День за днем-3 (гет)

Сон действительно идет с пятое на десятое, с периодами ворочанья с боку на бок, глядения в темный потолок и перекладывания подушек. К утру, у меня набегает с сотню вопросов к Калугину, и я вскакиваю даже раньше Аньки. Избыточное время, чтобы не травить душу бесполезными фантазиями, использую на идеи по борьбе с «Женским журналом», выбор одежды, бирюлек и тщательный макияж — в кои-то веки этим можно заняться без извечной суеты.

Желания выглядеть серой мышью, задвинутой в нору неприятными обстоятельствами, нет никакого. Наоборот, к брюкам выбирается ярко-фиолетовая атласная блузка со спадающим плечиком на бретельке, крупные бусы, из черных и белых кругляков, а боевую раскраску на face дополняет расчесанная грива средней лохматости — не то, что у этой жиденькой крысы, Катерины.

В издательстве появляюсь около девяти, как и обещала Наумычу, а уже через две минуты ко мне в кабинет заглядывает Калугин с явным желанием объясниться. Пять минут для Егорова ничего не решают, а мне все-таки важнее послушать Андрея. Увы, ничего внятного не звучит. Ясно одно — Катерина буквально не вылезает из дома Калугина, практически там живет, а он потакает этому, тем самым потакая и тому, что меня оттесняют из его жизни. И это очевидно, чтобы он сейчас не говорил и какой бы беззаботный вид не принимал. Стиснув зубы, выжидающе разглядываю Андрея, чуть склонив голову на бок. Хочу сейчас слышать точные ответы, а не словоблудие и даже нетерпеливо притоптываю ногой:

— И как долго она будет у вас прозябать?

Калугин не торопится с ответом, перелистывая журнал. Весь его вид говорит о спокойном равнодушии ко всем моим ужимкам и прыжкам. Наконец, Андрей поднимает голову и начинает увещевать, разговаривая, словно с капризным надоедливым ребенком, тихо и устало:

— Марго, я не знаю.

Вот как?! То есть вполне может остаться и на месяц, и на два и ему все равно? Мотнув удивленно головой, приподнимаю демонстративно бровь:

— То есть, ты даже не поинтересовался у нее?

В голосе Андрея слышится напряжение, если не раздражение:

— Да, я даже не поинтересовался.

— Нормально.

И кто это мне говорил о негативных чувствах? Очередной треп идеального мужчины? Воспитательный тон Калугина, заставляет съерничать:

— Смотрите, какой взрослый добрый дяденька!

— Марго.

Мой голос срывается:

— Что, Марго?

Андрей молчит, отводя взгляд. Интересно, что он вообще думает делать дальше? Позавчера Катерина точно у них ночевала. Вчера вечером в трубке тоже слышался ее голос, и Андрей не отрицал ее присутствия в спальне. Сделав глубокий вздох, хочу расставить все точки над i:

— Скажи, пожалуйста, а ночевать она у вас тоже остается?

Уткнувшись в журнал, который якобы читает, Калугин молчит и ни один мускул не дрогнет на его лице. Похоже, она уже хозяйка не только в гостиной. Но я хочу услышать это от него самого и повышаю голос, требуя ответа:

— Андрей!

Подняв глаза к потолку, он вздыхает, вымучено цедя сквозь зубы и откладывая журнал:

— Да, остается.

Вот тебе и «сплошной негатив». Продолжаю ковырять, уже не веря прошлым клятвам и обещаниям. Демонстративно складываю руки на груди:

— И спите вы в одной постели, да?

Откладывая журнал на полку, Калугин хмурит брови и делает оскорбленное лицо:

— Маргарит, перестань.

А что? Прецеденты были! Егорова вон тоже начала «с помыться и переночевать». Ну, значит, дело времени, а его у Катерины, похоже, навалом. Не сбавляю тона:

— Что, перестань?!

Сделав над собой усилие, перехожу на более спокойный тон:

— Я выстраиваю логический ряд, укажи мне, где я ошибаюсь!

Жду ответа, и Калугин взрывается:

— А все очень просто! Просто Катерина является мамой Алисы, вот и все! Точка!

Сколько пафоса! Я бы поверила, если бы не было столько вранья вокруг да около «просто мамы». Причем сумасшедшей мамы, пытавшейся убить дочь.

— Нет, не точка. Твоя Катерина недавно из психушки.

— Слушай, но ведь это же было в прошлом.

Какая разница! Она же там не нервы расшалившиеся лечила.

— Да-а-а? ...Хэ... Хорошенькое прошлое. Чуть не утопить собственного ребенка.

Не могу устоять на месте и, развернувшись, иду вдоль окна. В спину раздается резкий окрик:

— Все, хватит!

Не нравится? Правда глаза режет? Тут же возвращаюсь:

— Что, хватит?

Андрей сбавляет тон:

— Маргарит, послушай. Я, почему-то должен забыть о твоем прошлом, но о ее прошлом, я все время должен помнить, так?

Круто. То есть меня уже ставят на одну линейку с психованной детоубийцей. Выбираем, так сказать, из двух зол меньшее… И это меньшее, судя по всему, вовсе не я! Многозначительно приподняв брови, тяну, проходя мимо Калугина:

— О-о-о, ты уже нас сравнивать начал.

Тот сразу возмущенно идет на попятный, повышая голос:

— Пожалуйста, не передергивай.

Развернувшись лицом к лицу, перехожу в атаку, предупреждающе подняв руку:

— Это ты передергиваешь! Ты сейчас сравнил вещи, абсолютно несравнимые. Мое прошлое и ее это как небо и земля! Ясно?

— Марго.

Я, конечно, не знаю перипетий их совместного проживания. Даже о том разведены они или нет, могу только строить предположения. Но то, что шизофрения не вылечивается, как насморк, без последствий, уверена на все сто. И если некий «личный доктор» утверждает, что пить таблетки не нужно, грош цена этому доктору. Раз Андрей этого не видит, значит, не хочет видеть. Отмахнувшись, отворачиваюсь:

— Так, все! Чувствую бесполезно с тобой разговаривать. Чувствую, ты начал ее жалеть!

Не хочу больше видеть этого слизняка. Меня не останавливает и вопль в спину:

— Да никто не начал ее жалеть!

Тем хуже. Значит, не было никаких «только отрицательных» чувств. Мотивировка Калугина, что приютить Катерину его попросила Алиса, и он сразу согласился, порождает новые вопросы. Он прекрасно обходился без мнения дочери, когда решил сойтись с Егоровой и пресекал все дочуркины протесты на корню. А тут принял Катерину, поселил, да еще рот мне затыкает. Если учесть, что они, по моим предположениям, развелись еще до рождения Алисы, все это выглядит весьма странным. Или тут какая-то очередная тайна, или он, по-прежнему, к бывшей неравнодушен!

* * *

Пока иду к кабинету шефа, стараюсь отключиться от проблем с сумасшедшей мамашей и настроиться на рабочий лад. Остановившись перед дверью, делаю глубокий вдох, стучу в дверь и захожу внутрь. Егоров, в светлом костюме, хмурится, уткнувшись в окно, а потом, чуть повернувшись, бросает взгляд за спину и отворачивается снова, заложив руки назад. На столе немым укором валяется его тощий портфель, и начальник недовольно ворчит:

— Наконец-то! Я тебя уже два часа жду.

Как два часа? Остановившись в торце стола, насупив брови на всякий случай смотрю на часы — нет, не стоят.

— Борис Наумыч, вообще-то у нас только полчаса назад рабочий день начался.

Тот все равно обиженно выговаривает:

— А я думал ты пораньше придешь.

Хмыкаю — сказал бы, пришла бы пораньше.

— Так мы же договорились в девять ноль-ноль.

— А сейчас девять-двадцать!

Прямо как в песочнице. Примирительно улыбаюсь:

— Борис Наумыч, я вас двадцать минут слушаю, стою.

Тот наконец, смягчается, пряча недовольство, отмахивается и развернувшись тянет ко мне обе руки, заставляя привалиться к столику в углу:

— Ладно, действительно.

И сам усаживается рядом, приобнимая за плечи и тараторя:

— Марго, ты знаешь, я вот вчера спал…. Если это можно назвать сном — вот я как глаза закрою…

Он жмурится:

— У меня «ЖW»… Вот как кувалдой по голове. Я…, етит е…

Отпустив меня, он всплескивает руками, а потом вновь приобнимает, отворачиваясь. Очень эмоционально, и ведь не поспоришь — креатив Натальи действительно заставит метаться в кошмарах. Вздохнув, грустно усмехаюсь:

— Борис Наумыч, ну можете мне не рассказывать, я вашу импульсивность знаю.

Многозначительно добавляю, не глядя на шефа:

— Не так все страшно, как есть на самом деле.

Егоров тут же соскакивает со стола и в его глазах плещется надежда:

— Подожди, может быть, у тебя по этому поводу есть какие-то мысли?

А той! Зря, что ли, полночи ворочалась. C легкой улыбкой на губах, чуть качаю головой:

— Ну мысли, это громко сказано, но соображения кое-какие имеются.

Опершись локтем на спинку своего кресла, Егоров решительно встряхивает головой:

— Колись!

Оттолкнувшись от столика, принимаю вертикальное положение и, сосредоточенно опустив глаза в пол, начинаю издалека:

— Да, вы понимаете, если бы проблема со вторым журналом была бы только в названии, она решалась бы за пол дня.

Неторопливо одергиваю и приглаживаю блузку, мысленно подыскивая слова. Наумыч хмурится, засовывая руки в карманы:

— Это, каким образом?

— Об этом позже. Сейчас главная загвоздка — это Лазарев.

Егоров недоуменно смотрит:

— К... Какая загвоздка?

— Ну, понимаете, его присутствие очень серьезно затрудняет весь процесс. Одно дело развести неопытную девочку, а другое — прожженного профессионала.

Егоров, грозя пальцем в пространство, поворачивается ко мне спиной, недовольный такой отметкой сопернику по отцовству:

— Ты его переоцениваешь.

То есть слова о глупой девочке, которую будут разводить, его не задевают? Только об умном Константине Петровиче? С легким недоумением приподняв брови, парирую:

— Так это лучше, чем недооценивать. Кстати…, есть идея.

Егоров разворачивается с надеждой в глазах:

— Поделишься?

А еще твердят, что мужики нелюбопытны к бабским делам. Вон, как загорелся. А все потому, что нейтрализовывать Лазарева мы будем женскими методами. Сложив руки на груди, загадочно прищурив глаз и поджав губы, продолжаю интриговать:

— Ну, конечно. Я же в одиночку эту гоп — кампанию не завалю.

— Э?

Егоров смотрит на дверь, и машет рукой, не разрешая кому-то зайти. Наклонившись к уху шефа, шепчу:

— Недавно у Константина Петровича был роман с Пантелеевой, нежданно им прерванный… Обиженная женщина — страшная сила, сами знаете. Думаю, она согласиться нам помочь.

— Так в чем план-то?

— А вы не понимаете? Если ваша дочь возьмется самостоятельно сляпать бизнес-план своего убогого детища, и он попадет напрямую в руки инвесторов…

— Не продолжай, я понял… Ступай, мне надо подумать.

* * *

Как я и предполагала Ирина буквально загорается идеей увезти Лазарева подальше от издательства, отключив все его средства связи. Подозреваю, в душе она все еще питает надежды пробудить его внезапно угасшие чувства. Ей виднее. Но для нас с шефом главное, что уже через полчаса Константин Петрович срывается из издательства и не в одиночестве. Как только я эту весть приношу начальнику, он тут же перезванивает дочурке, приглашая ее зайти в кабинет. В ожидании, возвращаюсь на прежнее место, усаживаясь на угол столика — ноги они не железные, а наша королева спешить не любит. Сцепив руки у колен, молча, взираю на дверь. Но уже спустя пару минут Наташа заходит с недовольно-независимым видом, и, закрыв за собой дверь, с поджатыми губами, идет к столу:

— По какому поводу вызывали?

Мы переглядываемся с шефом, и я слезаю со своего насеста — видимо, вступление за мной:

— По поводу нового женского журнала.

Сложив руки на груди, с любопытством гляжу на Егорову-младшую: по моим представлениям она должна поплыть уже на третьей минуте нашего с шефом пинг-понга. Наташа ехидничает:

— И что, будете отговаривать?

Теперь черед Наумыча и я молчу, склонив голову набок и чуть улыбаясь, опустив глаза к полу.

— Не угадала, Наташенька.

Ее голос резок:

— Тогда, я просто теряюсь в догадках.

Шарик на моей стороне:

— Ну, мы все обсудили с Борисом Наумычем, твои аргументы, и нашли, что…

Бросаю взгляд на шефа, но он невозмутим и я заканчиваю:

— Проект заслуживает внимания.

Девочка от такого поворота в шоке и не верит ушам:

— Вы сейчас серьезно?

Шеф переходит к основной части охмурения — со смиренным видом он отступает от окна и идет мимо дочери:

— Наташенька, вчера это была такая первая реакция. А согласись — первая реакция не всегда бывает адекватной.

Дочурка молчит и не смотрит на отца, предпочитая дождаться конкретики.

— Но мы, как профессионалы, мы признаем свою ошибку.

Егоров бросает взгляд в мою сторону, и я многозначительно киваю. Наташа, видимо ожидавшая нападок, не спешит нам поверить и потому не меняет колючий настрой:

— И что?

Теперь вступаю я со своей партией в дуэте:

— И думаем, что проект можно запускать.

Ожидая с самого начала подвоха, Наташа все еще не может поверить в наше благословление:

— Это юмор такой, да?

Нет, смехопанорама будет позже, но усмешку сдержать не могу:

— Наташ, мы сейчас на работе и я сейчас разговариваю с тобой, как главный редактор. Мы все посчитали с Борисолм Наумычем и-и-и...

На голубом глазу, киваю, поджав губу:

— С коммерческой точки зрения проект показался… Ну, интересным.

Егоров, почесывая под носом, пытливо вглядывается в лицо дочери — наши актерские способности не беспредельны и, если дочурка не снизит подозрительность, прокол неизбежен. Наташа смотрит то на отца, то на меня, выискивая признаки розыгрыша, но мы держимся и взгляда не отводим. Заметив, что оборона дрогнула, Наумыч продолжает наступление — сцепив пальцы у груди, он уже уговаривает креативщицу, будто это она отказывается, а мы смиренно просим ее одобрения:

— Ну, во всяком случае, давай попробуем.

А потом осторожно добавляет:

— Ну, ты же знаешь процедуру запуска нового проекта?

Наташа смотрит на него, как овца на новые ворота:

— Какую еще процедуру?

Приятно иметь дело с лохушкой, и мы кидаемся рвать ее мозг сразу с двух сторон. Наумыч разводит руками:

— Ну, для начала, нужен бизнес-план.

— Желательно развернутый.

Шеф предупреждающе поднимает руку:

— Угу. Может быть, честно говоря, и необязательно.

Наташа не успевает переварить, уловить, кто и что ей говорит, беспомощно крутит головой:

— А это что, обязательно?

Егоров делает круглые глаза:

— А как же! Расписать концепцию, целевую группу.

Подпеваю:

— Предполагаемую смету, базовый тираж.

— Конечно! Без этого ты даже не сможешь открыть финансирование, чисто… Чисто юридически.

Младшенькая продолжает смотреть то на одного, то на другого и вид у нее становится скорее растерянным, чем начальственным. Подхватываю, не давая задуматься:

— И желательно приготовить какую-нибудь видео презентацию.

Шеф хмурится, почесывая под носом, и для правдоподобия спорит, теребя подбородок:

— Я думаю, что нет. Нет, нет! Я думаю, что достаточно план — проспекта.

Ловлю на себе испуганный взгляд Наташи и, выпятив нижнюю губу в скептической гримасе, отвожу взгляд, типа хозяин — барин. План — проспект звучит, конечно, загадочней, чем презентация. Голос Егорова благожелателен:

— Ты ж говорила, что вас в Лондоне..., вы составляли.

— Да нас учили и....

Шеф перебивает:

— Ну, вот и отлично! Как только документы будут у меня на столе, все! Сразу открываем это «Ж»!

Поправляю:

— Дабл Ю

Егоров кивает:

— Точно.

И смотрит на Наташу:

— Ну чего, сделаешь?

Оба выжидательно глядим на ошалевшую креативщицу. Она вполне может отложить спешку и сказать, что сначала посоветуется с Лазаревым, и тогда затея затрещит по швам. Вся наша ставка исключительно на гонор новой начальницы, ее неопытность и раздутое самомнение. Ну как же — в Лондоне училась. С напряжением в голосе и растерянной улыбкой, Наташа соглашается:

— Хорошо, я сделаю.

Это еще не победа, хотя дышать становится легче. Главное не терять темпа и Наумыч торопит:

— Когда нам ждать документы?

Наташа уже у двери и теперь ей приходится задержаться для дачи новых обязательств. Затаив дыхание и сопереживая, жду дату, даже губы вытягиваю в трубочку — лично я бы меньше, чем на три дня не согласилась. Да и то, только на первую версию. Но наш новый директор о себе более высокого мнения:

— Я думаю, что … Сегодня я все сделаю.

Ни фига себе. С серьезным видом Егоров одобряет:

— Молодец. Угу.

Наташа выходит за дверь, словно зомби, и шеф виновато отворачивается, сунув руки в карманы и пожимая плечами:

— Кхм.

Видимо это означает — грешно обижать убогих… Интересно, в кого уродилась такая «умница»? Ну, не в отца — точно, кто бы он ни был. Но я молчу, сложив руки на груди.

* * *

Дальше уже дело техники и Егоров прекрасно обойдется без меня. Мой же путь на переговоры, причем на чужой территории. В крупные компании, если хочешь сделать их постоянными заказчиками, лучше ездить самой. Повесив сумку на плечо, вся такая деловая и сосредоточенная, покидаю кабинет и иду к лифту. Неожиданно, от Люсиной стойки отделяется Калугин и, расставив руки, преграждает дорогу:

— Марго, пожалуйста, я тебя очень прошу!

Во-первых, мне некогда, а во-вторых, короткий разговор меня не устроит — я хочу услышать не мантру про Алису и ее обожаемую маму, а всю историю семейства Калугиных от начала и до конца — с датами, явками и паролями. Молча, показываю взмахом руки, что мне некогда.

— Ну, удели мне минутку.

— Потом, потом…

— Маргарит!

Пока стоим у лифта, как раз минута и есть. Калугин канючит:

— Ну, не обижайся.

Это хотел сказать?

— Андрей, никто ни на кого не обижается.

Двери раскрываются, и я захожу внутрь. Увы, минута истекла.

— Мне реально некогда.

Нажимаю кнопку вниз.

— Но я же вижу, что ты обижаешься. Марго, ну…

Двери закрываются, и я пожимаю плечами — к чему пустые извинения? Почему бы не делать так, чтобы мне не обижаться? Например, не оставлять бывшую жену ночевать. Или не пропускать мимо ушей, когда меня называют гостьей, без которой обойдутся и разберутся. А если считаешь, что поступаешь верно, стукни кулаком и скажи, что плевать хотел на мое мнение.

Девять секунд без остановок и вот я уже внизу. Притормозить приходится только у вращающихся дверей издательства, приноравливаясь к их темпу. Уже на улице Калугин вновь нагоняет меня — видимо вприпрыжку скакал по лестнице с четвертого этажа:

— Марго, Марго, подожди.

Широко размахивая руками, прибавляю темп… До тех пор, пока меня не хватают за предплечье, заставляя остановиться:

— Пожалуйста!

— Что я должна ждать?

У Калугина умоляющий взгляд:

— Давай, поговорим спокойно.

Черт… Ладно, три минуты. Со вздохом, складываю руки на груди:

— Хорошо, давай поговорим.

Андрей задирает вверх голову, втягивая воздух, потом решительно смотрит мне в лицо:

— Послушай меня. Я ничего не испытываю к Катерине. Вообще ничего! Но, если бы ты видела Алису.

Не отрываясь, вглядываюсь в лицо Калугина. В прошлый раз он утверждал, что «испытывает сплошной негатив», теперь негатив исчез, сменившись на «ничего». А что будет завтра, после очередной ночевки? Сплошной позитив?

— А что Алиса?

— Ну, она просто счастлива. Понимаешь?

Понимаешь. И что дальше? Какие твои действия дальше Андрюша? C тяжким вздохом, поджав губу, утвердительно киваю несколько раз, подтверждая свою понятливость. Но если следовать логической цепочке, были и причины развестись, еще до психоза, несмотря на дочь? И не восстанавливать брак тоже были? И они наверняка усугубились после нервного расстройства. Так что шило все это Андрюша, про счастливую слезу ребенка, шило. Прикрыв глаза, киваю:

— Понимаю. Но Алиса еще маленький ребенок и она многих вещей не знает, и знать не должна!

Ни про погромы, ни про сопение в телефон, ни про угрозы. В отличие от нас — меня и тебя:

— Но когда эта женщина рядом с ней, я нахожусь постоянно в состоянии тревоги.

Вздыхаю, а по лицу Калугина расползается улыбка:

— Мне кажется, это немножечко по-другому называется.

— Как, по-другому?

Тот с хитрой улыбкой качает головой:

— Ну-у-у…

Сомова права — тупизм, это называется, причем неизлечимый. Вот и поговорили спокойно. Вырываю руку:

— Так, Калугин, ты опять со своей ревностью?!

Тот доволен донельзя и, поджав в усмешке нижнюю губу, парирует:

— Вообще-то ты со своей.

Ничем человека не проймешь — не хочет он мне верить, хоть тресни.

— Андрей, я вот, не разделяю твоего веселого настроения.

Подцепив рукой упавший на лицо локон, убираю волосы за ухо:

— Все, на самом деле, гораздо серьезней, чем ты думаешь.

Или не думаешь, а просто придуриваешься.

— Ну, чего серьезней-то?

Гляжу в лицо, в глаза и понимаю — чтобы я не говорила сейчас, он заранее не поверит ни единому моему слову. И потребует неопровержимых доказательств. А Сомова права — у меня их нет. Облизнув губы, отвожу взгляд… А еще говорят, что любимый человек не может не доверять, если и правда любит. Вот противоположный пример, прямо передо мной.

Калугин с участием в голосе интересуется:

— Послушай, я вижу, что ты хочешь мне что-то сказать, так?

Исподлобья Андрей выжидающе глядит на меня, и я вздыхаю: ладно, пусть будет, как будет — расскажу все, и пусть сам решает — верить или нет. Только здесь чужих ушей не меньше, чем внутри здания.

— Андрей, давай не на работе.

— Хорошо.

— Вот, заскочи сегодня за мной часиков в семь — мы с тобой где-нибудь сядем, попьем кофейку, я тебе все обстоятельно изложу.

Калугин вдруг меняется в лице, глядя в пространство:

— Черт!

— А что случилось?

Лицо Андрея становится озабоченным:

— Да, извини, у меня сегодня друг прилетел с Томска, буквально на два дня. Он здесь проездом. Ну, мы уже договорились вечером тоже в ресторане встретиться. Ну неудобно отказать человеку.

Не будем огорчать друзей:

— Хорошо, ужинай с другом. Если не поздно закончите, набери. Ну, а нет, перенесем на завтра.

По крайней мере он готов слушать, а там недалеко и до «услышать». Выставив плечо вперед, проскальзываю мимо Андрея, и он окликает вслед:

— Хорошо, спасибо за понимание.

Оглядываюсь:

— Тебе спасибо..., за понимание. Все, я пошла!

— Пока.

* * *

Вторая половина дня уходит на общение с будущими партнерами, но итог переговоров ничейный — они будут думать о своих неуемных запросах, а мы о своих ограниченных площадях. На этом и уезжаю домой, уже не заглядывая на работу.

Толкучка в метро, автобус…, в который раз убеждаюсь, как все-таки плохо без машины. Когда усталая вваливаюсь в квартиру, Сомова наоборот — стоит в прихожей, переобуваясь и собирается выводить Фиону на улицу. Аппетита после бесконечного кофе с печеньем нет, а неторопливая прогулка с выплескиванием эмоций по поводу Калугина — это как раз то, что мне сейчас больше всего подходит. Быстренько переодевшись в спортивную куртку, джинсы и кроссовки, присоединяюсь к подруге. Обходим не только все ближайшие собачьи площадки, но и весь Проектируемый проезд 3538, так до сих пор и не получившего, за все время моего проживания в новом доме, нормального названия. Погода отличная, ночное небо все в звездах, а я все говорю и говорю, жалуясь подруге на мужское непонимание. Она, молча, слушает, и я рублю рукой воздух, подводя итог:

— В общем, ему не угодишь: то он со мной не может встречаться, потому что я мужик в прошлом, то он мне намекает, что я ревнивая истеричка.

Сомова лишь поглядывает с улыбкой и качает головой:

— Ну, а что, не так что ли?

Блин, кому я все рассказываю? Хоть кто-нибудь меня слышит или нет? Смотрю на нее с хмурым удивлением:

— Что ты сказала?

Мы останавливаемся. Мало ей разукрашенной машины, погрома в квартире и записок с угрозами? Кого-нибудь грохнуть надо? Сомова уходит от ответа:

— Слушай, Реброва, да расслабься ты! Ну, что ты заладила… Все одно и тоже.

Может, конечно, и зациклилась... Мы трогаемся дальше. Но Анькина беспечность меня удивляет — быстро ж она забыла своего маньяка. А Катерина не лучше, к тому же прямо из психушки… Поплачут потом, Фомы неверующие.

Насупившись, накидываюсь на подругу:

— Да, одно и тоже! Потому что, он что, слепой что ли? Он что, не видит? Это же психическая, она же не просто так сюда приперлась, понимаешь?

Не найдя новых аргументов, выпаливаю:

— Вот нормально да — выждала, пока закончатся соски, пеленки и нарисовалась — вот она я, мамуля!

Мы тормозим, теперь перед подъездом и Сомова ловит меня на слове:

— Что значит, выждала? Ты же сама говорила, что она в дурке лежала.

Какая разница, что там было, лишь бы от Андрея с Алисой подальше. Возмущенно перебиваю:

— Дак еще лучше! Да я бы ее к своему ребенку на пушечный выстрел бы не подпустила!

Засовываю озябшие руки в карманы, и Сомова хмыкает:

— Вот своего и не подпустишь.

Блин, юмористка.

— Очень смешно, Сомова.

Неожиданно мобильник в кармане начинает играть мелодию, и я пытаюсь вытащить его. Анюта, тем временем, склоняется над собакой, теребя ей холку, а потом присаживается на корточки, повторяя:

— Очень смешно, Сомова.

Наконец труба на воле, вместо номера на экране тире и я, недовольно открыв крышку, прикладываю телефон к уху:

— Алло.

Мужской голос интересуется:

— Маргарита Реброва?

— Да, я.

— Вы знаете Калугина Андрея Николаевича? С ним несчастье — он попал в аварию.

Господи! Сердце наполняется страхом, и я испуганно переспрашиваю:

— Что?

— Разбился на машине.

Андрей?! Я словно глохну и в голове жуткая пустота… Заикаясь, повторяю:

— Г-где? Как?

— Извините, не могу больше говорить.

Страх скручивает внутренности, и я ору, пытаясь удержать голос:

— Подождите, подождите!

В ухо бьют гудки, и я растерянно даю отбой. Сомова, с тревогой в лице, подступает поближе:

— Что, случилось?

Меня душат слезы, испуг и желание быть рядом с ним. Беспомощно смотрю на Аньку:

— Андрей!

— Что, Андрей?

Мне нужно его найти, помочь, поддержать. Поднеся ладони к лицу, тру пальцами лоб, пытаясь сосредоточиться:

— Андрей разбился на машине.

— Подожди как разбился, он же не водит машину.

О чем она? Какая разница, водит — не водит… Что я здесь вообще делаю? Мне надо найти Андрюшку во что бы то ни стало. Нервно приглаживаю волосы:

— Не знаю… Так! Мне надо бежать.

— Куда бежать?

К нему! А если я буду стоять и трендеть, я его никогда не найду.

— Я не …

Всплеснув руками, срываюсь на крик:

— Куда? К нему! Куда…

— Куда к нему? Подожди, может это вообще шутка была.

Блин Сомова! Пока мы тут стоим, ему плохо! Меня уже бьет в истерике:

— Ну, какая шутка, ну?! Кто такими вещами шутит?

Лицо горит, и я прижимаю прохладную ладонь ко лбу, пытаясь хоть как-то охладить и включить мозги. Где же мне его искать? Сомова продолжает нудеть:

— Ну, ведь кто-то пишет тебе эти письма, кто-то мебель переворачивает у тебя в квартире. Это вообще кто звонил?

Не Катерина, это точно. Значит, не шутка. Уцепившись за мысль, рублю рукой воздух:

— Я не знаю! Голос был мужской. Потом раз и трубку сразу кинули.

Анька неожиданно дает дельный совет:

— Ну, так позвони Калугину.

Точно! Немножко прихожу в себя:

— А, да! Сейчас.

Судорожно нажимаю кнопки, а потом прижимает телефон к уху. Сомова выжидающе смотрит, явно уверенная, что Андрей отзовется. Автоматический женский голос что-то вещает в ухо и у меня снова подгибаются коленки и слезы подкатывают к горлу:

— Не доступен.

— Домой звони.

Послушно набираю домашний номер и слушаю гудки: один, второй, третий, четвертый…

— Ну?

Паника и страх снова наполняют меня, и я трясу трубой, чуть не плача:

— Н-н-н..., не берет…

Все, больше ждать нельзя. Мне нужно его найти и быть рядом,

— Ань, все, мне надо бежать. Извини.

— Куда, бежать?

— Я не знаю, куда. Куда-нибудь.

— Ну, подожди, давай я с тобой

Ждать уже невыносимо, и я срываюсь, огибая Фиону, несясь к стоянке такси:

— Нет, не надо, я сама.

* * *

Хорошо нет пробок и все равно всю недолгую дорогу терзаю мозг мучительными картинами и никак не могу успокоиться... Примчавшись на Новослободскую, вприпрыжку скачу вверх по лестнице, а потом, запыхавшаяся и растрепанная, жму и жму на кнопку звонка в дверь… В ответ, ни звука. Нет ни Андрея, ни Алисы, ни Ирины Михайловны. Может быть все в больнице? Смотрю на ручные часы — почти восемь. Может Анька права? Надо было сначала обзвонить клиники и травмпункты?

— Капец.

У меня нет выхода, и я снова начинаю жать кнопку, раз за разом… Что теперь? Опустошенно приваливаюсь спиной к стене и откидываю голову назад голову, тяжело дыша и хватая ртом воздух. Накатывает отчаяние — ну, что я за бесполезное создание… Он где-то лежит — беспомощный, поломанный, без сознания и ждет меня… Развернувшись к двери, звоню беспрерывно, долблю и долблю кулаком по кнопке звонка… Мне что-то чудится и я замираю прислушиваясь… Нет, тишина. Последний раз звоню и еду к Аньке за помощью!

Жму со всей силы на звонок и неожиданно раздается металлический щелчок в замке, ворочается ключ, и кто-то изнутри толкает дверь. Слава богу!

На пороге осунувшаяся, потерянная Ирина Михайловна и я, в тревоге и ужасе, замираю, вглядываясь в ее лицо — неужели самое худшее, и с Андреем действительно беда?

— Добрый, вечер.

Женщина как-то буднично отступает вглубь прихожей:

— Добрый вечер, проходи.

Делаю шаг внутрь и судорожно шарю глазами вокруг в поисках тревожных сигналов — брошенных вещей, случайных предметов, в общем — бедлама, беспорядка и судорожных сборов... Но этого ничего нет, и я начинаю чувствовать себя полной дурой. Особенно, когда Ирина Михайловна, сонно передернув плечами, добавляет:

— А я прикорнула и не слышала.

Прикорнула? Когда такое творится? Или Анька права и звонок чья-то шутка? Жалобно блею:

— А, Андрей, дома?

— Нет.

— А где, он?

Женщина удивленно смотрит и пожимает плечами:

— А-а-а..., а что случилось?

Или ей ничего не сообщили или она знает, где ее сын и это нисколько ее не беспокоит? Иду на попятный:

— А, да нет, ничего не случилось.

Вытащив руку из кармана, беззаботно поправляю волосы, убирая их за ухо:

— Просто мне надо там, кое-что уточнить по работе.

Ирина Михайловна ведет головой из стороны в сторону:

— Он в ресторане.

Это я знаю, с другом из Томска. И наверно отключил телефон. Мне снова становится тревожно — вдруг они не доехали до ресторана и была авария… И этот друг как раз и звонил мне!. А они тут с Алисой ничего не знают и не подозревают. Кстати, где Алиса? Почему она не разбудила бабушку от моего трезвона? Или Калугин прихватил с собой и дочку? Странно для мужской компании… Настороженно смотрю исподлобья на Ирину Михайловну, но тревога меня не отпускает:

— В ресторане? Вы уверены?

— Ну, он несколько минут назад звонил оттуда.

Ошалело гляжу на нее — как это? Не может быть! Мне про аварию позвонили минут двадцать назад и телефон Калугина точно был не в сети. Растерянно переспрашиваю:

— Как звонил?

— А что?

На Калугина не похоже, но может это так приятель из Томска развлекается? Мало ли чего по пьяни бывает. Отвожу глаза:

— Да нет, ничего... А-а-а... А он там с другом?

Ирина Михайловна удивленно смеется и в ее голосе звучит скептическая издевка:

— Ну, почему с другом. Он с Алисой и с ее мамой.

Точно, поэтому Алисы и нет. До меня вдруг доходит — то есть с самого начала Калугин мне врал? Не было никакого друга, и телефон он отключил специально…. Нарочно, чтобы ревнивая дура Марго не мешала проводить время в семейном кругу. Открыв растерянно рот, никак не могу впитать услышанное:

— Как? Э-э-э…, м-м-м

Развел лохушку. Может быть даже на пару сработали и теперь веселятся над психичкой. В полной прострации, что-то булькая междометиями и почесывая пальцем лоб, делаю шаг наружу, на лестничную площадку, но меня останавливает голос Ирины Михайловны:

— Маргарит.

Оглядываюсь:

— А?

— А у тебя все в порядке?

Нет, конечно. Я схожу с ума, опасаясь за жизнь любимого мужчины, у меня сердце то останавливается, то стучит как бешенное, а он, оказывается, с бывшей женой гуляет в ресторане. Сунув руки в карманы, переминаясь с ноги на ногу, стараюсь выглядеть беззаботной:

— Да, все в порядке...

И тут же неуверенно интересуюсь:

— А-а-а..., вы случайно не знаете, в каком ресторане они?

Хочу убедиться собственными глазами — если не в здоровье, так в подлости.

— Знаю. Через дорогу направо, за пиццерией.

Забываю закрыть рот — то есть на машине ехать, да еще с аварией, точно не надо. Виновато благодарю:

— Спасибо. Извините. До свидания.

* * *

Чтобы разыскать их жральню за пиццерией, хватает и пяти минут. Влетев ураганом в зал, застываю в дверях — прямо перед носом, буквально в пяти метрах, за столиком сидят Алиса и Калугин с Катериной, и радостно чокаются бокалами с вином. Вот так! Живой и здоровый, жизнерадостный и счастливый, с «другом», с которым не виделся семь лет. А что, может действительно, психушка из которой она сбежала в Томске?

Андрей кидает взгляд в мою сторону и замирает. Сюрпри-и-и-из! Развернувшись к выходу, собираюсь убраться, не желая мешать уютному времяпровождению — все, что я хотела, я увидела. Но Калугин меня догоняет, хватая за руку:

— Марго!

Разворачиваюсь:

— Что?

Потом не выдерживаю и накидываюсь, испепеляя взглядом:

— Что?

Калугин оглядывается в зал, на жену, потом смотрит на меня:

— Ну, может, объяснишь?

То есть, это я должна объяснять, какого хрена он тут тусуется со своей бывшей? Да? Это?

— Что тебе объяснить?

Андрей сглатывает:

— Что ты здесь делаешь?

Киваю в зал:

— А ты что здесь делаешь? Это и есть твой друг из Томска?

Калугин на меня не смотрит и пытается увести разговор в сторону:

— Маргарита, пожалуйста, я не понимаю — ты следишь за мной что ли?

Это вот так мы все поворачиваем?! Пораженная такой наглостью, смеюсь, удивленно приподняв брови. Калугин торопится укрепить позиции обвинителя:

— Только не надо говорить, что ты сюда в туалет забежала или что-нибудь другое.

Оправдываться мне не в чем, хотя он и толкает разговор к этому. Возмущение рвется наружу:

— И не собираюсь. Я врать, как ты, не умею.

— Успокойся, пожалуйста, чего происходит?

Даже смешно такое слышать. Меня всю трясет от пережитого, а он тут сидит с «другом», да еще и упрекает!

— А ничего не происходит.

Весь нерастраченный адреналин готов выплеснуться в мордобой, и я вскидываю вверх кулаки, цедя сквозь зубы:

— Мне позвонили, что ты попал в аварию!

Калугин хватает за руки:

— Тихо, тихо, тихо, пожалуйста.

И оглядывается в зал:

— Кто позвонил, в какую аварию, ты чего?

Напряжение отпускает, к глазам подступают слезы, а к носу сопли. Вытираю его рукой:

— Дед Пихто! Он не представился.

Калугин молчит, потом вдруг выдает:

— Марго.

— Что, Марго!

Он опять отворачивается посмотреть на жену, а когда вновь глядит на меня на его лице уже привычная идиотская улыбка:

— Ну, может, ты чего-нибудь по правдоподобней придумаешь?

С ужасом смотрю на него. Вот, придурок! Я чуть не сдохла от страха за него, неслась через пол города, а он только рад... Как тогда с козлом Шепелевым и его актерами. Калугин что, действительно считает, что я все выдумала? Вытаращив глаза, переспрашиваю:

— Да?

Он продолжает радоваться:

— Угу.

Значит, правдоподобней?

— А, ты знаешь, я вспомнила! Это твой друг звонил из Томска. Говорит — я прилетел, а Калугина, как волной смыло.

Обсуждать свой обман Андрею не хочется и он, убрав улыбку, канючит:

— Маргарита.

Вырываю руку:

— Пусти!

— Марго.

И, не оглядываясь, ухожу… Все плохо. Дома мы пьянствуем с Анькой до полуночи, снимая стресс. И еще я жду звонка с извинениями. Напрасно.