Бархатные шторы (гет)

Кричер на всю жизнь запомнил тот момент, когда впервые увидел ее. Тиара из серого жемчуга и волны серебристых кружев фаты обрамляли лицо, которое нельзя было назвать по-настоящему красивым, но на которое, тем не менее, хотелось смотреть бесконечно. Живые черные глаза, прямой нос, тяжелый подбородок, говорящий о силе духа… И роскошные, длинные темные локоны, ниспадающие на пышную грудь.

Домовик, которому было приказано во время свадьбы не показываться на глаза гостям, послушно наложил на себя заклятье невидимости. Нет, он не стал насквозь прозрачным или что-то вроде того — просто гости, повинуясь подспудному внушению, обходили, несмотря на тесноту, тот «пустой» угол, где он стоял. А Кричер тем временем во все глаза глядел на свою новую хозяйку, полный непонятных чувств и страшно взволнованный происходящим.

Всегда покорный судьбе и даже гордящийся своей принадлежностью к домовым эльфам, он в этот момент вдруг остро пожалел о том, что он — не человек. И тут же с раскаянием подумал, что побиться головой об стену или даже прижечь пальцы утюгом — недостаточное наказание за такие подлые мысли. Но он никак не мог с собою совладать: размышления о достойном наказании и даже позорное сожаление о принадлежности к расе домовиков — все отступило прочь перед каким-то болезненным наслаждением, которое он испытывал, любуясь новой хозяйкой.

И потекли дни… Сначала счастливые, а потом — не очень. Иногда люди не замечают, как радости семейного счастья перетекают в пыльную прозу жизни. Но у Ориона и Вальбурги Блэков было не так. В их жизни был день, который стал резкой границей между тем, что было «до», и тем, что стало «после».

Без устали работая иглой — моток бахромы становился все меньше, — Кричер покосился на шкатулку, выводящую заунывную мелодию. Дребезжащие звуки повергали в оцепенение и бессилие практически любого, кто начинал их слушать. Домовых эльфов эта жутковатая магия не брала, но Кричеру от того было не легче. Для него эта музыкальная шкатулка была памятью — бесценной, но в то же время рвущей сердце в клочья.

Он хорошо помнил тот день, когда Орион подарил Вальбурге эту шкатулку. Это было во время их медового месяца. Орион обнял и поцеловал жену, вручив ей подарок. Вальбурга поблагодарила в своей манере — сдержанно, лишь слегка улыбнувшись. Но когда из открытой шкатулки потекли нежные звуки, улыбка Вальбурги стала шире, а глаза засияли.

— Это ведь Лист, да? «Грезы любви»… — спросила она у мужа, и Кричер, который возился у камина в гостиной, поначалу удивился ее словам: зачем спрашивать, если и так знаешь ответ?

— Симпатичная мелодия, правда? Мне очень понравилась! Не мог не купить такую чудесную вещь, — бодро отозвался Орион, который уже направился к двери.

Улыбка на лице Вальбурги увяла. Кричер, стоявший совсем близко от хозяйки, услышал тихий вздох. Когда за Орионом закрылась дверь, Вальбурга опустила крышку шкатулки и прервала мелодию. А потом взяла шкатулку и так прижала ее к груди обеими руками, словно кто-то покушался отнять у нее эту вещь.

Кричер размеренными движениями выгребал пепел из камина, но в груди у него бушевал пожар. Ему казалось, что он выгребает из камина пепел своего сердца. О, если бы он был человеком! Он бы сделал ее счастливой. Не то, что этот никчемный мужчина, волею судьбы ставший ее мужем и его хозяином…

Домовик прекрасно понимал, что хозяйка ждала от мужа другого ответа — о том, что он купил эту шкатулку для нее, потому что мелодия как раз такая, с намеком на его чувства. Эх, госпожа, госпожа… Если бы она получше знала Ориона Блэка, то не ждала бы от него ничего такого. Это совсем не в его характере.

С другой стороны, она ведь его практически и не знала, прежде чем выйти за него замуж. Те несколько лет в Хогвартсе не считаются. Хотя именно те несколько лет и стали, судя по всему, главной причиной дальнейшей драмы. Но это Кричер понял гораздо позже. А тогда он просто считал, что Вальбурга, давно потерявшая надежду на замужество, была рада внезапно подвернувшемуся браку. И на этом фоне влюбилась в своего мужа, тем более что Орион Блэк — мужчина видный и обаятельный. Кричер понимал, что его, как приличного домового эльфа, должно радовать семейное счастье хозяев, но ничего не мог с собой поделать — это счастье прожигало ему грудь раскаленным железом.