Драгоценности леди Элизабет (гет)

В сплошной темноте июльской ночи, где факелы бессильно освещали лишь дюймы, и даже такому любителю тьмы, как Гаррет, не было нужды их гасить, разглядеть чужую фигуру было сложно. Она притаилась, сжимая нож и готовя удар — если он понадобится.

Что-то происходило вокруг обычной истории, но узнать, что, мне не позволили, просили только помощи — сказать слова, передать весть и, исчезнув с глаз, проследить.

Ночь колола глаза темнотой, но проклятый дурман, давно оставшийся в лесу, еще будоражил кровь, позволял слышать. Как скрипит наточенный клинок в ножнах, как дышит посланник, оглядывается, ища глазами жизнь вокруг. А она была.

Но слишком тихая, чтобы найти без зрения.

Страшно не было, клинки не опасны, когда их так слышно, когда рука не хочет бить. Нынче посланник не тот, что пришел в первый раз. Этот слаб, мальчишка совсем или старик — по испуганным вздохам понять нельзя. А первый затаился там, куда нити дурмана не позволяют проникнуть — в богатых комнатах, служил своей госпоже. Если я не ошибалась.

Если мы не ошибались. Но что думал Артемус, оставалось за широкими, серыми глазами, скрытое улыбками, нежностью и расчетом.

Он едва шевельнулся позади меня — не захотел оставлять одну, уверял, что я отравлена дурманом, не контролирую реальность. Он не знал, что я все слышала, даже как шуршит легкая ткань его мантии. И не стала говорить, пусть его, пусть останется только моим — объемный, новый, захватывающий мир. Недолговечный, как короткий ливень.

Пора было выходить, не пугать посланника ненастоящей тишиной.

— А где тот, что был раньше? — мой голос заставил его вздрогнуть, прогнать волну холода по спине.

— Он не смог прийти, — как мне и слышалось — чудно и смутно, был мальчишкой. — Говори мне.

— Говорить тебе — говорить неизвестно кому, — клинок спокойно лежал в ножнах, но руки посланника чуть тряслись. — Передай своей… своему господину, что мне есть, что сказать лично. Ты ведь не хочешь, мальчик, чтобы слова мои стали последними?

Он дернулся от необдуманного слова, но я исчезла с глаз, оставив ему только немного серого тумана — обманки.

Посланника затопила ярость — пренебрегли, не поверили, назвали мальчишкой. Тем лучше, злость не даст ему скрыться от меня, приведет к хозяйке. Или хозяину.

— Эй!

Я улыбнулась, и пальцы нашли руку Артемуса, который снова смотрел с неодобрением. Ему не нравился дурман в моей голове, не нравились переливчатые слова и не понравились бы мысли, но они скрыты надежней его собственных.

— Дрянь! — посланник уходит, оставляя шлейф злости за собой. — Даже не сказала, где будет встреча.

Какой глупый мальчик, встреча будет сегодня, только приведи меня, куда нужно. И он вел, иногда оглядываясь, но не слыша и не видя во тьме ничего, будто ослеп. Июльские ночи темны и опасны, но посланнику ничего не грозило — и мелкий вор, подкравшийся без труда, ощутил сталь на горле и тихий шепот в ушах.

«Не твой, не тронь».

Мысли плавали в звуках, изгибались косыми, карандашными линями, и вор отступал — глупый и неумелый, а ведь Гаррета я бы и не увидела. Но то Гаррет — лучший среди всего городского сброда, милосердней его же, но черные руки не позволяли стать ему чем-то более иным, чем есть уже. Гаррет заперт в оковах страстей, потерявший драгоценное равновесие, барахтающийся в дегте чужих ценностей.

Так считал крадущийся тенью Артемус, досадующий на нерадивого ученика, который променял пыльные коридоры на ветер улиц.

Я же видела, что Гаррет свободен, окружен пустотой и не имеет цели. Он любит рисковать, новые, закрытые раньше проулки, пещеры, полные золота давно умерших хозяев. Любил камни на роскошной, нежной коже чужих леди, любил грязные улыбки портовых девок. Гаррет давно потерялся в своей свободе и был этим доволен.

Улицы тянулись, сворачивали в нужных поворотах, подтверждали металлическими указателями мои бесхитростные догадки. Ведь что делать запуганной леди, которую обвинили в воровстве, и чью тайну знает человек, у которого хватит чести растрепать тайну по всему миру? И вероятно, уничтожить. Ничего, кроме как обратиться к тем, кто разрешением подобных проблем зарабатывает.

А со мной бедной леди, я считала, повезло. Повезло тем, что на третьем перекрестке тракта ко мне подсел Артемус, имеющий почти ту же цель, что и я — помочь леди. Имеющий ворованные у вора драгоценности и задачу вернуть на место, вероятно, пошатнувшееся равновесие. Но история терялась концами в тумане молчания, и я могла только гадать — какие обстоятельства окружают драгоценности. Я их даже не видела, но слышала их мягкий стук за пазухой Артемуса. Вероятно, скоро они окажутся в моих руках, ведь не может помощник лорда быть замешанным в таком щекотливом деле.

А я могу — я уже замешана.

Артемус говорил, что барон Уэрвик даже не подозревал, что слухи верны и драгоценности припрятаны в его доме. Артемус говорил, что ворам не выгодны никакие смерти, способные связать себя с драгоценностями. И тихое слово щекотало рассудок возбужденным интересом — саботаж. Кто-то задумал саботировать барона Уэрвика — может быть, даже стравить его с нашим бароном, а они и так никогда не были друзьями. Но зачем — и снова концы путаются в тумане. Я не понимала, почему Артемус не рассказал мне сразу всю историю, но, впрочем, мешать ту ночь с политикой не решилась бы и я.

И кто распустил слухи — тот, кто похитил камни леди Элизабет? Почему баронская невеста, кажется, Бриенна, обвинила леди в воровстве? Потому что знает ее тайну. Какую — вот вопрос. Леди Элизабет никогда не была невинной овечкой, но с некоторых пор, как умер ее муж, ей стало не до интриг.

Разгадки шли прямо за мной, таились в седой голове Артемуса, но спрашивать я больше не могла. Посланник-мальчишка вышел к замку Резерфордов, развеяв малейшие в моей правоте сомнения.

Здесь я никогда не была, хотя обошла весь Город вдоль и поперек, но владения Резерфордов хорошо охранялись, а проникать внутрь нужды не было. Можно было надеяться на понятливость леди Элизабет и на то, что она уберет охрану. Но и попасть внутрь не составило бы труда — сегодняшняя ночь играла за меня особенно густой тьмой. Так что стражники не заметят меня, а если заметят…

— Подождем, — попросил Артемус и прислонился спиной к теплому камню высокой стены. — Ты знаешь, что ей сказать.

— А ты слишком оптимистичен. Нет, не знаю. Так что сказать? — Кошачий шаг по сухо шуршащей дороге, и он оказался рядом.

Слишком недовольный моим дурманом и путаными речами, но я видела — очарованный. Всего секунда, когда он хмурил брови, ушла, чтобы передумать и улыбнуться. И он ей воспользовался. Но и слишком собранный, чтобы поддаться, чему я была рада — сегодняшней ночью хотелось больше свободы, а летняя душная тьма звучала в ушах тысячами прекрасных звуков. И больше всего я мечтала забраться на крышу, чтобы послушать их оттуда.

В руках у него зашуршала ткань, и я учуяла приятную тяжесть в ладони.

Держать в руках драгоценности леди Элизабет оказалось очень приятно, и мне захотелось раскрыть кошель. Но хитрый, старый Артемус запечатал его, перестраховываясь.

От меня?

Ну нет, от леди Элизабет, верно.

— Скажи то, что ты знаешь, — мягко проговорил он мне на ухо, отчего тело покрылось мурашками. — То, что узнала сама и то, что сказал я. Свои догадки. Скажи ей правду.

* * *

Веревочная стрела, не встретив сопротивления, глубоко вошла в деревянную окантовку на самом верху стены, и мы взобрались на нее. В другую ночь мы стали бы легкими мишенями здесь, но тьма скрывала надежней материнских рук. Артемус появился вслед за мной, и я подумала, что в свои пятьдесят восемь ни за что не смогу преодолеть несколько футов отвесной веревки.

Двор был пуст — ни единого стражника, только факелы в кольцах и огромный костер у западной стены в каком-то особом месте. Я напрягла зрение, пытаясь понять очертания, но за спиной пошевелился Артемус, и я тотчас решила, что это не имеет значения.

— Смотри, — он ткнул пальцем в непроглядную тьму на уровне глаз, и я снова прищурилась. — Не видишь? Дверь открыта и нас ждут.

Леди Элизабет оказалось более сообразительной, чем ее посланник, и освободила нам путь от стражников, слуг и возможности вызвать истерию в замке. О последнем можно было бы пожалеть, не чувствуй я за спиной волнующее присутствие.

— Я не стану показываться ей на глаза, — сказал Артемус, видимо, боясь, что я не понимаю очевидные вещи.

Быть замешанным в политических игрищах помощнику конкурирующего лорда — прямой путь уйти в отставку. Не в такую, в какую угодил тот несчастный, что продержался год, но — допускаю, унылую и лишенную остроты постоянных интеллектуальных игр.

— И подожду тебя у входа. Покои леди Элизабет в той башне, на самом верху. Будь осторожна.

Краткие и сдержанные слова, мягкие руки на плечах и едва видный овал лица заставили пожелать поскорее закончить это дело.

Все только — передать драгоценности, убедиться, что это они, и предостеречь ее… и Бриенну. И не сказать лишнего, чтобы впоследствии не обнаружить в своей чашке яд, в котором леди Элизабет большая мастерица. А потом оставшаяся ночь вся моя и вся его. Можно будет утащить его гулять по крышам, не слушая возражений о старости, и выпытать, наконец, историю вокруг драгоценностей. А можно будет сесть у холодного камина с разговорами о нас, обычно приводящими в сладостные тупики, о невозможном будущем и о насмешке над моими желаниями, ранее вытравливаемыми из себя несколько лет до встречи. О том, что натуру не исправить, а только сломать. О девушках-послушницах, преданно глядящих ему в рот и доводящих меня своей красотой до трясущихся рук и черной ненависти. О том, когда я останусь с ним на ночь.

О чем угодно.

Я улыбнулась ему мягко, но он не увидел, потому что невозможно видеть за спиной выражение лица.

Артемус остался на месте, а я осторожно шагала по деревянному мосту. Возможно, когда-то это были строительные леса, а потом их перестроили для входа слуг, закрепили у стены по всему периметру и поставили простенькие перила. Доски слегка поскрипывали, и я старалась идти медленнее и мягче, опасаясь невидимых в темноте проплешин. Открытая обшарпанная дверь промелькнула в свете факела, и я оказалась внутри, тут же окутанная обычными замковыми запахами еды, алкоголя, затхлости и мыла.

Можно было бы быть уверенной, что Артемус солгал и идет за мной, но я не слышала, возможно, он выжидал, пока я не отойду чуть дальше. А возможно, и действительно верил мне. Такая мысль неожиданно согрела, и я выглянула в богатый коридор. Ни стражи, ни слуг, но везде полно света, словно после смерти мужа леди Элизабет боялась темноты. Пугалась любого трепета траурных гербов, все еще висевших на фасаде замка, или легких штор на окнах, словно призрак мужа — слабовольного, трусливого, как я слышала, все еще здесь бродит.

А может быть, леди Элизабет ждала меня.

Сидя в столовой — огромной, богатой комнате. Там горел камин и люстра, свечи на который гасились одной единственной водяной стрелой. Перед леди Элизабет, а не узнать ее было невозможно — молодую, красивую, светловолосую, — стояла свеча. Она и правда боялась темноты, думала, что тени не дотянутся до нее, если она обложится огнем. Глупая.

— Миледи? — негромко уточнила я и мягко вошла в столовую.

Она нервно вздрогнула, но не позволила себе вскочить.

— Благодарна, что вы убрали ваших охранников, — легкий поклон.

— Мой племянник на тебя зол, — отозвалась она. — Ты должна была все передать ему.

Голос леди был холоден и отрывист, но нисколько не запутал меня и не запугал, потому что она здесь. А если это так — все плохо и злость лишь для проформы, потому что леди должна жаловаться. Слышала, это не выходит из моды уже столетия два.

— При всем уважении, миледи, но вашего племянника по дороге в замок чуть не прирезали. И я сомневаюсь, что он это заметил.

Она махнула мне рукой на стул, пропустила мимо ушей замечание, налила в чашку ароматный чай из небольшого кувшина и любезно придвинула. Яд там или нет, что-то, что развяжет мне язык или просто любезность, оставалось только гадать, но я мило улыбнулась.

— Не тяните время, — попросила она. — Я просила вас выяснить, правда ли мои… драгоценности невесты баронского сына в Боне у…

— Да, миледи, — я прервала я. — Я помню, о чем меня просили. Я выяснила — они там действительно были. А сейчас, прошу, не перебивайте, я точно так же желаю от вас отделаться. Так вот, сейчас они здесь.

Я достала из кармана кошель и выложила его на стол, наблюдая, как удивление и облегчение появляются на красивом лице леди.

— Откройте, я хочу, чтобы вы убедились при мне. Там все, что было найдено в доме барона Уэрвика. А после вы меня внимательно выслушаете. Надеюсь, кроме нас здесь никого нет?

— Я вас не боюсь, — отрезала она и сняла печать с кошеля.

Я восхищалась ей. Жадность в глазах леди так и не превысила воспитания и даже руки не дрогнули, когда на свет появились…

Я еле сдержалась, чтобы не ахнуть.

Теперь я поняла, почему так расстроилась пропажей Бриенна. За такие вещи я бы перерыла весь Бон вдоль и поперек, несмотря даже на нелюбовь к украшениям. Жемчуг, бриллианты — на первый взгляд их было просто много, серьги-капли призывно замерцали в отсветах пламени, и я отвела взгляд.

Чушь, Энни. Зачем тебе эти безделушки? На улице тебя ждет кое-кто более дорогой, чем камни.

— Ты…

— Барон Уэрвик не крал ваши драгоценности, — сухо сказала я. — Он даже не подозревал, что они находятся в его доме. А на меня по дороге обратно напали разбойники из тамошней гильдии, и искали именно их. Вы понимаете, что это значит?

Она зачарованно кивнула, все еще неверующе перебирая в руках серьги.

— Вижу, что нет. Это означает, что вокруг ваших драгоценностей, вокруг их теперешней хозяйки происходит… политическая возня, которую кое-кто очень могущественный хочет остановить…

Я запнулась и поняла, что делаю что-то не то. Я говорю ей как… хранитель.

— А? Вы не могли бы быть более подробной?

От неожиданности леди даже перешла со мной на «вы», и я не стала ее поправлять — какая разница.

— Сколько угодно. Видите ли, кажется, кто-то думал, что пропажа подаренных вами драгоценностей возмутит Бриенну, и что она… обратится к вам за помощью. Кто-то их украл — тот, кто вхож в дом Барона, кто-то увез их в дом Уэрвика — а он вхож и туда. Кто-то мог свободно перемещаться по его дому и знать о тайниках. Потом кто-то распустил слухи… для чего-то. Вы меня понимаете?

Она меня понимала — поняла еще до того, как я договорила, побледнела и сглотнула.

— Прекрасно, — я поднялась. — Вы помните, сколько вы мне должны и куда доставить деньги. Всего вам доброго.