На грани (гет)

Стоя у окна в своем гостиничном номере, Адриан позволяет взгляду скользить по спящему городу, расстилающемуся у его ног. Его глаза задерживаются на фарах проезжающих вдали машин, на темных облаках, которые он угадывает в ночном небе, на массивных очертаниях окрестных зданий.

Адриан машинально проводит пальцами по своей светлой шевелюре и вздыхает.

Два дня.

Он всего два дня в Париже после трех лет отсутствия.

Ему еще сложно найти равновесие, его раздирает между противоположными ощущениями: будто он уехал лишь вчера и будто его целую вечность не было в столице. Кажется, здесь ничего не изменилось. Здания, еда, улицы, которые он так хорошо знает, что мог бы нарисовать их по памяти… Всё осталось почти идентичным его воспоминаниям. Со своего места Адриан может даже различить вытянутый силуэт Эйфелевой башни, напоминающий, что он действительно вернулся домой.

Однако Адриан чувствует себя странно оторванным от реальности, будто он теперь иностранец в городе, в котором рос. Конечно, со временем это мучительное ощущение исчезнет. Но пока Адриан находится во власти периода неопределенности, который он охотно миновал бы.

В принципе могло быть гораздо хуже.

Адриан страшился этого мгновения с того времени, как принял решение вернуться в родной город. Вернуться в Париж — будто прыгнуть в пустоту с закрытыми глазами. Будто погрузиться в глубокую черную воду, не зная выплывешь или окончательно потонешь. Он боялся взорваться яростью, болью, снова погрузиться на дно океана отчаяния, который заставил его сбежать на противоположный берег Атлантического океана.

Он опасался сильных чувств.

Вместо этого он испытывает лишь меланхолию — слащавую, всепроникающую, которая оборачивается вокруг него, точно завитки тумана, и мягко отрезает от остального мира.

Где-то в номере звонит телефон.

Возможно, Нино, или Хлоя, или оба сразу.

Двое его друзей не перестают навещать Адриана с тех пор, как он ступил на землю Франции. Примерно раз в час они звонят ему, отправляют сообщение, пытаются узнать, всё ли у него в порядке. В другую эпоху Адриан, возможно, был бы позабавлен таким избытком внимания, но сейчас вынужден признать, что за последние годы дал друзьям немало поводов для беспокойства.

Адриан испускает еще один вздох, его взгляд гаснет по мере того, как возвращаются воспоминания о том мгновении, когда рухнула его жизнь. Тот роковой день выгравирован в его памяти раскаленным клеймом.

Он помнит всё.

Малейшие секунды, ничтожнейшие детали.

Абсолютно всё.

Словно в кошмарном сне он снова видит, как Бражник тяжело падает на землю после того, как герои нанесли ему последний удар. Он отчетливо помнит облегчение, радость и гордость, немедленно охватившее его при мысли, что они с Ледибаг, наконец, сумели завершить свою миссию.

И этот момент. Момент, когда всё изменилось.

Он видит сцену так же хорошо, как если бы события снова разворачивались перед его глазами.

Ледибаг приближается к Бражнику. Протягивает к нему дрожащую руку и срывает его камень чудес. А потом костюм врага Парижа исчезает в облаке пурпурных искр, открывая до ужаса знакомые черты Габриэля Агреста.

Его собственного отца.

Когда Адриан узнал личность Бражника, он испытал потрясение небывалой силы. Разрушительное.

С пугающей точностью он помнит ужас и непонимание, тут же завладевшие им. Впечатление, будто его сердце разрывается, то кошмарное ощущение, будто он задыхается, будто он бросился в океан ледяной воды. И как в том случае, если бы он тонул, его первой инстинктивной реакцией было бороться. Чтобы выплыть. Чтобы выжить.

Оставаться здесь, созерцая бесчувственное лицо отца, было всё равно что продолжать медленно погружаться на дно кошмара, в который он рухнул с невыразимой внезапностью.

И Адриан сбежал.

Вначале с места сражения.

Потом из Парижа и из Франции.

Решение было принято за два дня.

После последнего сражения Адриан провел бесконечные часы, запершись в одиночестве в своей комнате, наблюдая, как его жизнь непоправимо разлетается на кусочки.

Бражник. Его отец был Бражником.

Хотя он видел это собственными глазами, Адриану понадобилось время, чтобы признать реальность. Принять тот факт, что его заклятый враг был человеком, которого он до сих пор безгранично любил, что он отправил в тюрьму собственного отца.

Попутно пожертвовав семейным счастьем, к которому он так стремился.

После стольких лет защиты жителей Парижа вознаграждение герою было невероятно жестоким. Когда прошел первоначальный шок, Адриан взбунтовался против такой несправедливости. Он кричал от ярости, выплакал все слезы, опустошил кабинет отца в поисках хоть каких-то крох объяснения.

Потом, пьяный от усталости и горя, он снова рухнул в постель. Он часами лежал в отныне пустом особняке, пережевывая всё более мрачные мысли и слушая пронзительные трели беспрестанно звонившего телефона. Парализованный отчаянием, он старательно игнорировал просьбы журналистов, встревоженные звонки друзей, напрасные попытки утешения Плагга. Его мир разрушался у него на глазах, и никто не мог ничего тут сделать.

И скоро Адриан понял, что не сможет продержаться долго.

Надо было уехать. Уехать, как можно дальше. Удалиться от Парижа, от отца, от удушающего ада, которым становилась его повседневность.

Это стало вопросом выживания.

С разбитым сердцем Адриан вернул камень чудес Мастеру Фу и улетел за Атлантический океан. Там он сможет начать заново, забыть свое прошлое, свои надежды, своего отца.

Он сможет, наконец, свободно дышать.

Но возвращение к реальности в Соединенных Штатах было тяжелым. Напрасно Адриан сбежал за тысячи километров, мысли не оставляли его ни на секунду. Они без конца терзали его, населяя ночи кошмарами, топя дни в бурях мрачных эмоций. И сегодня Адриан болезненно помнит то ужасное ощущение, будто он пленник разбушевавшегося моря, будто он неумолимо погружает в него. Впечатление, что он не может дышать. Что он задыхается.

Что он тонет в собственном отчаянии — снова и снова.

Его отец — Бражник, и это открытие вырезало в его сердце зияющую дыру.

Проходили дни, а Адриан не переставал тонуть, всё глубже и глубже.

Тысячу раз он заново переживал мгновение, когда узнал правду об отце. И столько же раз это воспоминание лишь обостряло чувство предательства и покинутости, которые изнуряли его изо дня в день.

Реальность была слишком жестокой.

И однажды Адриан отрезал себя от мира. Перестал отвечать друзьям, знакомым, кому бы то ни было.

Изнуренный борьбой с мыслями, которые тянули его ко дну, он в итоге сорвался. Целыми днями он оставался взаперти в гостиничном номере, порой не утруждаясь открыть ставни, чтобы впустить солнечный свет.

В конце концов, к чему беспокоиться о внешнем мире, когда его вселенная рушится вокруг него?

Адриан размышлял об отце — снова и снова. О том, как этот человек, чьей любви он всегда искал, бесчисленное количество раз пытался его уничтожить. С болезненным упорством он вспоминал каждое сражение, каждое слово ненависти, произнесенное Бражником. И каждый случай, когда он едва не потерял жизнь на поле битвы.

Эти опасные погружения в воспоминания оставляли Адриана с чувством тошноты, оглушенным горем. Мысли об отце причиняли боль — такую боль, что казалось, будто ему вскрывают грудную клетку, чтобы вырвать сердце. Но каждый раз, когда он пытался зацепиться за что-то другое, отвлечься, мозг неумолимо возвращал его к жестокой реальности.

Он сын Бражника, и он десятки раз едва не умер от руки собственного отца.

Боль была такой, что Адриан думал, что сойдет от нее с ума. Иногда, просыпаясь утром, он на несколько блаженных секунд забывал, что он больше не в Париже и что потерял свою единственную семью. А потом воспоминания неумолимо затопляли его, раздавливая новыми волнами отчаяния.

Хотя Габриэль Агрест являлся источником бури, сотрясавшей Адриана, его мыслями владел не только он. Нередко сознание Адриана пыталось обратиться к Ледибаг. К его необыкновенной напарнице и любви всей его жизни.

И почти каждый раз с почти отчаянным упорством Адриан пытался отклонить свои мысли от нее. Слишком рано. Слишком трудно. Вспоминать напарницу было по меньшей мере столь же душераздирающе, как думать об отце, хотя и по совершенно иным причинам. В отличие от отца, Ледибаг никогда не предавала его доверия.

Нет.

Напротив, это он не выполнил свои обязательства по отношению к ней.

Адриан сожалеет о многом. О том, что не заметил порочного круга, по которому двигался его отец. О том, что отправил в тюрьму этого человека, который столько значил для него. О том, что и сегодня разрывается между ненавистью к тому, кто превратил его жизнь в ад, и любовью, которую он напрасно испытывал к нему столько лет.

Но если эти сожаления смягчились со временем, сожаление о том, что он бросил Ледибаг, остается таким же болезненным, как открытая рана.

В течение мрачных часов, проведенных взаперти в номере, Адриан ощущал, как чувство вины при воспоминании о напарнице буквально вгрызается в кости. Он упрекал себя в том, что оставил Ледибаг, не сказав ни слова. В том, что он сын их злейшего врага, и в том, что ему не хватило смелости признаться ей в этом. В том, что сбежал от нее, как от всех остальных, тогда как она должна была бы стать его спасительным кругом.

Он должен был увидеться с ней. Искать ее помощи, ее поддержки. Возможно, с ней всё было бы проще.

Но он испугался. Он устыдился.

Травмированный чувством предательства из-за злодеяний отца, Адриан не захотел, чтобы его Леди увидела его таким слабым. Он был потерян. В ужасе. Напуган. А хуже всего то, что в помрачении рассудка, в котором он с тех пор упрекает себя каждый день, он на мгновение усомнился в своем доверии к ней. Адриан уверен, если бы Ледибаг оттолкнула его из-за родства с Бражником, он никогда бы от такого не оправился.

Однако она никогда бы его не оттолкнула — это очевидно. Их дружба была слишком сильна.

Но Адриан не нашел сил остаться в Париже и предпочел лучше утонуть в своем горе, чем открыться Ледибаг.

Он бросил ее. Предал.

В каком-то смысле, он поступил не лучше своего отца.

Изо дня в день Адриан всё глубже влипает в отчаяние, которое стало его ежедневным спутником.

Сон стал пыткой. Размышления терзали его.

Даже сегодня Адриан не может сдержать дрожь ужаса, вспоминая об ощущении, что он неотвратимо идет ко дну, не зная, что делать, чтобы когда-нибудь выбраться на поверхность. Со временем чувство вины, ужас, горе скопились, давя громадным грузом ему на грудь. Душа его. Топя его. Порой он чувствовал себя таким тяжелым, что у него не было сил даже встать с кровати.

И он позволял утаскивать себя в глубины, пока не терял дыхание и разум.

Адриан не знает, сколько времени провел вот так в состоянии прострации в своей комнате, парализованный отчаянием, молясь, чтобы его страдания закончились.

Зато он отлично помнит сухой стук в дверь и удивление, которое буквально приковало его к месту, когда он увидел знакомые лица Нино и Хлои. Пожираемые беспокойством, его друзья в свою очередь пересекли Атлантический океан, чтобы увидеть его.

Поговорить с ним. Помочь ему.

Понять.

Как только Адриан открыл дверь, Нино с воплем облегчения бешено стиснул его в объятиях. В явном потрясении от встречи с другом детства после стольких тревожных дней молчания, Хлоя разрыдалась, едва увидев его, а потом схватила за воротник, чтобы встряхнуть изо всех сил, называя его законченным идиотом.

Преодолев это недолгое мгновение кризиса, Хлоя быстро вернула себе обычную манеру держаться. Она самовольно разместила Нино в одной из комнат номера, который занимал Адриан, тогда как сама сняла номер на том же этаже.

Потом друзья говорили.

Долго. Очень долго.

Вначале Адриан совершенно не хотел откровенничать. Конечно, он подозревал, что ему нужна помощь. Но часть его еще отказывалась принимать безоговорочную поддержку близких. Из стыда? Из гордости? Из страха разбередить раны, как порой открывают рану, чтобы потом лучше ее залечить? Он не знал, но он долго оставался на своих позициях, отвергая любую попытку поговорить об отце.

Это была его проблема, и только его.

Но благодаря свой настойчивости друзья понемногу сломили его сопротивление. Они настаивали — час за часом, день за днем, слишком беспокоясь об Адриане, чтобы, ничего не делая, оставить его в подобном состоянии. И в какой-то момент он сдался.

Он согласился поговорить об отце. О предательстве, об ужасе, о порочном круге, по которому он неумолимо двигался с того дня, как узнал личность Бражника.

И он с абсолютной точностью помнит тот момент, когда решил довериться еще больше.

В тот день друзья сидели на кровати Адриана, снова разговаривая о том моменте, когда двойная жизнь Габриэля Агреста вышла на свет.

— Не могу даже представить, как тяжело было услышать по телевизору, что твой отец — Бражник, — бросила тогда Хлоя после долгих часов бурного диалога. — Но знай, что мы…

— Я узнал об этом не из телевизора, — устало оборвал ее Адриан, прижав кулаки к глазам. — Я это видел. Лично. Я был там. Это я его задержал.

Адриан, наверное, всегда будет помнить шокированное выражение, появившееся на лице Хлои, когда эти слова сорвались с его губ, и недоверчивый взгляд, который бросил на него Нино. Посмотрев в окно, Адриан горько усмехнулся.

— Черный Кот, — выдохнул он. — Я был Черным Котом.

С этого момента в его сознании будто рухнула некая преграда.

Адриан безудержно говорил о Ледибаг, о Бражнике — своем отце. О том, как человек, чьего одобрения он добивался, на самом деле оказался тем, кто упорно пытался его уничтожить. О боли, которую он чувствовал от такого предательства. О том, как, слишком ошеломленный горем, чтобы остаться в Париже, он отказался от роли героя и от драгоценной напарницы.

И постепенно друзья в полной мере осознали, через какое испытание прошел Адриан.

В течение дней и недель Нино и Хлоя держали его на плаву. Вытягивая его, поддерживая каждый раз, когда он грозил снова пойти ко дну. Они слушали его часами, когда желание довериться было таким сильным — таким жизненно необходимым, — что слова безудержно слетали с губ Адриана. Когда боль становилась такой сильной, что он был лишь тенью себя, они изо всех сил сжимали его в объятиях, подбадривали его, обещая, что завтра будет лучше.

С ними Адриан попытался вернуть себе вкус к жизни.

Он выбрался из комнаты, изо всех сил старался войти в нормальный ритм жизни. Под натиском друзей он записался на курсы по физике, чтобы подготовиться к диплому инженера. Чтобы думать о будущем, а не позволять прошлому душить себя.

Он купил десятки книг и видеоигр, чтобы отвлекаться, когда мысли становятся слишком мрачными, слишком неконтролируемыми. Не с целью сбежать от реальности, но просто чтобы дать себе время упорядочить сознание, прежде чем взять ситуацию в свои руки.

И понемногу он начал снова вставать на ноги.

Когда Хлоя и Нино должны были, наконец, вернуться во Францию, они заставили Адриана пообещать не оставлять их без новостей о себе больше, чем на пару дней, и звонить им каждый раз, когда ему это будет нужно. Адриан без споров принял условия, невыразимо тронутый самоотверженностью, которую продемонстрировали его друзья, и благодарный больше, чем мог бы выразить. Потом, после душераздирающих прощаний он отпустил Хлою и Нино на родину.

В течение последующих месяцев Адриан познал новые трудные периоды. Приступы тревоги, подводившие его к самому краю, невыразимые кошмары, пожирающее чувство вины и еще большее ощущение одиночества. Каждый раз, верный своему обещанию, Адриан предупреждал друзей. И каждый раз ему удавалось вновь подняться после очередного испытания.

Со временем Адриану стало лучше.

Кошмары стали реже, ощущение, что он пленник на дне океана отчаяния смягчилось. Адриан начал медленно подниматься на поверхность, снова дышать. И однажды он понял, что скучает по Парижу. Сначала немного. Потом сильно. Его тоска по родине только возрастала, и вскоре он уже не мог отрицать ее очевидность.

Для него настало время вернуться домой.

И вот спустя месяцы, проведенные в подготовке возвращения, Адриан снова в родном городе.