День за днем-3 (гет)

В субботу утром созваниваюсь с Сергеем — он уже отошел, снова заботлив и на мое предложение перед командировкой поехать к Вере Михайловне, тут же выдает дополнительную опцию — заехать в ЗАГС и подать заявление. После недолгого шлепанья губами, максимум на что соглашаюсь — заглянуть в компьютерный магазин и купить Вере Михайловне ноутбук для переписки с улетающей дочерью.

Отсекая все мысли о белом платье, фате и прическах с цветочками, бродящие в мозгах измученного постом жениха, специально облачаюсь во все темное — брюки, майка, распущенные волосы… И при этом, как дура, беру с собой белый пиджак! Неудивительно, что неприятный разговор в гостях поднимается снова и на этот раз атака идет уже с двух сторон: типа сказала «а», согласилась замуж, говори и «б». После демонстрации работы ноутбука, уже вроде начали прощаться и тут на тебе — причем, так слажено поют, прямо в два голоса:

— Доченька, я тебя не понимаю!

— Вот и я предлагал это Маше сделать сегодня, но она хочет после приезда.

Остается только повторять и повторять, как заезженная пластинка:

— Сереж, ну, куда торопиться? Ну, приеду, спокойно сходим, подадим заявление, ну?!

Сложив руки на груди, преданно смотрю на Веру Михайловну:

— Правда, мам!

Та лишь отмахивается:

— Вот по мне, так вы лучше сходили бы вчера!

— Мам, ну не грузись ты так. Ну, все будет хорошо!

— Да я не гружусь. Просто мне страшно.

— Почему?

— Ну, как же так, ты появилась, теперь опять исчезаешь.

Можно подумать в первый раз — неделю с гаком номер готовили, мне ж тоже не до «родни» было и ничего, пережили. Неожиданная поддержка приходит от Сергея:

— Вера Михайловна, вы не начинайте, Маша начнет нервничать и...

Из-за чего Аксюта вдруг решил проявить заботу, не знаю, но благодарно гляжу на него и дружно киваю, поправляя волосы за ухо:

— Вот, именно! Я же не на Луну. Я тебе, вон, по электронке каждый день писать буду.

Киваю на раскрытый компьютер:

— Смотри, вон, какой тебе ноут Серега подбрендил.

С улыбкой оглядываюсь на Аксюту — это он здорово придумал с ноутбуком, можно не звонить каждый день, а отписываться по мере необходимости. Вера Михайловна нервно возмущается:

— Маш, ну только вот прекрати эти «подбрендил», «капец», вот.

Не возражаю, если ее это успокоит:

— Ну, извини. Это я на работе нахваталась.

Мать усмехается:

— Ну, понятно, что не у мальчишек во дворе.

Дружно смеемся, и я оглядываюсь на Сергея:

— Да, ты маме показал, как электронкой пользоваться?

Аксюта поднимает вверх растопыренные пальцы:

— Четыре раза!

Когда это он успел? Когда я руки мыла, и чайник ставила? Вновь гляжу на Веру Михайловну и у той морщится лицо — явно готова расплакаться. Тороплюсь закруглить свидание:

— Ну, будем считать, что достаточно.

Чтобы не затягивать прощание, разворачиваюсь к Сергею:

— Так, ну что, мне пора, да?

Сзади раздается плаксивый всхлип:

— О, господи!

Пока «жених» ухаживает за «невестой», помогая одеть пиджак, продолжаю увещевать несостоявшуюся тещу:

— Мам, ну что ты меня как на фронт.

— Ну, действительно, Вера Михайловна, ну.

Просунув обе руки под волосы, вытаскиваю их из-под воротника пиджака, встряхивая и рассыпая по плечам.

— Все, все, все! Машенька я тебя просто очень люблю.

Черт, как же мне не хватает таких слов от родителей. Умильно гляжу на женщину — вот, кто действительно, пойдет сейчас ради меня сквозь огонь и воду! Чувствую внутри ответную теплоту, и самопроизвольно наворачиваются слезы — может и правда, инстинкт ребенка к матери? Все-таки, гены.

— Я тебя тоже очень люблю!

И мы обнимаемся.

— Я буду тебе звонить каждый день, по два раза, обещаю.

— Да, да!

Или писать… Пора заканчивать воду, и я ее прошу:

— Провожать меня не надо.

Сергей тут же встревает:

— Я провожу!

Вера Михайловна шепчет:

— Хорошо.

Вскинув сумку на плечо, в сопровождении Сергея, направляюсь к выходу, оглядываясь на ходу:

— Пока!

Мать прощально взмахивает рукой:

— Пока.

Спускаясь вниз, предупреждаю «жениха» — мне в метро, так что дальше наши пути расходятся, подвозить до дома не нужно. Выйдя на площадь, заставленную машинами, останавливаемся, и я засовываю руки в карманы, дабы избежать взаимных объятий. Но Сергея это не останавливает, и он берет меня за плечи:

— Ну, что Машуль, давай беги.

Притянув, прижимает к себе, но не сильно и целует в щеку:

— Позвони мне потом, ладно?

Терпеливо угукаю, притиснутая вплотную, а когда меня отпускают, бормочу, встряхнув волосами:

— Угу, пока.

И не оглядываясь, иду в сторону метро. Холодновато, но изображать отсутствующие нежности, желания нет.

* * *

Вечер посвящаю сборам. Санаторных вариантов у меня сразу три, во всех ждут с распростертыми объятиями, но какой из них предпочтительней, так и не решила. Определюсь на площади трех вокзалов — куда билеты будут, туда и поеду. И на сколько дней исчезаю, кстати, тоже неизвестно — Егорову сказала до среды, но если взвою от скуки, то, дескать, вернусь и быстрее. Переодевшись в любимую майку фуксиевого цвета и джинсы, теперь роюсь по шкафам в спальне, гостиной и прихожей, перенося найденное на диван к большой спортивной сумке. Даже не знаю, сколько и чего брать… Свернув красный спортивный костюм, запихиваю его внутрь — вот он точно пригодится. Радостно вздыхая, предвкушаю несколько дней свободы:

— Ну, что, с богом?

Насупленная Сомова, кивает:

— С богом. Только…

Мне ее хмурый вид не нравится, и я с недоумением поднимаю бровь:

— Что?

Вроде же все проблемы разрулили.

— Ты не сказала, где ж ты все же зависнешь.

И из-за этого вселенская печаль? Почесав пальцем у уголка рта и под губой, пожимаю плечами:

— Да я еще не решила.

Потянувшись к сумке, пытаюсь застегнуть на ней молнию:

— По дороге на вокзал решу.

Бегунок заедает, и безуспешные усилия заставляют поморщиться.

— Есть три варианта.

Наконец молния сдвигается:

— Оп-па!

Анька сопит ворчливо:

— Ну, ты трубку хоть бери.

Если они будут со знакомого номера. Уверенно киваю, скрепляя ручки сумки вместе:

— На твои звонки — да! Кстати, я сейчас еще в редакцию заскочу.

— Это зачем?

— Да есть пара вопросов, надо закрыть.

Даже не вопросов. Несколько папок на моем столе, одна из них Калугинская с эскизами, которые если не раздать с комментирующими записками, то так и будут валяться до возвращения.

— А-а-а.

Анюта снова загорается:

— Так, ты… В каком хоть направлении двигаешься?

Вот, женская логика. Вопрос для самых сообразительных: если три варианта, то сколько направлений? Гляжу сквозь Аньку, занятая своими мыслями, которые уже в редакции.

— Да в любом. Куда рельсы туда и я, гостиницы везде есть, хоть в Рязани, хоть в Казани.

Вытащив из-за спины спортивную куртку, валяющуюся на диване, расправляю ее, чтобы тоже сложить и засунуть между ручками — одену перед выходом. Сомова совсем сникает:

— Ну, ты с ума там одна не сойдешь, а?

— Да господи, если я здесь с ума не сошла... Буду лежать, плевать в потолок!

Уперев ладони в колени, взираю сверху на склоненный Анькин затылок, а та продолжает бурчать, отвернувшись:

— Угу. Интеллектуальное занятие.

Ворчушка. Но меня не собьешь, я уже настроилась и лишь отмахиваюсь:

— Ань, мне интеллектуальное не нужно. Я вообще мозги в тумбочку положу. Как сяду в поезд, так стразу!

В предвкушении разглаживаю руками невидимую плоскость нижней полки, а потом, шлепнув себя по коленкам, победно гляжу на подругу. Наконец оценив мои перспективы, Сомова улыбается, приобняв лежащую рядом Фиону:

— Ну, ты не торопись мозги... На дорогу то прибереги... Потерпи до гостиницы.

Так и быть дотерплю. В ухе вдруг свербит, и я, засунув в него палец, активно трясу рукой, а затем встаю с дивана:

— Ладно, давай прощаться.

Стащив сумку со стола, переставляю ее на придиванный модуль, а потом широко раскрываю объятия, готовая поглотить подругу. Та встает, продолжая недовольно бурчать:

— Не прощаться, а говорить до свидания.

Как же я ее люблю, зануду! Обняв Анюту, тяну ее к себе, прижимая. Та вздыхает:

— Пока. Черт, с каким бы удовольствием я сама свалила!

С недовольным видом она отходит в сторону, и я с укоризной смотрю на Аньку:

— Так, ну, Сомова, мы с тобой договорились, нет?!

Та лишь хмуро трясет кудряшками:

— Да я помню, помню… Кстати, сюда через пол часа уже Сергей придет.

Точно. Анька говорила про свидание жениха со свидетельницей. Но эти свадебные приготовления, пожалуйста, без меня. Торопливо гляжу на часы, на руке:

— О-о-о, ну тогда я полетела.

Подхватываю сумку:

— Все давай, не пуха тебе.

— Да тебе тоже не пуха. Ты только как приедешь — отзвонись.

— Обязательно.

Набросив ручки сумки на руку, до локтя, другой пытаюсь скрутить волосы в хвост, закидывая их за спину. Сомова снова бурчит:

— И, пожалуйста, постарайся без приключений там, ладно?

Это еще что за намеки? Игриво качаю головой в ответ:

— Ладно. Но и ты тут с Сергеем особо не безобразничай, хэ-хэ…

Анюта уперев руки в бока, укоризненно мотает головой:

— Я тебя умоляю, за кого ты меня принимаешь?

Предупреждающе поднимаю палец:

— Да я тут причем. Вопрос в том за кого он тебя примет.

Сомова оскорблено тянет:

— Что-о-о?

А что сама говорила — пиво, вино, хорошая компания с мужиком… Хохоча, иду к выходу, хватая ключи с полки:

— Ладно, ключи взяла.

— Вали, вали.

— Покедова

Выскочив, захлопываю за собой дверь и весело устремляюсь вниз — на метро не поеду, поймаю такси.

* * *

Спустя полчаса я уже в издательстве — на этаже темно и пусто, только аварийное освещение. Сунув руки в карманы, с оттопыренной на плече спортивной сумкой, неторопливо бреду по холлу к своему кабинету, косясь на притушенные углы и пространства. Неожиданно, из-за несущей колонны, окликает знакомый тихий голос:

— Марго.

Там притаился Егоров и очень странно видеть его здесь в выходной, почти ночью. Остановившись, удивленно глазею на начальника, а он, заливаясь смехом, вылезает из своего тайника:

— Хе-хе. Ты чего здесь делаешь?

Растерянно пожимаю плечами и почему-то брякаю:

— Да вот, вернулась.

Откуда и почему вернулась, непонятно и шеф, видимо решив подыграть шутке, подхватывает:

— А я еще не уходил! Забыла чего-нибудь?

Послушать — разговор двух сумасшедших. С Егоровым-то понятно — лицо красное, явно после возлияний, так что вполне мог с пятницы и не уходить. Оглядываюсь на свой кабинет, поправляя волосы, потом закидываю их за спину, пытается придумать причину чрезмерного трудового порыва:

— Да, нет… Я это...

Несуразность явления отпускницы очевидна. Про папки на столе, говорить вообще глупо — в принципе, могла бы и в понедельник Люсе позвонить с такой ерундой, а не тащится с вещами с полпути на вокзал. Так что, выпятив поджатую губу, наконец, выдаю стандартную формулировку:

— Хочу статью добить, как раз муза посетила, что-то.

Только собралась на поезд сесть и бац, муза тут как тут. Наумыч радушно кивает, продолжая улыбаться:

— Понятно. Вот, всех бы так бы муза посещала А то ведь, посещает на предмет, как бы с работы слинять.

Поддав рукой, он оглядывается на лифт, но там со вчерашнего дня не видно ни одного слинявшего. Встаю на защиту коллектива:

— Борис Наумыч, ну, не скажите.

Егоров вдруг приобнимает меня за плечо, и прижимается щекой ко лбу:

— Ой, Марго-о-о…

Он тут что, депрессию топит? Лучше бы Сомову погулять сводил.

— Что?

Шеф растопыривает пальцы:

— Пойдем по сантиметрику?

Морщусь — ясно, собутыльника не хватает. Видимо не хочется «еще не уходить» до воскресенья. А мне потом возись с ним полночи. Пытаюсь дать задний ход:

— Да я в принципе…

— Ну, пожалуйста, пойдем, ну, по сантиметрику.

Ладно, все равно не даст работать. Сдавшись, позволяю увести себя в кабинет.

— Посидим, поговорим.

— Ну, если только по сантиметрику.

— Ха-ха-ха. Вот молодец, молодец.

В углу, на столике, уже все готово, не хватает только второго бокала. Горит настольная лампа под абажуром, почти пустая бутылка сверкает словно хрустальная — видимо шеф ее осушает с утра. Когда рассаживаемся, и мне выдают чистую посуду, Егоров разливает остатки и поднимает свой бокал с коньяком, призывая чокнуться:

— Ну, давай. За нас!

— За нас.

Наумыч, смакуя, выпивает сразу половину, еще больше краснея, а я лишь мочу губы, раздумывая сколько у меня есть времени и не придется ли потом куковать до утра на вокзале. У шефа в глазах восхищение напитком и он явно ждет одобрения с моей стороны. Помолчав, все-таки, оправдываю ожидания:

— Вкусный коньяк.

— Этого у него не отнять.

Пока начальник блаженно прикрывает глаза, отставляю бокал в сторону, и откусываю кусочек от ломтика нарезанного лимона — они лежат тут в блюдце, на закуску. Ну, что, все? Можно отчаливать?

Егоров, уперев руку в колено, опускает свой бокал вниз и вдруг грустнеет, отворачиваясь:

— Ох-ох-о.

Такой тяжкий вздох, заставляет повременить со словами прощания.

— Борис Наумыч.

— М-м-м?

— У вас что-то случилось?

Он пытается отнекиваться:

— С чего ты взяла?

Такое упрямство заставляет проявить солидарность и подумать о поддержке. Пожимаю плечами, доедая лимон:

— Ну, я же вижу.

Егоров зависает, потом отворачивается:

— Ты знаешь Марго, я в полной прострации.

Тогда понятна причина запоя — прострация. А вот причина прострации пока не озвучена, и я слизываю с пальцев лимонный сок, ожидая разъяснений. Подсказываю:

— Что, с Аней проблемы?

— Нет, нет, там все нормально.

Я бы так не сказала, но продолжаю участливо перебирать:

— В семье, да?

Егоров раздраженно бросает:

— Семья... Одно слово…, семья.

Похоже, у Наумыча нет желания делиться своими бедами. Ну и ладно. Вздохнув и продев руки под волосы, к затылку, подхватываю их скручивая в хвост, и встряхиваю, укладывая за спиной:

— Ну, мне просто показалось, что вы хотите выговориться.

Во взгляде шефа доброта и грусть:

— Тебе, как всегда, правильно показалось.

Если не хочет говорить, пусть остается со своей тайной. Неуверенно пожимаю плечами:

— Ну..., в принципе..., вы этого можете и не делать.

Но шеф видимо уже дозрел и даже протестует, елозя в кресле от нетерпения:

— Не, не, не, вот... Кому, кому говорить, так это только тебе!

Как это? Почему? Нахмурившись и став серьезной от такого предисловия, тоже усаживаюсь поудобней, подаваясь к Егорову. Если только мне, то вероятно что-то с издательством.

— Что? Что-нибудь серьезное?

— Ну, это с какой стороны посмотреть.

Дергаю вверх подбородком, подбадривая. Помявшись, он вдруг выдает:

— Ну, в общем, Наташа опять беременна.

Это не то, что я ждала услышать и успокаиваюсь — эротические приключения этой дуры меня мало волнуют, даже если она станет матерью-героиней. Мне остается только хмыкнуть, порадовавшись за будущего дедушку. Я даже готова внутри себя расхохотаться: интересно какого лопуха Егорова объегорила на этот раз? Разговоров о свадьбе среди кухонных сплетен не было. Изобразив на лице радостное удивление, издаю, нечто поддерживающее:

— Да вы что? Хэ… Ничего себе.

Наумыч допивает коньяк и добавляет кисло морщась:

— И снова от Калугина.

Чего от Калугина? До мозга все никак не дойдет. От какого Калугина? Голова отказывается принимать сказанное, но чувствую, как с лица смываются все краски, превращая его в маску:

— Как от Калугина?!

— Вот так.

Ошарашено чешу затылок, собирая мысли в кучку. Как такое может быть? Но ведь и правда в последнее время он как чумной — шарахается и прячет глаза. «Мы всю ночь пахали…». И вот всходы. Не знаю, какую реакцию Егоров от меня ждал, но теперь на его красной физиономии лишь напористое непонимание:

— Марго, у тебя сейчас такое выражение лица, как будто я тебе сообщил, что это ты беременна.

Уронив руки вниз, сглатываю комок в горле, беспомощно пытаясь собрать мысли в кучку. Может, старый хрыч что-то перепутал, недопонял? Или это у него шутки такие? Испуганно всматриваясь в пьяное лицо, пытаюсь уловить в нем хоть минимальный намек на смех.

— Подождите, подождите, а... Вы уверены?

— Что, значит, уверен?

Егоров с обиженной насупленностью отворачивается. Еле сдерживаю подкатившие слезы, но глаза все равно предательски блестят:

— Ну..., что Наталья... От Андрея?

Багровая голова укоризненно качается, агрессивно выплевывая слова:

— Маргарита Александровна, ну, мне кажется, что женщина всегда знает, кто ей сделал ребенка. Или ты придерживаешься другого мнения?

Ничего я не придерживаюсь. Забыв закрыть рот, снова чешу затылок — значит, в беременности Егорову призналась сама Наташа. Ей, конечно, соврать ничего не стоит, но у меня перед глазами постоянный мутный вид Андрея и его старательное нежелание посмотреть мне в глаза. Но ведь он же клялся… Уверял, что ничего не было… Обвинял в глупых подозрениях! Блин… Идеальный мужчина для глупых идиоток! Перфекционист для доверчивых дур! Сколько с того понедельника прошло? Двенадцать дней? Очень похоже, что дочурка папаше не соврала. Уже не слушаю разглагольствования поддатого начальника и из моей груди вырывается почти стон отчаяния:

— Нет. Калугин не мог.

Мужской агрессивный голос возвращает из глубин памяти:

— Чего Калугин не мог?

Вот, чего я сижу с этим старым идиотом? Чего обсуждаю? Мне реветь хочется, орать, швырять об стенку посуду…. Диким взглядом смотрю на Егорова мокрыми глазами и пытаюсь проглотить в горле очередной комок:

— Нет. Это я себе.

— Что ты себе?

Да пошел ты… К Наташе. Вскакиваю, хватая сумку, стоящую рядом с креслом:

— Борис Наумыч, извините, но мне надо еще статью подправить.

Следом встает и Егоров, сразу с двумя бокалами в руках:

— Да какая статья?! Давай, еще по глоточку.

Глоточка мне уже мало, а ты и так уже осоловевший донельзя.

— Борис Наумыч, вы меня извините, но вы потом сами же с меня и спросите.

Шеф радостно соглашается:

— Но это пото-о-ом, будет.

Мне не до тупых шуток, мне бы не расплакаться. Вскидываю сумку на плечо:

— Я ценю ваш юмор, но мне надо поработать.

— Ну что ж, раз надо так надо, давай иди, дай стране угля.

Все еще скребя рукой затылок, срываюсь с места, исчезая за дверью кабинета. Конечно, мне сейчас не до чего… Только спрятаться в каморке, выплакаться, выговориться Аньке… Через минуту, устроившись при свете настольной лампы за рабочим столом, набираю Анютин номер и слышу в ответ приглушенный шепот:

— Я перезвоню.

Ладно, жду. Скоро ответный звонок:

— Да, Марго, я слушаю.

Меня прорывает:

— Ань, это полный капец…. Я никуда не еду!

— Что случилось?

— Даже не знаю как сказать… Жди, сейчас буду, это не телефонный разговор.

Видимо в моем голосе что-то прорывается и Анька не настаивает:

— Ну, ладно, ладно…

* * *

Приезжаю домой, почти успокоившись… Нет, не успокоившись, а скорее отупев от безнадежных назойливых мыслей, убивающих волю и желание хоть что-то понять и изменить. Пройдя в гостиную и бросив рядом сумку, равнодушно плюхаюсь на диван, взгромождая ноги на столик перед собой, прямо в кроссовках, упираясь ими в край. Сомова притаскивает с кухни чашки с чаем и я, таращась в пространство перед собой, вываливаю на мозг Анюте все подряд, сплошным потоком: и про разговор с шефом, и про ударную работу двух затейников на дому у Калугина, и про его возмущенные отнекивания. От таких новостей даже Сомова усидеть не может — вскакивает из кресла и с чашкой в руках начинает метаться за диваном. Остановившись у полок, она вопит:

— Слушай, а ты вообще уверена, а?

Хмыкнув, поворачиваю голову:

— Что, значит, уверена?

Тон сразу сбивается, и подруга начинает мяться:

— Ну, что Егорова... Ну, это?

Позвони своему бегемоту, да уточни, я вроде внятно все рассказываю, по-русски. Не могу сдержать раздражения:

— Слушай, Сомова, тебе, сколько лет, а? Раз мне это рассказывает ее отец, значит, ему это рассказала она.

Анюта обиженно орет:

— Да я вообще не понимаю как такое, может быть?

Капец! Можно подумать, что Калугин святой и не кувыркался с той же Наташей, а потом с Катериной. Сама взрываюсь, разворачиваясь к Анюте:

— Господи, тебе на пальцах показать, как такое может быть?

Анюта тут же дает задний ход:

— Что ты на меня орешь, вообще?

— Да потому что ты вопросы дебильные задаешь!

Все химичила с Калугой, меня подбивала, убеждала какой он влюбленный и несчастный… И что в результате? Анька обиженно фыркает:

— Чего это, дебильные?

— Да, потому что, дебильные! Сядь вообще, не мелькай как промокашка.

Сомова молча плюхается на придиванный модуль, спиной ко мне, а потом все-таки разворачивается:

— Ну, а ты с ним вообще разговаривала?

Вообще да, и не однажды, например, вчера… Блин, она каким местом меня слушает? Все наши с Андреем последние разговоры только подкрепляют слова шефа. Или она думает, что я, среди ночи, прямо из кабинета Егорова, должна была лететь на Новослободскую и требовать объяснений? И звонить не буду, не дождется.

— Ага. Делать мне больше нечего. Буду я бегать, выяснять там.

Сомова сбавляет тон, начиная уговаривать:

— Ну, почему сразу бегать, ну.

Она пересаживается поближе:

— Просто поговорить.

А то Анька Калугина не знает?! Просто поговорить он может часами, только от этого яснее не станет. И слезу пустить может, и укоризненные взгляды, и упреки, а потом, бац — поезд ушел, извини дорогая, стечение обстоятельств. На-до-е-ло!

Протестуя, вскидываю обе руки вверх:

— Так все. Все! Все! Все! Все! Все! Он меня заколебал уже! Я его ни видеть не хочу, ни слышать его. Ни вообще: ни бегать, ни ходить, ни уточнять, ни разъяснять ничего… Не хо-чу! Понимаешь? Это не мужик, а кусок ваты!

Приложив руку к горячему лбу, встряхиваю волосами, отбрасывая их за спину:

— Все! Все! Я даже запаха его чувствовать не хочу! Все, тема закончена, зрители разошлись.

Вскочив, решительно иду к себе в спальню. Сзади слышится недовольный голос Сомовой:

— Уй… Как эмоционально.

А чего переливать из пустого в порожнее? Поговорить ей, видите ли, надо попробовать. Вот пусть и пробует, а с меня болтовни хватит.

Конец 1-ой части