Ничего личного. Это просто работа (гет)

Следующие пару недель прошли без особых приключений. Наша жизнь мерно протекала по уже устоявшемуся, привычному сценарию: прогулки по пляжу в солнечную погоду, совместные кулинарные подвиги, тихие вечера в гостиной под мягкий, ненавязчивый шелест дождя. И разговоры: обо всём и ни о чём, всегда и везде, на завтрак, обед и ужин, длинные, короткие, переходящие в жаркие споры, молчаливые, состоящие из прикосновений и взглядов. Странно, но темы для них были почти неисчерпаемы. Любая мелочь могла подтолкнуть нас к диалогу. Кажется, за эти четырнадцать дней я говорил больше, чем за все предыдущие годы своей жизни. И при этом не сказал практически ничего. Потому что самые важные темы так и не были затронуты.

С того дня, когда наше прошлое снова напомнило о себе, мы больше не говорили о нём. Первое время Люси была задумчива, и мне приходилось старательно делать вид, что не замечаю её покрасневших, заплаканных глаз. Но постепенно она успокоилась, поэтому я решил пока не поднимать больную тему. Не замечая, какую свинью подкладываю нам обоим: не затрагивая прошлое, мы не касались и будущего. Которое с каждым днём становилось всё ближе. Пока однажды не ворвалось в наш тесный, почти семейный мирок короткой смской, сообщая о приезде неких гостей. Я не стал ничего говорить Люси, желая устроить ей небольшой сюрприз.

Появление в нашем доме сразу двух «Звёздных духов» в лице Локи и моей сестры не просто обрадовало будущую маму, а привело её в полный восторг. Повисев на шее Солара, отчего тот только натужно крякнул, и зацеловав Стеф, Люси потащила их на кухню, желая угостить после долгой дороги чем-нибудь вкусненьким. Гости скромно отказались, кратко намекнув, что пока не голодны, и им будет достаточно просто чая. Поэтому мы разместились вокруг стола, совмещая распитие этого напитка с дружеской беседой.

— Ты не будешь возражать, если я налью ещё немного? — обратился Локи к хозяйке дома, когда его посуда опустела.

— Давай я, — Люси встала и, прихватив его чашку, отошла к барной стойке, на которой у нас с недавних пор прочно обосновался чайник. Но буквально через минуту за моей спиной раздался грохот и тихое, испуганное «Ой!». Я быстро обернулся. Девушка стояла, держа в одной руке уже наполненную чашку, а другой поддерживая живот. Чуть в стороне лежал перевёрнутый стул. Очевидно, Люси либо не заметила его, либо с присущей ей природной неуклюжестью, помноженной на сильно изменившуюся в связи с беременностью фигуру, просто не смогла избежать столкновения. Вряд ли удар был сильным, но сам факт этого и испуг, явно читавшийся в карих глазах, заставил меня вскочить и броситься к ней. Забрав из трясущейся руки чашку, схватил Люси за плечо и потянул за собой.

— Сядь, — процедил я сквозь зубы, почти силой усаживая её на свой стул, — и прекрати суетиться. Локи уже большой мальчик и сам может о себе позаботиться.

В кухне воцарилась тяжёлая, неприятная тишина. Люси быстро-быстро заморгала, видимо, пытаясь сдержать слёзы. Меня же душила злость: на Люси, которая была столь неосторожна, на себя — за грубость, на Солара — за… Неважно, просто за его присутствие здесь. Чтобы не сделать хуже, чем есть, я грохнул посудой о стол и быстро вышел на пляж. Хотелось со всей силы хлопнуть дверью, но стеклянная конструкция в виде купе к этому не располагала. Пришлось вымещать злость на ни в чем не повинной пальме. Легче не стало: к буре в душе добавились саднящие, сбитые в кровь костяшки. Вздохнув, я подошёл к кромке воды и положил руку на песок, невольно зашипев, когда солёная морская вода лизнула раны. Зато боль немного привела меня в чувство. Я плюхнулся на пятую точку и попытался привести мысли в порядок.

Странно, Солар действовал мне на нервы с самого приезда. Вернее, с того момента, когда он, аккуратно приобняв Люси, чмокнул её в щёку и отвесил кучу комплиментов по поводу вновь вернувшегося старого облика. Та буквально расцвела от его слов, слегка покраснев, и, не прекращая весело щебетать, окружила гостей заботой и вниманием. Сказать, что меня это раздражало, значит, ничего не сказать: я едва сдерживался, чтобы не ляпнуть что-нибудь обидное или резкое, поэтому всё время нашего общего разговора просто отмалчивался, при необходимости отделываясь ничего не значащими фразами. Гневная вспышка, вызванная столкновением Люси со стулом и приведшая к незапланированной прогулке по пляжу, заставила меня, наконец, хотя бы попытаться найти причину моего странного настроения.

Покопавшись в себе немного, мне удалось прийти к весьма неутешительному выводу: я ревновал. Мне было досадно смотреть на их оживленные лица и становилось неприятно от мысли, что этих двоих могло связывать нечто большее, чем обычная дружба. Солар всегда относился к Люси очень трепетно; иногда его забота выходила далеко за рамки служебных обязанностей, что наводило на определённые мысли. Да и Люси обычно тепло отзывалась об этом рыжеволосом «духе», не позволяя отпускать в его сторону никаких, как ей казалось, обидных шуточек. Впрочем, это касалось любого из команды, но почему-то именно по отношению к Локи подобное поведение вызывало если не раздражение, то неприятное чувство досады и желание перевести разговор. Думаю, с сегодняшнего дня у нас появилась ещё одна запретная тема.

Рядом со мной на песок легла чья-то тень. Мне даже не надо было оборачиваться, чтобы узнать, кто это: ни Люси, ни тем более Локи не пошли бы меня искать. Значит, остается лишь один человек…

— Только не начинай, ладно? — тихо попросил я. — Мне достаточно и моей совести.

— Я твоя совесть, — буркнула розововолосая вредина, — а ты меня не слушаешь. Они просто друзья. Не веди себя, как шестнадцатилетний мальчишка — это глупо и смешно. Ты напугал Люси, довёл до слёз и сбежал. Тебе надо пойти и извиниться.

Я молчал, признавая её правоту. Извиниться действительно надо, но вот на счёт того, что всё получилось «глупо и смешно»… Скорее, грубо и некрасиво. И дело не в ревности, будь она трижды неладна. Её ещё можно было бы понять и простить и даже, наверное, где-то порадоваться столь откровенному проявлению чувств. Но неоправданная резкость и жестокость (на руке наверняка останутся синяки) по отношению к девушке, единственным прегрешением которой было лишь желание порадовать своих друзей, оправдать было нельзя. Люси уже не в первый раз расплачивалась за моё дурное настроение, и кто даст гарантию, что не в последний? Конечно, я не настолько безвольный или конченный человек, чтобы при малейшем раздражении впадать в ярость. Но моя профессия, как и некоторые события прошлого не могли не отложить свой отпечаток. И если Стеф этого не понимала (или не хотела признавать, что было правильнее), то уж самому себе лгать было бессмысленно.

Сестра поняла моё молчание по-своему:

— Ты ведь сделал это не со зла. Думаю, если вы спокойно поговорите, Люси всё поймет. Каждый из нас может сорваться. Почему бы не дать человеку ещё один шанс?

Это была её любимая фраза. Стеф неисправима. Когда дело касается меня, её логическое мышление и способность здраво мыслить куда-то испаряются. Она знает практически обо всех моих недостатках, но при этом упорно верит, что их ещё можно исправить. Что это: слепая сестринская любовь или наивная вера в чудеса — я так и не смог понять.

— Есть люди, которые этого не стоят, — слова сорвались с языка прежде, чем я осознал их опасность. Теперь Стеф не оставит меня в покое, пока всё не узнает.

Так и случилось. Сестра обошла меня и встала таким образом, чтобы смотреть мне в лицо. Я старательно делал вид, что не замечаю её строгого, пронзительного взгляда, от которого у меня всякий раз по коже пробегали мурашки. Стеф сложила руки на груди и голосом учительницы, отчитывающей за двойку нерадивого ученика, спросила:

— Что ты сделал, Нацу?

Естественно, я не собирался ей ничего рассказывать. Дело было даже не в желании избежать постыдного признания и обязательно последующего за ним осуждения. Необходимо было уберечь от лишних волнений Люси: бесконечных расспросов, жалящего сочувствия, возможного неодобрения — всего того, что обычно сопровождает жертв подобных преступлений. Возможно, это было всё же немного эгоистично с моей стороны — лишать девушку шанса на скорее всего необходимую психологическую помощь и поддержку, которую ей могли бы оказать в случае, если всё станет известно. Но имел ли я право рассказывать о произошедшем, если за столько времени она сама не обнародовала эту историю? Причины у нее могли быть любые — от естественного в таком случае стыда и неловкости до нежелания причинить подобным откровением боль моей сестре, с которой у них сложились весьма дружеские отношения. В любом случае, только Люси могла решить, насколько, где и когда приоткрыть свою тайну.

К сожалению, рассказывать ничего не пришлось. Стеф догадалась обо всём сама. Женская ли интуиция, опыт ли работы с другими подопечными «Звёздных духов», моя виноватая физиономия или что-то другое подсказало ей правильный ответ, не знаю. Она бессильно опустила руки и тихо, горестно протянула:

— Какой же ты дурак…

Возразить было нечего. Я опустил голову на сцепленные в замок руки, желая не просто провалиться сквозь землю, а вообще исчезнуть, сгорая от жуткого, обжигающего чувства стыда. Стеф, кроме Люси, была единственным человеком, чье мнение и расположение было для меня действительно важно. Я был абсолютно уверен, что сестра никогда не простит мне подобного поступка, и наши отношения навсегда будут испорчены, если не прервутся совсем.

Если честно, я ожидал любой реакции с её стороны: от гневной отповеди до пресловутой пощёчины, но только не этого. Стеф молча села рядом со мной на песок, уткнулась лбом в моё плечо и, сжав в кулачке рукав футболки, горько заплакала. Лучше бы она меня ударила, чем так безнадежно и сочувственно рыдать.

— Стеф… Не надо… не плачь… — выдавил из себя, борясь с тугим комком в горле. Она только замотала головой и сильнее сжала пальцы. Тогда я просто накрыл её руку своей и стал молча ждать, пока она успокоится.

Последний раз хлюпнув носом, Стеф, наконец, отодвинулась от меня и, достав из кармана платочек, стала приводить себя в порядок. Я безотрывно смотрел на море, предоставив ей право первой нарушить молчание. Сестра убрала платок и тихонько подергала меня за рукав:

— Я намочила твою футболку.

— Высохнет, — я равнодушно пожал плечами.

— Как это случилось? — тихо спросила она.

— Какая разница, Стеф? Это уже случилось.

— Ты знаешь, что женщинам в этом случае часто требуется помощь психолога? Не думаю, что Люси смогла пообщаться с кем-то прежде, чем оказалась у нас. Да и потом она ни о чём подобном не упоминала, Водолей бы мне сказала. Если хочешь…

— Нет, — прервал я сестру. — Обещаю, что поговорю с Люси и постараюсь убедить её обратиться за профессиональной помощью, но тебя прошу не вмешиваться. Раз она ничего не рассказала вам, не думаю, что стоит теперь демонстрировать ей свою осведомлённость. Договорились?

— Угу, — вздохнула Стеф. — Давай вернёмся в дом, скоро обед, не будет же Люси готовить одна.

— Обычно дежурить по кухне — моя прерогатива, — усмехнулся я, поворачиваясь к сестре, и невольно цыкнул: — Локи меня прибьёт: одна из девушек рыдает на кухне, другую зарёванной приведу.

— Не волнуйся, я ему этого не позволю, — принимая мою руку, чтобы подняться, сказала Стеф. — Ты мой единственный брат и ещё нужен мне.

— Думаешь, он тебя послушает? — усмехнулся я.

— Конечно, если не захочет остаться без моих вкусностей, — кивнула сестра, и мне оставалось только искренне пожалеть беднягу, подвергаемого столь «страшному» наказанию.

Наше воссоединение с оставшимися в доме прошло довольно спокойно. Девушки сразу же покинули кухню, сославшись на какие-то свои женские дела. Как только они вышли, Локи поднялся со своего места и кивком головы указал мне на стеклянную дверь:

— Пойдем, надо кое-что обсудить.

«Кое-что обсудить» вылилось в почти двухчасовую беседу, во время которой он подробно и нудно выспрашивал меня о моих интересах, специальностях, умениях — всём том, что создаст мне легенду и поможет устроиться на новом месте. На вопрос, почему он не расспрашивает о том же Люси, Солар хмыкнул и, проводив взглядом умчавшуюся куда-то по своим делам птицу, неторопливо, словно нехотя, ответил:

— Ты же понимаешь, первое время ей будет не до чего, кроме ребёнка. Поэтому все заботы о них лягут на твои плечи. По крайней мере, до тех пор, пока малышу не исполнится хотя бы год. А там… — Локи пожал плечами и, повернувшись, посмотрел мне в глаза. — Год — довольно большой срок. Кто знает, что может случиться.

Был ли это намёк на возможное развитие событий или обычные разглагольствования о будущем, мой собеседник не уточнил, а я не стал заострять на этом внимание. Наш разговор прервался, и мы просто стояли на берегу, любуясь морем и думая о чём-то своём. Наконец, видимо, устав от праздного созерцания, Локи поднял небольшой камушек и, закинув его далеко в море, вздохнул:

— Эх, завидую я вам. Закончим это дело, возьму отпуск, приеду сюда и буду вести жизнь амебы: есть, спать и валяться на пляже.

— А он у вас вообще бывает, отпуск-то? — полюбопытствовал я.

— Бывает, — нехотя ответил Солар. — Только редко.

В этот момент Стеф, выйдя из кухни, позвала нас к столу. Я уже сделал шаг в сторону дома, когда Локи окликнул меня:

— Да, вот ещё что, Саламандр… — он замолчал, а я обернулся, внимательно вглядываясь в его лицо — уж больно мне не понравился тон, каким были сказаны эти слова. — Ты должен это знать. Две недели назад в своём доме был найден мёртвым Джудо Хартфилий.

— Заказное убийство? — нахмурился я.

— Сложно сказать. Выглядит как самоубийство. Либо и правда сам застрелился, либо…

— Работал профессионал, — закончил я его мысль. — Не нравится мне это. В первом случае должна быть веская причина, «смерть» дочери, учитывая их отношения, на неё как-то не тянет. В случае же заказного убийства это наводит на мысли о грызне за фирму. Ты уверен, что Люси ничего не угрожает?

— Да, здесь она в безопасности, — кивнул Локи. — Это место я сам выбрал, никто о нем не знает, даже начальство не в курсе расположения временной точки. Надеюсь, к тому времени, как вы будете готовы уехать отсюда, всё разъяснится.

— Ты поэтому настаиваешь, чтобы я был с Люси, хотя бы первое время?

Солар, прищурившись, с нескрываемой иронией посмотрел на меня:

— Я, конечно, буду несказанно рад, если вы, наконец, решите свои личные проблемы и заживете большой, дружной семьёй, но её безопасность гораздо важнее всего остального. Её и ребёнка, потому что малыш, как наследник Люси, тоже может попасть под удар. А теперь пошли, иначе Стеф рассердится и лишит нас сладкого, — он легонько подтолкнул меня к дому.

— Думаю, Люси пока лучше не знать о смерти Джудо, — шагая с ним рядом, негромко сказал я. — Каким бы он не был, это её отец, и она будет сильно переживать.

Локи только согласно кивнул, и больше мы на эту тему не разговаривали, как, впрочем, и на любую другую, связанную с работой. Девчонки расстарались и побаловали нас прекрасным обедом. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается: гости через несколько часов были вынуждены покинуть наш гостеприимный дом, клятвенно заверив навестить ещё раз. После их отъезда Люси сразу ушла к себе: всё время после той сцены на кухне она почти не разговаривала со мной и не смотрела в мою сторону. Я не стал её удерживать и вернулся на кухню убирать последствия накатившего на Стеф кулинарного вдохновения (в результате которого мы оказались обеспечены готовой едой ещё на пару дней). Когда всё вокруг засияло чистотой, я, прихватив с собой апельсиновый сок и стаканы, ушёл на веранду. Теперь мне оставалось только ждать.

Это была своего рода традиция — одна из многих, лёгкая, приятная, ненавязчиво появившаяся в последние недели и ставшая почти необходимостью — наблюдать вместе закат солнца. Мы устраивались на открытой веранде, медленно потягивали так полюбившийся будущей маме оранжевый, кисло-сладкий напиток и смотрели, как неторопливо тонет в море дневное светило. Привычка, своеобразный ритуал, нечто настолько личное, связавшее нас гораздо сильнее, чем любые обязательства или жизненные обстоятельства. Именно поэтому я и не стал сегодня напоминать ей о наших почти ежевечерних (к сожалению, многое зависело от погоды) встречах — не стоит навязывать человеку своё общество, если оно ему в тягость. Если Люси захочет продолжить наше общение, она придет сама.

Море размеренно дышало, отмеряя набегающими на берег волнами безвозвратно уходящие минуты. Тишина, царящая вокруг, ставшая ещё более ощутимой после отъезда «звёздной» парочки, была почти осязаемой, жёсткой наждачкой царапающей нервы. Заставляющая смириться с почти непреложным фактом — сегодня любоваться закатом мне придётся одному. Конечно, Люси могла просто уснуть или довольно сильно устать от наших гостей, поэтому решила отказаться от других развлечений. Но я почему-то был уверен, что главная причина её отсутствия на веранде сейчас бездумно пялилась на бирюзовую водную гладь, досадливо хмуря брови. В любом случае мне придётся принять её выбор. И начать всё с начала.

Однако я поторопился с выводами. Когда розово-жёлтый, пышущий жаром шар уже почти коснулся горизонта, доски деревянного настила, соединяющего кухню и веранду, весело загудели под торопливыми, слегка грузными шагами. Скрипнул стул. Я поднял глаза, за пару минут до этого с преувеличенным любопытством рассматривающие тёмную от времени столешницу. Люси сидела рядом, пытаясь восстановить дыхание после быстрой ходьбы. Она была такой милой: раскрасневшаяся, запыхавшаяся, немного испуганная. Я улыбнулся ей, пытаясь приободрить и успокоить, но, видимо, получилось у меня не очень: девушка отвела глаза и торопливо поднесла к губам один из стоящих на столе стаканов, словно пытаясь спрятаться за ним. Не желая её и дальше смущать, я отвернулся к морю, чтобы поймать последние мгновения уходящего дня.

Багряные отблески, в беспорядке расчерчивающие небо, медленно гасли, позволяя небу наливаться мягкой, глубокой темнотой. Ни я, ни Люси с момента отъезда наших гостей не произнесли ни слова. Но это молчание нисколько не тяготило нас, только подчеркивая то главное, что происходило сейчас на веранде: мы были вместе, несмотря ни на что, и это сказало нам гораздо больше, чем любые слова.