, раскаявшаяся после смерти своего патрона, с которым жила вне брака. Без молитвы Святой Маргарите у матери не начинался ни один день, и я, считая себя весьма прогрессивным молодым человеком, периодически позволял себе посмеиваться над тем, с какой серьезностью мать относилась к уединенным беседам с почившей в далеком средневековье итальянкой.

Несмотря на мой здоровый скептицизм, религия никогда не была предметом наших ожесточенных споров. Мать не переставала регулярно звать меня к мессе, получая в ответ неизменный отказ, приправленный долей юношеского презрения к «бабьим сказкам», однако никогда не злилась и не повышала голоса, лишь как-то обреченно качала головой и уходила, оставляя меня наедине с моим упрямством. Сейчас, лёжа на скрипящей кушетке и уставившись в рассохшуюся обшивку потолка, я начинал понимать, почему именно Маргарита Кортонская.

Моя мать видела в её судьбе определенное сходство со своей. Уроженка юга Испании, вступив в брак не по католическому обряду, а в церкви Ордена Дагона, для своей веры она жила с Ксавьером во грехе. С той лишь разницей, что, в отличие от Святой Маргариты, моя мать не дожидалась смерти этого чудовища. Она бежала из Имбоки, боясь оглянуться и уже зная, что ждет дитя. Думаю, я понял бы её, если бы она решилась меня убить. Мать замаливала грехи до самой смерти, лишь я, ничего не зная о своем настоящем отце, не мог этого понять.

Сейчас, спустя тридцать лет, я оказался там же, где мать испытала самые ужасные потрясения в своей жизни. Полагаю, именно здесь, в обители греха и всеобщего упадка, её душа впервые по-настоящему потянулась к Господу. Я ощущал сейчас почти физическую потребность в молитве, мне казалось, что если я не попытаюсь открыть свое сердце вере, то потеряю последнюю надежду. Но имел ли я на это право? Я, рожденный во грехе не столько из-за того, что отец и мать никогда не состояли в браке, — просто Ксавьер Камбарро не был человеком, он являл собой чудовище, поднявшееся из глубин, чтобы однажды туда вернуться. Я принес две клятвы Дагону и должен принести третью. У меня нет этого спасительного права.

Груз безвыходности лежал на сердце тяжким камнем. Погруженный в свои мысли, я даже не заметил, что нахожусь в комнате не один. Осознание этого пришло ко мне неясными полувзглядами, едва слышным шорохом ткани и тихим постукиванием ритуальных колец. Признаюсь, мой мозг находился тогда в состоянии некого оцепенения: слишком много непередаваемого, древнего ужаса выпало на мою долю за последнее время. Я просто устал реагировать и чувствовал себя безумно истощенным, будто страх высосал до дна все мои силы.

Медленно повернув голову, я увидел Ухию. Жена сидела рядом со мной в хорошо знакомом мне кресле с высокой резной спинкой. Золотую тунику, в которой я видел её в последний раз, Ухия сменила на одно из своих платьев, щупальца были скрыты тонким пледом. Внешне она сейчас ничем не отличалась от обычной женщины.

Ухия выглядела утомленной. Ни слой косметики, ни две заколки в виде тонких расходящихся лучей, скреплявших пряди волос на висках, не придавали свежести её лицу. Заметив, что я смотрю на неё, Ухия кивнула мне и слабо улыбнулась. Кто она сейчас? Неужели я вновь оказался наедине с Ксавьером? Худшего поворота событий нельзя было и представить. Я лежал перед Ухией абсолютно беспомощный и мог пошевелить разве что пальцем — от осознания того, что отец моей жены имел все шансы убить меня без какого-либо встречного сопротивления, меня прошиб холодный пот.

— Ухия?

— Да, Пабло? — её голос звучал по-прежнему тихо и певуче. Я привык к этому голосу. Несмотря на мое отвращение к её щупальцам и деятельности жрицы, я привык к этой женщине. Именно она пела мне, прогоняя непрошеные видения и навевая сны. Моя жена и моя сестра, она клялась мне в вечной верности у алтаря Дагона, а я смотрел в её тёмные глаза и не мог вымолвить ни слова в ответ.

Вне всякого сомнения, голос принадлежал ей. Исчезли уродливые гримасы Ксавьера, делавшие её красивое лицо бесконечно отталкивающим. Мог ли я быть уверен, что сейчас говорю со своей женой? По крайней мере, я хотел в это верить.

— Кто ты? — спросил я первое, что пришло в голову. Хотя самым логичным лично для меня было бы «какого дьявола творит твой отец?!». Разумеется, я не надеялся получить правдивый ответ, а потому продолжал внимательно наблюдать за её лицом. Мимика Ксавьера была для меня легко узнаваема, однако сейчас я не замечал ничего даже отдаленно похожего на его кривляния под накладными лицами. Ухия широко распахнула густо накрашенные глаза.

— Пабло, ты болен? Я твоя жена, помнишь? Ты обещал, что мы никогда не расстанемся. И будем жить в море… вечно. Помнишь? — уже настойчивее повторила она и склонилась ко мне, почти касаясь губами моего лба. Я невольно задержал взгляд на её шее. Если за время, пока я лежал без сознания, такому успел научиться Ксавьер, то я их не различу. Для простоты я принял поистине соломоново решение: считать, что рядом со мной действительно находится Ухия, однако не терять бдительности. Я так и не смог разобраться в тонкостях их дьявольских заклинаний.

— Я помню, Ухия. Мы будем жить вечно среди колонн Й’хантлеи.

Ухия определенно удивилась. Она отстранилась от меня и снова выпрямилась в своем кресле, даже не пытаясь замаскировать цепкий недоверчивый взгляд. Мне не составило труда понять, что своей неосторожной фразой я возбудил у неё какие-то подозрения, а потому решил впредь быть осмотрительнее.

— Тебе известно о существовании Й’хантлеи, Пабло? — Ухия задумалась, тонкая морщинка прорезала её лоб. Однако спустя несколько секунд моя жена радостно захлопала в ладоши. — Значит, Дагон принял тебя! Дагон позволил тебе увидеть священный город. Ведь ты видел его во сне, да?

Не видя смысла спорить, я кивнул. Эта версия пришлась мне по вкусу. Казалось, Ухия, поглощенная радостью, уже забыла о своих подозрениях, и я решил, что момент достаточно благоприятный, чтобы продолжать задавать вопросы. Я должен во что бы то ни стало узнать, чем закончился наш с Хорхе поход в горы.

— Пабло, придет время — и мы вместе поплывем среди колонн Й’хантлеи. Уже не во сне, а наяву, и у нас с тобой будет вечность. Тебе осталось лишь принести третью клятву великому богу.

Меня вновь озарила догадка. Название Й’хантлеи было произнесено капитаном Орфео, который в тот момент находился в моем сознании. Беседа про колонны подводного города велась фактически между старым капитаном и его внуком — выходит, Ухия либо не помнит ничего, что происходило после захвата её мозга частицей Ксавьера, либо считает, что не помнить лабораторию в горах полагается именно мне. В таком случае, будет лучше, если она будет считать, что город действительно явился мне в снах.

— Ухия, скажи мне… — я тщательно подбирал слова, опасаясь вызвать у неё новые подозрения. Не нужно показывать излишней осведомленности, это может быть опасно. — Сколько времени я здесь нахожусь?

— Почти два дня. Отец нашел тебя в своем кабинете, ты был без сознания, Пабло. Отец сказал, ты читал одну из его книг. Не нужно этого делать, — мягко упрекнула она и провела рукой по моим волосам. От неожиданности я вздрогнул так, что она отдернула руку и взглянула на меня с неясным оттенком обиды, очевидно, решив, что мне неприятны её прикосновения. Однако сейчас это было меньшее, что меня интересовало.

— Что? — не веря своим ушам, переспросил я. — Ксавьер нашел меня в кабинете?

— Да, Пабло.

Рука Ухии коснулась моего плеча. Я искоса видел крупные перстни и широкий браслет, охватывающий её запястье. Все украшения, что носила верховная жрица Дагона, принадлежали к сокровищам, которые сектанты поднимали из морских глубин. Дагон — золото из моря. В ответ на молитвы он посылает своей пастве рыбу и золото и требует взамен человеческих жертв. Как знать, быть может, одно из колец Ухии пришло в её руки в обмен на жизнь моей Барбары. От этой мысли я невольно вздрогнул и отвел взгляд, стараясь не смотреть на поблескивающий желтый металл, испещренный диковинными орнаментами.

Мне необходимо было подумать. Присутствие Ухии отвлекало, вынуждая постоянно держаться настороже, не давая полностью сосредоточиться на полученных сведениях. Однако, как бы мне ни хотелось сейчас остаться одному, Ухия была единственной, на чью помощь я мог рассчитывать, пытаясь разобраться в происходящем. Иного выхода не было. Я предпочел бы наведаться за разъяснениями в уже хорошо мне знакомый дом деревенского священника, однако я с трудом мог даже пошевелить рукой — думать о том, чтобы подняться на ноги, было бы слишком самонадеянно с моей стороны. К тому же… Хорхе, которого я считал своим единственным другом в этой проклятой деревне, нанес мне тот сокрушительный удар в спину. Начиная думать о причинах его поступка, я неизменно приходил к выводу, что всё меньше понимаю логику творящихся вокруг меня событий. Я не мог избавиться от ощущения, что все в этой деревне — Ксавьер, Ухия, священник и жители — носят накладные лица. Нет смысла искать под масками хоть каплю правды, в которой я мог бы быть уверен. В Имбоке у меня нет права на беспечность. Чужак, сын главы этой деревни, я могу полагаться только на себя, иначе их расправа надо мной не заставит себя ждать.

Я предпочел оставить Хорхе на потом — хотя бы до того времени, пока силы не вернутся ко мне и я вновь не смогу уверенно передвигаться. Ведение моих записок помогает мне сохранять здравый рассудок и по мере возможности систематизировать мои знания об этом месте, однако я стал замечать, что испытываю определенный страх, заглядывая на уже давно исписанные страницы, — будто я боюсь увидеть что-то, что успело скрыться в спасительном забытье, дабы не позволить мне окончательно утратить разум.

— Два дня назад? — продолжил уточнять я, надеясь, что всему виной мое недостаточное знание испанского. Однако за время, проведенное в деревне, язык, который я так и не успел выучить благодаря отвращению матери ко всему, что было связано с её родиной, становился для меня понятным. Я не мог ошибиться.

— Да, Пабло, — Ухия смотрела на меня с сочувствием, будто перед ней лежало больное дитя, нуждавшееся в покое и утешении. — Ты пришел в кабинет отца, взял книгу из шкафа… Пабло, ведь тебе не знаком язык, созданный Глубоководными, и иные тайные языки, которыми владеют жрецы Дагона. Что привело тебя туда?

В голосе Ухии по-прежнему звучал мягкий укор. Словно она хотела убедить меня, что ни она, ни Ксавьер Камбарро не против того, что я явился сюда непрошеным гостем, однако считают мой поступок крайне неразумным. Но почему она утверждает, что меня нашли здесь читающим книгу? Я готов поклясться, я отчетливо помню, как и в самом деле поднялся на этаж Ксавьера, прошел в кабинет и попытался разобрать диковинные значки в древнем фолианте, как при виде натянутых на распорки накладных лиц в стеклянном шкафу меня едва не стошнило, а потом, прогоняя вызванное затхлым воздухом комнаты видение, передо мной появился старый губернатор и приказал убираться вон. Я помнил события того дня настолько четко, словно это было вчера.

Но ведь именно после моего визита на этаж Ксавьера мое сознание стали посещать чужие мысли, я стал слышать голос своего давно ушедшего в море предка, чувствовал попытки капитана Орфео проникнуть в мой мозг. Я окончательно укрепился в своем решении выяснить, почему Ксавьер лишен права носить ритуальный нож, а обязанности жрицы исполняет Ухия. Я, подгоняемый чужой волей, отправился в сопровождении Хорхе в опасную экспедицию в горы и наткнулся в лаборатории на химеру с лицом моей жены.

Паническое непонимание происходящего продолжало упрямо биться в моей голове. Неужели удар, что обрушил на меня священник, был настолько силен, что я, потеряв память, явился к Ксавьеру во второй раз?

— Ухия, скажи мне… что было после того, как мы вернулись из лаборатории в горах?

Я увидел в глазах моей жены непередаваемое удивление, однако, самонадеянно решив, что если продолжу вываливать перед ней всю известную мне информацию, то лишу Ухию возможности придумать подходящий ответ, продолжил:

— Когда мы с пастором Хорхе пришли в лабораторию в горах, мы обнаружили там Ксавьера. Его частица заняла твое сознание, вытеснив тебя, Ухия, поэтому, полагаю, ты не помнишь ничего из произошедшего. Ксавьер — отступник, он больше не верит в Дагона. Он не может возглавлять Тайный орден и лишен права носить ритуальный нож. Он владеет знаниями, которых достаточно, чтобы призвать существо Порога. Если ему это удастся, и людям, и подводному племени придет конец. Я пытался его остановить, потому что так приказал капитан Орфео. Однако мне не удалось. Что произошло потом, Ухия? Почему я здесь?

Во время своей отчаянной тирады я имел возможность наблюдать, как подвижное лицо жены приобретает крайне растерянное выражение. Я видел, что Ухия шокирована моими словами, и втайне испытывал какое-то неясное торжество: если они думали, что я не помню ничего из случившегося, они глубоко заблуждаются. Пабло Камбарро больше не позволит водить себя за нос. Теперь я понимаю, что тогда мне следовало крепко держать язык за зубами, однако я слишком устал бояться в этой деревне даже собственной тени. Мне необходимо было выговориться, хоть как-то вернуться на игровую доску.

Одно из двух. Или Ухия ответит мне правду, или соврёт. Но что вообще в этой деревне есть правда? Имбока одним своим существованием будто растворяла границы реальности.

— Пабло, ты говоришь ужасные вещи, — наконец произнесла Ухия и испуганно поднесла руку к лицу, словно отгораживаясь от меня. Я вновь невольно бросил взгляд на браслет на её запястье: на широкой золотой полосе были выгравированы уже хорошо знакомые мне узоры, являвшиеся отличительной чертой культуры подводного племени. Переплетение тонких выпуклых нитей передавало невоспроизводимое изящество и вместе с тем несло в себе затаенный ужас, который видели лишь те, кто не был рожден в Имбоке. Я никогда не смогу спокойно смотреть на эти орнаменты — и у меня нет ни капли желания привыкать к ним, вливаться в ряды тех, кто создает подобные украшения.

— Мой отец — преданный последователь Дагона, — в голосе Ухии зазвенела ярость. — Орден Дагона основал капитан Орфео. Когда пришло время и он покинул нас, чтобы уйти в море, нож и амулет взял в свои руки Хосе Камбарро, после него — мой отец. После отца — я, дабы дать ему возможность спокойно подготовить свое тело и душу к тому, чтобы спуститься под воду и навеки примкнуть к пастве великого бога. Все члены семьи Камбарро верят в Дагона, Пабло. Ни у кого ещё не было повода обвинить нас в измене нашему богу.

— Ксавьер разочаровался в той силе, которую приносит поклонение Дагону, — казалось, в тот момент я искренне наслаждался её испугом. Ухия отодвинулась назад, неотрывно глядя на меня широко распахнутыми глазами. — Он призывает демонов Порога, дабы поработить морское племя.

— Я не желаю этого слышать! — вскрикнула Ухия и, дрожащими руками дернув рычаги кресла, развернула его, чтобы наконец оставить меня одного. Однако неожиданно она остановилась. — Пабло, о чем ты говоришь? Я не понимаю. Ты пролежал два дня, не приходя в себя, а теперь начинаешь говорить страшные вещи. Ты не должен настолько серьезно воспринимать сны, Пабло, это опасно. Я знаю, ты был воспитан на другом континенте, ты не можешь привыкнуть к нашим обрядам, но это твоя судьба, не стоит ей сопротивляться. К тому же у тебя нет выбора. Ты рожден, чтобы служить Дагону, твой мир — Имбока, откуда ты уйдешь в море.

— Сны?

Я нашел в себе силы поднять голову. Ухия вновь внимательно смотрела на меня, и испуг на её лице сменялся прежним сочувствием.

— Сны, Пабло. Ты видел всё это во сне. Лаборатории в горах не существует.

— А демоны Порога? — я не желал сдаваться. Всё, что произошло в горах, чужой голос в моей голове, мое сражение с химерой в облике моей жены — всё это не могло быть сном. Слишком реально я снова и снова видел те ужасающие картины, где на земляных стенах лаборатории, скрывая светящуюся грибную поросль, появлялась гигантская тень. Лишь случайность спасла меня от необходимости лицезреть порождение безумия Ксавьера.

— Они существуют, — признала Ухия. её пристальный взгляд застыл на моем лице. — Но приближаться к ним и пытаться подчинить означает навлечь на себя гнев нашего бога. Те, кто скрывается у Порога, — порождения Азатота, не нашедшие своего места во вселенной, они чужды морю. Никто в Имбоке не пытается предать нашу веру, Пабло. Дагон — великий бог, он принес нам пищу и золото, Дагон — золото из моря, — она протянула руку, и орнаменты украшений вновь засверкали перед моими глазами.

— Я слышал, как он произносил заклинание, — я твердо встретил её взгляд. Ухия хмурилась — думаю, она не ожидала от меня подобного упрямства. Сейчас я понимаю, что не следовало так опрометчиво разжигать её настороженность, однако тогда меня словно вела необъяснимая, отчаянная храбрость. — Я остановил его Нисходящим узлом.

Губы Ухии тронула легкая улыбка.

— Нисходящий узел — не та вещь, которую смог бы применить ты, Пабло. Он требует знаний, тех знаний, что не даются случайно. Даже я не могу применять Нисходящий узел. Это был сон, Пабло. То, что ты мне рассказываешь, не могло произойти наяву. Этот сон истощил тебя. Отдохни, — она ещё раз осторожно погладила меня по голове. Неожиданно вспомнив одну важную вещь, я ощутил такой всплеск сил, что сумел резко поднять руку и схватить Ухию за запястье.

Там, в лаборатории, я ударил её ножом в ключицу. Лезвие пробило кожу и глубоко распороло плоть, заставляя Ксавьера зажимать рану рукой. Я словно вновь увидел, как моя жена сидит на полу, а капающая сквозь пальцы кровь окрашивает ворот золотистой туники. Не знаю, откуда брались эти воспоминания, — я лежал без сознания на полу и ни при каких обстоятельствах не мог этого видеть. Полагаю, за столь подробную информацию я должен благодарить капитана Орфео. В любом случае, если прошло всего два дня, след от достаточно глубокой раны никак не мог бесследно исчезнуть. Оставалось лишь убедить Ухию показать мне место, куда Орфео ударил Ксавьера.

Потому что это не было моим сражением с женой. Это пытались разрешить старый спор Орфео и Ксавьер Камбарро. Ухия постаралась высвободить руку, и я, чтобы не вызвать у неё ещё больше подозрений, разжал пальцы. Я целился ей в шею, и расстояние от лезвия ножа до её кожи не превышало трёх дюймов. Однако, падая, я промахнулся, и нож вошел под правую ключицу. Приподнявшись, я привлек жену к себе и потянул ворот её платья, сдвигая ткань ниже к груди.

— Мы будем жить в море, Ухия. Вечно. Мы будем плавать среди колонн Й’хантлеи, — голос мой к концу фразы пораженно оборвался, и я так и застыл, судорожно сжимая пальцами ткань её платья. На коже Ухии не было ни следа той раны, что я нанес ей в лаборатории. Ни единого намека. Этого просто не могло быть. Сраженный своим неожиданным открытием, я отпустил Ухию и бессильно уронил голову. Жена наклонилась ко мне, плед, скрывавший её щупальца, соскользнул вниз.

— Обязательно будем, Пабло, — горячо зашептала она, почти касаясь губами моего уха. — У нас впереди вечность. А теперь спи. Капитан Орфео больше не потревожит тебя.

Я наконец остался один. Не открывая глаз, я слушал доносившийся из коридора стук колес её кресла. Каким бы ни был случившийся со мной кошмар, я готов поклясться, что он был реален. Ксавьер, чей разум захватил тело моей жены, лаборатория в горах с покрытыми гнилостной порослью стенами и гигантская тень, поднимающаяся откуда-то из глубины — это не могло быть сном, не могло быть даже порождением того лихорадочного состояния, в коем мой мозг пребывал под воздействием ужаса Имбоки. Если Ухия желает убедить меня в том, что я стал жертвой видения, это может означать только одно: планы Ксавьера нарушены, и он не намерен раскрывать их до тех пор, пока не поставит в них окончательную точку.

Я никогда не признáю, что то, что со мной случилось, происходило во сне. Голос моего прадеда звучал в моей голове, он уверенно вёл меня по дороге в горы, не позволяя ни на шаг отступить от намеченной цели. Я должен был попасть в лабораторию в горах, чтобы вмешаться в планы Ксавьера. Благодаря капитану Орфео перед губернатором Имбоки предстал не напуганный юнец, которого он так привык видеть. Чужая воля поддерживала мою собственную храбрость. Я произнес Нисходящий узел, лишь силой своих слов ударив химеру и пригвоздив её к полу. Если бы не это, меня бы уже давно не было в живых.

Ухия права: ни Пол Марш, ни Пабло Камбарро не в состоянии не то что произнести Нисходящий узел, должным образом воспользовавшись его мощью, — американский миллионер и сын демона Имбоки, бесполезный чужак, так и не ставший здесь своим, не знают даже о существовании подобного заклинания. Имея некоторые знания в области тайных наук, я всеми силами старался избегать подобных запретных областей. Справиться с Ксавьером мне помог старый капитан, и я, человек, который всем сердцем ненавидит сектантов, поклоняющихся морскому богу, принял эту помощь, объединяясь с Орфео против чего-то ещё более ужасного.

Им не удастся убедить меня в том, что все мои воспоминания — не более чем сон! Увидеть тень, ползущую по стенам, формирующуюся в чудовище, одного взгляда на которое достаточно, чтобы сойти с ума, я не мог даже в самом страшном кошмаре. В Имбоке я впервые столкнулся с созданиями, древность которых не поддается никакому осознанию: морской бог был ровесником первобытного хаоса, он прибыл на землю в незапамятные времена, когда наша планета представляла собой лишь раскаленный шар, и затаился, ожидая своего часа. Тень, которую мне довелось увидеть в горах, провела миллиарды лет в космическом хаосе, чтобы однажды быть призванной отступником.

С улицы донесся звук работающего автомобильного мотора. Моих сил едва хватило на то, чтобы сползти с кушетки и осторожно, на коленях, пересечь комнату, чтобы подобраться к плотно занавешенному окну. Причина моего состояния оставалась для меня загадкой. Я чувствовал себя так, словно мои жизненные силы были безжалостно выпиты чем-то неведомым. Слабость, как после долгой болезни, усиливала мое состояние беспомощности перед враждебным мне окружающим миром. Не могу сказать, что мне было легче противостоять ему, будучи крепким здоровым мужчиной, однако сейчас истощенное состояние всё больше угнетало меня.

Что произошло со мной за те дни, которые, как утверждает Ухия, я провел в комнатах её отца, мучимый бесконечно реальными видениями? Стал ли я жертвой тайных обрядов, проводимых Ксавьером с целью лишить меня возможности сопротивляться власти Имбоки? Сейчас я не мог ответить на эти вопросы, и неведение грызло меня, словно стая голодных крыс. Оставшись наедине с собой, я жалел о том, что не успел спросить Ухию ещё об одной крайне важной для меня вещи. Я должен был знать, что произошло с Ксавьером. Ответит ли она правду или сообщит мне заранее подготовленную версию, по сути, не имело сейчас значения. Я должен знать хоть что-то, что смогу интерпретировать максимально приближенно к истине, опираясь на опыт проживания в этой проклятой деревне. Что произошло с телом Ксавьера после того, как частица его разума захватила тело моей жены?

За годы учебы в Мискатоникском университете в мои руки попало несколько книг из закрытой секции университетской библиотеки. Из них, стараясь пропускать описываемые в них ужасы сквозь призму здорового юношеского скептицизма, я смог уяснить, что освобожденное от разума тело обречено на обыкновенное трупное разложение ещё до дня фактической смерти. Такое тело подходит к своей смерти уже мертвым. Сейчас, однако, я понимаю, что не обладал тогда достаточной подготовкой для того, чтобы извлечь из размытых рассуждений безумных авторов крупицы точных знаний, и тексты древних алхимиков казались мне, при всех тех ужасах, что описывались на пожелтевших, хрупких от времени страницах, бессмысленно объемными.

Опираясь на известные мне обрывочные рассуждения, я мог лишь предполагать, что тело Ксавьера Камбарро постигла именно такая участь. Мой разговор с Ухией нисколько не успокоил меня, наоборот, сейчас, возвращаясь к нему, я понимал, что не знаю и не могу окончательно определить, с кем из них я вёл свою беседу. Не точит ли мозг моей жены безумная частица Ксавьера, затаившись в её сознании подобно смертельной болезни? Кто она, женщина в золотой тиаре, жрица, что бросает амулет в каменный колодец, — всё ещё Ухия или старый отступник, проложивший тропу за Порог?

Я приблизился к окну и, дрожащей рукой вцепившись в подоконник, отодвинул занавеску. Сквозь мутное стекло окружающий мир воспринимался как сквозь толщу воды, свет, падавший с улицы, не мог рассеять полумрак комнаты. Я прижался лицом к стеклу и выглянул во двор. У крыльца был припаркован автомобиль Ксавьера. Ухия, опираясь на услужливо выставленную руку водителя, забиралась на заднее сиденье. Уже когда моя жена скрылась в салоне, я мог ещё с минуту созерцать длинные, извивающиеся по земле щупальца, после чего исчезли и они, и дверь за Ухией захлопнулась.

Я должен бежать из этого дома. Я не знаю, кто именно находится сейчас в сознании моей жены, и никогда не узнаю, учитывая окружающую меня атмосферу лжи. Одно из двух: или это и в самом деле Ухия, и тогда Ксавьер затаился, дожидаясь нового подходящего момента, или моей женой управляет её отец, и тогда мне необходимо, пока не поздно, спасать свою жизнь.

Но куда я мог пойти в этой деревне? Я сын Ксавьера и муж своей сестры, которая является жрицей Дагона. В Имбоке нет ни одного жителя, который не знал бы меня в лицо, — у них было достаточно возможностей, чтобы хорошо запомнить чужака, потревожившего покой деревни. Вся Имбока собралась у алтаря Дагона в день нашей свадьбы с Ухией. Потом я, принуждаемый Ксавьером, неоднократно появлялся на их торжественных богослужениях. В этой проклятой деревне все без исключений были ознакомлены с тем, как выглядит Пабло Камбарро. А учитывая тщательно скрываемую ненависть ко мне, чужаку, рожденному за пределами Имбоки, при любой попытке прятаться в деревне сектанты выдадут меня Ксавьеру без каких-либо колебаний.

Я могу уйти в горы. Но хватит ли у меня сил, чтобы преодолеть хребет в одиночку? Это путешествие даже при самом благоприятном раскладе представлялось мне весьма трудной затеей, браться осуществлять которую без необходимого снаряжения и запасов провизии означало обречь себя на гибель от холода и истощения. Сборы же, в свою очередь, вызвали бы подозрение и моментально раскрыли Ксавьеру мой план.

Как бы то ни было, я не намеревался сдаваться. Моя жизнь в Имбоке начиналась с того, что я боролся против сумасшедших сектантов, расправившихся с Ховардом и отдавших Вики и Барбару своему ненасытному богу. Я был намерен раз и навсегда положить конец господству подводного племени. Не знаю, как бы я смог это осуществить, учитывая, что я был всего лишь чужаком, не подготовленным к подобным испытаниям человеком с другого континента. Там, у колодца, я не успел спасти Барбару, не успел даже убить самого себя — Ухия увлекла меня под воду. А потом она плыла рядом со мной мимо алтаря подводного бога, которому мне ещё предстояло принести несколько последовательных клятв. Тогда я был больше человеком, чем сейчас.

Принадлежность к подводному племени и родственная связь с потомственными жрецами Дагона вовсе не сделала меня лояльным к этой секте. Я по-прежнему считал и до сих пор считаю, что и сами Глубоководные, и их потомки, продукт вырождения человеческой расы от противоестественных связей с морскими жителями, должны исчезнуть с лица земли. Их кровожадному богу, их проклятому золоту из моря нет места на этой планете. Однако последние события несколько изменили расстановку сил на поле, вынуждая меня оставить бесплодную борьбу и стать едва ли не союзником тем, кого я ненавидел всем сердцем. И мне, и подводному племени противостояло нечто, пришедшее из неведомых глубин космоса. У нас не оставалось иного выбора, кроме как сообща сражаться против демонов Порога, существ, о природе которых я не знал практически ничего.

С кем я мог поделиться своими мыслями? Открываться Ухии было опасно — я знал, что Ксавьер имеет доступ к её сознанию, а значит, все мои планы могли стать ему известными. С прочими обитателями деревни у меня не сложилось не только дружеских, но даже нейтральных отношений: они терпели меня и держали свою враждебность при себе лишь потому, что я был сыном Ксавьера Камбарро. Единственным, кто хоть как-то подходил на роль моего доверенного лица, оказывался всё тот же пастор Хорхе, с которым мы совершили наше путешествие в горы. Хорхе был в курсе чужого голоса, что посещал меня последнее время, он видел химеру, балансирующую на длинных щупальцах в голубоватом свете грибной поросли, и слышал то кощунственное заклинание, отзвуки которого до сих пор вызывают у меня нервную дрожь. Заклинание, которое Орфео Камбарро, по всей видимости, готовый к такому повороту событий, отбил Нисходящим узлом. Несмотря на то, что именно Хорхе нанес мне в ту ночь роковой удар, иного выхода у меня не было.

К тому же я твердо решил смотреть правде в глаза. Если я не сумею выяснить причину того удара, смыкающееся вокруг меня кольцо непонимания сожмется ещё сильнее. Я должен знать, смогу ли хотя бы в малой степени доверить священнику свои мысли. Не спрашивать и не ждать ответа, но постараться понять сам. В Имбоке я мог рассчитывать только на себя.

Насколько я успел уяснить ежедневное расписание дел местных жителей, сейчас они все собрались на дневную службу. Туда же уехала и Ухия. Она никогда не пропускала служб, проходивших или в церкви Ордена Дагона, под которую сектанты переделали старый костел, или на высоком каменистом берегу, откуда почти век назад впервые под экстатические завывания толпы был сброшен в воду золотой амулет. Во время ежедневных служб моей жене не нужно было исполнять свои обязанности жрицы. Ухия сидела среди толпы уродливых соотечественников и молилась вместе со всеми, слушая, как Хорхе читает длинный монотонный текст. Я был единственным, кто, присутствуя на их коллективных богослужениях, не понимал ни слова из речи священника, обладавшей столь хорошо знакомыми мне интонациями: голос Хорхе напоминал шелест волн и их ритмичные удары о выступающие из воды чёрные рифы.

Все прочие этот текст понимали, и в нужных моментах тихое сопровождающее пение сектантов прерывалось слаженными выкриками. Подобное времяпрепровождение могло длиться часами. Я вовремя сообразил, что большинство слуг, постоянно отиравшихся в особняке, тоже отправились молиться, а потому я мог выскользнуть из дома практически незаметно. Странно, но с уходом Ухии я стал чувствовать себя немного лучше, кажется, силы понемногу возвращались ко мне. Разумеется, не следовало забывать об обыкновенной осторожности, ведь я не хотел, споткнувшись на лестнице, загреметь вниз и переломать ноги. Мне нужно было в целости и сохранности добраться до пастора, который жил почти у самого берега.

Наконец я смог подняться на ноги. Внимательно следя, чтобы на пути не попадалось никаких препятствий, я вышел из комнаты и оказался в уже знакомом мне коридоре, тускло освещенном единственной лампочкой. Двери с тихим стуком закрылись за моей спиной. На миг мне показалось, что разумные амфибии, занимавшиеся на выпуклых барельефах какими-то не знакомыми мне видами деятельности, искоса поглядывают в мою сторону. Узоры на дверях, созданных из металла, неожиданно заменившего здесь мрачное золото из моря, выглядели пугающе живыми. Я отвернулся от них, резко отсекая себя от всего, что могло связать меня с Ксавьером, и зашагал к скрипучей лестнице на первый этаж.

Как я и предполагал, в доме не было ни души. Я беспрепятственно выбрался во двор. Из расположенного в стороне гаража доносились булькающие голоса — очевидно, там продолжали трудиться нанятые Ксавьером механики. Стараясь не производить лишнего шума, дабы не привлечь их внимание, я вышел из ворот и отправился по центральной улице к прибрежным кварталам. Я намеревался дождаться священника у него дома: бродить по деревне с моей стороны было бы верхом неблагоразумия, а потому даже сейчас я стремился держаться в тени и не привлекать к себе внимания. Разумеется, мне, одному из немногих человеческих существ среди целой колонии рыбьих морд, это было не так-то просто, но какие у меня были варианты?

Чем ближе я подходил к берегу, тем удушливее становился рыбий запах, идущий от моря. Со стороны церкви до меня доносилось слаженное пение, перекрываемое голосом пастора. На улицах не было ни души, в часы служб Имбока будто вымирала, и всё же я не мог избавиться от ощущения постоянного преследования. Незаметно оглядываясь назад, я, однако, каждый раз убеждался, что я — единственный, кто находится сейчас не в церкви.

Найти хижину священника не составило особого труда. Я толкнул незапертую дверь и вошел. Как я уже успел заметить, в Имбоке нет на дверях замков: у здешних обитателей не возникает даже мысли о воровстве. Зачем, если под водой таятся несметные сокровища, и каждый, рано или поздно спустившись в море, сможет к ним прикоснуться. Золото здесь — скорее предмет культа, знак благосклонности бога, но никак не средство или признак обогащения. Им это просто не нужно. Полагаю, я всё-таки сумел добраться до Хорхе незамеченным, и это давало хоть какое-то ощущение успеха. Хотя, учитывая мое положение, скорее иллюзию успеха, но выбирать мне не приходилось.

Пастор появился, по моим расчетам, где-то через час — я уже начинал дремать, сидя на единственном во всей хижине стуле. Увидев меня, Хорхе порядком удивился. Он закрыл дверь, снял с головы широкий золотой обруч и уставился на меня своими немигающими глазами.

— Я рад тебя видеть, Пабло. После нашего последнего разговора ты пропал почти на неделю. Что-то случилось?

Я недоуменно встретил его взгляд. Кажется, я снова не всё знаю.

— Когда был наш последний разговор?

— Пять дней назад, — Хорхе непонимающе пожал плечами. — Ты явился ко мне, утверждая, что находился в воспоминаниях Ксавьера и там кого-то убил. Потом мы вместе вышли отсюда и попрощались уже неподалеку от вашего особняка. С того дня я тебя не видел.

— То есть… как? — сипло выдавил я, не в силах скрыть растерянности. — Пять… дней?

— Именно, — подтвердил священник и вновь выжидающе уставился на меня, сцепив пальцы и пряча руки в длинных рукавах своего одеяния. — Постой-ка. А что именно так тебя удивляет? Я пытался за эти дни поговорить с Ухией, чтобы выяснить, где ты и что с тобой произошло, но не мог этого сделать так, чтобы не наткнуться на Ксавьера. Общение с ним не входило в мои планы.

— Пять дней… — обреченно повторил я. Кажется, Хорхе заметил панику в моих глазах. — Я ничего не понимаю…

Пастор смотрел на меня с нарастающим удивлением. Затем, будто разрывая повисшую в воздухе тревогу, он резко взмахнул рукой.

— Когда ты ел последний раз?

— В том-то и дело, Хорхе, что я не знаю.

— У меня есть рыба и хлеб. Ты можешь поесть, а потом расскажешь, что последнее ты помнишь. Судя по твоему лицу, наш дорогой губернатор устроил тебе очередное испытание. Я предупреждал, будь осторожен со своими мыслями в его доме.

Я только неопределенно мотнул головой. Я действительно не знал, когда ел в последний раз, однако голода не испытывал. И всё же я решил, что не будет лишним подкрепить силы. Сложность моего положения заключалась в том, что реальность и видения сливались в пугающую бесконечность, а я абсолютно не представлял, что может произойти со мной в следующий миг.

— Могу я попросить тебя, пока я ем, рассказать мне максимально подробно, что происходило в нашу с тобой последнюю встречу?

Хорхе не стал возражать и сел напротив меня на грубо сколоченную скамью. Я разломил хлеб дрожащими пальцами и принялся жевать.

— Перед приливом, как раз перед службой, я сказал тебе, что Ксавьер лишен права носить ритуальный нож. Это действительно так, но причины мне не известны. Нож, амулет и обязанности жрицы принадлежат твоей жене, и такое в Имбоке впервые — новый жрец принимал атрибуты служения Дагону лишь тогда, когда предыдущий спускался в море. Так было раньше — и с Хосе Камбарро, и с самим Ксавьером. А потом… что-то произошло. Думаю, ты заметил, что мне не особенно удается ладить с губернатором. Я считаю, что он — лишь препятствие на пути имбокцев к истинной вере. Ты заинтересовался и решил найти причины конфликта Ксавьера с нашим богом — для этого тебе требовалось проникнуть на этаж Ксавьера и исследовать его бумаги, ты надеялся, что найдешь там ответ. Твоя затея удалась. Во всяком случае, я сужу по тому, что, когда ты явился ко мне в тот же день, ты выглядел так, словно увидел свою смерть. Ты бормотал что-то о том, что видел воспоминания Ксавьера и в них в твои руки попал ритуальный нож.

— После того дня я начал слышать чужой голос. Если я правильно понимаю, в мое сознание пытался вторгнуться ваш покойный капитан Орфео.

— Орфео не покойный, — заметил священник. — Он ушел в море. Однако если это действительно Орфео, история звучит весьма странно. Те, кто покинул землю, обычно больше не вмешиваются в её дела. У них свой мир, где стоят огромные подводные города, подходящее место для того, чтобы провести вечность. Если капитану Орфео потребовалось вмешаться в жизнь своего правнука, значит, его вынудили некие обстоятельства.

— Я начал замечать, что веду записи чужим почерком, — продолжал я. — Уже перечитывая написанное, я узнал о лаборатории в горах, которая была построена самим капитаном. Он требовал, чтобы я пошел туда.

Мой собеседник помолчал, словно взвешивая что-то в уме, потом наконец решился.

— Последние дни мне не однажды снилось, что я поднимаюсь в горы. О лаборатории в горах здесь ходят легенды, но Хосе Камбарро, сын капитана Орфео, был последним, кто посещал её. Во всяком случае, если Ксавьер туда и наведывался, то этот факт держится в строгом секрете. Лаборатория была построена для уединенной работы и постижения тайных знаний, помогающих приблизиться в своей вере к нашему богу. Никто из жителей, включая меня, не знает о её местоположении и никогда её не видел. Во сне моим проводником в горы был капитан Орфео.

— Я шел в горы вместе с тобой, — перебил я, и мы пораженно уставились друг на друга. Выходило так, что в моей версии событий мной управлял давно почивший капитан, в версии Хорхе капитан был полностью на моем месте. Добавьте к этому уверенность пастора в том, что он видел сон, и попытку Ухии убедить меня, что и со мной ничего подобного не происходило наяву, — и вы поймете степень моей растерянности. Сказать по правде, я уже давно перестал что-либо понимать. Кто я? До сих пор Пабло Камбарро, в прошлом Пол Марш, сын бежавшей в Штаты испанки, или капитан Орфео, почти век назад призвавший в Имбоку морского бога?

Хорхе пересказывал мне всё то, что происходило с нами в горах. Он помнил, как бросилась на нас моя жена, управляемая частицей разума Ксавьера, и заверил меня в том, что химера пыталась произнести некое ужасное заклинание, однако на мою просьбу повторить его отрицательно покачал головой и невольно оглянулся в сторону окна, за которым плескалось море.

— Я верю в могущество Дагона, Пабло. Я не оскверню свою веру ни словом из тех, которыми вызывают существ Порога. Иначе море отвергнет меня. Но, клянусь тебе, в моем сне я явственно слышал эти слова. Капитан Орфео применил против твоей жены Нисходящий узел.

— Что вообще представляет собой Нисходящий узел? — решил на всякий случай уточнить я. Пока что я знал о нём лишь то, что подобными вещами не следует играть неподготовленному человеку вроде меня.

— Формула уничтожения, — Хорхе не стал вдаваться в подробности. — Если уметь им пользоваться, в ряде случаев можно остановить творимое зло. Капитан Орфео умел им пользоваться, однако он не успел. Полагаю, Ксавьер был готов к сопротивлению. Снизу, из самой земли, начала формироваться тень.

— А потом ты огрел меня по хребту, и я отключился, — скептически закончил я. — Нечего сказать, хорош союзник.

— Я не трогал тебя, Пабло. В моих снах тебя не было вообще. Тем более, никогда в жизни я не смог бы ударить капитана Камбарро. Он привел Дагона в Имбоку. Он — святой. Мои сны всегда заканчивались тем, что по стенам лаборатории скользил чёрный силуэт. Ни разу я не смог заставить себя взглянуть на него. Даже смотреть на созданий Порога значит осквернить нашу веру. Этим существам нет места в мире Глубоководных.

— Допустим, — кивнул я, мысленно рисуя схему. Одно из ответвлений похода в лабораторию заканчивалось тупиком. Другое — моё — продолжалось тем, что я терял сознание после удара и просыпался уже в особняке, под бдительным надзором Ухии. — Но почему ты уверен, что ничего из этого не происходило в реальности?

— Во-первых, капитан Орфео Камбарро, спустившись в море, больше не появлялся на поверхности. Это другой мир, Пабло, уходя в море, наши братья оставляют наверху все проблемы и тревоги прежней жизни. Под водой у них есть только вечность. Для беседы со своими предками имбокцы сами посещают подводные города. Те же, кто соединился с Дагоном, не вмешиваются в дела живых. Во-вторых… во сне у меня был пистолет. Но здесь, в деревне, оружие есть только у охраны Ксавьера. Я не умею стрелять, Пабло.

— Я ничего не понимаю, — озвучил я ещё раз ту мысль, что билась в моей голове с момента моего пробуждения в особняке. — То есть ты утверждаешь, что всё это — сон? Что нет ни лаборатории, ни перемещения разума, ни демонов извне?

— Отчего же, демоны Порога существуют. Но иметь с ними дело означает неминуемо навлечь на себя гнев моря. Если Ксавьер и впрямь однажды на это пойдет, он разрушит себе путь к вечности.

— Это не может быть сном! — в отчаянии воскликнул я, вскакивая со своего места. — Я видел эту лабораторию! И потом, и ты, и я видели тень, которая пришла по зову Ксавьера. Люди не видят одни и те же сны!

— Пабло, это Имбока. Здесь сны сильнее и реальнее, именно в них открываются истинные способности людей. Мы никогда не узнаем, что происходило с тобой за эти дни, но, в любом случае, придется продумать возможные ходы на будущее. Скоро октябрьские празднества в честь нашего бога. Если что-то и будет происходить, то только в эту ночь.

— И что мне делать? В моей голове чужие голоса, то, что я считал реальностью, оказывается сном, да к тому же никто не знает, где я пропадал несколько дней! Почему моя мать не убила меня ещё до моего рождения… — я безнадежно уткнулся лицом в ладони. Эта деревня, с её уродливыми жителями, вездесущим рыбьим запахом и фанатичной верой сводила меня с ума.

— Я бы искренне хотел посоветовать тебе возможный выход, но я его не вижу. Пабло, ещё ничего по-настоящему не случилось. Ксавьер не может быть настолько сумасшедшим, чтобы призывать созданий Порога, этим он перекроет для себя всё. Он готовил себе путь к вечности, думаю, с того дня, когда взял в руки амулет. У него дворец в подводном городе, неподалеку от алтаря нашего бога. Если Ксавьер предаст веру, море не примет его.

— Хорхе, как ты можешь быть настолько слеп? — в состоянии крайнего нервного возбуждения я принялся метаться по комнате. — Ты, кто видел лабораторию в горах, ты утверждаешь, что ничего не произошло? Перед тобой появлялась эта тень, и я тоже её видел!

— В отличие от тебя, я согласен с мыслью, что это был всего лишь сон. Я вырос в Имбоке, Пабло. Я не однажды видел, как Ксавьер проводит обряды и закалывает жертв ритуальным ножом, я был ещё ребенком, когда принес первую клятву Дагону. Здесь другие порядки. Здесь нет иного бога, кроме Дагона. Дагон — золото из моря, он дает нам пищу. Возможно, Ксавьер потерял доверие нашего бога, он управляет деревней и пользуется для этого неведомыми силами, но… я не верю, что он может иметь дело с демонами внешних сфер. Пойдя на это, он потеряет всё.

— То есть ты утверждаешь, что он использует в Имбоке какую-то постороннюю силу, — торжествующе откликнулся я. — Так почему не можешь допустить, что мы оба действительно были в той лаборатории в горах и слышали, как он вызывает из бездны тень Порога? Почему ты настолько упрям, что не можешь принять это как реальность?

— Это не было реальностью, Пабло. Это слишком невероятно, чтобы происходить на самом деле.

Я вышел на улицу полностью ошеломленный, загнанный в тупик упрямством моего собеседника. Чем больше меня убеждали в том, что все мы, и в первую очередь я, видим невероятные реалистичные сны, тем сильнее становилась моя уверенность в реальности произошедшего. Меня не могли убедить ни отсутствие раны от ножа на коже Ухии, ни отговорки Хорхе по поводу того, что ушедший под воду Орфео Камбарро не мог принять участие в делах живущих. Я был в лаборатории в горах и встретился там с ужасом, вызванным из глубин. И теперь я должен готовиться к тому, что моей жизни угрожает опасность. Я видел недозволенное.

Сам того не заметив, я дошел до кромки берега. Сейчас, при дневном свете, деревня производила иллюзию нищего, но достаточно спокойного места, — именно такой Имбока показалась нам с Барбарой. Мелкие детали проявлялись вблизи: уродливые рыбоподобные жители, запах гнили, к которому я так и не смог привыкнуть, общая атмосфера запустения и упадка. Волны ритмично били по выступающим чёрным рифам, то скрывая их, то обнажая обратно, будто остатки гнилых зубов. Где-то там, под водой, находится алтарь морского бога, выложенный диковинными плитами и вкраплениями того самого материала, которое здесь называют золотом из моря. Я до сих пор так и не смог уяснить, золото ли это на самом деле или просто диковинный материал, аналога которому нет на земле.

Спускаясь дальше, мимо неотрывно следящего за подводным миром гигантского золотого глаза, можно увидеть города. Колонны, уходящие в водную толщу, чёрные плиты, титанические размеры которых потрясают до глубины души, террасы, засаженные диковинными водорослями. Я неоднократно видел Й’хантлеи, город Дагона, хоть и не спускался ни разу на достаточную глубину, чтобы предстать перед ним воочию. Город манил меня, он ждал, что однажды мы придем туда вместе с Ухией. Никому из последователей Дагона не удавалось миновать Й’хантлеи, подводного рая этого уродливого племени.

Я остановился у самой воды. Сейчас мне казалось, что пустынный берег, тишину которого нарушает лишь шуршание воды по камням, — наилучшее место, чтобы ещё раз услышать в собственном сознании чужой голос. Я пришел сюда именно за этим. Понимание истинной моей цели открылось мне не сразу, оно было скорее неожиданным и внезапным озарением моего измученного бесконечной ложью мозга, но в какую-то долю секунды я окончательно уяснил для себя, зачем, покинув хижину священника, двинулся в сторону моря. Мне нужно было снова услышать голос Орфео, удостовериться в том, что я на самом деле слышал голос моего далекого предка, покинувшего мир семьдесят лет назад.

Я нуждался в подтверждении того, что я не сошел с ума. Хотя мог ли я считать себя здравомыслящим, будучи потомком жрецов морского бога и супругом женщины со щупальцами вместо ног? Я готов был отдать всё, что имею, за единственное слово, единственный признак того, что Орфео Камбарро находится рядом со мной. Только он мог подтвердить, что лаборатория в горах не была сном.

— Ведь это ты делал заметки моей рукой, — негромко обратился я к ближайшему к берегу чёрному рифу. — Ты пытался прорваться в мой мозг, напугав тем самым Ухию и заставив её петь эту странную песню, преодолеть которую ты не мог. Барьеры Ухии не пропускали тебя. Не знаю, зачем она так отстаивала перед тобой мое сознание, не думаю, что причина в её любви ко мне. Вполне возможно, моя жена боится тебя, дедуля, — я невольно улыбнулся тому, насколько необычно звучало это обращение в отношении моего давно превратившегося в рыбу предка. — А может, ей приказал Ксавьер, который не хочет снова видеть тебя среди живых. Они вдвоем не пускали тебя ко мне, заставляя мою голову разрываться болью.

Ты всё-таки прорвался, старый плут, ты смог становиться мной, вызывая провалы в памяти. Я не помнил, как делал записи, а потом удивлялся чужому почерку. Скажи, Орфео, ты чего-то боишься? Почему строчки про лабораторию в горах наполнены таким страхом, словно за тобой гонится сама смерть? Чего может бояться человек, который предпочел смерти превращение в рыбу и навсегда ушел в подводный город? А я отвечу тебе, Орфео, ты боишься неведомого. Существа внешних сфер, что не нашли своего места в мироздании, вселяют в тебя такой ужас, от которого не спасают колонны Й’хантлеи. Ты знаешь о планах Ксавьера и хочешь моими руками лишить его сил. Я не знаю, возможно ли в общепринятом смысле убить его, а ты не знаешь, на что он способен. Ты чувствуешь угрозу своему существованию. Скажи мне, что бой с химерой в свете гнилой поросли на стенах не был сном. Моими губами ты произносил Нисходящий узел, заклинание, о котором я не мог знать. Если я буду знать, что не ошибаюсь в своих суждениях, я смогу стать твоим союзником.

Я не обещаю, что изменю свое отношение к вашей секте, вы все — сумасшедшие уроды, продавшиеся рыбьему племени. Но если я смогу хоть что-то понять, я помогу тебе.

Море по-прежнему оставалось глухо к моим словам. Я стоял на берегу, наблюдая, как бьются волны о чёрные рифы, и чувствовал такое одиночество, с каким раньше мне никогда не доводилось сталкиваться. Я был один в этом мире, бессильный борец за неизвестные идеалы. За что вообще я пытаюсь бороться? У меня нет религии, нет семьи, нет даже своего народа. Я не могу больше считаться человеком. И вместе с тем я никогда не стану таким, как прочие имбокцы, племя отвратительных амфибий, поклонявшихся гигантскому золотому алтарю и вымаливающих у него пищу и возможность окончить свои дни в подземном городе. А под ногами у меня — пропасть.

Серая вода плескалась передо мной, набегая на камни, бормоча одной ей известную песню. С берега море выглядит совсем иначе. Впервые попав в эти воды на яхте Ховарда, никто из нас четверых не ощущал опасности: чем дальше от берега, тем спокойнее становится окружающий морской простор. Здесь, на камнях, любит сидеть Ухия, я знал об этом, но ни разу не составлял ей компанию. Она всегда разговаривает с морем в одиночестве.

Одно единственное слово. Один признак того, что в моем сознании присутствует чужой голос и чужая воля, — это перекроет для меня чьи бы то ни было убеждения в том, что лабораторию капитана Орфео и безумную химеру, призывающую неведомое, чтобы остановить нас, я видел во сне. У меня не было никаких доказательств лжи: на груди Ухии не осталось ни намека на рану от ритуального ножа, Хорхе утверждает, что, происходи всё это наяву, он никогда бы не взял с собой пистолет. Я не ощущаю боли от удара в спину. Из того кошмара, что встретил нас в горах, не осталось ничего, что я мог бы им противопоставить. Сама деревня пытается заставить меня поверить в то, что я видел сон.

Осознание угрозы, нависшей над подводным племенем, странным образом рождало во мне некое торжество. Две силы, каждая из которых противна мне, как результат даже не человеческого — космического, бесконечно древнего вырождения, должны столкнуться в сражении за господство на земле, и плацдармом для этого сражения служит прибрежная деревня, о существовании которой знают, наверно, лишь в Сантьяго, что за пятьдесят километров отсюда. Для всего остального мира Имбока — место, абсолютно не заслуживающее внимания. Мне оставалось лишь решить, что теперь с этими знаниями делать мне самому. Я видел и слышал нечто недозволенное, моим глазам предстала химера с разумом Ксавьера Камбарро, и волей случая я знаю теперь его планы. Помимо меня, их знает Хорхе, убежденный, что видел необычайно реалистичный сон, однако пастор убежден, что всё, услышанное в горах, беспочвенно: Ксавьер не предаст своего бога. Вот только я, в отличие от Хорхе, отнюдь не был уверен в том, что наш губернатор руководствуется в своих действиях здравым смыслом. Орфео говорил с Ксавьером так, словно ничего из случившегося уже не подлежит изменению: перед теми, кто предал Дагона, закрывается путь к вечности.

Учитывая вышеизложенное, мне угрожает опасность. Я лишь догадываюсь о том, откуда её ждать, что затрудняет разработку плана собственного спасения, однако, с другой стороны, я предупрежден, а значит, могу подготовить оружие. В этот раз я буду действовать грамотнее. Ни подводное племя, ни демоны Порога не вызывают у меня симпатий, следовательно, я представляю в этой борьбе некую третью сторону. Уничтожить остальные две мне не под силу, так как, несмотря на все мои старания вновь начать смотреть на мир со здоровым скептицизмом среднестатистического американца, я пережил в этой деревне слишком много, чтобы не понимать масштаб противостоящих друг другу космических сил. Дагон пришел на землю в те далекие времена, когда сама планета была только создана и представляла собой лишь безжизненный раскалённый шар. Судя по тому, что я слышал о существах Порога, это отверженные дети первобытного Хаоса, иметь дело с которыми означает не только навсегда осквернить свой разум, но и подвергнуть себя опасности, грозящей перейти в катастрофу.

Справиться с ними я не смогу, об этом не может идти и речи. Я один в этой деревне, у меня нет союзников, и рассчитывать в своем предприятии я отчасти могу лишь на Хорхе, да и то не посвящая его в подробности, — всё же он искренне верит в своего бога. Но я могу уничтожить этот плацдарм, уничтожить Имбоку и её губернатора, тем самым создав древним богам дополнительные трудности по поиску новых приверженцев. Не спасение мира в общепринятом смысле, но хоть что-то. А потом я смогу убедить власти Испании в необходимости проведения масштабных работ по исследованию морского дна возле побережья и разрушении любых построек, которые будут там найдены. Кто знает, быть может, однажды подводные торпеды вонзятся в колонны Й’хантлеи.

При мысли о том, что город будет уничтожен, я не испытывал ничего, кроме мрачного удовлетворения. Подводное племя разрушило мою жизнь, пришло время отплатить им той же монетой. Постаравшись не слишком сосредотачиваться на благородной цели моего плана, я принялся размышлять о том, каким образом буду отсюда спасаться я сам. Я не герой, и моей целью отнюдь не является спасение мира. Я могу покинуть Имбоку, сделать то, что мне не удалось в первые дни моего пребывания здесь. Если я останусь в живых, то постараюсь вновь научиться жить, справляться с ненавистью к самому себе. Эта деревня разрушила жизнь моей матери, заставив до самой смерти испуганно оглядываться на улицах и бояться преследования, теперь разбила мою. Я был преуспевающим специалистом, у меня была любимая женщина… а теперь я обвенчан с русалкой, обладаю жабрами и могу спускаться под воду, чтобы однажды остаться там навсегда. Думаю, не составит труда понять, какой из вариантов был бы предпочтительнее лично для меня.

Я изменился. Не только физически, ибо знаю, что это ещё не предел. Я стал старше и всё чаще замечаю за собой некую обреченную храбрость, храбрость осуждённого на смерть. Не уверен, что я смогу, но я попытаюсь уничтожить Имбоку. Ксавьера, Ухию, рыбомордых уродов. Никто из них не заслуживает того, чтобы осквернять землю своим присутствием. А затем я добьюсь того, чтобы военные силы Испании направили удар на Й’хантлеи. Окончательно сформулировав свою задачу, я, немного успокоенный, зашагал обратно в деревню. Одно из двух. Или у меня получится… или нет. В любом случае, всё, что я мог потерять, я уже потерял.

Проходя мимо церкви, я заметил припаркованную у ступеней машину и, не желая быть замеченным, быстро скрылся за углом ближайшего дома. Необходимо было переждать, пока Ухия уедет, ибо я абсолютно не стремился сейчас с ней встречаться. Через несколько минут моего терпеливого ожидания на ступенях церкви появилась хорошо знакомая мне фигура. Ухия была облачена в одно из своих бесформенных, но богато расшитых торжественных одеяний, а на голове её сияла длинными шипами тиара. Две вещи поразили меня тогда в моей жене. Я хорошо знал, насколько неудобно Ухии передвигаться по земле. Всего несколько раз я видел, как она поднимается с кресла, — она балансировала на длинных щупальцах, вытягиваясь, словно змея перед броском. Однако сейчас она сползала по каменным ступеням сама, боком и довольно неловко, но вместе с тем крайне упрямо. Да, она напоминала сейчас змею. Вторым обстоятельством, от которого я застыл, пронзенный непонятным страхом, судорожно глотая ртом воздух, было то, что моя жена, спускаясь с крыльца к машине, пальцами вытянутой руки держала за шиворот своего отца. Ксавьер беспомощно болтался над землей, схваченный за ворот старомодного сюртука, и напоминал сейчас скорее пойманную лягушку. Его накладное лицо сползло вверх, каким-то чудом удерживаясь на макушке, руки безвольно болтались. Спустившись по лестнице, Ухия буквально швырнула свою ношу в салон машины, затем села с противоположной стороны, и машина отъехала. Только тогда я понял, что стою с открытым ртом, вытаращенными глазами провожая удаляющийся вдоль по улице автомобиль.

Я допускал, что чего-то не знаю о взаимоотношениях Ксавьера и Ухии, но видеть губернатора болтающимся в руке дочери и не выказывающего при этом никаких признаков недовольства… к такому я готов не был. Скажу больше, меня до глубины души поразила его апатичность. Не таким был Ксавьер Камбарро, перед которым трепетала Имбока, чтобы соломенным чучелом в поношенном сюртуке плыть над землей в руке своей дочери. Не могу объяснить, что именно в этой картине настолько меня напугало, но увиденное казалось диким, безумным, абсолютно противоестественным. Не уверен, что это действительно так, но, наблюдая за ними, я невольно подумал, что Ксавьер словно стал меньше ростом. Во всяком случае, по сравнению с Ухией он смотрелся сейчас совсем карликом. Кроме того, в те минуты, пока моя жена с отцом не скрылись в машине, до меня доносился некий запах, различимый даже сквозь рыбью вонь, которой была пропитана вся деревня. Это был запах трупного разложения. Несмотря на то, что раньше мне не доводилось с ним сталкиваться, я был уверен, что не ошибся. Некий лишенный жизни объект гнил под воздействием естественных причин.

Оставшись один, я долгое время боялся даже пошевелиться. Я всеми силами гнал от себя мысль о том, что знаю, как выглядит этот объект, — он продолжит гнить в комнатах второго этажа, и ужасающий трупный запах будет вмешиваться в уже знакомую мне какофонию рыбьей вони и сушеных водорослей.

Дальнейшие догадки мчались в моём мозгу настоящим галопом. Тело Ухии захвачено частицей Ксавьера. Именно он, управляя телом моей жены, шлепающими скачками спускался по лестнице. Тело самого Ксавьера нужно ему для того, чтобы не возбуждать подозрений среди сектантов. Им безразлично, как выглядит отец верховной жрицы, и совершенно не важно, что перед ними гниющий труп, главное — что он присутствует. Но где в таком случае сама Ухия? Неужели она… Моему внутреннему взору вновь предстало беспомощно болтающееся тело. Неужели он вышвырнул её туда? На миг мне стало жаль мою жену.

Никто, кроме меня, не знает о том чудовищном обмене, что каким-то образом сумел провести Ксавьер. Вся деревня пребывает в уверенности, что глава деревни и его дочь находятся каждый в своем теле. Да никому и в голову здесь не может прийти, что Ксавьер на такое способен! Если бы я не видел в горах химеру с перекошенным лицом моей жены, я сам догадался бы весьма нескоро — боюсь, тогда было бы уже поздно. Однако волей случая я оказался в лаборатории и должен благодарить за это покойного капитана. Если бы только удалось снова с ним поговорить. Ещё никогда я так не нуждался в помощи кого-то из ненавидимого мной подводного племени.

Я отогнал попытку понять, с кем именно, в таком случае, я разговаривал в особняке. Была ли это всё ещё Ухия или уже Ксавьер? Сейчас это было уже не принципиально, мои ответные действия куда важнее. Не подлежит даже обсуждению то, что мне ни в коем случае нельзя возвращаться в особняк, это грозит срывом всех моих планов и смертью мне самому. Если допустить, что Хорхе прав и Ксавьер не станет ничего предпринимать до октябрьских празднеств, то оставшиеся несколько дней я должен где-то переждать. К тому же это даст мне время в спокойной обстановке обдумать план. Если я твердо решил положить конец существованию Имбоки и планам своего отца, то теперь к этому нужно подойти серьезнее, чем в прошлый раз.

Самым очевидным вариантом было попробовать отсидеться у Хорхе. Если убедить его в том, что моя цель — уничтожить предавшего веру губернатора, то я смогу даже рассчитывать на некоторую помощь или хотя бы на то, что пастор не станет мне мешать. Однако, поразмыслив, я был вынужден отказаться от этого варианта: в хижину священника часто захаживают жители деревни, так что сохранить в тайне моё пребывание там будет крайне затруднительно.

Дабы мои перемещения по городу не слишком бросались в глаза — всё же внешне я до сих пор разительно отличался от местных людей-рыб — я решился на то, на что в менее отчаянной ситуации никогда бы не пошел. Я собрался обзавестись накладным лицом. Сгорбившись и шаркая на манер походки большинства имбокцев, со скальпом поверх головы, я вполне смог бы затеряться среди местных жителей. На моё счастье, в городе не было собак, чтобы использовать их в случае поиска, да и если бы были, сомневаюсь, что собаки смогли бы учуять меня в этой рыбьей вони.

Вторым шагом моего плана, естественно, после выполнения первого, потому что, если Ксавьер заподозрит неладное, вся деревня по его приказу вновь бросится за мной в погоню, был поиск подходящего заброшенного дома, в котором я мог бы провести оставшиеся до праздника дни. Недостатка в пустых домах в Имбоке не было, но мне нужен был такой, откуда я смог бы быстро и беспрепятственно попадать в церковь.

Лицо мне достал Хорхе. Выслушав мои сумбурные объяснения, не стал ничего переспрашивать, однако в тот же день снабдил меня парой скальпов. При первом взгляде на них меня едва не стошнило, я и представить себе не мог, что однажды нацеплю нечто подобное на голову. Кто-то в этой деревне носит поверх своей рыбьей морды лицо Ховарда. Стараясь не думать об этом, я поблагодарил и решил вечером опробовать свою маскировку. Полагаю, живя в Имбоке, я стал менее восприимчив к тем ужасам, что здесь происходили. Когда я надевал чужую кожу, отвращение к самому себе захлестнуло меня с невиданной силой, однако будь на моем месте Пол Марш, что впервые увидел Имбоку с палубы яхты, я уверен, он немедленно лишился бы чувств. Я же лишь в очередной раз убедился, что мне больше нет места среди людей.

Старательно сутулясь и шаркая, я прошелся в сумерках по улицам Имбоки. Я не рисковал приближаться к особняку, опасаясь, что моя маскировка недостаточно хороша, чтобы укрыться от пристального внимания Ксавьера, но во всех других районах деревни моя затея, можно сказать, увенчалась успехом. Здешние жители отличаются крайней нелюдимостью и редко заговаривают друг с другом на улицах, а потому я просто старательно шаркал мимо таких же чудищ, стараясь по возможности не моргать.

Я посчитал маскировку удачной и приступил ко второй части своего плана: последовательно обошел церковь и прилежащие районы, отыскивая подходящий дом. В идеале я предпочел бы удалиться куда-нибудь на окраину ближе к горам, но тогда я буду терять половину времени лишь на то, чтобы добраться до церкви. После долгих поисков старания мои наконец увенчались успехом: я обнаружил на одной из глухих улочек небольшой дом. Судя по первому впечатлению, он был заколочен уже лет пятьдесят. Справа от моего потенциального жилища располагалась какая-то лачуга, явно обитаемая, если судить по тусклому свету, вырывающемуся во двор через полуоткрытую дверь, а слева стоял ещё один заколоченный экземпляр местной архитектуры.

В тот вечер я вновь искренне молился Господу. Мне казалось, именно он ведет меня сейчас между силами древних чудовищ. Я молился, не снимая высушенной кожи, и чувствовал, как по моим щекам катятся слёзы. Пусть я рожден от чудовища, но моя мать была обыкновенной женщиной, единственная её вина — в том, что излишняя наивность позволила ей пасть жертвой Ксавьера Камбарро, она полюбила его, не чувствуя в нём опасности, а возможно, надеясь на то, что ей удастся его изменить. Ради памяти матери я постараюсь использовать второй шанс.

Нет, мама, я не стану пытаться его изменить. Я сделаю всё, чтобы его уничтожить.