In Extremis (джен)

Предопределение. Судьба. Божий промысел.

Насколько сложно сохранять веру в свободу выбора, если ты знаешь, кому и когда суждено умереть? Была ли эта способность тем, чего так жаждал Волдеморт, проводя кровавый ритуал? Доркас сильно сомневалась.

Смерть следовала за ней по пятам, безмолвная и нематериальная, и Доркас никому не решалась об этом рассказать. Чем больше проходило времени с того часа, когда она вмешалась в процесс темного колдовства, тем отчетливее становилась фигура Жнеца. Она помнила, что в первые дни, стоило ей очнуться, она ощущала сильную слабость, но после вновь была в порядке. Она даже поверила — все они поверили, — что последствий не будет, ведь побочные эффекты проявились бы сразу, как у Волдеморта, который, по слухам, превратился в такое чудовище, что даже самые верные его слуги дрожали при одном только взгляде на Темного Лорда.

Но Доркас была в порядке. Почти в порядке, потому что со временем — не сразу, а где-то через несколько недель — она начала видеть время чужой смерти.

Это было какое-то абсолютное знание, которое не поддавалось описанию словами. Сперва природа ее дурных предчувствий оставалась сокрытой, но совсем скоро всё стало настолько явным, что не проследить очевидную связь между ее новым видением и произошедшим ритуалом смог бы разве что домовой эльф.

Но Доркас никак не была готова увидеть живое воплощение Смерти. Да и вряд ли к подобному можно подготовиться, будь ты хоть самим Мерлином. А эта сначала зыбкая фигура с каждым днем становилась всё более отчетливой.

— В моем роду не было Певереллов, но Ты не иллюзия, — сказала она себе на седьмой день после того, как увидела за спиной Лили Жнеца. — Выходит, легенды не лгали: Смерть действительно может прийти в мир людей.

Жнец склонил капюшон, под которым не было ничего, кроме зияющей черноты, но не произнес ни слова. Доркас даже не была уверена, мог ли Он говорить, являясь настолько инородной сущностью, или это ее человеческий слух не был способен воспринять Его речь.

Он следовал за ней повсюду, куда бы она ни пошла. Стоило ей вспомнить о смерти в любом ее проявлении — как на краю поля зрения появлялась мрачная фигура, безразличная и немая. Доркас опасалась Жнеца лишь в день Его появления. После потустороннее присутствие стало печальным, но привычным — еще одним гвоздем смирения, вбитым в крышку гроба ее почивших надежд. Смерть неизбежна, и каждое живое существо понимает это. Но некоторых тварей вроде Волдеморта это простое знание толкает в пучину безумия, к отчаянным попыткам любой ценой избежать гибели.

Все люди смертны. Каждому отмерен свой срок. И он, как оказалось, был предопределен — с самого начала, с самого рождения… Но ведь встречались и те, над кем не зависла коса Жнеца, те, что даже под прямым взором Доркас не спешили раскрыть тайну своего последнего дня. Так где же была она, эта правда?

— В чем тогда смысл? Зачем всё это? — Доркас не плакала, не повышала голос. Она никогда не была излишне эмоциональной, не рыдала даже на руинах собственного дома, и сейчас в ее вопросе не было ничего, кроме тихого недоумения. — Если наши судьбы написаны за нас, зачем стараться, ради чего продолжать? Каждый шаг, каждый сделанный выбор — всё это известно заранее, так для чего вообще мы живем?

«Ответ открыт только тебе».

Фигура Жнеца перед ней неслышно качнулась в полумраке комнаты, и Доркас оцепенела, впервые услышав речь умертвия — голос такой же безликий и бесстрастный, каким был весь Его облик.

«Какой ответ ты желаешь услышать? Разве не было решение вмешаться в ритуал — твоим собственным? Позволила ли ты сделать выбор за тебя?»

— Я вижу их конец. Как Ты забираешь их. Нельзя быть свободным в мелочах, но рабом в чем-то большем! Если момент гибели каждого предрешен, то как человек может говорить о свободе? Это было моей судьбой с самого начала! И моя семья... они тоже были обречены. Поттер, МакКиннон… Лили!

Доркас злилась. Не могла не злиться. Бешенство жгло её нутро, точно кислотой, и хотелось если не уничтожить Жнеца, что невозможно, то хотя бы подорвать весь этот дом с собою вместе. Но воплощение погибели оставалось невозмутимым, как и все мертвецы.

«Именно это ты и твердишь себе, когда убиваешь, колдунья? Это — твой ответ? Вера в предначертанность?»

Доркас не знала. И, дьявол побери, не хотела знать, не хотела! Она была солдатом, а не философом! Как она могла подготовиться к подобной участи? Мог ли вообще человек встретиться лицом к лицу с судьбой — и остаться в своем уме? А была ли готова троица Певереллов, сумевших обмануть Смерть и выторговать для себя особые Дары… и всё равно обреченных? Знала ли Смерть, что сможет перехитрить их в ответ?

…Знала ли Смерть, что младший из братьев уйдет с Ней, словно со старым другом?..

Сражения перестали приносить Доркас радость. Она знала мгновение гибели почти каждого врага — так был ли смысл гореть в ярости боя? Но Жнец всегда находился поблизости безмолвным напоминанием об их разговорах — и Доркас решилась. Один раз, на один миг отказаться от боя, опустить палочку, не произнести слова, которые убьют последнего врага. Ей нужна была правда, ей нужно было знать, где пролегала граница дозволенного, где заканчивалась свободная воля и начиналась предопределенность.

Пожиратель закричал, обезумев от злобы, и направил на нее палочку, но Доркас не сдвинулась с места. Она хотела увидеть! Лишь это сейчас имело значение!

— Бомбарда!

Темный колдун взорвался на месте, обагрив лицо Доркас кровью и ошметками плоти. Заклинание Лили еще звенело в ушах, перед глазами запечатлился миг, когда обреченный на смерть Пожиратель превратился в обезображенные останки. Ее подруга что-то кричала, кажется, даже ударила ее по лицу, но Доркас не могла прийти в себя: она хохотала.

— Это тоже была ложь! — той ночью, мечась раненой гиеной по разрушенной в ярости комнате, она разом смеялась и рычала. — Он был уже мертв, даже продолжая дышать! Я приняла решение — а он всё равно сдох, да еще более грязно, чем мог бы от моей руки! О каком выборе можно говорить? Ты лгал! Его нет!

Мрачный Жнец равнодушно наблюдал за ее страданиями, и, если бы Доркас была способна ненавидеть кого-то столь же сильно, как Волдеморта, она бы ненавидела — Его.

«Подчиняется раб. В том числе тому, что навязал себе сам, — слова Жнеца привычно отпечатывались в сознании, потому что истинный голос Смерти не мог звучать в мире живых. — Человек выбирает. И нет Моей вины в том, за что вы в ответе».

Действительно? Смерть не отвечала за то, кого прибирала к рукам?

Жнец парил в воздухе, Его крылья — призрачный скелет крыльев летучей мыши, — касались предметов, проходя насквозь и, если Доркас не чудилось, оставляя морозные следы. Видимый только ей, Он, тем не менее, существовал, и теперь она знала это наверняка: пребывал всегда и везде, с того самого момента, как зародилась первая жизнь.

— Тебя послушать, так Ты вообще ни за что не отвечаешь, — без ярости Доркас опустела так же быстро, как сдувается проколотый шарик. — Я сделала выбор, переступила через себя, а тот глупец всё равно отправился в ад.

«Если бы он не умер, разве ты не заняла бы его место?».

Жнец высказал почти то же самое, что недавно испуганно и сердито кричала ей в лицо Лили. Ее подруга взяла на себя решение, которое должна была принять Доркас, но что произошло бы, не окажись Лили поблизости? Нашелся бы случайный корень, о который тот Пожиратель споткнулся бы и свернул себе шею?..

Она видела смерть Лили. Она знала, что Лили умрет. Маленькая Лили, светлая, добрая Лили. Почему она должна была уйти так рано? Почему Доркас не знала, как уберечь ее от этой участи? Почему Лили сама не хотела себе помочь, запереться в безопасности дома — ради мужа, ради их маленького сына?

Жнец был беспристрастен, но Доркас отчего-то мерещился в колыхании Его одеяний намек на сочувствие.

«Тебе придется принять решение».

— Решение? Да какое решение? — она сходила с ума — и знала это. Холод проникал в ее кости, сковывал, с каждым днем подползая всё ближе и ближе к сердцу, и Доркас вдруг осознала, что не знает, когда ей самой суждено кануть в лету. — Я не могу защитить единственного друга, так о какой свободе воли может идти речь?

Жнец резко склонился над ней, внезапно способный заполнить Собой всё пространство Вселенной.

«Пока ты не увидела истину, пока не стала частью не-жизни, ответь: кто прежде нес ответственность за твои поступки? Кто отвечает за дела людей, кроме них самих? — ей мерещилась бесконечно усталая, немая тоска в этом вопросе. Будто Смерть отражала и разделяла ее собственные тревоги. — Я не могу дать тебе ответы, колдунья. Это бы подтолкнуло тебя, извратило твой выбор. Ты видишь Меня так же, как видишь итоги. Это знание не должно было тебе принадлежать, но Я не волен лишить тебя этой силы. Однажды найденная правда не может быть легко позабыта».

Истина? Видение того, как чьи-то судьбы завершаются в момент смерти? Это — та сила, которой так жаждал владеть Темный Лорд? Нет, слишком просто, слишком банально. В бессильном созерцании нет власти, нет удовлетворения тщеславия. Волдеморт жаждал править — одного знания ему не было достаточно. Ритуал был нарушен, и если то, что досталось Доркас, оказалось лишь каплей, каким же тогда был океан?..

Доркас была любопытна, но меньше всего ей хотелось узнать ответ тем способом, который выбрал Волдеморт.

То собрание Ордена Феникса стало, пожалуй, одним из самых кошмарных воспоминаний всей ее жизни.

— Повторить? — Доркас была оглушена. Полностью разрушена, подавлена, разбита. — Нет. Я не верю. Даже Волдеморт не может быть таким…

Но она не ослышалась. Темный Лорд решил повторить ритуал. Тридцать первого июля, в день, когда состоится единственное полное солнечное затмение за ближайшие годы, этот упырь собрался рискнуть еще раз…

— Ты не участвуешь, — ее мысли прервал Грюм, какой-то особенно настороженный в этот вечер. — Не в этой битве. Извини, Доркас, но посмотри правде в глаза: ты очень плохо выглядишь, твой Патронус пропал. Ты не выдержишь еще одну схватку, тебе давно пора взять передышку.

Мрачный Жнец парил за плечом аврора, и даже зоркий магический глаз Грюма не был способен различить силуэт Смерти. Доркас закрыла глаза и позволила грянувшему гвалту пройти мимо её ушей. Пусть обсуждают, пусть паникуют, кричат, живут, пока у них еще остались эти бесценные минуты.

«Тебе придется принять решение». Доркас помнила эти слова, будто Жнец повторял их каждый день, пусть тот разговор произошел довольно давно, и большую часть времени она игнорировала Его присутствие, потому что тот оказался на редкость скучным собеседником, что отвечал ей раз в неделю, а то и реже. Порой ей казалось, что Смерть на самом деле симпатизирует ей, даже одобряет, но Доркас, разумеется, не могла узнать, так ли это на самом деле.

Споры внутри Ордена затянулись до глубокой ночи, но Доркас полностью отстранилась от происходящего, пронзенная холодом своих костей, оцепеневшая и будто бы мертвая. Она смотрела на Лили и пыталась найти в себе хоть что-то, что помогло бы очнуться от долгого сна. Она видела, как кто-то этим вечером умирал, сам того еще того не ведая. Их судьбы открывались ей, становясь такими же простыми, как решенные математические уравнения. Единственный человек, чьей судьбы ей никогда не суждено было увидеть… она знала ответ. Он был весьма очевиден.

Сделать выбор. Найти в себе решимость идти до конца.

То, что Доркас умела лучше всего, не так ли?

Доркас могла бы описать себя множеством слов. Она была бессердечной, жесткой, игнорирующей чужие страдания, безразличной к обыденным радостям жизни женщиной. Но кем Доркас не являлась точно, так это трусом. Она не собиралась позорно бежать от своих страхов, не желала отсиживаться в безопасности за чужими спинами, пока другие рисковали собой, чтобы в очередной раз остановить обезумевшего маньяка. Да, Грюм оказался прав: она была больна, постоянно чувствовала разъедающий изнутри леденящий холод. Доркас догадывалась, в чем причина подобного состояния, и слова Смерти это лишь подтвердили.

«Твой дух приближается к краю, — казалось, Жнец говорит с состраданием, но она не была уверена в этом. Разве мог Он, повидавший столько на своем бесконечном пути, испытывать сочувствие к смертной? — Не ты была причиной нечестивого призыва, но ты стала его целью. Незавершенный, теперь он забирает тебя в качестве платы».

— Как такое колдовство мог создать человек? Для чего?

«Страх передо Мною? Жажда владеть сокрытым от глаз? — крылья Смерти распахнулись, заставляя Доркас задрожать от пронизывающего холода. — Мне не ведом ответ. Это вы, волшебники, обладающие непомерными амбициями, изобрели эту магию. Но не обрел ее создатель ни силу, ни могущество. В последние секунды жизни он видел мир Моими глазами, прежде чем исчезнуть в вечной тени».

Как же просто всё оказалось. Выходит, с самого начала Доркас была права: если бы она не вмешалась, Волдеморт умер бы, увидев то, что теперь видела она, разве что, наверное, куда быстрее, без лишних вопросов и сомнений.

— Это означает, — Доркас хмыкнула и закрыла глаза: она не испытывала ни боли, ни страха — лишь досаду, — что я была обречена с того момента, как решилась вмешаться.

И не важно, было ли принято то решение ради спасения жизней или из-за личной ненависти: Доркас не позволила Волдеморту убивать невинных — и поплатилась за это. Это был хороший поступок, вне зависимости от его мотивов, так почему…

«Я дам тебе знание, как избежать твоей участи, — Жнец наклонил капюшон. — Я дам тебе знание, как уничтожить врага».

Доркас вскинула голову в удивлении. Смерть ничего и никогда ей не предлагала.

— История о братьях Певереллах учит, что не стоит доверять дарам Самой Смерти.

«Возможно, — Жнец поднял костлявую руку к лицу Доркас, но не прикоснулся, — мы можем достичь компромисса. Вместе мы получим то, чего мы желаем».

Доркас не была трусом. Она не боялась смерти и, сражаясь с Волдемортом, готова была погибнуть за дело Ордена Феникса. Но то были совершенно разные вещи: опасаться, что можешь умереть, и знать наверняка, что это произойдет.

— Доркас, какого… — нечасто Грюм ругался с подобной изобретательностью. — Тебе же ясно было велено оставаться в штабе!

— Я не в твоем подчинении, чтобы ты отдавал мне приказы, — Доркас двигалась через силу, немного скованно, стараясь справиться с растущим обжигающим холодом во внутренностях. — Орать будешь на своих стажеров, а мы с тобой здесь на равных.

Она не могла отказаться от сражения. Не могла сдаться так просто, даже если предложение Жнеца было… неприемлемым.

«Позволь колдуну завершить ритуал».

В этот раз Пожирателей было еще больше, и среди них попадались действительно опытные бойцы. Доркас улыбалась, ощущая, как возвращается к ней утраченная было мрачная боевая ярость. Не важно, умрут эти несчастные сегодня или нет, но она собиралась хорошенько повеселиться перед тем, как доберется до глотки их Темного Лорда.

«Позволь колдуну принести в жертву сотню человеческих душ».

Утро в этой части России в это время года обычно было ясным и погожим, но часть солнечного диска уже была прикрыта Луной, отчего освещение было тусклым, как при ранних сумерках.

Сражение длилось не первую минуту, когда Доркас заметила в сутолоке боя Джеймса Поттера — и от удивления едва не пропустила вражескую атаку. Что он делал здесь, если должен был прятаться вместе с женой и сыном под защитой Фиделиуса? И если он здесь...

— Где Лили? Я не вижу ее, — и действительно, нигде в толпе не было заметно вихря рыжих волос. — Поттер, где твоя жена?!

— Она осталась с Гарри! — этот кретин умудрялся улыбаться так ярко, будто решил заменить собой надкушенное тенью светило. — А я не мог оставаться в стороне и не спасти мир в день рождения собственного сына!

— Точно, Сохатый! — Блэк рассмеялся, защищая друга от вражеских заклинаний. — Я ведь приготовил своему крестничку замечательный подарок!

Мародеры еще весело говорили о чем-то, Доркас уже ничего не ответила. Часть её разума полностью опустела, оглушенная, и всё, что от нее осталось в этот момент, — чистая инстинктивная ярость, которую она изливала на проклятых Пожирателей Смерти.

То было утро тридцать первого июля. Ровно год минул с того дня, когда родился Поттер-младший.

«Позволь ему увидеть Моими глазами, — шептал Жнец в ее мыслях, и каждое Его слово прочно отпечатывалось в сознании. — И в этот короткий миг триумфа забери его жизнь».

До начала полного затмения оставалось не больше пятнадцати минут.

«Это — цена твоего спасения».